Текст книги "Витражи собора святой Барбары (СИ)"

Автор книги: Кшиарвенн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Поспорить с самим князем тьмы… – произнес отец Бернард, глядя прямо перед собой.

– Это было забавно, – ничуть не удивившись перемене настроения священника, ответил Локи; запрокинул голову, с наслаждением выливая в глотку остатки воды. И тогда священник встал и подошел к нему и сел рядом.

– Христианину должно в меру сил служить посрамлению князя тьмы, – сказал он, кладя руку рыжему на плечо.

– Мне не нужны подачки смертных, Бернард, – покачал головой Локи.

– Ты и вправду демон! – воскликнул в отчаянии священник. Он не заметил даже, что Игрок назвал его просто по имени. – Только демон может быть так обуян гордыней.

Некоторое время Локи пристально смотрел в его глаза, потом чуть заметно тряхнул головой, словно прогоняя какую-то скрытую мысль или же наоборот, соглашаясь с нею.

– Чудные вы, люди, – сказал он наконец. Но отец Бернард уже потянулся к нему, касаясь губами губ, неловко, намного более неловко, нежели в первый раз. Локи перехватил его поцелуй, умело и ласково, поддразнивая, коснулся кончиком языка уголков рта – сперва одного, затем другого. Язык бога огня настойчиво и нежно проскользнул между зубов в рот священника, и тот, со сбившимся заполошно дыханием, схватился за плечи Локи, словно боясь, что рыжий исчезнет.

– Не спеши. Я сам, – прерывая поцелуй, прошептал Локи, стягивая с Бернарда грязную рубаху, целуя, зацеловывая ключицы, проходясь горячими ладонями по ребрам и животу. – Ты красивый… И зачем в священники пошел? Мог бы стать… лекарем…

И он снова и снова гладил худую спину, продолжая целовать священника в губы, шею, щеки, и Бернарду казалось, что между его кожей и ладонями Локи прокатываются сотни раскаленных песчинок.

– Думал… ахххггг… – выдохнул Бернард, когда кончик языка Локи скользнул по его соску, а пальцы рыжего мягко сжали второй. – О, Господи!.. – простонал он, когда Локи опрокинул его на солому, а руки рыжего перешли на бедра.

– Не бойся, – рыжий навис над молодым священником, упершись руками в тощий соломенный настил. – Не бойся… Я все сделаю сам.

Тонкое тело Бернарда извивалось под ласками, он стонал в голос, уже не заботясь о том, что их услышат стражники. Колено Локи скользнуло между ног Бернарда, и тот развел их шире, не стыдясь уже ощущения собственной плоти, которая требовательно поднялась, едва сдерживаемая тонкой тканью портов. Горячая ладонь легла на его член, чуть сжала и отпустила. Порты были стянуты и отброшены прочь, и Локи, также нагой, прилег рядом, по-звериному мягко нырнув на солому. Он лениво и медленно водил рукой по восставшему уду Бернарда, наслаждаясь стонами. Вокруг них, виделось Бернарду, ходили огненные круги, они грозили сжечь все и вся, обратить в огненный ад – но и собственное нагое бесстыдство, и призывная, жаркая нагота Локи казались Бернарду сейчас почти священными. Он закрыл глаза, чтобы не впустить огненные круги, чтоб остался только рыжий… бог, демон, мужчина… да какая разница!

Он был так захвачен этой страшной трепещущей волной, что почти не ощутил пальцы, проскользнувшие внутрь него, в самые содомские врата – только вскрикнул, когда Локи коснулся какой-то точки в его нутре, и священника пронзило остро и мучительно.

– Боль уйдет, – шептал Локи прямо в губы, входя в его тело и начиная двигаться. – Потерпи, немножко… потерпи, смертный…

Прежнего нет, нет… Новое нарождалось с каждым толчком обжигающей плоти Игрока в его теле, с каждым стоном, который выталкивался этим толчком из его губ – и стон был теперь хвалебною песнью. Они выстанывали свою страсть, взносясь выше грязного низкого потолка узилища, выше ратушного шпиля, выше самих холодных звезд – и обрушились затем с этой высоты, будто скатившись с огромной ледяной горы под Рождество. И остались в горячем лунном снегу – остывая, ловя губами дыхания друг друга; бог и смертный, они были сейчас равными.

– …отпустят завтра… сразу… из города… Лотту… – будто издалека, доносилось до Бернарда, который вжался носом в щеку Локи. – Слышишь, смертный?..

***

В эту ночь весь Лойден спал, и многие в нем видели странные сны. Спал в своем узком высоком доме законник Колло, и снились ему бесконечные крючкотворные подробности законов и уложений, они в его сне обращались в крыс и бежали куда-то прочь, выпрыгивая изо всех окон и дверей.

Спал рудничник Зейцен, ему снились реки сверкающего серебра, текущие из-под холма Кабанья Голова – но текли они все куда-то мимо выложниц, в которых должны были застывать полновесными слитками. А Кабанья Голова хрюкала и хоркала, как настоящий кабан, и даже видел Зейцен, как у холма выросли уши, и задвигалось, будто принюхиваясь, громадное свиное рыло.

Спал Лойден, и видел странные сны. Но самым странным был не сон – самым странным в ту ночь были полчища крыс, поспешно и безмолвно покидавших свои норы, покидавших спящий город.

Только юная Лотта Бокнер, дочь бургомистра, не спала. Она стояла на коленях перед настенным распятием, но молитва не шла ей на ум – Лотте было страшно. Вчера приходил г-н Зейцен; в отличие от других, он ни словом не обмолвился о ее погибшем отце, просто сказал, что волей покойного бургомистра было замужество Лотты, и что он, Зейцен, был тем, кого отец прочил дочери в мужья.

Но главным было не это – главным был поглощающий ее страх за судьбу Агниса, рыжего огненного Агниса, «моего Агниса» – так шептала себе Лотта, ни на миг не веря в это «моего». Ей не было дела до того, что Агнис был причиной гибели ее отца – она в это не верила. Отца ударила молния, твердила себе Лотта, и пугливо радовалась, вспоминая, как в детстве, слыша крики избиваемой г-ном Бокнером матери, она мечтала, что вот сейчас Бог поразит этого человека, называвшегося ее отцом. Лотта была плохой дочерью и знала об этом.

И добрый священник – его судьба также тревожила ее. Отец Бернард был первым, кому она на исповеди поведала свои страшные мысли об отце – совсем недавно. И он не осудил ее, не назвал преступной; рыдая от нахлынувших тяжких воспоминаний, Лотта через решетку исповедальни слышала его прерывистое дыхание и чувствовала, что священник искренне сопереживает ей. И когда ранним утром Катрин вошла в ее спальню со словами, что пришел отец Бернард (старая служанка очень неуверенно произнесла «отец»), Лотта бросилась одеваться с поспешностью, которую непременно осудили бы чопорные сторонницы глубокого траура, если бы могли ее видеть.

========== 7. Костер и озеро ==========

Мне осталось рассказать совсем немного, терпеливый мой слушатель. О том, как под вечер вышли из Лойдена двое путников. Они прошли вдоль книгохранилища, постояли у балюстрады, смотря, как валящееся за их спины солнце обливает верхушку дальнего холма последними лучами – рыжими, как огонь. После того молодая женщина поудобнее перехватила узелок, а молодой мужчина поправил тяжелую кожаную сумку на плече.

Путниками этими были Бернард Ройс, бывший священник собора святой Барбары, и Лотта Бокнер, дочь покойного лойденского бургомистра. Бернард был одет в светское платье, а белокурые волосы покрывал бархатный берет с петушьим пером. В сумке его было несколько книг, чернила и футляр с перьями. Лотта была в своем обычном платьице и имела при себе только немного самых необходимых вещей. В их числе находились стеклянная фигурка птицы с раскрытыми крыльями – заботливо обернута куском мягкого сукна и уложенная в узел, – и серебряный рожок, тот самый, который так славно пел у майского шеста.

Они ушли из города в ночь, в полнолуние, однако уже утром были в соседнем городе, затем их можно было видеть на широком торговом тракте, ведущем в столицу. Конечно, они не могли знать, что произошло в Лойдене во время аутодафе, подготовленного по приказу мессира Алонзо Крумпа с великой поспешностью.

Гонцы, призванные собрать зрителей, были направлены во все окрестные села, столб был вкопан на ратушной площади. Но народ собирался неохотно – хотя в Лойдене уже давно не было зрелищ, подобных аутодафе, но слух о красивых витражах, обновленных заезжим мастером, распространился уже давно. Теперь этого мастера должны были сжечь привселюдно как чародея, и самые бойкие на язык судили и рядили, что станет отец настоятель теперь делать с витражами.

Мастер Колло, рассчитывавший теперь стать новым бургомистром, правда, говорил, что отец настоятель просто освятит заново собор – тем более, что он собирался служить там молебен во славу изгнания чародеев. Многие с ним соглашались.

На ратушную площадь пришло лишь немного граждан Лойдена – гораздо больше простых людей отправилось к собору. Вход был закрыт на висячий замок, и сторож ни за какие блага не соглашался открыть его без отца настоятеля. Но здоровяк булочник просто приподнял сторожа на воздух, а сын башмачника снял ключ с его пояса.

И люди вошли в собор; кто-то просто смотрел на чудесные витражи, но многие со слезами на глазах молились за искусного мастера.

– Потому что витражи, что он сделал – истинное чудо, – говорили они, – и не может же богопротивный чародей сотворить столь прекрасные образы, славящие Бога.

– А отец-то Бернард того, умом повредился, – шептались люди, – весь день, как выпустили его, бегал по городу и каждому встречному и поперечному говорил, что город погибнет и что нужно уходить из него.

– Приложи ухо! Слышишь гул? Это земля сердится на ваш Лойден.

– Неужели ты его уничтожишь?

– Зачем? У меня нет вкуса к подобным аттракционам, тем более что с уничтожениями такого рода люди справляются и без меня. В ваших холмах столько шахт, и прорыты они жадно и бестолково… Большинство заброшено или обвалилось, и в них скопился особый воздух… способный поднять на воздух целый город.

– А люди?!

– Тебя выпустят утром. Ну что ж, попробуй убедить их уйти – многие ли тебе поверят?

Когда вывели мастера Агниса, с руками связанными за спиной, в санбенито и с веревкой на шее, многие закрестились, особенно те, кто был у ратуши, когда сгорел бургомистр Бокнер. А иные, кто у ратуши тогда не был, но видел обновленные витражи собора святой Барбары, шептались, что это все происки скупого настоятеля, который не пожелал заплатить мастеру за работу.

И стражники возвели его на сложенные поленницей дрова и привязали к столбу. Люди дивились, что с лица Агниса не сходила усмешка, будто происходившее казалось ему забавным.

Палач поджег костер с трех сторон, и, несмотря на то, что дрова были сыроваты, пламя с гудением бросилось вверх, скрыв и столб, и привязанного. Ни стона, ни крика, ни слова не донеслось из огненного снопа, гудевшего и рычавшего, пожирая свою древесную пищу. Напрасно вглядывались в огонь глава трибунала святой инквизиции мессир Алонзо, его подручные и настоятель собора – ничего не видно было в его пылающей сердцевине. Повидавший немало костров на своем веку, мессир Алонзо не знал, что и думать. Его не оставляла мысль, что он ошибся и, образно говоря, приговорил рыбу к утоплению.

– Мы еще встретимся,.. Локи?

– Не думаю. Я не люблю возвращаться.

– Тогда я буду… молиться за тебя.

– Молиться? За меня? Что ж, это, пожалуй, забавно – молиться за бога.

– Что мне сказать… ей?

– Пусть отдаст рожок моему сыну. Светает, стражники идут! Это за тобой.

– Локи!!.

– Ничего… просто поцелуй меня еще раз…

Костер почти прогорел, но, кроме головешек, в нем ничего не нашли. Толпа роптала – люди говорили, что чародей улетел, кто-то божился, что видел уплывающий в небеса темный силуэт. Мессир Алонзо поднялся со своего места, собираясь что-то сказать, но в этот миг послышался глухой подземный рык, земля затряслась, закачались деревья, с домов посыпалась черепица. А потом раздался ужасающий грохот, и холмы, на которых стоял Лойден, будто раскололись. И город ушел в расселину – со своими домами, догоревшим костром, ратушей; ушел под землю мессир Алонзо вместе со своим креслом, провалился отец настоятель, и мастер Колло, и г-н Зейцен, и все те, кто пришел посмотреть на казнь.

Подземные воды прихлынули в образовавшуюся расселину, и на месте Лойдена заплескалось озеро. А над ним на единственном уцелевшем холме возвышался собор святой Барбары, и витражи его горели и сияли в раздвинувшем облака солнце.

Говорят, что чуть в стороне от того места, где был когда-то Лойден, уцелевшие жители основали новый город. Но назвали его немного иначе – Люден*. И не было в округе города веселее.

***

Бернард и Лотта рука об руку вышли из маленькой деревенской церквушки, в которой их только что обвенчали. На сердце у обоих было легко, и солнце подгоняло их в спины, и даже надвигающаяся осень не пугала. Теперь путь их лежал в родной город Бернарда.

– Денег у нас осталось немного, – вслух рассуждал Бернард. – Попробую устроиться учителем.

– У тебя получится. На рожке вон играть выучился, – Лотта, расцветшая за два месяца их странствий, засмеялась. Беспричинно и радостно, и Бернард слушал ее смех с наслаждением – Лотта смеялась так похоже… Словно семя бога огня, ростя в ее чреве, делилось с нею частичкой его жара.

– Эгей! Послушайте! – крикнул Бернард проезжавшему крестьянину. – Не подвезете ли до…

И он назвал свой родной город.

– Рад бы, да мне налево, в Гаммельн. На ярмарку, – отвечал крестьянин.

– Гаммельн, – снова засмеялась Лотта. – Слышишь, малыш, – она прижала обе руки к своему еще плоскому животу, – вон там Гаммельн. Но нам туда не надо.

– А вот когда ты вырастешь и выучишься, – весело продолжал Бернард, – возьмешь серебряный рожок и пойдешь, куда захочешь – хоть в Гаммельн, хоть еще куда. Весь мир открыт для сына Локи**.

Комментарий к 7. Костер и озеро

* – Ludens (лат.) играющий

** – кое-что о приключениях сына Локи можно прочесть в фике “Abyssus abyssum” https://ficbook.net/readfic/4056577