Текст книги "Nocturne No. 1 (СИ)"
Автор книги: liebemagneto
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
========== Глава первая, о выигрыше и неудачном розыгрыше ==========
Музыка звучала совершенно иначе в его голове. Он ткал её из собственных мыслей и чувств – ноты переплетались, выстраиваясь в ровные ряды. Звенели, заглушая гам суетливого мира. Его музыка была другой, и только немногие могли это осознать.
В зале повисла тишина. Музыканты расселись по своим местам, публика затаила дыхание – все они ждали великолепного и непревзойдённого маэстро, его магической игры, о которой ходило столько слухов.
Он нажал на клавиши. Мелодия взвилась в воздух, отражаясь от высоких стен концертного зала. Дирижёр вскинул палочку, заиграли скрипки.
Слушатели зашумели.
***
Билет попал к Ремусу Люпину случайно, на ипподроме. Он был не прочь сыграть, если не на рояле, пылившемся в чересчур просторной для единственного жильца гостиной особняка, то в карты. Однако на скачки он приходил только из-за любви к благородным животным. Его родители покинули этот мир довольно рано, и Ремус оказался совсем один, совершенно незаинтересованный в скучных балах и приёмах. Он с бо́льшим удовольствием общался с детьми и коротал время за книгами, чем с молоденькими девушками, кокетливо прячущими бледные аристократические лица за веерами.
В карты на деньги Ремус принципиально не играл – его камердинер, оставшийся рядом скорее из уважения к английским традициям и покойному мистеру Люпину, чем из-за любви к его отпрыску, давно перестал удивляться количеству ненужного хлама, выпадающему из карманов сюртука хозяина. Ремус выигрывал курительные трубки, перья, чернильницы, книги, и никогда – монеты.
– Говорят, этот композитор совершенно безумен! Однако его чутьё – дар богов. Моя милая супруга очень его почитает. Я, признаться, чуточку ревную, – со смехом заверил его мистер Уизли, покручивая рыжие усы. – Она ужасно расстроится, что я не смогу присоединиться к ней в этот раз, но… Наслаждайтесь победой, Люпин.
Ремус был немного взволнован. Он сам учился играть – получалось из рук вон плохо, и на каждом концерте он ощущал себя школьником, который вот-вот получит указкой за то, что фальшивит. Отец возлагал на него большие надежды, отчего-то решив, что заниматься музыкой полезно, это учит терпению и развивает вкус. Но из Ремуса мог выйти разве что посредственный пианист в богом забытом кабаке, где никто не обращает внимания на ноты невпопад, и это никак не помогало ему сосредоточиться во время скучных уроков.
Публика затихла и тут же взорвалась аплодисментами, приветствуя музыкантов. Маэстро – невысокий мужчина в чёрном – был хмур, он даже не взглянул в сторону зала, будто не видя людей, не поклонился, будто не слыша оваций. Он медленно опустился на пуф и провёл пальцами по белым клавишам – так гладят любовницу, не фортепьяно.
Ремус закрыл глаза, вслушиваясь в мелодию. Она разгоралась, словно охваченные маленькой искрой сухие ветки, набирала темп. Она жила, грела изнутри, и ему хотелось улыбнуться от переполняющих душу эмоций.
Он распахнул глаза. Музыка резко сбилась, оборвалась – теперь её беспощадно кромсали ножом, ноты рассыпались под пальцами мастера, языки пламени покрывались тонкой коркой льда.
– Сначала, – потребовал композитор.
Ремус до боли в ладонях сжал подлокотники кресла, ещё надеясь, что всё это – дурная шутка, но едва мог вспомнить хоть какой-либо повод для подобного веселья. Музыканты начали вновь. Однако ноты больше не подчинялись им, не желали выстраиваться в стройную линию, превратились в какофонию и беспорядок, сливающиеся с удивлённым шёпотом слушателей.
– Сначала!
Мир пошёл трещинами, хрупкие стены задрожали, пошатнувшись из-за чужой безучастности и равнодушия. Люди громко отодвигали стулья, шуршали бесконечными юбками, стучали каблуками, неблагодарно хлопали дверьми.
Ремус проводил глазами музыкантов и обернулся назад, чтобы посмотреть вслед уходящим гостям. Их недовольство, насмешки и осуждение висели в воздухе, гудели в ушах, но Ремусу не было смешно, он не чувствовал ни злорадства, ни оскорбления – ему было жаль сгорбившегося мужчину, сидящего за роялем. Композитор не двигался, уставившись в одну точку, и Ремус буквально ощущал его боль.
Он в нерешительности поднялся, замешкавшись на мгновение, и всё-таки двинулся на выход, понимая, что ничего не может сделать или сказать. Уже за дверью Ремусу показалось, что он слышит, как по клавишам стучат слёзы.
Так вся Англия узнала правду: Сириус Орион Блэк III глух, и он никогда больше не заставит Европу содрогнуться от мощи его сонат.
***
Ремус брёл по улице понурив голову. Вокруг него сновали люди – наряженные, надушенные, они громко хохотали, высмеивая чужой недуг. Они говорили абсолютно неподобающие приличным господам вещи, от которых у Ремуса началась мигрень. Раздосадовано толкнув какого-то джентльмена и даже не извинившись, Люпин ускорил шаг и свернул с главной улицы, подальше от этого цирка. Почему взрослые люди ведут себя как дети? Ему было противно от мысли, что несчастному композитору отныне каждый день будут напоминать о его фиаско, совсем позабыв о прошлых успехах. О его уникальных симфониях, об оглушительных овациях в концертных залах Парижа и Рима, о десятках, если не сотнях сонат для фортепьяно. Всего одна ошибка – и ты канул в Лету.
Уже дома, устроившись у камина, Ремус решил обдумать произошедшее. Неужели он единственный, кто сочувствовал Блэку? Кто был расстроен не из-за потерянных денег за билет или, в его случае, из-за бессмысленного выигрыша? Кто не будет отпускать грязные шуточки и сплетничать за спиной? Он вздохнул, сделал глоток коньяка и вытянулся в кресле, закрывая глаза.
Ремус вновь вернулся в переполненный зал. Все трепетали в ожидании, маэстро вскинул руки – и зазвучала музыка. Ноты путались, грохотало сердце – оно рвалось на свободу и истекало кровью сопереживания. Люди смеялись до слёз, смеялся даже дирижёр. Они тыкали в композитора пальцами, падали со стульев, топали ногами.
Ремус резко встал, не в состоянии этого вынести, сделал несколько шагов навстречу и положил ладонь на сведённое плечо. Сжал, что было мочи, и потянул вверх, не говоря ни слова. Блэк тоже молчал, подняв остекленевшие от ужаса глаза.
Мир смеялся Сириусу в лицо, и Ремус понял: он должен помочь этому человеку двигаться дальше.
– Сэр?
Ремус вздрогнул и с трудом разомкнул тяжёлые веки. Он не заметил, как задремал и практически сполз на пол, поближе к теплу тлеющих углей. Стоявший на пороге камердинер держал в руках лампу, неровный свет которой придавал его лицу зловещее выражение. После смерти родителей Люпин-младший вынужденно расстался с доброй половиной прислуги – живя в гордом одиночестве, он вовсе не нуждался в излишней опеке. Мозли, сохранивший своё место, мудро рассудил, что джентльмену негоже хозяйничать самому, и уговорил оставить хотя бы кухарку и горничную.
– Который час, Мозли?
– За полночь, сэр. Я велел разжечь камин в вашей комнате и положить в постель грелку. Вам нужно отдохнуть, вы выглядите так, словно проглотили дюжину лимонов.
Ремус скривился ещё сильнее, но всё-таки перебрался в спальню. Он был благодарен бдительному камердинеру и дворецкому в одном лице, который не позволял Люпину-младшему вести неподобающий графскому сыну образ жизни. Только из-за Мозли он был опрятно одет и причёсан, хотя всё равно умудрялся взъерошивать волосы так, что их уже никак нельзя было уложить, и пачкать шоколадом манжеты и воротничок рубашки.
– Подайте экипаж к десяти. И узнайте, где живёт Сириус Блэк, пожалуйста. Я хочу нанести ему визит.
Камердинер кивнул и погасил лампу.
Ремус так и не смог заснуть.
***
Кое-как натянув на себя одежду поутру, Ремус выскочил на улицу, на ходу доедая тост с малиновым джемом. Он уже знал, что подумает Мозли про эту вопиющую безалаберность, но предаваться долгим размышления о собственном поведении времени не было – Ремус был слишком возбуждён и нетерпелив. Это чувство, пришедшее ещё во сне, спутало все мысли. Люпин не был уверен, что его вообще пустят на порог, но он не собирался так просто сдаваться.
Он остановился у ничем непримечательной двери и нахмурился. Примчался сюда, не имея в голове никакого плана, как какой-то безумец. Что сказать? Услышат ли его? Люпин выругался себе под нос и постучал.
Как оказалось, у Блэка была экономка – дверь распахнулась практически сразу. Судя по корзинке в руках, женщина собиралась на рынок.
– Чем могу вам помочь, мистер..?
– Люпин. Ремус Джон Люпин. Я хотел бы поговорить с мистером Блэком.
– Это невозможно, – женщина вздохнула и пожала плечами. – Он не принимает гостей.
– Видите ли, я хотел бы взять у него уроки…
– Разве вы не слышали? Он болен! И больше не занимается музыкой. Уходите, пожалуйста, пока он вас не увидел. Он очень рассердится, мистер Люпин, прошу вас. Мне попадёт, он и так вечно на меня ругается, а после вчерашнего…
Ремус и не ждал, что его примут с распростёртыми объятиями. Ему стало жаль эту маленькую, сжавшуюся от ужаса женщину, которая продолжала что-то лепетать и теперь уже пыталась закрыть за своей спиной дверь, выталкивая Люпина с крыльца. Он покорно спустился, делая вид, что позволит так просто себя выгнать.
– Конечно, миссис…
– Кроули.
– Миссис Кроули. Извините, что задержал вас и потратил ваше драгоценное время. Уверен, вы торопитесь. Вас проводить? Меня ждёт экипаж, но я хотел бы прогуляться и проветрить голову, поэтому могу уступить его вам, – Ремус взял женщину под руку и, не дав ей опомниться, направил в нужную сторону. Усадив ничего не понимающую миссис Кроули на мягкие сиденья фаэтона, он сунул извозчику пару монет и похлопал по дверце, со спокойной душой отпуская лошадей. Люпин ещё некоторое время стоял у ворот, глядя повозке вслед, и когда та скрылась за углом, бросился обратно к дому.
Он постучал вновь – ответа не было. Отыскал шнурок звонка и звонил так долго, что в соседнем дворе начали лаять собаки. Ремус обошёл здание, заглядывая в окна, и толкнул заднюю дверь, даже не рассчитывая, что та поддастся. В его душу закралось отчаяние, и Люпин начал понимать, как наивно и глупо было бежать в неизвестность. Неужели он всерьёз думал, будто его помощь примут? Он ничего не знал о Блэке. Может, он женат, у него есть дети, которые окружают его любовью и заботой, и именно это не даёт великому маэстро пасть духом. А что сделал бы сам Ремус, приди к нему какой-то неизвестный господин и начни навязывать помощь? Наверняка рассердился бы и вышвырнул непрошеного гостя вон.
– Что вам надо? – хлёстко окликнул его чей-то голос. Ремус едва не подпрыгнул на месте, ощущая себя преступником, пойманным за воровством яблок из сада. Сердце в груди бешено колотилось, словно он бежал, не останавливаясь, от Марафона до Афин, из головы вылетели последние здравые мысли – ничего не осталось при виде фигуры, выросшей из ниоткуда за его спиной. Сириус Блэк. Такой же мрачный и угрюмый, как и его имя. Не дождавшись ответа, композитор вошёл в дом, пряча ключ в кармане сюртука, и оглянулся.
– Чего вы ждёте? Заходите.
Говорил он вполне чётко, но неуместно громко. Ремус неуверенно перешагнул через порог, но ничего толком не успел сказать – Сириус, не задерживаясь, миновал кухню, сеть узких коридоров и вышел в огромную тёмную гостиную, чуть ли не до потолка заваленную нотными листами. В полумраке Ремус еле поспевал за хозяином. Он споткнулся обо что-то и с трудом поймал книги, посыпавшиеся с тумбы. Справившись, наконец, с возникшими на пути препятствиями, Люпин с любопытством осмотрелся – именно так он и представлял место, где трудится композитор. Здесь пахло пылью, олифой и воском, которым экономка неустанно натирала мебель и пианино. Несмотря на царивший хаос, в комнате всё же было уютно. Ремус не сдержал улыбки.
– Что смешного? – прикрикнул Сириус, очевидно заметив странную реакцию гостя.
– Простите. Я… Эм, меня зовут Ремус Люпин и…
– Я понятия не имею, что вы там несёте, – грубо прервал его Блэк и указал на небольшую дощечку, что лежала на столе. – Напишите.
Сириус сел в кресло и уставился в окно пустым взглядом. Вероятно, так Блэк проводил каждый день – с горечью осознавая весь ужас случившейся катастрофы. Ремус взял мелок и быстро написал несколько строк. Он хотел было озвучить слова, но вновь замер, просто не зная, как себя вести, чтобы не показаться невежей. Помедлив, он протянул руку и тронул плечо Сириуса, но тут же отпрянул – тот вздрогнул, будто уже позабыл о присутствии незнакомца.
– Меня зовут Ремус Люпин, – наконец сказал Ремус, показывая надпись. – Я хочу у вас учиться.
– Исключено, – Сириус небрежно отмахнулся и опять отвернулся, показывая, что не настроен общаться. – Я не беру учеников. Прощайте.
– Но… Чёрт! – Ремус пробурчал неразборчивые ругательства себе под нос, не собираясь даже в обществе глухого опускаться до уровня моряков и пьяниц, шатающихся по Ист-Энду, и стёр буквы. Неужели всё, что ему остаётся – это развернуться и уйти ни с чем?
Он обошёл кофейный столик и диван, чтобы загородить собой окно, и протянул Сириусу табличку.
– Пожалуйста, мистер Блэк. Никто, кроме вас, не сможет мне помочь.
Сириус откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Он скользнул оценивающим взглядом по пальцам Ремуса, будто пытаясь определить по ним, способен ли тот вообще играть, и криво улыбнулся.
– Сольфеджио C minor, – прошептал Сириус, пряча хитрую улыбку, сверкнувшую в глазах, за прикрытыми веками. Он будто ждал этого момента, ждал прихода Ремуса, зная всё наперёд, читая будущее по нотным листам, как гадалки читают по кофейной гуще. И если это какая-то комедийная пьеса или розыгрыш, то Ремус оказался в ней вполне добровольно – отказываться он не собирался, не сейчас. [1]
Люпин отложил мел и, отряхнув ладони, прошёл к фортепьяно. Ему пришлось повозиться, освобождая пуф и крышку от лишних бумаг под пристальным взором Блэка. Сириус наблюдал молча, напряжённо стискивая пальцами подлокотники кресла, будто готовый вот-вот сорваться с места, и не проронил ни слова, стоило Ремусу наконец начать играть.
Ремус едва ли помнил, когда в последний раз сидел за инструментом, обречённом на вечное молчание с момента похорон Лайелла Люпина. И его единственный сын не горел желанием возвращаться к музыке, просто-напросто не видя в этом смысла.
– Ай!
Ремус не заметил, как Сириус поднялся и взял указку, которой со всей силы ударил его по пальцам. Так, что тот от неожиданности нажал всей ладонью сразу на несколько клавиш и остановился.
– Что вы… – начал было он, но осёкся. Табличка осталась лежать на столе, это значило, что ни единого слова Блэк не услышит. Но как он только понял, что Ремус фальшивит!
– Это никуда не годится, – Сириус завёл руки за спину и принялся покачиваться на мысках. – Сколько вам лет?
– Двадцать семь.
– Я не слышу, – казалось, Блэк не придаёт никакого значения своему недугу. Он говорил эту фразу так просто, с такой иронией, будто обсуждал какие-то повседневные и весьма забавные вещи. – Покажите.
Ремус раздосадовано фыркнул и дважды показал десять пальцев, потом – семь, глядя на Сириуса снизу вверх. Это определённо розыгрыш – слишком нелепо ведёт себя музыкант для того, кто опозорился перед сотнями людей прошлым вечером. Может, Ремус всё ещё спит, и Мозли с минуту на минуту его разбудит? Но пробуждения всё не наступало. Ремус ощутил укол совести и отвёл взгляд в сторону. Неужели он только что уподобился всем тем, кто смеялся над провалом гения, неужели он сам рассмеялся ему в лицо? Эта мысль показалась Ремусу невыносимой и отвратительной настолько, что от стыда у него загорелись щёки. Захотелось встать, взять маэстро за руки и сердечно извиниться – и за себя, и за всех остальных, но тело не повиновалось – Люпин так и остался сидеть, пристыженный и огорчённый.
– Судя по вашей игре, в последний раз вы садились за фортепьяно ещё в младенчестве, – Сириус захлопнул крышку инструмента, заканчивая так и несостоявшийся урок. – Вы должны играть каждый день. Начните с нотной грамоты, раз вы её забыли. Или никогда не знали? Впрочем, неважно, – Сириус покачал головой, говоря скорее сам с собой, чем с гостем. – Завтра в восемь. Я предпочитаю играть с раннего утра до обеда. Самое плодотворное время, когда проснувшиеся птицы вторят мелодии, – он глянул в окно, затем – на часы, нахмурился и, наконец, упёрся взглядом в Ремуса. – С вас десять шиллингов. А теперь убирайтесь прочь.
Не дожидаясь ни реакции, ни оплаты, Сириус вышел в коридор и отпер входную дверь. Он опять сделался взвинченным и грубым, нерасположенным к продолжительному общению, поэтому Ремус молча оставил несколько монет на крышке фортепьяно и покинул дом, лишь кивнув на прощание.
Он вдохнул полной грудью свежий воздух, наполненный ароматом цветов, и бодрым шагом направился в сторону Сити, потирая ноющие костяшки. Однако никакая боль не могла заглушить бешено стучащее в груди сердце, оживлённое небывалой удачей. Сам Сириус Блэк согласился взять его в ученики! Об этом непременно нужно рассказать Поттерам – Лили не раз говорила, что из Ремуса выйдет толк, если он будет прикладывать больше усилий.
Теперь Люпин был уверен: сон оказался вещим. Он обязательно всё исправит.
Комментарий к Глава первая, о выигрыше и неудачном розыгрыше
1) Карл Филипп Эмануэль Бах – Сольфеджио C minor
https://www.youtube.com/watch?v=9rDGc69FQcY
========== Глава вторая, о французских песенках ==========
Следующим утром Лондон утонул в потоках дождя. Густые тучи затянули небо, тяжёлые капли стучали о крышу экипажа, грозясь вот-вот проломить обшивку. Раскрытый зонт тут же вырвало из рук, и на пороге дома номер двенадцать Ремус возник дрожащим и промокшим до нитки. Вода хлюпала в ботинках, стекала по плащу и волосам – у шляпы не было никакого шанса устоять перед ураганным ветром.
– А, мистер Люпин. Доброе утро, – на этот раз экономка была много приветливее, она забрала у гостя верхнюю одежду и предложила подождать Блэка у камина, вручив перед этим очевидно заранее подготовленное большое полотенце.
Ремус стащил сюртук и ботинки, поставив те поближе к огню, закутался в полотенце и сел прямо на пол, надеясь согреться и высохнуть до прихода Сириуса. Вряд ли тому захочется лицезреть в своей гостиной взъерошенного и полураздетого мужчину, который ещё вчера наглым образом пытался вломиться в чужой дом. Ремус стучал зубами и проклинал всё на свете. Он мог бы вообще никуда сегодня не выходить, кутаться в тёплый халат и пить горячий шоколад с молоком, но нелепое чувство ответственности перед незнакомым человеком буквально вытолкнуло Люпина за порог.
– Я удивлён, что вы пришли, – сегодня голос Сириуса звучал тихо, вкрадчиво. Ремус тут же смутился своего вида и поднялся, плотнее закутываясь в полотенце, будто то могло заменить ему сюртук. – Сидите, я принёс чаю.
Сириус протянул ему чашку и опустился на диван. Он не улыбался и не смотрел в сторону гостя, кажется, даже не заметив, что тот не обут и толком не одет. Ремус схватился за горячий фарфор двумя руками, делая поспешный глоток. Чай обжёг горло, и Ремус сморщил нос, но продолжил пить в надежде поскорее согреться.
– Похоже, я заболел, – произнёс он, позабыв, что его не услышат. Таблички нигде не было, должно быть, Блэк и вовсе не собирался вступать сегодня в диалог. Отставив чай, Люпин нехотя влез в мокрые ботинки и отложил полотенце, напоследок хорошенько вытерев волосы. – Начнём? – он указал на фортепьяно, к которому и проследовал, стараясь не обращать внимания на холодную влагу башмаков.
На этот раз инструмент был чист, на нём лежала аккуратная стопка нот, предназначенная для разучивания. Ремус пробежался взглядом по названиям и усмехнулся. Элементарные композиции для детей – что ж, с этим он справится. Вчера вечером Люпин всё-таки открыл крышку фортепьяно, купленного ещё дедом, и несколько долгих часов пытался вспомнить пройденное. Пальцы слушались плохо, мелодии получались рваными и неуверенными, ноты путались, и в конце концов Ремус так разозлился, что едва не сломал проклятые клавиши. Утром же, вновь оказавшись в доме Блэка, Ремус умудрился и вовсе забыть то немногое, что знал. Он поставил листы на пюпитр и коснулся клавиш, как робкий мальчишка впервые касается ладони понравившейся ему девчушки.
В детстве Ремус не понимал, как из семи нот можно сложить новый мир. Как композиторам удавалось соткать из ограниченного количества клавиш целую вселенную – неповторимую и уникальную. Он не понимал и до сих пор, но теперь к одной неразрешимой загадке присоединилась другая – как Сириус Блэк умудряется ориентироваться в сложных дорожках октав, не слыша их? Ремус скользил по клавиатуре пальцами, снова и снова возвращаясь к этой тайне. Он прекрасно знал, что фальшивит, что ошибается, он начинал сначала, делал заминки и долгие паузы, перечитывая нотную запись. Однако Сириус не шевелился, он по-прежнему сидел перед камином, вытянув ноги, и смотрел на языки пламени, ласкающие раскалённые камни топки. Он не слышит, он ничего не слышит.
Ремус вздохнул и опустил руки на колени, в полной тишине разглядывая пылинки в уголках клавиш. Это было по-детски наивно – прийти к потерявшему слух маэстро и просить его о помощи, зная наверняка, что тот не в состоянии её оказать.
– Почему вы остановились? – Сириус даже не повернулся – Ремус мог видеть только его взлохмаченную макушку, не скрытую широкой спинкой кресла. – Урок ещё не закончен. Продолжайте.
Ремус вздрогнул не то от холода, не то от неожиданности. Он растёр замёрзшие ладони и вернулся к нотам, хмуро склонившись над инструментом. Как? Как Блэк это делает? Эти мысли были слишком навязчивыми, они въелись и не хотели покидать его голову, они затмевали собой все прочие звуки, мешали игре и жужжали под ухом как огромная муха.
– Выпрямитесь! Осанка – часть мелодии, не позволяйте вашим слабостям прерывать игру. Вы не видите клавиш? Тогда купите себе очки, – несмотря на свою глухоту, Сириус двигался практически бесшумно и ловко, не задевая предметов, не наступая на скрипучие половицы, не издавая лишних звуков, которые могли бы выдать и его присутствие, и его недуг. Оказавшись рядом, он со всей силы хлопнул Ремуса по спине, заставляя сесть ровно, и усмехнулся, будто радуясь своему невежеству. – Прямой позвоночник как проводник. Вы играете не только пальцами, вы играете всем телом. Нажимаете на педали – импульс идёт по струнам и вашим ногам вверх, к мозгу и рукам. Но если вы кривитесь, то импульс затеряется, вы не почувствуете отклика инструмента. Вы играете вхолостую. Вы не замечаете элементарных вещей – их не видят зрячие, их не слышат… – он замялся и криво улыбнулся, махнув неопределённо рукой. – С самого начала.
Сириус отошёл и опустился на подлокотник дивана, теперь он следил пристально за каждым движением Люпина и постукивал ладонью по колену при каждой ошибке. От напряжения Ремус закусил губу – он ощущал скорее не отклик инструмента, о котором говорил маэстро, а боль во всём теле от натянутых из-за непривычной позы мышц. В детстве его часто ругали за нежелание сидеть прямо, за постоянную сутулость, за то, что читал он, едва ли не утыкаясь носом в буквы. От этой привычки Ремус не избавился и с возрастом, о чём, вероятно, вскоре пожалеет.
Чем дальше Люпин играл, тем больше ему делали замечаний. От досады, боли в спине и руках, от усилий, которые ему приходилось прилагать, у Ремуса на глазах выступили слёзы.
– Хватит! – он подскочил, чуть не опрокинув пуф, и сжал кулаки. – Прекратите меня критиковать. Вы… вы! Самодовольный индюк, вот вы кто. Вы ни черта не слышите! Откуда вам знать, что я делаю и как играю, а? Да я… я…
– Я вас не слышу, – будто передразнил Сириус, улыбаясь. Широко, насмешливо, явно понимая, о чём кричит его новый ученик. – Если вы хотите сделать перерыв, достаточно позвонить в колокольчик, и нам принесут чаю, – он кивнул в сторону фортепьяно, на крышке которого стоял бронзовый колокольчик для вызова прислуги. Ремус тут же залился краской. Он медленно опустился обратно на пуф, протянул руку и позвонил, боясь поднять на Сириуса глаза. Опять! Он вновь повёл себя как мальчишка, который не желает учить уроки, как простофиля и дурак. А всё потому, что он никогда не сталкивался с настоящей бедой – Ремус всегда ясно видел, хорошо слышал, прекрасно говорил. Все эти чувства он принимал как должное, они были дарованы ему от рождения, он пользовался ими и никогда не задумывался, что случится, лишись он их.
Миссис Кроули расставила на столе сервиз, поворошила поленья в камине и удалилась так же тихо, как и вошла. Сириус прикрыл глаза и сделал глоток чая, громко прихлёбывая. Ремус вздохнул. У него не было ни единого шанса извиниться, и это грызло его изнутри, буквально сводило с ума. Отставив чашку, он вернулся к игре, бездумно перебирая клавиши одну за другой – какофония обрела смысл, ноты встали на нужные места, сложились в знакомую с детства мелодию.
– Frère Jacques, Frère Jacques… Dormez-vous? Dormez-vous? – Ремус улыбнулся уголками губ, напев стишок. Он любил эту песню, она была красива своей простотой и всегда приходила на ум, когда он задумывался о своём детстве. [1]
Сириус повернулся.
– Если вы такой любитель французских песенок, почему бы вам не сыграть мне «Авиньонский мост»? Но, увольте, танцевать я не буду. [2]
– Прекратите издеваться, – вопреки своим словам Ремус рассмеялся. Сириус Блэк казался ему всё более очаровательным в своей беспардонности и абсолютном недружелюбии. Он был резким и мрачным, но чем больше колкостей он говорил, тем добрее выглядел в глазах Ремуса. Вероятно, всё это лишь защитная реакция, обоснованная болезнью, – Блэк спрятал сам себя в непробиваемую броню насмешек, которую едва кто-либо был в состоянии одолеть.
Ремус начал заново и напел рифму на родном языке, затем повторил на немецком и сыграл без слов. С его плеч наконец-то спал груз неловкости, выдуманной ответственности и вины, которую он испытывал на протяжении нескольких дней, будто это из-за него великий композитор лишился своего главного инструмента – слуха. Ремусу сделалось легко, и ответная улыбка – без злости и сарказма, – мелькнувшая на лице Сириуса, окончательно его успокоила.
– Завтра в это же время, – на этот раз Блэк не стал провожать ученика до дверей. Он закрыл крышку фортепьяно спустя две композиции, что означало окончание урока, и молча указал в сторону выхода. Ремус оставил на отполированном инструменте монеты, надел тёплый и высохший сюртук и вышел в коридор. Сириус не простился, только проводил его взглядом и тут же скрылся в неизвестном направлении, будто и не было никогда.
Попросив миссис Кроули позвать кучера, Ремус ступил на мокрое крыльцо. Дождь так и не прекратился, он стучал по пузырящимся лужам, бил в окно и захлёстывал за шиворот, заставляя плотнее запахнуть плащ и повыше поднять воротник. Уже сейчас Ремус ощущал лёгкий озноб и поспешил забраться в экипаж, в котором долгое время трясся на кочках и ухабах, пока, наконец, и вовсе не застрял посреди размытой дороги.
– В чём дело, Томас?
– Колесо провалилось, сэр. Боюсь, мы тут надолго, – кучер виновато развёл руками. Ремус тихо застонал и выбрался наружу. Ему никогда ещё не приходилось толкать экипаж из ямы, стоя по колено в грязи под проливным дождём. Куски мокрой глины летели во все стороны, облепив волосы и лицо. Кучер кряхтел, графский отпрыск Ремус Люпин бранился так, что его крепкого словца смутились даже лошади, тревожно зафырчав.
Ноги скользили, руки не слушались, тело предательски ныло, отказываясь повиноваться. Ремус впал в отчаяние, из последних сил наваливаясь на повозку.
– Раз, два, взяли! Ну же! Чёрт бы тебя побрал!
Экипаж заскрипел и, наконец, поддался. Оба мужчины, резко потеряв опору, рухнули в глубокую лужу. Грязная вода попала в рот – Ремус тут же ощутил на зубах скрипящий песок, защипала в глазах, заставляя жмуриться.
Уже сидя у огня, закутанный в несколько слоёв покрывал, но всё ещё дрожащий от холода, Ремус проклинал сегодняшний день, дурацкие занятия музыкой и погоду, насланную на Англию непонятно за какие грехи. К вечеру стало совершенно ясно, что завтра и послезавтра, и ещё как минимум неделю он останется в постели, а это значит, что его попытки сблизиться с Блэком и поездка в город действительно были бессмысленными.
Всю ночь Ремус Люпин провёл в бреду, обливаясь потом и стеная от боли, выкручивающей суставы. Появление утром доктора не облегчило его участь, но по крайней мере помогло наконец-то заснуть. Перед тем, как провалиться в сон, Ремус всё же успел шепнуть: «Скажите Блэку, что мне ужасно жаль».
***
О чём именно сожалел Люпин, никто из присутствующих так и не понял. Ремус проспал до обеда, и когда вновь открыл глаза, то первым делом увидел дымящуюся чашку с супом, стоявшую на приставном столике.
– Мозли, я не голоден, – прохрипел он, пытаясь перевернуться на спину.
– Доброе утро.
Ремус вздрогнул и зашевелился, сражаясь с одеялами и пледами, буквально придавившими его к постели. Этот голос…
– Я не получил от вас телеграммы. Подумал, что вы опаздываете. Подождал за чаем до одиннадцати. И до двенадцати. После попросил узнать, в чём дело. К двум мне сообщили, что вы больны. Поэтому я приехал, – скрипнуло кресло, Сириус поднялся и подошёл ближе, кладя на грудь Ремуса блокнот и карандаш, – чтобы лично убедиться, правда это или ложь. Как я вижу, вам действительно нездоровится.
– Какая проницательность, – проворчал Ремус, с трудом садясь. Он взял трясущимися руками блокнот и принялся писать. – Спасибо за беспокойство, мистер Блэк. Мой экипаж застрял вчера на дороге, и мне пришлось искупаться в грязевом пруду. Мне не понравилось. Вы давно здесь?
Сирус слегка нахмурился, вчитываясь в неровные буквы, и хмыкнул. Немного помедлив, он опустился на край постели и потянулся к чашке с супом.
– Около получаса. Нашёл у вас увлекательную книжицу. Ваш дворецкий сказал, что вам нужно поесть. Открывайте рот.
Он сглотнул. Сириус на самом деле взял ложку, зачерпнул ею бульон и поднёс ко рту Ремуса с настолько невозмутимым видом, что тот захлебнулся вдохом. Но всё-таки подался вперёд и послушно открыл рот, в бешеном темпе строча следующее:
– Я могу поесть и сам, мистер Блэк, – отбросив карандаш, он забрал у гостя и плошку, и ложку, с жадностью начав уплетать куриный бульон. За всей этой суетой и наигранным голодом Ремус пытался скрыть свою дрожь, волнение и ужас, окатившие его ледяной волной. Сириус не двигался, разглядывая не то узоры на супнице, не то что-то на руках, её державших. Разделавшись с обедом, Ремус залез обратно под одеяло, натянув то до носа. Ему было… страшно? Неловко? Или просто стыдно?
