Текст книги "Quiproquo (СИ)"
Автор книги: Luna Plena
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Всем хороших выходных, – бросила Джинни, проходя мимо них прямо в камин. Вся их компания проводила её молчанием, первым которое снова нарушил Блейз:
– Сложная женщина, ох, сложная. Правильно ты, Поттер, сделал, что её бросил.
Гарри тяжело вздохнул, машинально потирая шрам. Окинул взглядом плавно подтягивающихся остальных слизеринцев и пуффендуйцев, по привычке высматривая макушку одного и того же человека, но то ли его не было, то ли он потерялся в потоке остальных учеников.
– Драко уже переместился? – спросил он Блейза, пожав ему, наконец, руку.
– Он простыл, – ответили за спиной Гарри голосом Нотта, и Гарри повернулся, чтобы с ним поздороваться, но так и замер, не сдержав булькающий всхлип удивления.
– Ты в килте, – озвучил он очевидный факт.
– Разумеется, я же собираюсь домой, – Нотт выгнул бровь и бросил Темпус, звонко цыкнув.
– Не хочу показаться невежливым, но я уже опаздываю на семейный обед, – он сдержанно кивнул на нестройный рой прощаний, обнялся с Миллисент и прошмыгнул в первый свободный камин раньше, чем Гарри успел хоть как-то на это отреагировать.
– Иногда я забываю про шотландские корни его рода, – тихо сказал Дин, смотря ему вслед.
– Иногда я забываю, что он вообще человек, – задумчиво отозвался Блейз.
– Д`гако зейчаз п’гидёд. Он у Знейпа, ждёд Бод`гопе`гцовое, – послышалось со стороны лестницы, и все собравшиеся развернулись к Панси, катящей за собой небольшой кожаный чемоданчик. Вид у неё был явно больной: красный нос, отёкшие глаза с полопавшимися капиллярами и несколько коробочек с одноразовыми платками, летающими вокруг неё. – Вы даже не п`гедставляете, как в подземелья`г г`олодно во в`гемя г`гозы, – состроив мученическую мину, она показательно высморкалась.
– А почему ты Перцовое не пьёшь? – удивлённо спросил Гарри, с ходу метнув в неё парочку диагностических чар.
– У меня але`ггия на основы для зелий, – Панси пожала плечами и довольно выдохнула после очередного заклинания Гарри. – Спасибо, намного лучше. У тебя и правда талант, Гарри.
– А ты много таких чар знаешь? – заинтересованно прошептал Блейз, и пока Гарри формулировал в голове ответ, за него ответила Панси:
– Не будет он лечить твой когтевранский герпес, – лениво протянула она и также лениво увернулась от сглаза, брошенного в неё Блейзом.
За их дружеской перепалкой никто не заметил, как появился Драко. Его непривычно растрёпанная чёлка лежала на всё ещё чуть влажном лбу, а на щеках был виден спадающий лихорадочный румянец.
– Простите, что заставил ждать, – прохрипел он, пожимая руку всем собравшимся по очереди.
– Ну, теперь можно. Виват, выходные, – торжественно крикнул Блейз, подмигнул всем собравшимся и, подрезав какую-то второкурсницу, нырнул в камин. За ним потянулись и все остальные, а Гарри просто застыл, глядя на то, как Драко протянул ладонь и ему. Видимо, пялился он неприлично долго, потому что Драко раздражённо вздохнул и выгнул бровь:
– Что, ты опять?
Гарри вздрогнул и поспешно обхватил его ладонь пальцами. «Надо же, обычная мужская рука, – пронеслось у него в голове. – Мозоли от метлы и узкие костяшки». Сколько бы они ни дрались, за руку держать Малфоя не приходилось, и Гарри почему-то считал, что кожа у него холёная, как у принцев из странных романов Лаванды, которые она слишком громко пересказывала своим подружкам.
Дракр громко сглотнул, а Гарри только тогда понял, что по-прежнему держал его руку в своей, и поспешно её выпустил. Драко кивнул и зашёл в очаг, набирая порох из горшочка, услужливо протянутого домовым эльфом.
– До понедельника, Поттер.
Гарри вздрогнул. Понедельник. С Анонимом они тоже попрощались до понедельника. Мысль о том, что это был кто-то из учеников, пустила толстые корни и начала подозрительно смахивать на факт.
– Да, до понедельника, – задумчиво протянул Гарри. Драко смотрел на него пару лишних секунд, а затем исчез в вихре зелёного пламени.
Гарри обнялся с Невиллом, дождался Луну и помог перенести её – как всегда тяжелейшие – сумки, после побежал к Хагриду предложить помощь с выведением плотоядных слизняков, которые приползли на такую раннюю сырость… Другими словами, он делал всё, чтобы не думать об Анониме и не перебирать в голове варианты, кем бы он мог быть. Об этом он сможет подумать позже.
А пока его дожидалось недописанное эссе про Трансфигурации.
~~~//~~~
Суббота и воскресенье пронеслись в ставшем уже привычным вихре безумия, к которому – будто Гарри и без того было мало – прибавилось ещё и посещение Хогвартса Министром магии.
Кингсли всегда был к нему лоялен, но в этот раз с ним были несколько чиновников из посольств Болгарии и Америки, потому Гарри пришлось строить радушного героя и улыбаться на камеры, пожимая потные слабые ладошки полноватых волшебников и мужественно перенося пунцовые от помады поцелуи престарелых волшебниц. Маги, в свою очередь, радостно щебетали о том, как нравится им школа, и как они рады, что некоторые из их соотечественников решили перевестись сюда.
Гарри знал, о ком шла речь – сблизившись со Слизерином (а точнее, с Блейзом), он разузнал про всех семерых дурмстранговцев и пятерых выходцев из Ильверморни, родители которых были Пожирателями, и которые по причине экстравагантного рисунка на предплечьях попали на их факультет. Ребят в каком-то смысле было даже жалко: они приехали узнавать страну, учиться магии и, возможно, начать новую жизнь, а попали в самый тихий факультет, на который волками смотрела практически вся остальная школа, включая преподавательский состав.
Не удивительно, что в эти выходные Гарри мало того, что не созвонился с Роном и Гермионой (а согласно письму от Фреда и Джорджем, они уже начали на него обижаться), так ещё и многострадальное эссе по Трансфигурации не дописал, друзей в воскресение не встретил и толком ничего не ел. Но была в этом и положительная сторона – об Анониме он тоже не вспоминал.
Не вспоминал он о нём (или всё же о ней?) и весь понедельник, всё свободное время проведя в кабинете Снейпа и вываривая «Жидкую смерть» по памяти. Все его друзья даже бровью не повели, когда Гарри приплёлся в спальню перед самым отбоем. Может, потому что они уже привыкли – это продолжалось вот уже почти месяц.
– Привет, ребята, – махнул рукой Гарри, словно зомби продвигаясь к своему рабочему столу. На нём стояла обычная Хогвартская тарелка с громадным куском пирога с патокой, и Гарри, чей желудок бодро напомнил, что он, вообще-то, за день ничего не получил, простонал с ним в унисон. – Кто из вас, лучшие друзья на свете, не дал мне помереть с голоду? Я вас расцеловать готов, – он слепо бросил сумку на кровать, поморщившись от глухого стука стекла о деревянный настил – чернильница – и продолжал смотреть на шедевр кулинарного искусства.
У него за спиной послышался приглушенный топот босых ног. Дин.
– Целуй! – бодро откликнулся тот, и Гарри, так и не дождавшись недовольного окрика Симуса, удивлённо к нему повернулся, чтобы тут же подпрыгнуть на месте.
Дин стоял от Гарри всего в двух шагах, с явным трудом удерживая в обеих руках невысокую стоечку странной конфигурации, на которой чинно восседала неясыть, немигающим взором следившая за Гарри.
– Это он принёс, – улыбнулся Невилл, а затем отлевитировал ему серый конверт, что держал в руках. – Вместе с этим.
Гарри поймал письмо, охнув и покачнувшись на месте, когда Дин впихнул ему стоечку и снова плюхнулся на кровать к Симусу.
– И он просто отдал письмо? – с недоверием спросил он, в который раз любуясь совой.
– Я ему стойку сделал, – пожал плечами Нев, – из наших старых вешалок. Кажется, он остался доволен.
Неясыть утробно ухнула и махнула массивными крыльями, от чего Гарри вместе с ней покачнулся. Отставив конструкцию вместе с птицей в более безопасное место, он ласково погладил её по клюву.
– Ты сам-то не голоден? – тихо спросил он, распаковывая конверт.
– Не голоден, я ему целый кусок рыбы скормил, – махнул рукой Невилл.
Гарри благодарно ему улыбнулся, для себя решив, что только потому беспринципная птица и отдала ему послание. Пальцы уже привычно вытащили кремовый пергамент, снова небольшого размера.
«Думаю, после моего последнего письма даже тебе стало ясно, что я тоже учусь в Хогвартсе. Что ж, моя ошибка, и раз уж она совершена… Тебя не было сегодня в Большом зале.
Приятного аппетита».
Гарри недоверчиво посмотрел на пирог. Пирог невинно сверкал в искусственном свете комнаты карамельной корочкой и бессовестно источал на всю спальню восхитительные запахи. Тяжело вздохнув, Гарри всё же призвал палочку и бросил несколько заклинаний обнаружения в тарелку. Та, резво подпрыгнув на столе, окрасилась в красный цвет, а из-под неё вылетел ещё один пергамент, опустившийся прямо на колени Гарри.
«Заклинание обнаружения, Гарри? Серьёзно? Если бы моей целью было отравление, ты бы уже давно не сверкал шрамом на всю школу. За кого ты меня принимаешь?
Считай, что ты меня оскорбил, так что в следующий раз советую тебе проверить еду. Всю. Везде».
Гарри, удивлённо вздёрнув брови, тихо рассмеялся. Пирог мягко светился зелёным, и Гарри, довольно вздохнув, схватил тарелку и плюхнулся вместе с ней на кровать.
– Твой хозяин, – пробубнил он сове, закинув в рот целую вилку пирога, – своими выражением сейчас очень на Малфоя смахивал. Курса эдак пятого, точь-в-точь.
– Малфой? – услышав знакомое имя, Дин выглянул из-за полога. – Это Малфой – влюблённый в тебя аноним?
Гарри закашлялся, подавившись пирогом. Чувствуя, как лицо горит, он активно замотал головой. Удивительно, но Дину этого хватило.
– Ну ладно, – он широко зевнул, но резко захлопнул рот. – Чтоб меня, Гарри, я же совсем забыл, – он метнулся к своему столу, начиная бессистемно в нём копошиться. Наконец, он извлёк из недр тумбочки толстую книжицу в чёрном кожаном переплёте и, кувыркнувшись через их с Дином кровать, протянул её Гарри. – Вот, держи.
– Что за книга? – заинтересованно спросил Невилл, выглядывая из ванны.
– Оскар Уальд, – снова зевнул Дин. – «Портрет Дориана Грея», – на непонятливо нахмуренное лицо Невилла он лишь махнул рукой. – Магловский писатель. Ты лучше скажи, мы патентовать твою подставку под неясытей будем?
– Что делать?
– Ну, регистрировать авторское право. Чтобы только мы могли делать. И продавать.
– Сначала название нужно придумать, – отозвался молчавший до этого момента Симус.
– Как насчёт… Стойка для Анонима? Анонимный… стояк? – Невилл развёл руками.
– Звучит, как опция в магловском БДСМ-клубе, – сквозь слёзы смеха выдавил Дин.
– Ты откуда про эти клубы знаешь?!
– Что за БДСМ?
Гарри поспешно уткнулся в книгу, – Дин любил рассказывать долго и подробно, и это было совсем не то, как Гарри хотелось бы закончить понедельник.
Сбоку от него тихо «гавкнула» неясыть, и Гарри поднял на неё виноватый взгляд.
– Я не собираюсь писать ответ, – тихо сказал он и зажмурился от резкого выкрика «Нет, Невилл, «доминирование» никак не связанно с минированием магловских домов!». – Я собираюсь задёрнуть полог, наложить Заглушающее и, возможно, заоблевиэйтить себя, так что, думаю, тебе пора.
Сова, склонив голову, глянула на книгу и тарелку в руках Гарри и, расправив крылья, вылетела в окно. Проводив её взглядом, он тут же кинул слова прощаний друзьям, которые были слишком заняты спорами на тему, о которой Гарри был бы счастлив в жизни своей не слышать, и опустил полог вокруг кровати. Заглушив все звуки и бросив мягко поблёскивающий Люмос, Гарри наколол очередную порцию восхитительного пирога и открыл первую страницу, погружаясь в мир мистики Оскара Уальда.
Отложить книгу он смог лишь спустя добрых семь глав, когда глаза начали болеть от мелкого шрифта. Довольно вздохнув, он спрятал томик под подушку, и заснул, стоило голове коснуться подушки.
Приснившийся ему сюжет про неясыть, которая сосредоточенно выклёвывала глаза портрету Драко, Гарри поутру не вспомнил.
~~~//~~~
Так продолжалось ещё две недели: своей чередой шли занятия и углублённое Зельеварение, ученики медленно, но верно шли к дружбе между факультетами, заряжаясь позитивом, который буквально источал Гарри, ещё ближе познакомившись со Слизерином, и каждый вечер к Гарри неминуемо прилетала прекрасная неясыть с очередным письмом.
Порой казалось, что сова стала пятым членом их спальни, так смело и гордо она облетала покои, без приглашения топталась по подушке Гарри и бесстрашно ела карпа, кусок которого теперь обязательно был у парней в комнате.
А иногда Гарри казалось, что сова была шестым членом их компании, – пятым был Аноним. Он переменил тактику, перестав лезть Гарри в душу, вместо того начав открывать свою. И эта тактика, стоило отдать ей должное, работала на «ура»: Гарри любил общаться с людьми – их мыслями, философией, характерами и личностными особенностями, – и каждого нового письма теперь не боялся, а ждал.
Так он узнал, что его Аноним любит бирюзовый цвет и искренне страдает от нехватки этого оттенка в Хогвартсе, что он (или она?) сильнее всего в жизни чтит верность и любовь, что ненавидит алкоголь, потому что быстро пьянеет, а если пьянеет, то совершенно себя не контролирует, любит цитрусовые запахи, но на сами цитрусовые у него, по иронии судьбы, аллергия.
У него было весьма тонкое чувство юмора, буквально на грани фола, и высок процент сарказма, иронии и, что немаловажно, самоиронии. Что он никогда не перечитывает свои письма перед отправкой, иначе потеряет всю смелость, которой (как он сам утверждал) у него и так было мало. Что в глубине души он – мечтатель и любит поразмышлять о параллельных вселенных, и что на самом деле он симпатизирует людям и тянется к ним, но люди почему-то продолжают отвергать его желание общаться.
А ещё Аноним часто вставлял в письма очень хорошо подходящие моменту цитаты Оскара Уальда, узнавая которые Гарри улыбался, поглаживая корешок полюбившейся книги. Неясыть теперь часто сидела у него на плече, то и дело дергая когтистой лапой за волосы, и утробно урчала в унисон с тихими комментариями Гарри, которыми тот щедро сыпал по мере прочтения очередного свитка, – и да, сам факт того, что клочки пергамента плавно переросли в целые свитки, будоражил сознание и цедил ему в кровь концентрированное любопытство: будет ли Анониму что сказать на такой же свиток завтра? А у того (или той?!) слова, казалось, не кончались.
Единственное оставалось неизменно: Гарри не писал ответа. Каждый вечер сова, угостившись рыбкой, пару раз съездив Невиллу крылом по голове за то, что он преувеличенно восторженно рассматривал её помёт, растрепав Гарри хвост и почти стащив клювом его очки, улетала ни с чем, и если раньше Гарри попросту не хотел давать надежды или подогревать чьё-то желание, то теперь он… почти боялся, что всё изменится.
Конечно, глупо было думать, что Гарри видел в Анониме родственную душу – напротив, он был чертовски от Гарри отличным, и именно этим подкупал: все остальные «фанаты» старались найти у них с Гарри что-то общее, одно на двоих, и если находили, то хватались за это такой мёртвой хваткой, что Гарри искренне жалел, что когда-то в своей жизни вообще поинтересовался той или иной темой.
С Анонимом всё было иначе: он мыслил по-другому, не стеснялся выражать своё мнение, окутывая порой обидные слова в мягкий кокон из юмора и забавных аллегорий, сотканных из метафор и сарказма. Он умел увлечь своей – незнакомой Гарри – темой ненавязчиво, какими-то полупрозрачными намёками указывая на нюансы – даже в том же самом «Портрете», – и Гарри с восторженным «О!» мог подолгу сидеть, поглаживая притихшую неясыть, и переосмыслять то, что казалось ему нерушимой истиной, а на деле оказывалось многогранным камнем преткновений.
Гарри теперь абсолютно точно понимал смысл первого – по сути, второго – письма Анонима: выходные без его писем казались пыткой, боль от которой не притупляли ни выматывающие дополнительные занятия, ни приглашение Помфри помогать ей со стабильно простывающими учениками, ни щедрые порции пирога с патокой, которые Добби любезно носил ему прямо в спальню. Зато помогала фантазия. Гарри понимал, что это плохо, неправильно и дико, знал, что до добра всё это не доведёт, но человек, победивший вселенское зло в лице Волдеморта, каждый субботний и воскресный вечер до стыдного разгромно проигрывал самому себе, ложась в постель и представляя своего Анонима: брови вразлёт, тонкие бледные губы, изогнутые в лёгкой ухмылке, и тонкую шею с холодного оттенка бледной кожей. Услужливое подсознание даже рисовало Анониму платиновые волосы и серые глаза, но Гарри стоически игнорировал тревожный звонок: он «сдался» ещё на шестом курсе, признавшись самому себе, что Малфой был воистину хорош собой, и сейчас успокаивал себя тем, что хорошего человека хочется представлять с симпатичной внешностью. Потому Гарри успел практически смириться с портретом Драко в голове.
Не помогал прогнать своё изображение из чужой головы и сам Драко. Он всё смелее вступал в разговор и начал будто бы «оживать», делая Гарри ехидные, но оттого не менее дружелюбные замечания, изощряясь с Блейзом в ленивой (и по большей части бессмысленной) полемике и грациозно парируя любую пошлость Панси. Он практически не улыбался – лишь усмехался, и даже эта блеклая эмоция согревала Гарри не хуже заливистого смеха Дина.
Гарри украдкой наблюдал за ним, в душе подозревая своего Анонима во всех без исключения, но если Драко и писал ему, то мастерски это скрывал, и Гарри порой ловил себя на мысли, что огорчится, если это окажется не он. Ведь лучше Драко, чем, к примеру, Нотт? Потому что если это был Нотт, то Гарри поймает мощнейший когнитивный диссонанс, который разорвёт его в лоскуты, а умирать дважды за один год было неслыханной роскошью даже для него.
За этими невесёлыми мыслями его и застала неясыть, тихо постучавшая в стекло клювом. По понедельникам она всегда прилетала чуть позже обычного, когда Гарри уже дожидался её в комнате.
– Вот и ты, – улыбаясь, прошептал он, занося её за полог. – Я соскучился, – он поспешно протянул сове приготовленное Невиллом угощение, почувствовав, как залило жаром лицо.
Несколькими минутами позже они уже устроились на любимом кресле Гарри: он, поджав под себя ноги, и неясыть, усевшись ему на плечо. Гарри с некоторым трепетом вскрыл аккуратно запечатанный конверт.
«Гарри, ты знаешь, как я уважаю лорда Уоттона, потому сегодняшнее письмо начну с его мудрости: «Ох, что за несносный народ эти родители!».
Всю субботу матушка честно пыталась завязать разговор, но к вечеру совершенно растеряла нервы и вручила мне стопку книг, сказав, что «невозможно поговорить с человеком, который не может поговорить даже с самим собой». Потому мои выходные прошли за чтением магловских трудов по психологии, что очень хорошо иллюстрирует карму в действии, но об этом я расскажу как-нибудь позже.
Цвета в психологии. Ты вот когда-нибудь задумывался, как на твою личность влияют окружающие тебя цвета? Только послушай: «Зелёный цвет принят во всём мире, как самый безопасный. Для тех людей, у кого зелёный цвет – любимый, великодушие и надёжность – основные отличительные качества личности. Имеет смысл и оттенок зелёного цвета: так светло-зелёные оттенки характеризуют расслабление и умиротворение (здесь я, кстати, возразить не могу: твои глаза – тихая гавань, в которой добровольно соглашаешься тонуть, выпадая осадком на дно зрачка), а тёмный спектр – стабильность». Знаешь, Гарри, зелёный окружал меня всю мою жизнь, и единственной константой была пропасть, в которую она катилась. Но вот бирюзовый…».
Гарри резко выпрямился, пытаясь отдышаться от резко скакнувшего сердца. Он перечитал абзац ещё раз, и ещё, чувствуя, как с каждой строчкой ускоряется его пульс.
– Слизеринец, – вскрикнул он, резко вскочив на ноги, отчего неясыть громко ухнула и, глубоко царапнув шею острым ногтём, испуганно улетела на стол. – Слизеринец! – Гарри подбежал к столу, осторожно подхватывая замершую и, по-видимому, всё ещё напуганную сову на руки. – Твой хозяин – слизеринец, – Гарри чувствовал, что улыбался, но сам не мог понять, почему.
Он уже знал, что слизеринцы и вполовину не так плохи, как он думал, но то, что среди них был Аноним, выводило практически весь факультет на новый уровень, оставив далеко позади Пуффендуй, обогнав Когтевран и дыша в затылок Гриффиндору.
Не дав себе одуматься, Гарри отодвинул простенький стул и плюхнулся на твёрдую подушку сидения, выпустив шокированную неясыть и призвав перо с пергаментом. Пожевав кончик оперения, он неотрывно смотрел в глаза совы, которая, казалось, была глубоко поражена его непривычной активностью. Наконец, Гарри накарябал: «Ты – слизеринец, это я понял, но почему ты до сих пор не назвал своего имени?» и, свернув записку в плотный свиток, просунул в кольцо на лапке совы, наскоро ставя заклятие приватности. Неясыть хищно расправила крылья, готовясь его ударить, но не решалась, предпочитая агрессии резкие движения маленькой распушившейся головкой.
– Лети, красавец, – прошептал Гарри, совершенно не боясь его агрессивного вида и на эмоциях звонко чмокая кончик жёлтого клюва.
Сова как-то надтреснуто «гавкнула», нерешительно попятилась, а затем резко нырнула за окно. Спустя минуту её светлое тельце скрылось за поворотом замка.
Гарри рухнул в постель, даже не переодеваясь и со всё тем же широким оскалом на лице. Слизерин. В него была влюблена такая яркая личность – плевать, парень ли, или девушка, – и змеиный факультет лишь добавлял ей…
«Мандарина с сандалом», – пронеслась в голове совершенно непонятная Гарри мысль, и с ней же он уснул.
~~~//~~~
Опасения Гарри не подтвердились: Аноним не поменял манеры письма. На самом деле, всё стало даже хуже, чем Гарри себе нафантазировал: Аноним вовсе перестал ему писать. С того самого злосчастного письма в понедельник и вплоть до следующего четверга неясыть с серым конвертом больше не показывалась ни у них в спальне, ни в Большом зале.
Гарри тихо чах. Сначала он, конечно, бесился, потом смеялся, отмахиваясь от взволнованных друзей, а затем ушёл в себя. Парни лишь многозначительно переглядывались и молча накладывали на свои пологи Согревающее, потому что в их спальне теперь всегда было распахнуто окно.
Ситуацию осложняло лишь то, что все слизеринцы, будто сговорившись, избегали компании Гарри: то у них отработка, то дополнительные занятия, то ещё что-то чрезвычайно важное. Исключение составлял Блейз: он как подходил на переменах и перед общими занятиями, так и продолжал. Они обменивались парой ничего не значащих фраз, иногда смеялись над очередной его шуткой, порой сидели вместе на занятиях, но неминуемо расходились. Гарри даже начал подозревать Анонима в нём, но всплывшее в голове упоминание обоих родителей сразу вычеркнуло его из списка претендентов, который включал ррактически каждого слизеринца седьмого и восьмого курса обучения. Так, например, Гарри был уверен, что это не Булстроуд – та была лесбиянкой, о чём совершенно не стеснялась напоминать при каждом удобном (и не очень) случае, не Панси – она сама обменивалась совами с кем-то вне школы, из чего делала великую тайну и лишь загадочно улыбалась, и не ребята из Ильверморни – они в речи частенько использовали американский слэнг, а Аноним писал на безупречном «королевском».
Гарри почти не ел, плохо спал и, по совету Гермионы, грузил себя учёбой так, чтобы думать ни о чём другом не оставалось ни времени, ни сил, ни желания. И это спасало вплоть до выходных, когда тоска по таинственному слизеринцу разрывала душу Гарри в лоскуты.
Следующая неделя шла вдвое медленнее предыдущей, и Гарри не был уверен, что точно мог назвать день недели, когда к нему в очередной раз подошёл слишком радостный Блейз.
– Эй, Гарри, – горячая ладонь легла ему на плечо, и Гарри медленно обернулся, устало улыбаясь Блейзу. – Какие у тебя планы на завтра?
– На завтра? – заторможено переспросил Гарри. – А что завтра?
Блейз ухмыльнулся в истинно слизеринской манере, оглянулся по сторонам и наклонился к Гарри ближе.
– Мы старшими курсами решили не идти по домам на выходные и бахнуть вечеринку у нас в подземельях. Только Слизерин и его друзья. Алкоголь, танцы, опасные игры, – Блейз поиграл бровями и кивнул. – Ты как?
Гарри похолодел – он буквально чувствовал, как немели его пальцы, вцепившиеся в лямку сумки. Только Слизерин. Старшие курсы. Аноним. Его Аноним будет там, на этой вечеринке, и Гарри просто обязан быть там, тоже.
– Я… – он облизнул резко пересохшие губы, сглатывая хрипотцу голоса. Он не мог. Он не был готов. Он безумно хотел, но боялся до дрожи в коленях, так, как не боялся идти на ту «дуэль» в Запретный лес. Почему-то он верил, что тогда решится его судьба, а принять её было гораздо тяжелее, чем принести себя в жертву. – Прости, не смогу. Я всегда провожаю своих домой, ты же знаешь, – он слабо улыбнулся, тщетно пытаясь побороть резко вспыхнувшее головокружение. – А Невилл из попойки и бабушки выберет сам понимаешь, что, – пояснил он, внутренне спрашивая у самого себя – а правильно ли он делал, отказываясь от шанса?..
– Да ты приходи, как освободишься. Мы обычно отрываемся до последнего упавшего, – Блейз хлопнул его по плечу и подмигнул. – Мы всегда будем рады тебе и твоим друзьям.
Это было по-прежнему странно слышать. Гарри всё ещё ожидал, что кто-то из слизеринцев, наконец, возмутится присутствием в их компании Гарри Поттера (и, в принципе, кого-либо другого с другого факультета), но те были так искренне рады, что к ним относились просто по-человечески, и не кто-то там, а тот, кто подарил им шанс на нормальную жизнь, что Гарри осталось лишь пожамать плечами, улыбнуться и поверить.
Он ещё долго стоял на месте, сверля взглядом удаляющуюся широкую спину Блейза, а затем вздохнул и решительно опустил плечи. Арифмантика. Две пары. Она должна была быть больнее молчания… друга? Гарри сомневался, что ему достаточно было бы простой дружбы, узнай он личность тайного отправителя. Ему было всё равно, как тот выглядел, какого пола, расы и вероисповедания был, – важно было лишь то, что он был, был у него, был его – Гарри – человеком, и Гарри до безумия хотел повернуть время вспять и не писать той дурацкой записки, или же написать что-то другое. Что хочет увидеться. Что хочет говорить, а не писать. Что он в него, кажется, вл…
Арифмантика должна была быть больнее.
Должна была быть.
Но не была.
Вернувшись вечером в промёрзшую пустую спальню, Гарри первым делом проверил ветки дуба – пусто, как почти две последние недели, – а затем обессилено рухнул на постель. Под спиной что-то тихонько зашуршало о ткань, и Гарри сел, медленно разворачиваясь и натыкаясь взглядом на конверт.
Серый конверт.
Пульс ускорился за какие-то секунды. Гарри потянулся было к письму, но уже практически схватив пергамент, резко одёрнул руку. Он встал, магией запечатал окно, переоделся и, по-турецки взгромоздившись на кровать, задернул полог, – ритуал чтения писем от Анонима. Ритуал, который он уже почти забыл.
«Она напоила меня своим отвратительным огневиски, и это единственная причина, почему я пишу тебе снова.
Я облажался. Я так сильно облажался, но это всё твоя вина. Этот твой идиотский хвост, из которого всё равно торчат пряди, практически толкающие меня на грех. Этот дурацкий смех, от которого внутри всё дрожит в резонансе. Придурковатые глаза за невыносимыми очками, которые нестерпимо хочется сломать, расплавить, да что угодно – потому что это мой единственный шанс увидеть поволоку в твоём взгляде. Это ты, всё это ты, ты убил мою бдительность своей добротой и улыбками, касаниями и разговорами.
Я ненавижу всё это. Ненавижу тебя, Гарри. Ненавижу себя за то, что и сам не верю этой строчке.
Я хотел тебя весь вечер. Полдня смотрел на веселящихся друзей, а представлял тебя.
Как ты закусываешь нижнюю губу, тут же проходясь по ней языком, – почему, ну почему это не мои губы?
Как накрываешь губами горлышко бутылки, – необычайно эротичный жест, не считаешь? Ты всегда запрокидываешь голову, когда пьёшь, и так работаешь горлом, что мне буквально приходилось бить себя по бедру, чтобы не подойти и не впиться в него поцелуем.
Как ты запускаешь пальцы в волосы, больше не скрывая шрама – ты вообще можешь себе представить, сколько раз я дрочил на этот шрам? Хотя знаю, – не можешь. Как знаю и то, что это не нормально. Всегда знал, но ничего не мог с собой поделать.
Хочу тебя и сейчас. Я касаюсь тебя этими строками, а так нестерпимо хочется коснуться себя, но я не могу. Не этой рукой. Она пачкана, Гарри, пачкана в моей трусости, в бесхарактерности и позоре. Единственное светлое, что во мне осталось, это любовь к тебе, и пока я жив, этой любви не коснётся тьма.
Вру. Я снова вру, Мерлин, когда же это закончится… Знаешь, с чем у людей ассоциируется Тьма? С пытками. С криками и стонами. С пустыми мольбами, к которым никто не прислушается. Раз так, то я, пожалуй, давно потонул во Тьме, запачкав в ней мысли о тебе.
Только Тьма знает, как я хочу плавиться под твоими касаниями, которые похожи на самую изощрённую из пыток. Как хочу стонать, прижимаясь к тебе ближе – как можно ближе, так, чтобы между нами нельзя было бы просунуть даже волос той рыжей. Как хочу кричать, принимая тебя полностью и отдаваясь тебе без остатка, – сдаваясь на твою милость. Как хочу умолять тебя не останавливаться, не отпускать, даже когда в нас не останется сил на элементарное поднятие век.
Я видел тебя всяким, Гарри. Несуразным мальчишкой, униженным учеником, единственным в школе змееустом, воображалой на метле, плачущим чемпионом школы и мёртвым агнцем. Видел тебя в крови, слизи, грязи и воде. Я видел тебя в счастье и творил тебе горести. А ведь просто хотел быть рядом. Всегда. И в счастье, и в горести.
Я пожалею об этом письме, как только протрезвею. Я так пьян, что я даже не смогу Придётся взять другую сову.
Мне не нужен твой ответ. Я просто дико устал держать всё это в себе.
Да, Гарри, я – слизеринец, и в глубине души ты уже знаешь моё имя, но боишься назвать его самому себе.
Кажется, у нас даже больше общего, чем я думал».
От бешеного пульса и сбившегося дыхания у Гарри всё плыло перед глазами, но теперь, когда письмо было прочитано – и перечитано – зрение ему казалось не важным. Важной была кровь, набатом стучавшая вовсе не в висках, а где-то решительно ниже талии.
Осторожно отложив письмо, Гарри медленно лёг, уставившись в балдахин над головой и стоически игнорируя неизвестно откуда нахлынувшее возбуждение. Всё о чем он мог сейчас думать, это о том, что облажался как раз таки он, когда отверг приглашение Блейза, а не Аноним.
Да и был ли он таким уж Анонимом? Это был слизеринец. Это был парень. И Гарри было на это плевать.
