сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Согласно мотает лохматой головой, кутаясь в мятое полотенце. Шарю в рюкзачке, вручаю складную щётку-расчёску и пульт от телевизора. Развлекайся, мол. И падаю на свою сторону кровати, закрывая усталые и наверняка красные глаза. Надо поспать, остальное потом, не горит.
Корбан, детка, спорим, всё будет совсем не так, как в кино?
Комментарий к Часть 3
У меня чудесная трудолюбивая бета. Она прям даже альфа и омега))))
========== Часть 4 ==========
Комментарий к Часть 4
У меня был вагон стекловаты, и я намерена его использовать весь. Для хороших людей ничего не жалко, правда.
Просыпаюсь от того, что хочу в туалет и от голода. В комнате слишком светло: Лилу смотрит телек, на его мельтешащем фоне виден лишь чёрный силуэт, сидящий в кресле с ногами, притянутыми к груди. На экране какие-то люди задорно ругаются, активно жестикулируя, звук еле слышен, но всё равно похоже на разборки мартовских котов. Тихо встаю и иду в ванную. Мальчик так залип в телевизор, что даже не заметил.
В Москве шесть вечера, поем и пойду. Впрочем, стоит спросить моего гостя, не ждёт ли его кто дома. Хотя по тому, как он провожает меня глазами от двери в ванную до холодильника и оттуда до кровати, складывается два ощущения — он никуда не спешит и идти ему некуда. Ну или я так ему понравилась, что он теперь навсегда готов со мною остаться. Ага, именно третий вариант. Открываю контейнер и жую, практически не ощущая вкуса, следя за фигурами на экране.
Какой-то местный сериал, Лилу снова на него уставился. Не съев и половины, запиваю еду водой из бутылки. И на этом моменте до меня доходит, что не просто так мой подопечный глазами за мной водил, не от красоты моей неземной, а потому что банально жрать хочет. Привыкла блин, питаться как попало, а тут молодой регенерирующий организм. Но предлагать своё недоеденное вообще не вариант, отставляю контейнер к телевизору и вихрем подрываюсь на выход, натягивая худи на плечи и капюшон на нечёсанную голову, замотав длинные волосы в узел и наскоро сколов китайской шпилькой.
Вечер катится к ночи, но так и не перестает дышать жаром, народу на улице еще много, беру в соседней кафешке пару блюд навынос и большой стакан чего-то зелёного и холодного. Возвращаюсь максимально быстро, голодный ребёнок, стоя над холодным контейнером, доканчивает рис со свининой, оборачивается на звук открывшейся двери, поперхивается и роняет ложку. В таком до боли знакомом жесте согнутым локтем прикрывает лицо. Блять, Лилу, тебя бьют что ли постоянно?!
Протягиваю стакан и пакет с едой, тяну лыбу, типа я добрая тётя, покушай, маленький. Вай, поклон, кажется, извиняется, но еду и стакан взял. Подбираю ложку с пола, кидаю в пустой контейнер, выбрасываю, пока голодный ребёнок мостится в кресле, готовясь поесть. Выключаю телевизор и прибавляю температуру на кондиционере. Всё же нужно обсудить с Лилу завтрашние планы. Пусть мне не дают покоя его огромный синяк на животе, содранные колени и милая мордаш… Тормози, Корбан, вон из моей головы, мы тут спасаем мир, что с того, что это мой внутренний мир! В общем, нужно прийти к какому-то знаменателю, желательно, общему.
Переводчик трудится, телефон греется, плечи Лилу напряжены, итог переговоров гласит, что уйти в никуда он готов вот прям щас, как доест, но по факту в таком виде работать он не сможет, а без работы его никто и не ждёт. Ладно, вру, про никто не ждёт — придумала сама, просто по лицу вижу, что будь у него выбор, он бы никуда не ушёл. А у меня мазь от синяков не закончилась ещё, кстати. Однако, сообщаю аппетитно жующему, что через пять дней я покину и этот отель, и его чудесную родину, возвращаясь в родные снега к медведям и балалайкам. А потому улыбаемся и мажем синяки и раны, плотно кушаем и вдоволь спим, пока старая мама не отчалит от тропического берега. Ну что-то типа того. Кивает, понял. Надо же, и почти всё съел. Спрашиваю, хочет ли спать — кивает, угукает согласно. Ну и ладушки.
Я тогда пойду, а ты ложись, битый, во сне всё быстрее заживёт. Но сперва достаю мазь от синяков и стягиваю к коленям одеяло с уже успевшего лечь сытого и раненого. Аккуратно обновляю мазью все побитые места, особенно тщательно смазываю округлившийся после еды животик, не сдержав озорства, прохожусь кончиками пальцев по здоровому боку. Получаю взрыв хохота и краем вздёрнутого в воздух одеяла по голове. Щекотки, значит, боимся. Ухмыляюсь и иду в ванную прочесать свалявшиеся волосы и заново заколоть. С косой жарко, а от тугого узла болит голова. Короткая же стрижка на мне не прижилась.
Выйдя, вручаю Лилу крем для губы и карманное зеркальце, пускай сам мажется. Осматриваюсь: вода есть, немного еды есть, туалет в доступе. Кажется, что у меня завёлся питомец. Выходя, запираю дверь и привычно иду к пляжу, однако сворачиваю к мини-маркету, вспомнив чей-то уже ощутимо колючий подбородок.
Бритва, пена, расчёска, зубная щётка, задумываюсь над упаковкой с трусами, тоже беру, рассчитываюсь и, размахивая пакетом с покупками, иду на пляж дышать морем и глазеть на волны. Всё ещё много гуляющих, в том числе и по берегу, но я знаю своё пустое место и иду прямо туда. Нужно только не споткнуться на самой середине старого волнолома, а потом, если присесть, то с берега тебя будет уже не видно.
Пакет тихонько машет своими ручками ветру, я смотрю на огни судов, которые примерно посередине черноты превращаются в звёзды. Всё так гладко катилось к развязке, всё шло по моему плану, когда… Я летела сюда совсем не за романтическими сюжетами и не за благородными поступками, я везла на край света свои несбывшиеся мечты, чтобы закопать их в песок. А вместо этого получила на руки тайского котика-проститута и реальностью по морде — ничего-то ты не оставила, ни о чём мечтать не перестала. Это там, дома последние пару лет мне казалось, что всего прожитого достаточно, чтобы смириться с тем, что когда-то сказал мне бывший, пойманный на измене. «Да ты бы тоже изменяла мне, если б тебе было с кем». Не было. Впрочем, и мыслей об этом не было. Никому, кроме него, я так и не приглянулась. Спустя несколько лет даже вполне себе ужилась со своим одиночеством, условным, конечно же: друзья, знакомые, приятели. Но баланс поймать не получалось, время от времени резало ножом — или всё, или ничего. И само собой, что проще было это самое «ничего». Прервать все контакты, замолчать, немного отстраниться, дать утихнуть всему внутри, сорвать волдырь из ожиданий, дать вытечь гною пустых надежд. А потом вновь вернуть шута и няшку в коллектив. До следующего рецидива. Попутно рассказывая, как кайфово жить, никому ничего не давая. И хотеть отдать сразу всё, скопленное годами в сердце.
Когда исполнилось пятьдесят, я начала отчаянно катиться под откос. Не было ни сна, ни сил, чтобы продолжать себе врать. Моё время вышло — вот что было в пустой звенящей голове. Ну это же так себе идея — начинать что-то столь значимое во второй половине жизни? Или да? В ноябре и декабре меня заваливало работой, половину января я держалась из последних сил, а потом извинилась перед коллегами и взяла сразу месяц отпуска. И улетела сюда. Одна. Чтобы ходить и отпускать себя ежедневно, еженощно, чтобы смотреть не на серый от грязи снег, а на синее небо и зеленые листья. Чтобы молчать и не чувствовать вины за нежелание говорить, за постоянные срывы и психи, за то, что можно всё исправить, обратиться к специалисту, но не хочется, хочется, чтобы болело, а потом перестало. Само.
Если бы не Лилу. Вообще не понимаю, зачем я его притащила. Я в жизни с улицы в дом только гусеницу однажды припёрла в детстве. Коричневую и мохнатую как грузин. Из неё потом вывелась красивая бабочка. Я не испытывала умильности и потребности спасать ни к собачкам, ни к котикам, ни к людям. До вчера. До этого дурацкого и красивого мальчишки, всё-как-я-люблю, матьего! Длинный, тощий, несчастный. Наверное, готовый на всё за нужную сумму денег. Он, может, и да, а я точно нет. Я уже всё. Я больше ни за что, хорош. Ну и что, что все его синяки и косточки, сбитые коленки намекают мне, что я нужна. Враньё, я виртуозно научилась врать себе, но раньше врала честно — ничего у тебя нет и не надо. А сегодня это звучит обречённо: ничего у тебя нет, но так нужно.
Ловлю себя на том, что потихоньку в сердцах расковыриваю щербатый от соли волнолом, аж пальцам больно. Завелась на пустом месте вместо того, чтобы успокоиться. Окстись, Корбан, детка, у нас с ним разница в возрасте почти тридцать лет, мы даже поговорить нормально не можем, только простые рубленые фразы в онлайн-переводчике. И вообще, я же собиралась зарыть в песок и забыть, оставить всё тут. В каком-нибудь покетбуке про любовь я была бы томной прекрасной миллиардершей с точёной фигурой и большой яхтой, которая бы подарила мальчику любовь, диплом Гарварда и карьеру модели. А я могу только плошку риса, пластырь и мазь от синяков. Что тоже круто, ведь про Гарвард и яхту Лилу просто не знает. Эти бесконечные внутренние монологи, мытарства Матильды{?}[Это выражение нашла у одного из пользователей Дайри.ру, уволокла себе.] вязнут в зубах хуже ириски. Нет, сидеть не могу, нужно пройтись.
В Москве полночь. Я напрочь вымотана, браслет говорит, что натоптано двадцать тысяч шагов. Ноги гудят. Пора и домой. В голове наконец-то пусто от усталости. По возвращении как обычно: душ, кровать. Лишь уложив голову на подушку, вспоминаю, что о чём-то забыла. И этот «что-то» сопит справа от меня. Лады, встаю, перебираюсь в кресло, стараясь вытянуть ноги и расслабиться. Мысли и эмоции возвращаются, перемешанные со злостью и раздражением от необходимости учитывать присутствие в номере постороннего человека. Ничего, на этот случай у меня есть одна отличная закладочка на Фикбуке, почитаю до утра.
В номере жарковато, хочется пить, иду к холодильнику за водой и смотрю на пульт кондиционера. Ах ты поросёнок, добавил тепла, а всё равно по уши замотан в одеяло! Убавляю до комфортных мне 23 градусов, возвращаюсь в кресло с бутылочкой воды. За шторами начинается утро. Глаза болят, буквы на экране телефона расплываются, всё, хорош, начиталась. Собираюсь сегодня постирать вещи, нужно и одежду Лилу туда отправить. За небольшие деньги я делаю это в подвале отеля. Спать хочется очень сильно, но я продолжаю слоняться по номеру, собирая вещи в стирку. Браслет намекает на что-то пульсом выше сотни. Перестань нервничать, Корбан, мы не в том фильме, не в том месте и не в то время. В номере становится прохладнее, за окном кто-то из персонала двигает кресла и обрызгивает терраску водой для свежести. В Паттайе утро. На моей кровати спит красивый, но избитый мальчик-проститут. Мне пятьдесят. Что я тут делаю, мама? Надо сходить за едой.
До моего отлёта четыре дня.
========== Часть 5 ==========
Закрываю за собой дверь практически без звука, но мальчик уже сидит на кровати, смотря на меня. Лица не вижу, в номере довольно темно, просто киваю молча и выхожу за едой. Бери больше, неси быстрее, детей положено кормить часто и сытно. Помню из многочисленных дорам и лакорнов, что у азиатов вообще пунктик на еде. Беру какую-то курицу, рис, тыкаю пальцем еще в пару блюд, одно из овощей на пару — мне. И вот это холодное в стакане, спасибо.
Возвращаюсь и застаю аккуратно застеленную одеялом кровать и Лилу, забравшегося с ногами в кресло. Как он это делает со своим отбитым животом, ума не приложу и спросить как — не знаю. Отдаю ему стакан, забираю из пакета контейнер с овощами, палочки, остальное тоже вручаю мальчику. И выметаюсь наружу, пока там ещё хоть немного тень. Забыла воду, возвращаюсь в номер, мальчик смотрит на меня, даже не пошевелившись, кажется, он решил, что я злюсь — глазки и бровки виноватые-виноватые. Беру бутылку воды и попутно улыбаюсь, проходя мимо и подталкивая его руку с пакетом, мол, ешь уже. Наверное, я и правда злая — очень хочу спать.
Снова не доедаю — сил нет. Болит голова, поэтому, решительно наплевав на всё, возвращаюсь в прохладу номера, прижав к голове холодную бутылку. Вешаю на дверь снаружи дорхенгер с надписью «Do not disturb», запираю и подкошенно рушусь на кровать, вынимая шпильку из узла на голове уже лёжа лицом в подушку. Из кармана штанов достаю телефон, наговариваю краткий текст, машу горящим экраном в сторону Лилу, закрываю глаза и кладу телефон наощупь на прикроватную тумбочку. На этом мои полномочия всё.
Сплю. Безо всяких этих фрейдистских штучек, в голове темно, тепло и пусто. Слышу чужие голоса, понимаю, что мой гость снова смотрит телевизор, решаюсь развернуться с левого бока на спину, медленно и лениво укладываюсь и начинаю расправляться, не открывая глаз. Голова, плечи, руки, пальцы, неторопливо и с наслаждением. Спина, поясница, бедра… БЛЯ!
В глазах мгновенно белеет и пульсирует от невероятной боли — левую ногу сводит беспощадной судорогой. И ведь знаю, что потягиваться мне можно, только стоя на обеих ногах и молясь всем богам, чтобы не скрутило. Но за эти два тяжелых дня мне так и не удалось нормально полежать на ровной поверхности, я изрядно нагрузила ноги и получила то, что получила. Орать нельзя, напугаю ребёнка, пытаюсь дотянуться чтобы размассировать икру, но что-то вступает в спину и клинит ещё и её. За зажмуренными веками по белому фону кружат разноцветные пятна, кажется, я всё-таки хриплю сквозь прикушенную губу. Ну подожди, подожди немного, сейчас тебя отпустит и всё наладится… В голову наполненную болью приходит эпитет. У меня оргазм боли. Это как оргазм, только больно. БОЛЬНО! Мать его ети, как же мне больно!
Бьюсь головой об подушку, пытаясь по-прежнему дотянуться до сведенной ниже колена ноги. Ничего практически не соображаю, только очень хочу, чтобы всё прошло. И оно проходит, оставляя меня лежать, хрипло дыша, ощущая на больной ноге чьи-то сильные пальцы. И голос на грани слуха, потому что в голове заполошно лупится сердце-сто-пятьдесят-ударов-в-минуту. Осторожно приоткрываю глаза — в ногах сидит перепуганный Лилу с моей многострадальной конечностью наперевес, мнёт её длинными чуткими пальцами, в правильном месте мнёт, кстати, я сама там всегда мну. Судорога уходит, оставляя сильную боль в мышце. Хромать мне сегодня как пить дать. Спину так и не расклинило, шок от боли тоже пока не прошёл, время от времени силуэт мальчика расплывается перед глазами, да и слышу я его не очень, он определенно что-то мне говорит.
— Кхун Мун! Кхун Мун!
Поднимаю правую руку, левая неловко прижата из-за скрюченного бока. Я жива. Я почти в порядке, испугался, малыш? Я-то думала, что тебя спасаю, а ты спас меня. Лилу улыбается мне, смахивает со щеки влажную дорожку, надо же, как я его напугала. Пульс в голове утихает, распускается тугой колющий узел слева под рёбрами. Тёплые пальцы мнут мою ногу. И боль постепенно проходит. Остаётся только привкус её и крови во рту. Уже даже могу улыбнуться. Говорить, кажется, пока не могу. Полежу вот так в испарине и слезах, пока вернутся силы.
Мою ногу аккуратно укладывают на матрас, Лилу убегает в ванную. Возвращается с влажным полотенцем и аккуратно вытирает мне лицо. Мне как-то пока не до смущения, потом порефлексирую на то, как очаровательный молодой красавчик стирал с меня сопли и слюни. Сейчас мне просто хорошо и бессильно. Ко рту прикасается трубочка. Водичка! Холодная! Лилу, ты просто прелесть, я бы тебя обняла, но у меня совершенно нет сил. Даже на то, чтобы выпить побольше, но пока и этого хватит. Отпускаю трубочку. Бутылка и лицо мальчика исчезают из поля моего зрения.
— Кхун Мун, тебе нужен врач? — спрашивает меня мой собственный телефон.
Отрицательно мотаю головой. Боль покинула меня полностью, а большего мне и не надо. Хрипло сообщаю в пространство, что я вот сейчас тихонечко без затей полежу, а помирать уже передумала. Он же меня не поймёт. А и ладно. Как хорошо, когда ничего не болит, господи!
Ощущения становятся странными ещё во сне. Непривычными скорее, чем неудобными. Но просыпаться не тороплюсь, просто перебираю в голове обрывки мыслей. У меня была судорога, потом я снова уснула. Сейчас, кажется, ничего не болит. Я лежу снова на левом боку, довольно удобно. Открываю глаза и приподнимаю голову — не вижу никого в кресле. Он испугался и убежал? Босиком? В моих старых шмотках?
Откидываюсь снова на подушку, чтобы обдумать происходящее и врезаюсь затылком в Лилу, лежащего позади меня.
Ну приехали, блин. Меня срубило от шока, а его — от страха?
Ладно, фигня, пора вставать, ведь на браслете и в Москве перевалило за полдень. Точнее, уже шесть вечера по местному. Очень хочется в душ, спускаю с кровати ноги на пол, прислушиваясь к ощущениям. Вроде норм. Аккуратно снимаю с себя руку Лилу, которой он меня всё это время придерживал. Оборачиваюсь проверить — спит, даже не шелохнулся. И чудесно, мне вот вообще сейчас не до контакта с ним, после всего произошедшего я вообще не понимаю, что мне чувствовать и думать. Встаю на ноги крайне осторожно, боясь почувствовать ту же боль, но мальчик, видимо, очень хорошо размял спазмированную мышцу, она лишь слабо ноет.
