Текст книги "De toutes les fureurs de son ame (СИ)"

Автор книги: Лея Р.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== i ==========

– Кто вы?.. Куда вы меня тащите?.. – когда распахнувшееся было окно со стуком захлопнулось, Эсмеральде показалось, что то огромной небесной печатью утвердили ее приговор.

Она больше не сопротивлялась, почти бегом поспевая за тащившим ее человеком. Предчувствие неотвратимо надвигающейся беды сковало сердце несчастной ледяным ужасом. Цыганка догадывалась, кем является ее спутник, однако тень надежды все еще теплилась в душе: ведь не мог же, совершенно точно не мог Пьер отдать ее прямо в лапы архидьякона, оставить овечку на растерзание хищнику!.. Уж если не из привязанности к ней, нищенке и бродяжке, то хотя бы из чувства благодарности: ведь она спасла его однажды от виселицы! Нет, Гренгуар не оставил бы свою жену на милость священника, под сутаной которого скрывался убийца, чернокнижник, сластолюбец!..

Однако мужчина по-прежнему молчал, не откликнувшись ни на один из заданных вопросов, так что задыхающаяся от быстрой ходьбы, временами переходящей в бег, девушка вскоре тоже затихла, покорно следуя за своим провожатым. Куда он ее ведет?.. Они явно удалялись от центра Парижа: огни, полыхавшие на Ситэ, вскоре скрылись из виду; все еще слышавшийся позади гомон постепенно превратился в невнятный, едва уловимый гул. Возможно, за пределами города поэт уже готовит лошадей, которые увезут их прочь, а этот человек – всего лишь его друг, помогающий ей спастись от виселицы?.. Эсмеральде очень хотелось поверить, что все обстоит именно так, но бьющееся в глухой тревоге о ребра сердце придерживалось совсем иного мнения.

Наконец, они достигли какого-то особенно темного переулка, окончившегося тупиком. Остановившись, мужчина сорвал с шеи висящий на шнурке ключ, для чего ему пришлось опустить капюшон. Глаза цыганки расширились от ужаса, рот непроизвольно раскрылся в попытке закричать, но не раздалось ни звука. Девушка дернулась, что было мочи, но архидьякон, явно готовый к подобной реакции, лишь еще крепче стиснул тоненькое запястье, оставляя синяки на нежной коже.

– Молчи, несчастная! Молчи, если хочешь жить!.. – сверкнув глазами, яростно прошептал Клод Фролло, распахивая входную дверь и силой заталкивая внутрь свою драгоценную добычу.

Тщательно заперев дверь изнутри, священник, наконец, выпустил из рук тут же вырвавшуюся и бросившуюся прочь от него Эсмеральду. Пока он возился с висевшим над дверью масляным светильником, пытаясь непослушными руками высечь искру, послышался грохот, а затем глухой стук и звон разбитой посуды. Очевидно, цыганка попыталась укрыться подальше от ненавистного монаха, однако в темноте наткнулась на стол, с которого полетел неаккуратно оставленный на краю кувшин и чашки. Вздрогнув, Фролло продолжил возиться с огнивом, и через несколько минут комнату все же озарил тусклый свет,подобный тому, что льется от лампады.

Девушка забилась в угол, сжавшись в маленький комок, словно бы пыталась слиться со стеной. Обхватив руками колени, она склонила прелестную головку и не осмеливалась даже шевельнуться или, тем более, взглянуть на вселявшего в ее сердце ужас архидьякона Жозасского. Впрочем, и более храбрые люди, увидев его в эту минуту, отшатнулись бы в трепете: лицо Клода было бледно, а в неверных отблесках крохотного огонька казалось и вовсе белым; темные глаза лихорадочно полыхали безумием. Вся его фигура была напряжена, точно натянутая тетива лука, готовая вот-вот выпустить в полет оперенную смерть. Поджатые губы по временам начинали беззвучно шевелиться, но вскоре вновь замирали тонкими, обескровленными линиями. Руки бессознательно стискивали ткань сутаны, то безвольно повиснув и сжимаясь в кулаки, то словно бы в попытке высвободить грудь, разорвать удушающие объятия ставшей ненавистной одежды.

Простояв некоторое время в нерешительности, вперив горящий взор в застывшую без движения Эсмеральду, священник вдруг быстро сделал три решительных шага по направлению к скорчившейся в углу фигурке. Однако, передумав, не менее стремительно отступил назад.

Ну вот, свершилось: она здесь, в его власти, и уж теперь никто не сможет помешать ему воплотить самые грязные, самые греховные помыслы, терзающие душу несчастного. Но если в мечтах все казалось простым и понятным, то в жизни – совсем наоборот. Что сделать?.. Что сказать ей?.. О, единственное, чего жаждет его измученная душа: пасть на колени и, словно матерь Божью, молить о любви и сострадании!.. Покрыть поцелуями это божественное тело, одарить его самыми неистовыми и непристойными ласками, а потом…

Из белого Фролло в мгновение сделался пунцовым. Болезненный озноб сотряс его тело, так что несчастный глухо застонал. На лбу выступили капельки пота. Нет!.. Одного взгляда на чудом вырванную из лап смерти девушку было достаточно, чтобы понять: она останется глуха к его мольбам, самые пылкие слова любви вызовут в ней не больше интереса, чем алхимия или латынь, а если он попытается взять ее силой, она или убьет его, или возненавидит на всю оставшуюся жизнь. О, проклятье!.. Она итак ненавидит его, боится, презирает!

Цыганка услышала, как хлопнула входная дверь, повернулся в замке ключ. Лишь пару минут спустя после этого она осмелилась поднять мутный еще от пережитого страха взгляд и осмотреться. Небольшая комнатка без окон; из обстановки – только простой стол да пара лавок, под которыми растеклась неопрятная лужа. Пузатый кувшин цел, а вот чашке повезло меньше… Ужасного монаха не было, и Эсмеральда с облегчением выдохнула. Обернувшись, она увидела узкую лестницу, ведущую на второй этаж. Поколебавшись, девушка, напрасно подергав входную дверь, все же решилась снять светильник и отправилась выше: вдруг здесь найдется второй выход?..

Маленькая спаленка напоминала комнату на чердаке старухи Фалурдель, в которую когда-то – о, кажется, целый век прошел с тех пор! – привел ее Феб. Где злой рок настиг, наконец, бедняжку… Вот большой деревянный сундук, вот низкая кровать. Кроме того, здесь еще притаился туалетный столик и грубо сколоченный стул – вся нехитрая обстановка. Единственное маленькое окошечко было зарешечено, что вырвало у Эсмеральды невольный разочарованный вздох: не сбежать! Сквозь прутья можно было просунуть руку с ночной вазой, но пролезть туда целиком не представлялось возможным.

Вернувшись вниз, пленница вновь подергала дверь – безрезультатно! Отчаяние с новой силой сжало грудь стальными тисками, лишая сил и желания противиться судьбе. Да и что она могла сейчас сделать?.. Стучать в дверь в ожидании, что какой-нибудь ранний прохожий внемлет ее мольбам? Позовет стражу, которая выломает дверь и выпустит ее лишь для того, чтобы незамедлительно передать в руки палача. Девушка невольно вздрогнула и потерла шею: на миг ей показалось, что веревка вновь обвилась вокруг нее смертоносной змеей, как в тот день, когда ее спас Квазимодо…

Квазимодо! Ну конечно!.. Он, безусловно, заметит ее отсутствие, а после того случая, когда поп пытался овладеть ею, звонарь обязательно догадается, кто повинен в похищении цыганки. Он ведь уже дважды спасал ее, значит, придет и на этот раз. Последует за святым отцом, найдет эту проклятую лачугу, вырвет из лап мучителя и поможет бежать!

Немного приободренная этими мыслями, Эсмеральда устроилась на низком жестком ложе, глядя на занимающийся за окном рассвет. Она и не думала спать, однако усталость и волнения ночи так истощили бедняжку, что даже первый солнечный луч, своевольно прокравшийся сквозь прутья решетки, не сумел вырвать юную красавицу из жадных объятий Морфея.

========== ii ==========

А куда же так быстро и внезапно исчез Клод?.. Измученный, смятенный, не доверяющий самому себе, медленно, точно слепой, брел он в сторону собора. Перед глазами стоял образ сжавшейся в углу темной комнаты плясуньи: испуганной,беззащитной, прекрасной… Вдруг картинка исчезла, и вместо нее возник Жеан. Будто сложенное пополам тело, безвольно болтающееся на одном из выступов каменной стены, странно приплюснутый, изуродованный череп… Фролло в исступлении сжал голову ледяными ладонями; сухие глаза полыхнули болезненным огнем.

– Мертв. Из-за меня! Из-за нее… Ее вина!.. Моя вина…

Осознание потери вдруг пронзило грудь несчастного тысячей мелких крючьев, разрывая на части кровоточащее сердце. Священник захрипел, хватая ртом воздух; рванул ворот черной рясы. Соль оросила сухие щеки, и он захлебнулся коротким судорожным рыданием. Жеан, его непутевый брат, его милое дитя, единственная родная кровь – его больше нет!

Пожалуй, впервые за прошедший год архидьякон не думал о черноглазой колдунье. Смерть вытеснила ее образ даже с периферии сознания. Однако Клод, прежде так неистово молящий об этом избавлении, вовсе не чувствовал себя счастливым. Напротив, он был несчастнейшим из людей. Он уже не пытался понять, кто повинен в смерти Жеана Фролло, Жеана Мельника – лишь одна мысль занимала все его существо: «Его больше нет!». Боль кромсала на части, прорываясь наружу глухими всхлипами и скупыми слезами.

Когда же Фролло оказался на Соборной площади и увидел распростертое на камнях тело, очевидно, сброшенное во время неудачного штурма или же соскользнувшее с ненадежного выступа под собственной тяжестью, мука его достигла апогея. Рухнув на колени рядом с братом, убитый горем человек приподнял обезображенную голову и плечи мертвеца и прижал к груди. Как ни странно, некоторое время спустя слезы все же принесли облегчение: к священнику вернулась способность соображать. Поднявшись, он с трудом поволок тело убитого к воротам собора, не обращая внимание ни на сновавших солдат, ни на стоны умирающих бродяг, ни на начавшую собираться толпу любопытных. Вскоре Нотр-Дам укрыл братьев Фролло за своими надежными стенами.

Жеана отпели и похоронили в тот же день, по настоятельному требованию архидьякона Жозасского. Никто не увидел ни слезинки на суровом лице брата погибшего, однако покрасневшие, с нездоровым блеском глаза, темные тени под ними, бледное, изможденное лицо были красноречивее бурных рыданий. Клод любил брата, несмотря на все выходки последнего, и, хотя глубокая скорбь мужчины была очевидна, никто не решился подойти к нему с соболезнованиями или утешениями. После службы священник еще долго истово молился, стоя на коленях пред Девой Марией, а затем удалился в свою келью, не обмолвившись ни с кем ни словом. С молчаливого согласия епископа второму викарию было решено дать несколько дней или чуть более, чтобы оправиться от потери и спокойно помолиться за упокой души юного Жеана Фролло. Таким образом, архидьякона временно освободили от всех обязанностей: что ж, и служителям церкви ведомо порою сострадание к утратам ближних своих.

Однако вместо того, чтобы предаваться молитвам, Клод метался по келье, точно запертый в клетке лис. Сладостные думы о заточенной не столь далеко цыганке вновь вернулись, однако теперь, помимо вины за снедаемое желание, прибавился новый страшный груз. Мысли о смерти брата навалились на несчастного, каленым железом пронзая и без того истерзанную душу.

– Искупление… – бессвязно шептал архидьякон, не переставая мерять шагами тесную келью. – Его жизнь – искупление моего греха. О, на его месте должен был быть я, чтобы разрубить, наконец, этот гордиев узел!.. Боже, за что ты так мучишь меня! Почему не взял ты недостойного раба своего прежде, чем падет он и низвергнется в геенну огненную?! Рок… Таков мой рок. И ее! Да, ее. Слишком высока цена, чтобы я смог теперь отказаться. Нет смысла бороться, противиться… Бедная, бедная мушка!.. Ты надеешься еще, верно, выпутаться из липкой паутины, но ты чувствуешь, что хозяин ее вот-вот вернется в логово, и у тебя не хватит сил противостоять ему. Теперь уже нет: твои ножки искалечены, твои крылья обрублены… Но ты по-прежнему прекрасна, ты желанна, даже если его кровь и на тебе тоже…

Некоторое время он еще бормотал что-то, точно в горячке, присев на узкую постель и упершись пылающим лбом в ладони. Потом, словно очнувшись от сна, поднял голову, окинул хищным взором замкнутое пространство и, решительно накинув широкий черный плащ, покинул святую обитель.

========== iii ==========

Эсмеральда проснулась задолго до заката и теперь, в сгустившихся сумерках, отчаяние уже окончательно овладело несчастной. Она мучилась жаждой и голодом: в доме не обнаружилось ни крошки еды, а пары глотков воды, чудом уцелевших в расколотом ночью кувшине, едва ли хватило бы даже младенцу. Ее преследователь не появлялся, и цыганка почти уверовала в то, что больше он не придет вовсе. Девушка испытала по этому поводу противоречивые эмоции: облегчение, вызванное этой мыслью, тут же сменилось ужасом. Выходит, дьявольский монах уготовил ей участь, что страшнее виселицы?! Быть заточенной в этой норе, медленно погибнуть от голода и жажды, провалиться в черную пустоту неизвестности в полнейшем одиночестве! О, жестокий!.. И он еще смел говорить о любви… Где же ее прекрасный Феб?.. Неужели так скоро позабыл свою маленькую Эсмеральду?..

Истощенная, измученная страхом и неизвестностью, пленница чужой порочной страсти, лежала она на жесткой кровати, вперив невидящий взгляд в противоположную стену, когда до слуха ее донесся легкий шорох. Стремительно вскочив, она поспешила вниз по утопающей в темноте лестнице, рискуя свернуть себе шею – и все это лишь для того, чтобы в трепете замереть на последней ступеньке. В тусклом свете, пробивающемся из приоткрытой двери, цыганка увидела его; горящий взгляд, казалось, рассеивал мрак, прожигал насквозь, пригвоздив к месту. Наконец, священник отвернулся, запер дверь и, не обнаружив на привычном месте светильника, ощупью направился к замершей фигурке. Плясунья, мгновение размышлявшая, куда бежать, опрометью бросилась обратно наверх, однако во мраке оскользнулась на узкой ступени и с тихим вскриком полетела вниз. По счастью, вместо того, чтобы встретиться затылком с неровным дощатым полом, она угодила прямиком в объятия своего гонителя: крепкие руки обхватили ее узкий стан и бережно вернули в вертикальное положение.

– Если ты скажешь, где светильник, девушка, тебе больше не придется сидеть во мраке: я принес масло, – услышала Эсмеральда тихий низкий баритон.

– Какая разница, уморишь ты меня голодом в темноте или при свете!.. – дрожащим от страха и ярости голосом ответила девушка.

– Прости, я… – архидьякон прерывисто вздохнул, нервно проведя рукой по облысевшей голове, – не мог прийти раньше. Лавки уже закрыты, но, надеюсь, ты не побрезгуешь скромной монастырской трапезой.

Не ответив, цыганка взбежала по лестнице и скрылась на втором этаже. Клод стиснул мешавшую сделать вдох сутану, почти разрывая плотную ткань. Стоило увидеть ее, и все мысли в голове вновь смешались. Гибкое тело, минуту назад побывавшее в его объятиях, затуманивало разум вернее терпкого крепленого вина. Страстное желание прижать ее к себе, обжечь поцелуями трепещущую шейку, овладеть этой прекрасной женщиной воскресло с новой силой, но теперь к нему примешивалась горечь тяжелой утраты. Чувство вины за собственные желания, не дающие покоя даже на фоне потери родного брата, было едва ли не сильнее терзавшей вот уже год похоти.

– О, маленькая чаровница, в кого ты меня превратила!?.. – невыразимая мука прозвучала в едва различимом шепоте, чтобы мгновенно раствориться в равнодушной темноте.

Покорившись судьбе, словно влекомый невидимой цепью, поплелся сломленный Фролло, узник собственной страсти, вслед за своей пленницей. Вот только что делать дальше, он не знал. В его сладостных видениях Эсмеральда сама льнула к нему, ласкалась или, по крайней мере, не отталкивала. В реальности девушка глядела на священника с нескрываемым ужасом и даже отвращением, на все его попытки сблизиться она отвечала ненавистью и презрением. Конечно, можно взять ее силой, но… Несчастный влюбленный не мог точно сформулировать, что тогда произойдет, однако неясное предчувствие чего-то страшного, неизбежного, что окончательно сломает его и ввергнет их обоих в пучину ада, служило последним нестойким оплотом его целомудрия. Священные обеты давно были забыты, поруганные теми непристойными мыслями, что не давали уснуть долгими одинокими ночами, и лишь в это смутное ощущение неминуемой беды вцепился терзаемый неутолимой жаждой мужчина, дабы не наброситься на свою беззащитную жертву.

Плясунья с ногами забралась на кровать, сжавшись в испуганный, колючий комок, и исподлобья глядела на медленно приближающуюся тень.

– Не подходи! – взвизгнула она, еще плотнее прижимаясь к стене.

Клод остановился.

– Фонарь, – сумел выдавить он из себя одно-единственное слово.

Непонимание промелькнуло во взгляде несчастной, однако миг спустя она ткнула дрожащим пальчиком на столик. Действительно, выпивший все масло потухший светильник обнаружился там. Вцепившись в этот спасительный якорь, Фролло быстро спустился вниз, точно боялся девушку не меньше, чем она его.

Вновь он долго возился с огнивом. Озноб постепенно охватил все тело: архидьякона кидало то в жар, то в холод; руки не слушались. «Надо бы развести огонь в жаровне», – мелькнула мысль. Действительно, света и тепла от нее было бы куда больше. Правда, в доме почти не было дров. Мужчина вдруг с мучительным стыдом осознал, что, с нетерпением ожидая свою невольную гостью, он совершенно не позаботился о самых элементарных удобствах. Ничего, все это легко поправить!

Разведя крохотный огонек в небольшой жаровне, священник огляделся, блуждая пустым взглядом по небогатой обстановке. Наконец, когда взор его упал на тяжелую корзину, брошенную у порога, Клод заметно оживился и направился наверх.

– Пойдем! – повелительно бросил он, однако упрямица и не думала шевелиться.

Архидьякону пришлось взять ее за руку и, точно маленькую, упирающуюся всеми лапами кошку, тащить за собой. Усадив строптивицу за стол, Фролло начал быстро извлекать снедь. Содержимое корзинки оказалось для него такой же неожиданностью, как и для Эсмеральды: с трудом соображая, что делает, он, совершив набег на монастырскую трапезную, просто покидал туда первое, что подвернулось под руку. Удивленные послушники и монахи не посмели задавать вопросов архидьякону Жозасскому, которого, как они знали, постигло ночью страшное несчастье.

Итак, в корзинке оказалась пара караваев пресного хлеба, маленькая головка сыра, несколько яблок и кувшин с разбавленным вином. Измученная жаждой, девушка с жадностью вцепилась в последний и припала к глиняному краю, не утруждая себя поисками кружки. Клод видел, как стекали багровые в отблесках пламени, тоненькие струйки расплескавшегося вина по нежной шейке, как исчезали они за воротом грубой тюремной рубахи, как, наверное, ласкали сейчас девичью грудь… Он судорожно втянул воздух и резко отвернулся, услышав вскоре, как звякнул о столешницу наполовину опустошенный сосуд.

– Ешь! – голос его сделался грубым от с трудом сдерживаемого желания.

Однако цыганка, хотя была голодна, и не думала притрагиваться к пище.

– Ешь, или я сам накормлю тебя!.. – кипевшая в душе несчастного страсть вылилась в едва сдерживаемую ярость.

Испуганная этим обещание ничуть не меньше, чем сверкнувшими вожделением расширенными зрачками обернувшегося Фролло, Эсмеральда нерешительно потянулась к хлебу. Отломив полкаравая, она начала есть, сначала заставляя себя глотать, но постепенно со все большей жадностью впиваясь в мягкое тесто. Вскоре она вцепилась второй рукой в неровный ломоть сырной головки, ощущая, как приятное тепло расползается по насквозь продрогшему и изнуренному телу. Священник по-прежнему сверлил ее немигающим взглядом, однако цыганка старалась не думать об этом и, опустив глаза, утоляла голод.

– Долго ты собираешься держать меня здесь? – осмелилась спросить красавица, когда с ужином было покончено, а ее мучитель по-прежнему не проявлял признаков жизни.

Долго?.. Он и сам не знал ответа на этот вопрос. Теперь, когда желанная добыча была отдана судьбой в его руки, священник оказался в тупике и не понимал, что же делать дальше. Она глуха к его мольбам, равнодушна к его любви, безжалостна к его страсти… Как может он, несчастный грешник, вероотступник, растопить это ледяное сердце?..

Сделав пару торопливых шагов, мужчина пал на колени, стискивая ледяными пальцами запястья онемевшей от ужаса плясуньи, и с мольбой заглянул в ее глаза.

– О, что же мне сделать, чтобы ты перестала бояться меня?! – с тоской воскликнул он.

– Отпусти меня!.. – низким от гнева и испуга голосом откликнулась та.

– Если бы я мог! – глухо произнес мученик, утыкаясь лицом в ее едва прикрытые длинной рубахой колени. – Если бы я только мог жить без тебя, дитя, я бы давно это сделал! Разве ты не видишь: я более не принадлежу себе. Неумолимый рок столкнул нас однажды и не разжимает свои стальные когти… Ты, конечно, была создана нечистым на мою погибель; но ты и сама погибаешь!.. Разве не вижу я, не понимаю, сколь отвратительна эта порочная тяга служителя церкви к нетронутому дикому цветку, к языческой богине, что не уступит в целомудрии Святой Деве?! Но что я могу поделать, девушка?.. Враг человеческий сильнее меня. В своей гордости я полагал себя выше прочих, почитал себя чище грешников, погрязших в мирских страстях, лучше, достойнее их – и вот Господь поставил меня на место… Ты видишь, я на коленях готов умолять тебя о любви! Я презрел давно священные обеты; я забросил науку; когда я молюсь, перед глазами стоит твой лик, а вовсе не Богоматери… Пусть я сгорю в аду: мне не нужен отныне Рай, если в нем нет места тебе, маленькая чаровница! Ты боишься меня, презираешь. Но знай: тебе и в смерти не ускользнуть от меня – и там, за пределом, я буду преследовать тебя, точно верный пес, точно Цербер, ревностно охраняющий сокровище дракон… Пусть ты не подпускаешь меня к себе, пусть!.. Но, если я не могу овладеть тобой, то и другим не позволю коснуться тебя, слышишь?!

Хриплый шепот, постепенно нарастая, перешел чуть ли не в отчаянный крик. Эсмеральда безуспешно пыталась вырваться из цепкой хватки, едва ли понимая, что говорил ей этот человек. О, за что же он так мучает ее, почему не дал просто умереть?!

Резко поднявшись, теряющий рассудок Клод притянул к себе извивающуюся цыганку и впился жадным поцелуем в беззащитную шейку, за что тут же получил весьма чувствительный удар туда, где меньше всего его ожидал. Взревев, мужчина отскочил и, скорчившись от боли, одарил девушку таким яростным взглядом, что у той невольно похолодело сердце: что же она наделала?! Он был всего лишь жалок, а теперь своим неосторожным движением она вполне может спровоцировать его на жестокость – кто знает, что на самом деле таится в глубинах этого много лет спящего вулкана, какой огонь кипит в его жилах, подобно расплавленной лаве?..

– Ты хотела знать, сколько я продержу тебя здесь? – клокотавшим от боли и гнева голосом вопросил Фролло. – Так знай: ты выйдешь отсюда не раньше, чем согласишься принадлежать мне! Слышишь, ведьма?! Тебе придется отдаться мне, иначе я не отпущу тебя!

– Я скорее умру, чем соглашусь стать твоей! – запальчиво возразила непокорная прелестница.

– Умрешь? – зловеще прохрипел ее мучитель. – Что ж, пусть так! Но в этом случае тебе до смерти предстоит жить здесь!

– Так значит, я променяла одну тюрьму на другую!.. Жить в этой клетке, терпеть твое присутствие – о, сжалься же, сжалься, если ты и вправду любишь меня! Лучше отдай меня палачу – право, это будет милосерднее!

– И смотреть, как тебя повесят? Никогда! Сжалилась ли ты надо мной, когда я на коленях молил тебя не отвергать мою любовь?! Нет. Так почему ты ждешь пощады от меня? Завтра я принесу тебе все необходимое. А ты подумай – и крепко подумай! – сколько ты, вольная ласточка, готова провести в этих стенах? Уверен, не пройдет и дюжины дней, как ты станешь гораздо более сговорчивой, маленькая колдунья!

С этими словами архидьякон Жозасский покинул оторопевшую от его слов пленницу, не забыв запереть за собой дверь, а сокрушенная этим посулом девушка склонилась над столом, точно не выдержав тяжести жестокого обещания, и горько заплакала, уронив голову на тонкие руки.

Вылетевший из дома священник бросился прочь, будто спасался от осиного роя – точнее, от одной маленькой пчелки, безжалостно жалящей в самые уязвимые места. Гнев постепенно уступал место привычной скорби, приправленной, для разнообразия, горечью утраты. О, на что он рассчитывает!.. Да она и вправду скорее умрет, нежели отдастся ему! Взять ее силой?.. Оказывается, и это не так-то просто: маленькая ведьма сопротивляется, как дикая кошка! Связать ее, лишить этой последней возможности защитить себя?.. И воплотить самые потаенные свои фантазии, увидеть обнаженным это восхитительное тело, прижать к себе трепещущую жертву, одарить неистовыми ласками извивающуюся красавицу, сорвать, наконец, этот нетронутый цветок… Вставшие перед внутренним взором картины, одна сладострастнее другой, вырвали из груди несчастного глухой стон, заставив в который уже раз стиснуть ткань многострадальной сутаны. Искушение вернуться и наброситься на строптивую девчонку было неимоверно велико, однако святой отец упрямо продолжал чуть ли не бегом шагать в сторону Собора Парижской Богоматери. Она все равно уступит, рано или поздно! Эта вольная пташка не сможет долго сидеть в клетке. Своей несдержанностью он не только окончательно оттолкнет ее – о, какая, к черту, разница, у них все равно не может быть никакого будущего! – но он попросту сломает этот хрупкий молодой побег, своими руками выроет ей могилу. А после всего пережитого – после пытки, свидетелем которой он был, после того страшного дня, в течение которого пребывал в уверенности, что цыганка мертва – Клод твердо знал, что ее боль – это теперь и его боль тоже. Ее смерть заберет двоих… «Точнее, троих», – грустно поправил он сам себя, вспомнив вдруг о Квазимодо, что с такой самоотверженностью защищал свою прекрасную подругу.

Вернувшись под величественные своды собора, священник прямиком направился в келью, где, как обычно, почти до рассвета прометался на узком ложе, проваливаясь в тяжелое забытье и вновь просыпаясь, не в силах успокоить смятенный разум.

========== iv ==========

После утренней службы, на которой, в силу постигшей трагедии, ему позволили не исполнять привычных обязанностей, Фролло отправился в город. Нужно было купить еду и вино для Эсмеральды, принести свежей воды, которой она могла бы умыться и разбавить питье, разжиться хоть каким-нибудь платьем… Архидьякон, давно уже не занимавшийся покупками, содрогнулся, представив десятки устремленных на него любопытных взоров.

Наконец, он решился обратиться к одной из прачек, что давно подвизалась при монастыре и производила впечатление наиболее кроткой и набожной женщины среди всех своих товарок. Наспех выдумав историю о последней просьбе Жеана, якобы завещавшего помогать, по мере сил, его нареченной, совсем юной красавице-сироте, священник попросил добрую женщину купить самое необходимое для оставшейся без поддержки бедняжки. Растроганная этой сказкой, прачка поспешила на рынок, неподалеку от которого пару часов спустя укутанный в черный плащ мужчина, в котором она с трудом признала отца Клода, забрал тяжелую корзину с продуктами, отмахнувшись от сдачи в несколько денье. Таким образом, сердце сердобольной женщины было окончательно растоплено, и архидьякон вполне мог рассчитывать на ее помощь и в будущем.

За то время, пока прачка собирала корзину с провизией, Фролло успел навестить старьевщика и приобрести два вполне сносных платья, яркую карминную юбку, косынку, а также пару рубах и сорочек. Теперь он спешил со всем этим добром туда, где ждала его – точнее, не ждала! – строптивая девка, по вине которой несчастный потерял не только сердце, но и голову.

Заслышав шорох отпираемой двери, цыганка опрометью бросилась вниз, коря себя на все лады: она не ожидала, что мерзкий поп вернется так скоро, иначе караулила бы его у входа и попыталась выскользнуть на улицу. Однако спешка оказалась напрасной: монах уже захлопнул входную дверь и спрятал ключ у себя на груди.

– Глупая! – процедил он. – Если выйдешь при свете дня, тебя схватят и повесят раньше, чем зайдет солнце.

– Уж лучше так, чем сидеть в этой клетке! – зло парировала девушка.

– Я принес тебе еду и одежду, – немного помолчав, начал Клод. – Не знаю, что в этой корзине – посмотри сама. Мне еще нужно купить дров для жаровни – от нее больше света, чем от масляного светильника, к тому же ты сможешь готовить или согреться, если замерзнешь. Подумай, что еще тебе может понадобиться. Скажешь, когда я вернусь. Как мы оба помним, ты здесь надолго, так что…

Последние слова можно было бы расценить как угрозу, однако они были произнесены таким усталым и бесцветным голосом, что Эсмеральда поняла: он вовсе не хотел запугать или злорадно напомнить о ее новом печальном положении – просто констатировал факт. Язвительный ответ уже был готов сорваться с языка осмелевшей при свете дня плясуньи, однако в последний момент она отчего-то передумала и промолчала. Что-то неуловимо изменилось во взгляде этого странного, пугающего ее человека: глаза его больше не полыхали подобно тлеющим головням, надменно вздернутый подбородок был понуро опущен. В этот момент он не вселял страха в ее трепещущую душу, но и жалким не выглядел, а ведь цыганка уже привыкла видеть его только в этих двух состояниях: внушающим либо ужас, либо презрение. Однако сейчас перед ней стоял гордый мужчина, надломленный каким-то горем, не связанным с ней – девушка почти физически ощущала его душевную боль. И скорбь эта некоторым образом помогала и ей, пленнице этого человека: она притушила на время пожиравший его огонь похоти, позволив обоим вздохнуть свободнее. Эсмеральде не было жаль своего гонителя: напротив, она с удовлетворением отметила, что и он нисколько не счастлив, заполучив ее в свои руки. Передышка от его грязных притязаний казалась красавице благом, единственным подарком судьбы, что в последние дни была к ней столь жестока, и цыганке было абсолютно наплевать, что за горестные мысли терзают святого отца – лишь бы только они не касались ее, а остальное неважно.

Плясунья, без всякого любопытства заглянув в корзину, обнаружила там при тусклом свете фонаря свежие овощи и фрукты, хлеб, крупу, муку, вино, соль и даже гусиную тушку. Что ж, можно сготовить неплохую похлебку… Поначалу девушка всерьез обдумывала мысль о побеге: поп обещал скоро вернуться, значит, она вполне может подкараулить его под дверью, ударить тем же светильником и попытаться сбежать. Однако вскоре она откинула эту мысль: при свете дня, даже переодевшись в принесенное монахом платье, она все равно будет легко узнана. Теперь, когда плясунья почти поверила, что похититель не решится взять ее силой, а будет терпеливо ждать согласия, собственная жизнь уже не казалась такой уж пустышкой. В конце концов, вчера он пришел вечером, а значит есть шанс улизнуть однажды в темноте, увеличив, таким образом, вероятность проскользнуть мимо стражи. К тому же Эсмеральду не покидала надежда, что горбун, следуя за своим господином, отыщет ее и поможет бежать – нужно лишь немного подождать. Поэтому, когда вернулся священник, нагруженный двумя объемными вязанками дров, она спокойно потрошила гусиную тушку.