Текст книги "De toutes les fureurs de son ame (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Изредка я ночую здесь, и этих удобств вполне хватает, – как бы извиняясь за бедную обстановку, обведя келью неодобрительным взглядом, с сомнением проговорил Фролло.
– Ничего, я ночевала в местах и похуже этого. В тюрьме, к примеру – отозвалась Эсмеральда, поглощенная мыслями о предстоящей встрече, однако не упустив случая ужалить своего гонителя. – Когда я увижу Феба?..
– Завтра, – буркнул священник, покрасневший при упоминании о темнице, а затем резко побледневший от ее вопроса. – Под столом ты найдешь корзину. В ней хлеб и вода.
– А куда я могу?.. – девушка невольно замялась, не зная, как коснуться деликатной темы.
– Под креслом, – резко бросил Клод и поспешно вышел, заперев дверь снаружи: ее близость снова не давала ему покоя – уж лучше поскорее уйти к себе.
Под креслом, действительно, обнаружилась ночная ваза, а под столом – корзинка с пресной лепешкой и кувшином чистой воды. Голода плясунья не чувствовала и потому оставила снедь до завтра. Расстелив тонкий тюфяк, в который оказалось завернуто шерстяное одеяло, цыганка скинула плащ, мешком болтавшуюся на ней рясу, юбку и, оставшись в одной рубашке, занырнула под теплое покрывало. Тюфяка было вполне достаточно, чтобы холод каменных плит не достигал спины, однако ложе это оказалось ужасно жестким. И как только монах здесь спит?! Впрочем, Эсмеральде не давала покоя столько не неудобная постель, сколько собственные мысли: возбужденно-счастливые, они гнали прочь невесомые сны, становясь лишь четче в темноте, под закрытыми веками. Правда, среди сонма надежд и сладких грез тончайшей нитью сквозило через все мечты страшное сомнение, неразрешимый вопрос: почему бесчестный поп пошел на этот шаг? Вряд ли в нем запоздало проснулось благородство. Значит, он не сомневается, что капитан отвергнет ее?.. Но откуда эта уверенность, что знает он такого, о чем неизвестно маленькой плясунье?.. Нет-нет, глупости, как бы там ни было, но, увидев ее, выслушав чистосердечную историю, Феб, конечно, поверит, что она лишь жертва, а вовсе не убийца. Он все поймет, простит и, без сомнения, спасет ее – во имя их любви и будущего счастья!
Так, успокаивая собственную непрошеную тревогу, цыганка, в конце концов, провалилась в беспокойный, чуткий сон.
Архидьякон тоже привычно ворочался на узкой кровати, обуреваемый сомнениями. Мысли путались в его горевшей голове. Он то видел смеющееся лицо Жеана, то смуглые икры маленькой чаровницы, соблазнительно мелькавшие из-под длинной юбки, то дразнящую округлость обнаженного плечика, то кроткий лик Божьей матери, глядящей на него с бесконечной любовью и состраданием… Также не мог он избавиться от навязчивого видения полуобнаженной красавицы в объятиях капитана королевских стрелков, взгляд которого туманило всепоглощающее вожделение. А что, если де Шатопер все же решит помочь чудом спасшейся юной ведьме?.. Нет, невозможно! И все-таки, если…
Даже наедине с собой мужчина боялся представить, что сделает в этом случае. Он гнал прочь эти глупые мысли, но ревнивая мнительность мучила его напрасной тревогой. Позволить ей уйти, разрешить бежать с пустоголовым мальчишкой?! Нет, никогда!.. Если только он попытается, тогда… Клод не знал, что произойдет тогда, страшился даже представить себе подобный исход: все они неминуемо погибнут, вздумай капитан проникнуться к черноокой прелестнице. Но это, конечно, невозможно – всего лишь пустое беспокойство: сухое дерево не способно расцвести; не может гнилой плод дать добрый побег! А значит… значит, завтра – Боже, спустя сутки, или даже меньше! – Эсмеральда будет принадлежать ему!.. Он сорвет этот прекрасный цветок. Это будет справедливо: он заслужил, выстрадал эту награду всем своим существом! И только он, он один, знает подлинную цену этой язычнице, не уступающей в святости и целомудрии Пресвятой Деве.
***
Эсмеральда пробудилась на рассвете и, подобно невесте в предсвадебное утро, в волнении не смогла более сомкнуть глаз. Вскочив, она оделась, придирчиво осмотрев свою юбку, тонкую рубашку и платочек. Позабытый вчера в спешке гребень показался чуть ли не катастрофой вселенского масштаба: едва сдерживая слезы, девушка пальчиками, как смогла, распутала и перебрала густые черные пряди. Заставив себя сжевать ломоть пресного хлеба, запила парой глотков воды, потратив большую часть на умывание. В попытке успокоиться, присела затем в кресло, замерев неподвижно на несколько минут, однако вскоре вновь начала неспешно прохаживаться по узкой келье. Ах, если бы только она как следует знала грамоту, могла бы сейчас занять себя чтением: во всех этих книгах непременно должно найтись хоть что-то, заслуживающее внимания.
Так провела она несколько часов, показавшиеся несчастной узнице парой-тройкой вечностей. Но вот, наконец, когда полуденное солнце с высоты поливало Париж обжигающими лучами, послышался шорох поворачиваемого в замке ключа…
========== ix ==========
– Феб!.. – воскликнула цыганка и, не помня себя от счастья, кинулась к появившемуся вслед за священником капитану.
Припав к его груди, плясунья обвила возлюбленного тонкими руками, устремив на него снизу вверх свои огромные, черные, влажные глаза, блестевшие нескрываемой радостью. Клод лишь скрипнул зубами и отвернулся, трясущимися руками поворачивая в замочной скважине непослушный ключ. Де Шатопер же, вопреки ожиданиям Эсмеральды, не обнял ее в ответ, а, чуть помедлив, напротив, взяв за плечи, несколько отстранил от себя. Внимательно вгляделся в прелестное личико и произнес скорее удивленным, нежели обрадованным тоном:
– Так это правда! Значит, малютка Симиляр и впрямь жива… Но как такое возможно, когда Тристан-Отшельник самолично обшарил собор сверху донизу?..
Эсмеральда в ту же секунду отпрянула от капитана, содрогнувшись от ужасного предчувствия. Взволнованная, она едва ли улавливала, о чем тот говорит, однако, подобно преданному зверьку, реагировала на тон дорогого голоса. Девушка почувствовала себя вдруг ужасно разбитой. Усилием воли она собрала в кулак остатки мужества и попыталась объясниться:
– Феб, неужели ты не рад встрече со своей малюткой-Эсмеральдой?.. – жалко улыбнувшись сквозь сдерживаемые слезы, проговорила она дрожащим голосом. – Ты ведь не поверил, будто это я, готовая отдать за тебя свою ничтожную жизнь, нанесла тот роковой удар? Да, под пыткой я признала свою вину – прости мне эту слабость! Но больше мне не в чем извиняться, клянусь тебе!.. Это все он, этот дьявольский священник, который преследует меня!..
Глаза ее полыхнули бессильным гневом, а тонкий пальчик обличительно указал на застывшего у двери мрачной тенью со скрещенными на груди руками архидьякона Жозасского. Тот лишь побледнел, однако не изменился в лице, сурово и смело глядя прямо в глаза удивленно воззрившегося на него капитана королевских стрелков. Последний поспешно отвернулся:
– Да ты никак не в себе, малютка! Успокойся, я не обвиняю тебя. Но и ты не говори таких ужасных вещей про отца Клода. Он, как я вижу, прячет тебя, несмотря на королевский приказ…
– Прячет!.. – воскликнула бедная плясунья, теряя остатки самообладания. – О, Феб, забери меня отсюда, прошу тебя! Он отпустит нас, он обещал! Увези меня, спрячь – я сделаю для тебя все, что скажешь!.. Стану для тебя, кем пожелаешь – любовницей, служанкой, рабой – только забери меня от него! О, ведь я так люблю тебя! А ты – ты ведь тоже любил меня, помнишь?.. Возможно, ты полюбишь меня снова… А если нет – мне довольно будет и того, что я хоть изредка буду видеть тебя, чистить твои сапоги, полировать шпагу… О, Феб!..
Будучи не в силах более сносить нетерпеливо-раздраженный взгляд де Шатопера, цыганка упала на колени, молитвенно простирая руки к своему «спасителю». Одному только Богу ведомо, что чувствовал в тот миг наблюдавший за этой сценой Фролло. Его впалые от недостатка сна и нервной болезни глаза горели на побелевшем лице, подобно огонькам свечей. Зубы были сжаты с такой силой, что челюсть вскоре свело болезненным спазмом. Он разрывался между отвращением и состраданием, между ревностью и любовью, между гневом и поклонением. О, как пылко просила юная красавица, как очаровательно сквозила в ее огромных глазах мольба о помощи, как страстно заклинала спасти ее!.. Священник, не раздумывая, отдал бы все, лишь бы вот так она смотрела на него. И, одари девушка подобным взглядом его самого, мир бы перевернул, лишь бы выполнить ее просьбу.
– Послушай, крошка, ты сама не понимаешь, что говоришь! – начал капитан. – Тебя ведь приговорили, а теперь еще Людовик лично лишил тебя права на убежище. Куда же я тебя спрячу? Ты хоть понимаешь, что будет, если тебя найдут?.. И с тобой, и с тем, кто укрывает тебя от правосудия?!
– Если хоть одна живая душа узнает об этой встрече, – угрожающе процедил архидьякон сквозь стиснутые зубы, едва сдерживая ярость, – клянусь, де Шатопер, вы сильно пожалеете об этом!
– Вы смеете угрожать мне?! – вскинулся капитан.
– Только предупреждаю, – сузил глаза его оппонент. – Эта девушка под защитой церкви, под моей защитой. Даже король не вправе отдавать приказы там, где заканчивается человеческое правосудие. Да и кроме того, никто не поверит вам, в первую очередь – королевский прево. Это я давно уже собирал грозу над головой цыганки, я прогонял ее с Соборной площади, я отдал ее на расправу – никто не поверит, что я укрываю ее. Даже если девушку найдут, обвинение падет на звонаря: весь Париж видел, как он вырвал ее из рук палача, как защищал собор ради нее. Я никогда не признаюсь, что дал ей убежище, но найду немало способов избавить вас от должности!.. Кроме того, брат мой – упокой Господь его душу! – не отличался добродетельной сдержанностью или скромностью и упоминал о ваших совместных кутежах и похождениях. Как знать, останется ли Флер-де-Лис де Гонделорье вашей невестой, узнав, сколько времени вы провели в кабаках и у скольких шлюх в постелях побывали?!
Архидьякон Жозасский, и без того наводящий трепет своим изможденным, надменным, вечно хмурым лицом, возвысил голос и опалил невольно сделавшего шаг назад храброго иногда до глупости юношу таким бешеным взглядом, что Феб не решился вступать в спор. Самым разумным казалось ему немедленно покинуть Нотр-Дам и постараться как можно скорее забыть всю эту странную сцену. Мысленно он уже трижды проклял священника, и заодно и себя – за опрометчивое согласие прогуляться с ним до этой кельи, будь она неладна. Однако в этот момент Эсмеральда снова подала голос, вызвав в душе своего возлюбленного, мечтающего побыстрее уйти восвояси и не вникать во все подробности этой темной истории, новую бурю негодования и чуть ли не отвращения к себе:
– Невеста?.. О, мой Феб, так у тебя есть невеста?! Разве не ты говорил мне, что брак – всего лишь ненужная формальность?
– Так и есть, дорогая Симиляр, если только речь не идет о богатом приданом, – небрежно проронил капитан, надеясь, что упоминание о невесте заставит плясунью отступиться от своей глупой затеи – должна же у нее быть хоть какая-то гордость?!
Однако в вопросах любви несчастная была столь же неопытна, как и ее мучитель, а в своей наивной мольбе выглядела ничуть не менее жалко. И если Клод вызывал в цыганке лишь брезгливое отвращение, когда заклинал ответить на его страсть, то в де Шатопере при виде коленопреклоненной девушки, по щекам которой текли горькие слезы, сейчас просыпалось аналогичное чувство. Ему действительно нравилась эта малышка, столь очаровательная в своей невинности, и он готов был когда-то снизойти до ее любви. Но ведь в тот момент она ничего не требовала взамен, она была лакомым кусочком, вполне подходящим развлечением. Теперь же просит забрать ее, увезти, спрятать, спасти – и храбрый вояка готов был бежать от нее на край света.
– Феб, неужели ты оставишь меня здесь, с этим ужасным монахом? – дрожащим голосом спросила несчастная. – Ужель пусть не любовь, но даже и милосердие не шевельнется в твоей душе?.. Ведь ты спас меня однажды – меня, бедную цыганку! – даже не зная еще моего имени. О, Феб, если ты оставишь меня с ним, он сделает со мной что-то ужасное!.. Забери меня, прошу!
– Глупости! – потеряв терпение, отрезал де Шатопер. – Мне некуда забрать тебя, негде спрятать. Здесь ты будешь в безопасности, я, так и быть, не выдам тебя Тристану-Отшельнику, хотя и служу королю – однако ради тебя и просьбы святого отца готов один раз пренебречь долгом. На этом вынужден откланяться: капитан стрелков не может надолго покидать пост.
Фролло, давно ждавший подходящего случая выпроводить сыгравшего точно по нотам предназначенную ему роль мальчишку, тотчас распахнул дверь. Феб де Шатопер ретировался столь поспешно, что девушка успела лишь вскочить на ноги, кинуться вслед за ним – и угодить прямиком в объятия священника.
– Пусти, пусти меня!.. – благо, нужно было очень постараться, чтобы расслышать тихие восклицания бедняжки через тяжелую дверь, а значит можно было не опасаться быть обнаруженными. – Феб, мой Феб!
– Он ушел! – мужчина крепко держал отчаянно бившуюся в его руках красавицу, чувствуя, как непреодолимое желание поднимается из самой глубины его существа. – Успокойся же!.. Я ведь говорил, что ты не нужна ему, что он никогда не любил тебя!
Клод и сам не понимал, почему с его языка срываются эти злые, ревнивые слова. Он видел, какую боль причиняют они и без того убитой горем девушке, однако остановиться уже не мог:
– Твой капитан – пустышка! Все, чего он хотел, – забрать твою невинность, сорвать этот нетронутый цветок, чтобы наутро втоптать в грязь едва распустившийся бутон! Ты должна благодарить меня, что я помешал ему в этом…
– Лучше бы это сделал он! – вскричала обезумевшая от горя Эсмеральда. – О, да лучше я достанусь палачу, чем тебе!..
– Ну уж нет, даже не надейся, – жестко обрубил больно задетый архидьякон. – Ты дала мне слово, помнишь? Свою часть уговора я выполнил, девушка. Сегодня ночью ты выполнишь свою!
От этих страшных слов цыганка замерла, подняла все еще затуманенный слезами взор на священника – и обмякла, почти лишившись чувств от нервного потрясения и ужаса предстоящей ночи. Все поплыло у нее перед глазами, силы окончательно покинули хрупкое тело; она молила небеса лишь о том, чтобы умереть прямо сейчас. Феб не любит ее, а значит жить больше незачем; к тому же перспектива лечь в постель с погрязшим в грехе монахом казалась ей сейчас страшнее смерти, которая могла принести желанное освобождение от боли, страданий и сердечной раны.
Фролло аккуратно уложил плясунью, безмолвно шевелящую губами, точно она читала молитвы, коих никогда не знала, на тюфяк и осторожно провел пальцами по щеке; откинул со лба прядь черных волос. Сейчас эта дикая кошка казалась такой трогательно-беззащитной, что мужчина невольно проникся ее горем. Даже беспрерывно терзавшая его похоть куда-то испарилась, уступив место тихой нежности. Хотелось утешить ее, успокоить, стереть эти скорбные морщинки с милого личика: Клод что угодно бы отдал, чтобы увидеть ее улыбку, но мысль отпустить девушку, помочь ей бежать – без условий, ничего не требуя взамен – даже не пришла ему в голову. Он слишком долго боролся за возможность разделись с маленькой чаровницей сладчайший из грехов, слишком сильно страдал, слишком многое поставил на карту, чтобы теперь отказаться от всего этого. Нет, архидьякон ни за что на свете, будь ему даже обещано вечное спасение, не отказался бы от возможности провести с ней эту ночь.
Некоторое время он еще посидел рядом с Эсмеральдой, невидящий взгляд которой безразлично застыл; бережно поглаживал тонкую ручку. Наконец, поднялся:
– Мы поужинаем здесь, а после, под покровом темноты, вернемся обратно. Сейчас тебе опасно появляться в городе. Отдохни до вечера, постарайся поспать… Я вернусь к закату.
С этими словами он вышел из кельи, тихо прикрыв за собой дверь. Щелкнул проворачиваемый ключ. Цыганка осталась в одиночестве.
Полежав некоторое время, она, действительно, провалилась в глубокий сон. У молодого организма были свои понятия о том, как следует бороться с потрясениями: умирать он вовсе не хотел, а потому дал уставшему сознанию желанный отдых.
========== x ==========
Когда плясунья открыла глаза, в келье уже клубился вечерний сумрак. Она огляделась, силясь припомнить, где находится. Воспоминания вызвали мучительный приступ боли во впервые обжегшемся сердце, однако боль эта была уже вполне человеческой: с ней можно было жить – тоскливо, с подвываниями и острыми приступами хандры, с периодически проскакивающими мыслями о милосердной смерти, но все-таки можно. С тяжелым вздохом села Эсмеральда на тюфяке и попыталась решить, как же ей быть дальше, когда внезапно пронзила новая пугающая мысль: «Ночь! Священник!» Проклятье, как могла она дать столь опрометчивую клятву?! Что с ней теперь будет?..
Так и не успев ничего придумать, девушка услышала тихий шорох в замочной скважине. На пороге показался Клод с небольшой корзинкой в руках. Взглянув на съежившуюся от ужаса пленницу, он молча запер дверь и разжег огонь в жаровне. Веселые языки пламени разогнали по углам сгустившиеся тени; стало чуть теплее. Мужчина тем временем небрежным жестом освободил половину заваленного рукописями стола и начал извлекать обещанный ужин: чугунный котелочек, от которого ароматно пахло мясной похлебкой, хрустящий пшеничный хлеб, сыр, ветчину, сливы, кувшин десертного вина – никогда еще стол ученого-аскета не знал подобной роскоши.
Цыганка, к своему немалому удивлению, почувствовала, что и впрямь ужасно голодна. Да, какие бы страдания не подносила нам жизнь, не так-то просто выбить из молодого организма здоровый аппетит.
– Угощайся. Я ужинал внизу, в трапезной.
Архидьякон едва сдерживал зудящее нетерпение: ему хотелось сейчас же, немедленно, схватить неприступную красавицу за руку, увести в их скромное убежище и познать, наконец, все тайны ее восхитительного тела! Он горел, но впервые огонь этот не терзал, не мучил, а лишь подогревал негасимое желание, которое вот-вот должно было быть удовлетворено. Фролло опасался, что девушка останется в той же прострации, в какой он покинул ее утром, однако сейчас с удовольствием отметил, что она, похоже, поспала, и ее горе начало принимать форму вполне обычной тоски, свойственной всем юным разбитым сердцам.
Как ни старалась девушка растянуть ужин, все же через полчаса с едой было покончено. Она, однако, не спешила вставать из-за стола: сидела на шатком табурете, опустив глаза и боясь пошевелиться. За спиной послышался шорох:
– Надень, – священник протягивал ей знакомое монашеское одеяние и свой плащ.
Не поднимая взгляда, плясунья обреченно взяла рясу и натянула ее поверх своего наряда. Широкий плащ с низко надвинутым капюшоном окончательно скрыл женственную фигурку и прелестное личико, после чего мужчина крепко стиснул ее запястье и, заперев келью, повел за собой.
…Квазимодо, которому этой ночью не спалось, с тоской взирал на спящий Париж. Вдруг его единственный зоркий глаз выхватил в свете пузатой луны две поспешно пересекающие безлюдную площадь фигуры. В одной он без труда узнал своего приемного отца, а вот в другой… Сердце, сделав бешеный кульбит, с силой забилось о ребра в безнадежной попытке вырваться из плена стесненной груди. То была она – звонарь мог поклясться в этом!..
Не думая ни о чем, гонимый непреодолимой силой, что заставляет пса бежать вслед за хозяином, покуда не лязгнет натянувшаяся цепь, бросился горбун вниз по лестнице, прескакивая через две ступени и рискуя свернуть себе шею в темноте. Увы, путь с колокольни до ворот был неблизким. Когда он, наконец, выскочил на площадь, насмешница-луна по-прежнему серебрила серые камни, по которым минуту назад прошла цыганка, однако два существа, которых одних во всем мире любил Квазимодо, уже растворились в одном из многочисленных переулков. Бедняга бросился по той улице, по которой однажды шел, преследуя своего приемного отца, однако очень скоро удостоверился, что на сей раз архидьякон изменил маршрут. В отчаянии звонарь нечленораздельно закричал, воем изливая свое горе, и, сломленный, ничком упал на грязные, холодные булыжники равнодушной к его страданиям мостовой.
Эсмеральда вздрогнула, услышав в отдалении какой-то нечеловеческий жалобный возглас. Напряженная до предела, подобно тетиве взведенного арбалета, она могла сорваться в любой момент. Клод же, услышав этот вопль, выдохнул с облегчением: хорошо, что он благоразумно сделал крюк и не пошел известной звонарю дорогой. Теперь он молился только о том, чтобы на пути им не встретился патруль.
Сознание измученной навалившимися на нее несчастьями девушки, оцепенев, словно бы вовсе отказывалось принимать участие в происходящем: покорно поспевала она за своим пленителем, не предпринимая ни единой попытки к бегству. К тому же призрачный огонек надежды на то, что каким-то чудом удастся избежать расплаты за свое опрометчивое обещание, до последнего теплился в юном сердечке. Инстинктивный страх неминуемой гибели, вздумай она позвать на помощь, боролся с другим, не менее сильным, трепетом перед ожидавшей ее в лапах монаха участью. Два этих чувства оказались настолько яркими, что полностью вытеснили в эти минуты все прочие мысли: Эсмеральда уже не вспоминала о предавшем ее капитане, не надеялась на помощь своего уродливого друга, не могла даже строить планов, как избавиться от своего мучителя – только страстно мечтала вырваться на свободу, выжить, бежать. Если днем жизнь казалось конченой, а собственная дальнейшая судьба вызывала интереса не более, чем непонятные слова на стенах маленькой кельи, то теперь апатию как рукой сняло. Умирать не хотелось точно так же – а, может, и больше – как и сдерживать данную клятву. Лишь поняв, что они уже достигли нужного переулка, ощутив дыхание неотвратимо надвигающегося рока, плясунья сделала, наконец, выбор в пользу того, что казалось более далеким и менее реальным. Собрав остатки сил, крикнула она, что есть мочи:
– Помогите!..
– С ума сошла?! – шикнул обернувшийся Фролло.
Глаза его метали молнии, а лицо приняло такое разъяренное выражение, что повторить попытку цыганка не решилась – лишь сморщилась от боли, когда железная хватка усилилась. Никаких других плодов ее отчаянный возглас не принес: ни одно лицо не мелькнуло в окне, не говоря уже о появлении стражи, очевидно, редко заглядывающей в многочисленные узкие парижские дворики, которые не так уж редко слышали на своем веку отчаянные мольбы о помощи. А через минуту взывать к равнодушной тишине, укутавшей столичный муравейник в этот ночной час, стало поздно: священник грубо втолкнул ее в знакомое жилище и вошел следом, безошибочно отыскав в темноте замочную скважину и накрепко заперев дверь. Только после этого он позволил себе выдохнуть.
– Девушка, ты совсем спятила?! – накинулся он на нее, кое-как справившись со светильником и разглядев притаившуюся в углу фигурку. – Тебя спасут только для того, чтобы вздернуть на рассвете на Гревской площади! Хочешь навеки уснуть в Монфоконе?
– Уж лучше провести вечность в склепе, чем одну ночь – в твоей постели, грязный монах! – дрожащим голосом запальчиво ответила та.
– По счастью, у тебя нет выбора! – процедил мужчина, делая шаг вперед.
Ее неожиданный возглас заставил архидьякона порядком понервничать, и теперь любовная горячка уступила место гневному негодованию. Да что она о себе возомнила?! Гордячка!
– Ты, быть может, забыла, красавица, но у нас с тобой был уговор. Свою часть я выполнил, пришло тебе время выполнить свою!
– Отпусти меня!.. – взмолилась девушка. – Я обещала, знаю, но я… Я не могу! О, как это все ужасно!.. Пожалуйста, не заставляй меня – я не могу! Ты пугаешь меня, мне страшно. Лучше убей меня, но не принуждай делить с тобой ложе!..
«Делить с тобой ложе!» – в отличие от прочего, эта фраза музыкой прозвучала в голове Клода. Ярость его тут же улеглась, а жаркий греховный огонь полыхнул с новой силой, будто в него плеснули раскаленного масла.
– Не бойся, дитя, – низким от страсти голосом произнес он, обхватывая дрожащие плечики и заставляя маленькую чаровницу подняться. – Прости, что причинил боль, но едва подумаю, как своим опрометчивым возгласом ты могла погубить нас обоих… Не будем об этом. Теперь все хорошо, здесь ты в безопасности…
– Отпусти меня, – снова тихо попросила Эсмеральда, не отводя будто прикованного страхом взгляда от его горящих глаз.
– Отпущу. Я ведь обещал тебе помочь бежать, а я, как видишь, держу свои обещания. Сдержи и ты свое…
С этими словами он одним движением развязал тесемки плаща. Тяжелая ткань с тихим шорохом сползла на пол. С рясой пришлось повозиться подольше, однако скованная ужасом цыганка не могла уже противиться и покорно позволила снять с себя черное одеяние. Следом за ним отправился покрывавший плечики яркий платок… Она стояла перед мужчиной в своей карминной юбке и простой льняной рубахе, опустив взор, с полыхавшими от стыда щеками. Длинные ресницы трепетали, одинокая слезинка прочертила дорожку на раскрасневшемся личике.
– Красавица!.. Колдунья!.. – выдохнул Фролло, с трепетом стирая большим пальцем прозрачную каплю.
Это невинное прикосновение к мягкой коже показалось священнику-девственнику таким волнительным, что он, не в силах больше сдерживаться, припал в жадном поцелуе к алым устам. Оказавшись в ловушке, в которую сама себя загнала, плясунья, вжавшись в угол, ощущала, как шершавые руки властно блуждают по ее телу, как быстрые поцелуи жалят шею, плечи, грудь… Как судорожно расшнуровывают ворот рубахи дрожащие от нетерпения пальцы. Справившись, в конце концов, с завязками, Клод уткнулся лицом в лебединую шейку и с силой прижал к себе гибкое тело, не сдержав тихого стона. Этот стон будто вывел пленницу из оцепенения.
– Не трогай меня!.. – слабо затрепыхалась она, понимая, что силы не равны, но не желая все же сдаваться. – Пусти! Ненавижу тебя! Гадкий монах, за что ты терзаешь меня?!
– Я люблю тебя! – глухо прорычал архидьякон, выведенный из сладкой истомы этими жестокими словами. – А ты – что ж, ненавидь, если желаешь того. Однако же, несмотря на свою ненависть, тебе придется отдаться мне, слышишь?! А если не захочешь сдержать свою клятву добром, я возьму тебя силой, девушка, так и знай! Но сегодня ночью, так или иначе, ты будешь моей: довольно я ждал, довольно умолял, довольно терпел твои отказы!..
Мужчина, взяв в правую руку светильник, левой вновь сжал тонкое запястье и потащил несчастную наверх.
– Слабой мушке не спастись из цепких лап паука, – неразборчиво пробормотал он про себя, – сеть надежно спутала ее маленькие ножки, и хозяин уже спешит полакомиться долгожданной добычей. Рок!
========== xi ==========
Комментарий к xi
Во-первых, хочу поблагодарить всех, кто дошел до этой части – если вы есть, значит работа опубликована не зря.
Во-вторых, во избежание разочарований, небольшая ремарка: сюжет далее НЕ развивается, оставшиеся строки посвящены исключительно заявленным в примечании откровенным сценам, зарисовкам на тему “а что, если бы В. Гюго авторским произволом все-таки толкнул Эсмеральду в объятия Клода”… Строго 18+. Чтобы желающим удобнее было пролистывать излишне нескромные подробности без ущерба для повествования и спокойно дочитать до развязки, все они написаны курсивом.
Итак…
Толкнув на кровать онемевшую от ужаса жертву, Фролло, едва не разорвав резким движением плотную ткань, скинул сутану, оставшись в одном подряснике. Горя нетерпением, мучимый невыносимой похотью, он накинулся на цыганку, подобно оголодавшему тигру. Вжав слабо трепыхавшуюся Эсмеральду в постель, священник покрыл неумелыми пылкими поцелуями наполовину обнажившуюся в широком вороте грудь, округлые плечи; припал к плотно сомкнутым губам… Он лихорадочно шарил руками по желанному до безумия телу, не зная, как следует ласкать женщину, повинуясь лишь грубому инстинкту. Однако стоило Клоду через ткань сорочки легонько сжать небольшую грудь, раздался пронзительный вопль:
– Не смей! Пусти меня, или я убью тебя, слышишь?!
Пустая угроза: хотя красавица прилагала все усилия, чтобы вывернуться из-под навалившегося на нее мужчины, силы явно были неравны. Тем не менее, дождавшись, когда подобная разъяренной кошке девица затихнет под ним, побежденная, архидьякон отпустил ее и присел на край кровати. В момент вскочившая плясунья потирала саднящие запястья – хватка была чересчур крепкой; впрочем, другая ее бы не удержала.
– Я снова причинил тебе боль, дитя, – с мукой в голосе проговорил Фролло. – Почему ты не можешь принять меня добром?.. Ты не любишь меня – пусть так. Но прояви же хоть каплю сострадания!.. Сегодня ты и сама познала горечь неразделенной страсти – меня же она терзает вот уже год. И больше нет сил бороться… Невозможно противиться тому чувству, что влечет меня к тебе, маленькая ведьма! Не вини меня за то, что я родился мужчиной: всю жизнь я сдерживал малейшие порывы своей человеческой природы. Но твой образ не смогли вытеснить из моей головы молитвы; наука больше не приносит отдыха измученному разуму; и даже потеря брата, моего дорогого Жеана, этого беспутного шалопая, которого одного я любил и растил с самых юных лет, не смогла вырвать из сердца твой лик!.. Я не могу, не хочу больше противится этому влечению. Взгляни на меня: в тридцать пять я почти старик, хотя до встречи с тобой не выглядел на свои лета. Бессонные ночи, наполненные сладострастными видениями, кои никогда прежде не задерживались в моей голове, иссушили и душу, и тело. Скажи, что же мне делать?!
Девушка молчала, исподлобья кидая на исповедующегося монаха настороженные взгляды. Не дождавшись ответа, тот встал и, прохаживаясь по комнате, нервно оглаживая лысину, продолжил:
– Знаю, тебе нет дела до моих терзаний. Не то я говорю… Вот только что тебе следует уяснить:я люблю тебя, и ты будешь – должна! – принадлежать мне. И сегодня же, слышишь!? У нас был уговор, к тому же. Пойми, красавица: я не хочу причинять тебе боль, я хочу быть нежным, хочу любить тебя. Ты, однако, не позволяешь мне этого. Так знай: если ты не перестанешь противиться судьбе, что так неумолимо столкнула нас и отдала тебя в мои руки, мне придется тебя связать – иначе, боюсь, этими кошачьими кульбитами ты сама себе навредишь. Никогда прежде не знал я плотской любви и не хочу причинить тебе боль неосторожным движением… Я не знаю, как заставить девушку затрепетать, как воспламенить ее. Сцена, свидетелем которой я стал в каморке проклятой Фалурдель – самое откровенное, что довелось мне увидеть в своей долгой жизни… О, какой сладкой, болезненной пыткой были для меня те минуты!..
