Текст книги "De toutes les fureurs de son ame (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
При этом воспоминании расплавленный свинец снова закипел в жилах вместо крови, и священник вновь приблизился к юной прелестнице, отступавшей от него до самой стены.
– Прошу, не отталкивай меня! – простонал мужчина, всем своим существом приникая к задрожавшей Эсмеральде.
Некоторое время она покорно терпела его ласки, усмиренная пугающим обещанием. Но едва Клод приподнял край рубашки, обнажая колено и страстно сжимая мягкое бедро, как почувствовал удар, нацеленный ровно туда, куда целиться ни в коем случае не стоит и куда красавице уже доводилось попасть, тем самым спасшись. По счастью, на сей раз остренькая коленка угодила только лишь во внутреннюю сторону бедра; однако намерение было очевидно. Выведенный из себя этим последним происшествием, архидьякон отскочил, точно обжегшись, от тяжело дышавшей цыганки, сверкнул очами и с перекошенным от ярости и вожделения лицом бросился вниз по лесенке. Не успела несчастная выдохнуть от облегчения, как он уже вернулся, сжимая в руках – о, ужас! – крепкую веревку.
– Я догадывался, что она может пригодиться, – процедил священник, и по губам его пробежала бледная тень искаженной улыбки. – Я ведь предупреждал тебя, маленькая ведьма, но ты не послушала!
С этими словами одним молниеносным выпадом, который трудно было от него ожидать, Фролло прижал забившуюся плясунью лицом к стене и начал стягивать с нее сорочку – единственное, что еще прикрывало наготу. Эсмеральда отчаянно сражалась за этот последний бастион своего целомудрия, однако несколько минут спустя все же оказалась побежденной, дрожащей от стыда и страха, совершенно обнаженной. Но мучения ее на этом не закончились: легко удерживая руки ослабевшей девушки над головой, мужчина крепко связал их между собой. Лишь после этого он отпустил несчастную, которая не смела даже поднять глаз, онемев от смущения и унижения и неловко пытаясь прикрыть грудь связанными ладонями.
– Боже, как ты прекрасна!.. – выдохнул Клод, падая на колени, с восхищением обхватывая крутые бедра, снизу вверх глядя на предмет своих мечтаний и вожделения.
Ни одна греза не могла сравниться с представшим ему в скудно освещенной маленькой комнатке зрелищем. Изящные, почти аристократические, руки, округлые плечи, небольшая грудь, узкая талия, плоский животик, широкие бедра и длинные, стройные ножки, словно специально вылепленные для танца.В тот миг архидьякон окончательно предпочел Деве Марии, которой столь усердно служил все эти годы, языческую богиню, которой готов был поклоняться, будто святой, и с которой желал постичь все тайны запретной любви.
Горячими устами приложился он, точно к святыне, к впалому животику, медленно поднимаясь выше. Благоговейно провел дрожащими пальцами по аккуратной девичьей груди. Одарил жаркими ласками плечи и шейку, крепко прижимая к себе тонкий стан. Наконец, бережно подхватил цыганку на руки и опустил на низкое ложе. Чуть помедлив, Фролло привязал свободный конец веревки к спинке кровати, лишив несчастную последней возможности сопротивления. Обреченно вздохнув, она лишь прикрыла глаза, сжавшись, подобно пойманному в силки зверьку при приближении охотника.
– Моя!.. – хрипло прошептал мужчина и, быстро скинув подрясник, скользнул в постель.
Он не спешил теперь, зная, что пути назад нет, что грезы его осуществились. Впервые познавая женщину, священник испытывал некоторую робость, которую не могла до конца заглушить даже сладость воплощения запретной мечты. Он аккуратно поглаживал гибкое тело, нежно касаясь теплой, мягкой кожи, стараясь уловить малейшее изменение выражения лица. Девушка, однако, оставалась бесстрастной, застыв в напряженном ожидании.
– Эсмеральда, – тихо окликнул Клод, осторожно отводя упавшую на лицо прядь волос, – позволишь ли ты мне любить тебя?..
Прикрытые веки чуть дрогнули, но ответа не последовало. О, как хотелось ей закричать в тот момент: «Никогда!..» Только что бы это изменило?.. Развратный монах все равно овладеет ее телом, и мысль эта была настолько непереносима, что плясунья старалась не обращать внимания на то, что происходит с нею. Она сконцентрировалась на словах старинной испанской песни, знакомой с детства, смысла которой не понимала, вернее, понимала его по-своему, сердцем. Твердила куплет за куплетом, точно молитву, а потом начинала сначала, и так до бесконечности. Это помогало отвлечься и почти не обращать внимания на похотливо блуждающие по обнаженному телу чужие руки, на обжигающие, все более настойчивые поцелуи, на неразборчиво что-то нашептывающий голос…
– Дитя, знаешь ли ты, насколько восхитительна?.. О, ты ввела бы в искушение даже святого – что и говорить о несчастном грешнике, угодившем по твоей милости в ад?! Но ты же подарила мне райское блаженство, не познанное доселе: ласкать тебя, чувствовать рядом прерывистое дыхание, видеть обнаженное тело, достойное греческой богини красоты – разве существует что-то большее в этом мире? О, позволь мне любить тебя, не отвергай мою страсть!.. Ты не знаешь, какое желание терзало меня все эти месяцы! Это пламя самой геенны, от которой кровь вскипает, подобно смоле; это сотни бессонных ночей, когда лишь тощая подушка глушит отчаянные стоны плавящегося в собственном грехе преступника; это сердце, разбитое на сотни осколков, с каждым ударом вонзающихся в беззащитную плоть. Эта дикая жажда сильнее меня, пойми – я не могу больше противиться ей! Сжалься же, девушка: лишь в твоей власти усмирить этот пробудившийся вулкан – или позволить ему взорваться и погубить нас обоих…
Архидьякон склонился над своей жертвой и припал к ее сомкнутым губам в долгом, жадном поцелуе. Цыганка, казалось, не слышала страстных речей, не чувствовала нетерпеливых касаний – настолько непроницаемым было ее прелестное личико. Однако когда Фролло, замирая, трепетно коснулся жемчужины ее женственности, он ощутил на пальцах влагу. Это ни о чем не сказало священнику-девственнику, однако, пока головка Эсмеральды была занята, а мысли витали далеко от крохотной темной комнатки, юное тело бессознательно ответило на расточаемую ему ласку.
Сладкая дрожь предвкушения пробежала по спине, когда мужчина осторожно накрыл своим телом маленькую чаровницу. Ощутив движение, та невольно раскрыла глаза – и замерла, не в силах отвести расширившиеся зрачки от исказившегося лица пылавшего вожделением Клода.
– Нет, нет!.. – отчаянно забилась эта пойманная изголодавшимся котом ласточка, однако веревка и тяжесть прижавшего ее к перине монаха не оставляли ни единого шанса вырваться.
– Тсс, тише, красавица, – низким от страсти голосом прошептал архидьякон, с трудом сдерживая желание. – Успокойся. Я постараюсь быть нежным, дитя…
– Развяжи меня, – едва сдерживая слезы, взмолилась несчастная.
– Если пообещаешь не противиться мне, – чуть помедлив, ответил Фролло, мягко обводя большим пальцем черную бровь.
Не в силах вымолвить ни слова, плясунья лишь кивнула, закусив нижнюю губку, чтобы не расплакаться.Только ощутив свободу затекших рук, она почувствовала себя капельку лучше – хотя бы от этого унижения ее избавили.
– Помни, ты обещала не сопротивляться, – шепнул священник.
Однако, опасаясь новой выходки непокорной дикарки, он поспешил завершить начатое и, не дав той времени опомниться, неловко завозившись, вошел в девственный сад. Цыганка вскрикнула и заметалась, пытаясь отдалить от себя источник острой боли, упершись в покрытую жесткими завитками темных волос мужскую грудь. Напрасный труд: перехватив тонкие запястья, Клод вжал девушку в постель, не позволяя вывернуться из-под него, и начал медленно двигаться, пытаясь сдержать рвавшую на части похоть и дать им обоим время привыкнуть к новым ощущениям. Эти благие намерения, однако, так и остались лишь намерениями: несколько мгновений спустя священник уже овладевал красавицей со всей неутолимой жаждой, которая непрерывно терзала его на протяжении многих месяцев. По счастью, пытка эта продлилась для Эсмеральды не слишком долго: едва ли прошло больше минуты, когда мужчина глухо застонал, впиваясь в смуглое плечо поцелуем, больше напоминающим укус:
– Ведьма!..
Никогда прежде архидьякон не испытывал наслаждения столь острого, почти болезненного, ослепительного. Сладкая дрожь, пробежав по телу, сконцентрировалась в мужском естестве, чтобы через миг взорваться блаженным облегчением. Это было лучше, чем он когда-либо мог вообразить; приятнее, чем способны описать сухие буквы. Фролло обессиленно упал на тихо плакавшую под ним пленницу.
– Прости, дитя, прости за эту невольную боль!.. – переполненный счастливой благодарностью, успокоенный, мягкими поцелуями он стирал с ее лица соленые капли. – Но ты, наконец, стала моей, только моей… Эсмеральда, молю тебя, не плачь: твои слезы пронзают мою душу тысячей кинжалов. Я люблю тебя, девушка, слышишь? Люблю! Безумец, я пытался бежать от этого – о, разве способна пчела пролететь мимо ярчайшего, ароматного цветка, сочащегося сладким нектаром?! А ты – ты, маленькая колдунья, обладающая неведомой силой, только что превратила несчастнейшего из смертных в счастливейшего небожителя, познавшего Рай на земле!
Священник покрывал поцелуями лицо и плечи изливавшей свое горе плясуньи, однако касания эти были почти невесомыми, наполненными тихой нежностью. Поднеся к губам тонкие пальчики, он тронул устами каждый из них, пытаясь выразить переполнявшее его светлое чувство. Теперь, когда жгучая похоть была утолена, на передний план выступило нечто совсем иное – звенящее, легкое, струящееся, точно горящий в лучах весеннего солнца ручей. Клод чувствовал себя не то что сбросившим десяток лет враз, а скорее заново родившимся, словно сгорел только что в собственном пламени жестокий и жалкий безумец, и вместо него воскрес некто совершенно иной. Даже лицо его неуловимым образом изменилось: суровые черты смягчились, тень умиротворенной улыбки блуждала по тонким губам, бархатный баритон сделался мягким, обволакивающим:
– Не плачь, дитя, не надо, – тихо успокаивал мужчина, поглаживая розовую щечку. – Это должно было случиться: так было предначертано, таков был неумолимый рок, столкнувший нас под этим небом. О, если бы ты только умела читать сердца с той же легкостью, как иные цыганки читают линии на руках, ты бы простила, ты бы пожалела меня, прониклась бы той великой любовью, которую я готов положить к твоим ногам! Пути назад нет, мы связаны вовек: ты погубила мою душу, я сорвал цветок твоей невинности… Служитель церкви, презрев священные обеты, слился в страстном порыве с цыганской ведьмой!.. О, как страшно и как маняще это преступление! Каким сладким, каким восхитительно-порочным кажется наш союз!..
Опьяненный этими мыслями, все еще ощущая под собой податливое девичье тело, Фролло почувствовал новый прилив желания. Поскольку он по-прежнему не выходил из обагренного девственной кровью лона, Эсмеральда также ощутила нараставшее в нем возбуждение. Красавица в ужасе раскрыла глаза – и натолкнулась на затуманенный вожделением взор возвышавшегося над ней смуглого, широкоплечего архидьякона. Его горящий взгляд лишил бедняжку всякой воли к сопротивлению. Она не могла больше даже плакать: побежденная, покорная, подобно горлице в когтях ястреба, лежала она в его могучих объятиях, ожидая возвращения боли. Ее, однако, на сей раз не последовало.
Клод двигался очень осторожно, не отводя пристального взора от заплаканного, но по-прежнему прелестного личика. Он опасался вновь увидеть искаженную мукой гримасу и очень ободрился, когда этого не произошло. Значит, хотя бы физических страданий юная чаровница от его действий больше не испытывает. Священник до мельчайших подробностей помнил, как льнула смущенная, раскрасневшаяся смуглянка к молодому капитану, какая сладкая истома вперемешку со стыдливостью отражалась в ее блестящих черных глазах… О, как бы ему хотелось воспламенить ее, чтобы и на него она взглянула так!.. Но откуда целомудренному до сего дня служителю Бога было знать, как заставить женщину трепетать от плотского желания, как возвести ее на вершину блаженства?.. Он старался лишь не причинить ей новой боли, усмиряя свою неистовую жажду, не позволяя прорваться необузданной похоти.
Когда бушующий в чреслах пламень стал невыносимым, Фролло легко выскользнул из горячего женского лона и, дрожа от вожделения, припал губами к манящей смуглой коже. Он надеялся немного остудить охвативший его жар, сдерживать который, овладевая прекрасной цыганкой, становилось невозможным. Поцелуи распаленного архидьякона были требовательными, руки настойчиво ласкали каждый дюйм безупречно вылепленного тела, однако он все же старался не терять остатки самообладания и действовать предельно мягко. Так, повинуясь лишь природе, сумел он найти то хрупкое равновесие между животной страстью и человеческой нежностью, которое одно могло пробудить чувственность в юном девичьем теле.
Когда томный вздох, столь тихий, что различить его было способно лишь чуткое ухо влюбленного, невольно прорвался сквозь сомкнутые губы чуть расслабившейся красавицы, мужчина сначала не поверил собственному слуху. Тем не менее, не отрывая горячих губ от лебединой шейки, продолжая бережно ласкать сухой ладонью маленькую грудь, он вскоре явственно различил новый вздох, похожий больше на беззвучный стон. Неужели она все-таки ответила на его страсть?! Боясь спугнуть неосторожным действием эту впервые пробуждающуюся женскую чувственность, архидьякон продолжил одаривать плясунью настойчивыми ласками, напряженно прислушиваясь к сбивавшемуся по временам тихому дыханию, стараясь уловить, какие его действия наиболее приятны ей.
Наконец, из груди сломленной этой нежной осадой Эсмеральды вырвался вполне явственный негромкий стон. Оторвавшись от темного соска, превратившегося под его губами в твердую горошинку, Клод взглянул в лицо своей обворожительной пленницы. Стоило оборваться сладкой пытке, прелестница распахнула подернувшиеся поволокой темные очи и встретилась взором со своим палачом, до безумия влюбленным в жертву. Всегда напряженные черты лица его смягчились, обычно сурово поджатые губы были чуть приоткрыты от частого дыхания, в глазах светились мольба, немой вопрос и бесконечное обожание. Первой мыслью цыганки было, что он не так уж уродлив, как ей казалось, однако она тут же прогнала прочь эту незваную гостью, разозлившись на себя и на него за эту слабость.
– Перестань мучить меня, – сердито произнесла девушка подрагивающим голоском.
Священник, с надеждой ждавший от нее хоть одного доброго слова, вздохнул и понуро опустил взгляд. Мгновение спустя лицо его приняло привычно-непроницаемое выражение. Не говоря ни слова, одним мощным движением Фролло резко вошел на всю глубину, получив в награду приглушенный стон, вырвавшийся из уст плясуньи скорее от неожиданности. От былой осторожности не осталось и следа: он двигался размеренно и быстро, погружаясь в познанный им сегодня сад на всю глубину, неосознанно желая тем самым наказать строптивицу за жестокие слова. Эсмеральда, однако, напротив, несколько минут спустя закусила нижнюю губку, чтобы сдержать одолевающую ее ответную страсть. Тело предательски порывалось начать двигаться в одном ритме с надругавшимся над ним насильником, стремясь к чему-то неизведанному, в неконтролируемой жажде усилить быстро нарастающее удовольствие.
– Обними меня! – не терпящим возражений тоном прорычал с силой вонзившийся в нее мужчина, легко прочитав на подвижном, почти еще детском личике следы этой утомительной борьбы с природой.
Смуглянка подчинилась, признавая себя побежденной. Тонкая ручка обвилась вокруг широкой спины, другая с силой сжала плечо, стоило архидьякону вновь начать двигаться. Теперь у цыганки не осталось шанса остаться безучастной: вскоре она уже подстроилась под быстрый ритм, чуть заметно подавая таз навстречу пронзающей ее плоти. Не сдерживаемый более стон прорвался из приоткрывшихся губ. Все мысли вылетели из головы, уступив место всепоглощающему стремлению как можно скорее избавиться от жестоко сковавшего, стремительно растущего напряжения.
Стоило Клоду чуть ускориться, чувствуя приближение уже изведанного им этой ночью неземного блаженства, как юная чаровница под ним приглушенно вскрикнула и впилась острыми ноготочками в окаменевшие мышцы. Доведенный до неистовства этой сладкой болью, священник с громким стоном излился в самую суть женского естества, успев почувствовать перед этим, как обмякла затихшая девушка.
– Колдунья!.. – горячо прошептал он в самое ухо распростертой под ним красавицы, стискивая с нечеловеческой силой тощую подушку и пытаясь прийти в себя после ослепительного взрыва наслаждения.
– Слезь с меня, – некоторое время спустя потребовала Эсмеральда.
Фролло покорно исполнил эту просьбу, с удовольствием укладываясь рядом и притягивая к себе попытавшуюся было отодвинуться цыганку. Крепко прижав к груди маленькую дикарку, он, блаженно вздрогнув, ощутил гладкость кожи ее смуглой спины. Укрывшись шерстяным одеялом, архидьякон, помедлив немного, взволнованно произнес:
– Скажи, дитя, ты ведь тоже… тебе было хорошо сейчас, правда?..
Эсмеральда молчала.
– О, не мучь меня, девушка!.. – взмолился мужчина.
– Как мне может быть хорошо, когда я лежу в объятиях палача, насильника, вероотступника?! – чуть не плача, ответила сжавшаяся в клубок плясунья. – Не думай, что я когда-нибудь прощу тебя, гнусный монах!
И дернул его черт задавать столь глупый вопрос этой строптивой девке!.. Клод прекрасно понимал, что смуглянка получила в его объятиях свою порцию удовольствия, однако гордость никогда не позволит ей признать это. И все же священнику так хотелось услышать из ее уст хоть одно ласковое слово, что он не смог сдержаться и промолчать. Что ж, в следующий раз будет умнее. А эту непокорную девицу он еще заставит кричать от страсти, заставит молить о любви в порыве неутоленного желания – в этом архидьякон теперь не сомневался. О, ему, как никому другому, отлично было известно, что вожделение способно свести с ума, столкнуть в пропасть безумия и безрассудства даже самого стойкого человека… К тому же, Клод уже начал постигать азы науки плотской страсти и останавливаться на достигнутом вовсе не собирался.
========== xii ==========
– Когда ты меня отпустишь? Ты обещал помочь бежать из Парижа!
Вот уже пять дней, с самой первой их ночи, Фролло ждал и боялся этого вопроса. Каждый вечер возвращался он в укромное жилище на задворках столицы и предавался наисладчайшему греху с прекрасной язычницей, чтобы с наступлением утра вновь вернуться в собор, к жизни сурового аскета и ярого борца с ересью.
Почти не надеясь на успех, мужчина пытался задобрить плясунью знаками внимания, никогда не появляясь с пустыми руками: в благодарность за первую их ночь преподнес гордо отвергнутую золотую брошку, которую, однако, все равно оставил на столике на случай, если девушка смягчится. В другой раз, смерив изящную ножку спящей красавицы, заказал швее удобные, легкие туфельки, которые как раз сегодня были готовы. Кроме того, священник приносил лишенной в детстве сладостей цыганке то марципаны, то груши, то вафли или облатку и к ним – кисточку сладкой мальвазии. В его присутствии девушка никогда не притрагивалась к этим лакомствам, однако к следующему вечеру десерт, как правило, исчезал.
Что же касается жарких ночей, то в любви Клод оказался не менее, а возможно даже и более усердным, чем в прочих науках. С энтузиазмом, свойственным всем страстным натурам, он изучал женское тело, отыскивая все новые источники наслаждения маленькой чаровницы с тем же упорством, с каким прежде искал философский камень. Рвение его было вознаграждено: каждую ночь ему удавалось доводить свою строптивую пленницу до вершины наслаждения, и стоны ее доставляли радость едва ли не большую, чем собственное удовольствие. Цыганка по-прежнему почти не разговаривала с ним, но, кажется, почти перестала бояться. Архидьякон Жозасский, получив долгожданное удовлетворение своей безответной страсти, перестал быть внушающим ужас безумцем, превратившись в заботливого, хотя по-прежнему властного и не терпящего отказов, мужчину.
– Как только у тебя начнутся женские недомогания, мы покинем Париж. Обещаю.
Эсмеральда разочарованно вздохнула: больные дни только-только закончились, когда монах выкрал ее из Собора Парижской Богоматери и притащил сюда, а значит, ждать следующих не приходится еще дней семь или даже десять. Мерзкий поп желает наслаждаться ее телом до последней возможности!.. «Впрочем, – горько напомнила она сама себе, – даже красавец-Феб, как оказалось, говоря о любви на самом деле подразумевал только лишь похоть… Если и прекраснейшие из мужчин таковы, чего можно ожидать от преступившего обеты монаха!»
К несчастью для Фролло, цыганка была не права. Его надежда, что наваждение развеется, стоит лишь овладеть юной плясуньей, разбилась точно так же, как прежде – вера в то, что вынесенный ей смертный приговор рассеет чары. Священник с ужасом понимал, что с каждым днем водоворот неведомых прежде чувств засасывает его все глубже: похоть уступала место щемящей нежности, страсть обращалась обожанием; он готов был поклоняться цыганке, точно Пресвятой Деве, бросить к ее ногам все, что имел, отречься от прошлой жизни, бежать хоть на край света, лишь бы только остаться рядом с ней. Он не знал, как сможет жить дальше без нее. Кроме того, мужчина осознал, что плодом их – его! – любви вполне может стать ребенок. И если усилием воли он еще сможет заставить себя отпустить девушку одну, чтобы потом мучительно умирать от одиночества – да, архидьякон был готов сознательно обречь себя на эту искупительную муку за все то зло, что причинил возлюбленной, за все данные Богу и поруганные обеты, – то позволить ей уйти с его – их! – ребенком он не может! Вот почему Клод решил дождаться того дня, когда станет окончательно ясно, что либо все для него кончено, либо каким-то образом должна начаться новая, совершенно иная, быть может трудная, но бесконечно желанная жизнь.
– Но ведь сегодня еще не этот день, правда? – пробормотал Фролло, привлекая к себе слабо упирающуюся цыганку и целуя ее в висок. – Я хочу любить тебя, девушка!
– Ты не любишь, ты лишь используешь мое тело! – она сделала очередную бесплодную попытку вырваться из крепких объятий. – Я ненавижу тебя!..
– Ты можешь ненавидеть меня – здесь я бессилен, – печально вздохнул ее мучитель, зарываясь лицом в густые черные пряди. – Но ты не можешь, однако, отрицать, что в минуты близости ты желаешь меня с той же страстью, что и я тебя. Пусть не разум, не сердце, но твоя женская суть принимает меня, тело твое сливается с моим в нетерпеливом удовольствии, твое прерывистое дыхание, тихие стоны – созвучны моим…
– Это не так, неправда! – чуть не плача, выкрикнула Эсмеральда. – Никогда я не разделю твоего гнусного вожделения, развратный монах, вероотступник, насильник!..
Оба понимали, что она лжет. Мучительный стыд и бессильная ярость охватили цыганку: она не понимала, почему тело раз за разом предает ее, почему не остается безучастным к ласкам палача, и это делало ее несчастной вдвойне. Короткими летними ночами, на ложе их любви прелестница отдавалась своему пленителю со всем жаром цветущей юности; в эти мгновения, подчиняясь лишь зову природы, она забывала, кто он такой. Он был лишь тем человеком, который дарил неведомое доселе, запретное наслаждение, тем, кто заставлял трепетать и выгибаться от переполнявшего желания. Подобно разнежившейся на солнце кошечке, льнула она к крепкому мужскому телу, позволяя священнику доставлять удовольствие им обоим; однако ни одного ласкового слова так ни разу и не слетело с ее губ. И если, охваченная лихорадочным огнем, ночами плясунья по собственной воле прижималась к мужчине, отвечала на его поцелуи, смежив в истоме веки, робко гладила тонкими пальчиками покрытую жесткими завитками грудь и широкие плечи, то утром на нее накатывала волна жгучего раскаяния за собственную несдержанность. Красавица всегда просыпалась в одиночестве: архидьякон покидал их ложе рано утром, торопясь возвратиться в монастырскую обитель, но никогда не решался тревожить возлюбленную, спавшую крепким молодым сном. Поэтому их жаркие ночи казались ей каким-то пламенным бредом, о реальности которого напоминала лишь смятая постель. В ее прелестной головке странно и отчетливо разделились два образа: возвращающийся в сгустившихся сумерках тюремщик никак не ассоциировался с тем мужчиной, кто повергал ночью в любовную лихорадку. Монах по-прежнему вызывал в цыганке лишь неясный, похожий больше на воспоминание о чувстве, чем на само чувство, страх, и потому каждый вечер ему приходилось завоевывать эту крепость заново.
Однако на сей раз Клод твердо вознамерился заставить строптивицу признать свою власть над ней. Предупредив накануне, что отправляется проверить несколько находящихся в его ведении сельских приходов, а также развеять скорбное уныние, вызванное кончиной брата и не подобающее священнослужителю, он вознамерился провести ближайшие дни наедине с прекрасной пленницей. Взбешенный ее последними жестокими словами, Фролло гневно прошептал:
– По ночам ты бываешь не так сурова, маленькая ведьма!.. Ты еще сама будешь молить меня взять тебя, слышишь?!
– Никогда! – всхлипнула бедняжка, чувствуя, как быстро соскользнуло с плеч платье, мягкой волной опустившись у ног; за ним последовала сорочка…
Силой уложив сопротивляющуюся Эсмеральду на кровать, мужчина быстро скинул с себя одежду и лег рядом.
– Я укрощу тебя, дикая кошка!.. – ярость вперемешку с желанием клокотала в охрипшем голосе, когда, прижав изящную ручку обнаженным торсом, другую он крепко перехватил над головой.
Священник уже обнаружил самое чувствительное место женского тела, легкое прикосновение к которому заставляло юную чаровницу трепетать, и теперь, уверенно придавив коленом стройные ножки, свободной ладонью быстро нащупал спящий бутон ее женственности. Плясунья начала дико извиваться, пытаясь избежать сладкой пытки, однако архидьякон не позволял ей вывернуться, неумолимо продолжая ласкать оросившуюся первой влагой жемчужину мягкими круговыми движениями.
– Перестань… Пожалуйста! – взмолилась цыганка по прошествии нескольких минут напряженной тишины, нарушаемой лишь частым дыханием.
Поняв, что сопротивление бесполезно, а ее движения лишь усиливают нажим на беззащитный цветок, девушка замерла, пытаясь не обращать внимания на действия своего мучителя. Однако вскоре отчетливо осознала, что игнорировать жестокую ласку становится невозможным: нарастающее удовольствие, не находя выхода, стало болезненно-острым, лишая остатков воли. Если бы испанский сапожок мог доставлять блаженство, а не только муку, ощущения были бы схожие. И потому прелестница вновь прерывисто прошептала:
– Прекрати! Я не могу… не могу больше выносить этого!..
– Не раньше, чем ты признаешь, что тоже жаждешь соединиться со мной, – неумолимо ответил Фролло, ни на миг не прекращая терзать горевший жарким пламенем нежный бутон. – Признай это, покорись мне!.. Я хочу услышать, как твой дрожащий от страсти голос произносит мое имя: монах, поп – ты еще ни разу не позвала меня по имени, Эсмеральда! А ведь рядом с тобой я только мужчина, просто Клод… Скажи только, что хочешь принадлежать мне – и твои мучения в ту же секунду прекратятся.
Стиснув зубы, плясунья молчала. Через минуту она снова начала дико извиваться, точно обезумев от разрывающих на части желания и противостоящей ему гордости. Тщетно: священник на сей раз не собирался уступать.
– О, будь ты проклят!.. – произнесла, наконец, чуть не рыдая от неутолимой страсти, дрожа всем телом, цыганка. – Да, да, я желаю тебя – и ненавижу себя за это!
– Так ты хочешь меня, маленькая колдунья?! – архидьякон возвысил голос, чувствуя удовлетворение победителя, понимая, что теперь она готова подчиниться любому его приказу, подтвердить любые слова – бедняжка снова не выдержала пытки, пусть на сей раз она и была столь сладостной. – Скажи так, чтобы я поверил тебе; позови меня по имени!..
– Прекрати же, терзать меня, палач!.. Да, я хочу тебя!.. Клод… Хочу, чтобы ты овладел мной! – несчастной казалось, что она вот-вот умрет или, по крайней мере, лишится чувств, если не получит немедленного освобождения. – Хочу почувствовать, как ты входишь, как берешь меня, хочу ощутить тяжесть твоего тела… Клод, пожалуйста!.. Я больше не вынесу этого…
Одним быстрым движением мужчина возвысился над задыхающейся жертвой и в ту же секунду овладел ею, мягко и глубоко проникнув в сочащееся соком женское лоно. Громкий стон облегчения вырвался из уст красавицы, одинокая слезинка за собственную слабость скатилась по алевшей в свете свечи щечке.
– Обними меня своими стройными ножками, дитя, – страстно шепнул Фролло. – Тогда я смогу проникнуть в тебя еще глубже, и подарить нам обоим ни с чем не сравнимое блаженство. Как ты восхитительна, моя Эсмеральда, как я люблю тебя!.. Ты богиня, ты само совершенство!..
Эти слова неприкрытого обожания, этот наполненный бесконечной теплотой голос смягчили унижение предыдущей сцены: девушка больше не чувствовала себя оскорбленной. Послушно подчинилась она этому мягкому приказу, ощутив, как заполняет ее мужская плоть.
Такого огня плясунья еще не испытывала: первая волна удовольствия накрыла ее почти сразу, заставив закричать. Обмякнув, она на какое-то время перестала принимать участие в происходящем, позволяя архидьякону делать с ней все, что тот пожелает. Однако вскоре с удивлением ощутила, что новая волна жара неумолимо накатывает на нее, грозя стать еще более ослепительной, нежели предыдущая. В попытке вскарабкаться на эту вершину, с которой так приятно низвергаться в пучину наслаждения, цыганка неосознанно пыталась заставить Клода двигаться быстрее, крепче обхватывала гибкими ножками его талию, впивалась ноготочками в каменную спину…
– Тебе ведь нравится эта преступная страсть, этот сладкий блуд… – лихорадочно шептал тот, повинуясь немому приказу, ускоряя темп, остервенело вонзаясь на всю глубину. – Ты сводишь меня с ума, маленькая ведьма!.. Любовь моя; проклятье мое… Если только ты ответишь на мою любовь, я сделаю для тебя все, слышишь?! Все, что ни попросишь…
Наконец, священник со стоном излил свою страсть, впиваясь жестоким поцелуем в округлое плечико, вжав в смятую постель распростертую под ним девушку. Через секунду она вторила ему своим низким от вожделения голосом, сотрясшись в жестокой судороге: этот взрыв, действительно, оказался ярче предыдущего.
– Эсмеральда… – обессиленно произнес архидьякон, и такая невыразимая нежность, такая мучительная любовь сквозили в его чуть охрипшем баритоне, что цыганка невольно вздрогнула от смутного, пугающего предчувствия с горько-сладким привкусом неизбежности.
