Текст книги "Шрамы на стали (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Так как же тебя звать, Кобелиным князем? – невинно спросила Мэва, отгоняя тяжелые мысли. – Или как там еще было… Принц плутов, Барон бандитов и Маркиз мерзавцев? Гаскон, я впечатлена твоей фантазией, – выговаривала она, глядя, как несколько перекашивается его самоуверенный оскал. – Ты сам все это придумывал? Очень… мило.

Слово Мэве совершенно не соответствовало, выбивалось немного, почти смущая, но она внутренне торжествовала, глядя на замешательство Гаскона – тщательно скрываемое, конечно же, но прекрасно видное той, кто провел с ним в пути столько времени, кто выучил все его повадки и ухищрения. Наверное, ей тоже было бы немного стыдно за такие мальчишеские титулы, примеряемые с невыразимой серьезностью.

– Где ты это взяла? – удивился Гаскон.

– Еще давно, когда мы были врагами, – нерадостно сказала Мэва, с глухой тоской вспоминая о тех далеких днях, когда все, как казалось, было гораздо проще. – Мои люди перехватили какие-то твои приказы, кажется. Я почти не могу понять, что это было, край обтрепался… зато подписи видны прекрасно.

– И ты хранила записку все это время? – недоверчиво переспросил Гаскон.

– Внезапно нашла теперь, она была в подкладке моего дорожного камзола. Должно быть, сунула случайно и забыла, а бумага там и пролежала.

– Сожги, – отмахнулся Гаскон. – Разве этот огрызок бумаги что-то значит?

Мэва промолчала, чуть царапая ладони ногтями. Наверное, им обоим хотелось верить, что это что-то значит. Встретились взглядами; Мэва сдалась первой.

– Предлагаю соглашение, – улыбнулась она легко. – Я сжигаю бумагу и не показываю каждой душе в лагере – а они наверняка оценят все твои собственноручно придуманные подписи, долго еще будут болтать о твоей светлой персоне… А мы забываем об этом, и ты зовешь меня так, как следует. Хотя бы недолго, три дня.

– Как все серьезно… А ты хороша в переговорах, – признал Гаскон, вертя между пальцев острый наконечник. – Напала на раненого, а, Мэва?

– Это война, – совершенно строго подтвердила Мэва, радуясь, что голос не подводит ее: страшно хотелось расхохотаться. – И никакой Мэвы. Так что, принимаешь условия?

– Ладно, посмотрим, попробуем, – он покачал головой. – Всего три дня я готов потерпеть. А как прикажете величать? Моя королева?

Она отчего-то смутилась этого бархатно мурлычащего голоса, почти кошачьего. И бездумно кивнула, уже чувствуя волчью яму, неотвратимо проваливающуюся под ногами. В глазах Гаскона плясали не чертики – откормленные демоны; и что-то Мэве подсказывало, долго она не выдержит, но попытаться стоило.

***

Полуденное солнце слепило взгляд, жарило в спину неожиданно рьяно. Воздух был студенистый, смоляной – густой до невозможности. Впереди где-то маячила битва, там, где скрылся нильфгаардский караван с награбленным в ее землях, но Мэва оглядывалась на свое разморенное войско и думала, что бой – не лучший исход. Впрочем, мертвая тишина была внезапно разрушена: из леса, на опушке которого они встали, вылетел отряд.

– Моя королева! – патетично и отчаянно возопил Гаскон, изображая на своем лице такое истинное рвение, что Мэве стало немного не по себе. Хрустнули ветки, в небо взвились птицы. Заржали лошади; кавалеристы недалеко от них ушли, разразились тяжелым и гулким совиным уханьем.

– Заставь дурака богам молиться… – вздохнула Мэва обреченно, не в силах сдержать широкую улыбку. Шел третий день; Гаскон совершенно изводил ее своими выходками.

Он подъехал ближе, оживленно заговорил, рассказывая обо всем, что его люди успели вынюхать. Восторженно-щенячий блеск глаз удивительным образом сочетался с по-военному четким докладом – все же, чему-то сосуществование с Рейнардом успело его научить.

– Прикажете принести головы Черных к вашим ногам, моя королева? – наигранно-серьезно уточнил Гаскон, внимательно глядя на Мэву. Она не могла быть точно уверенной, что у нее не дергается глаз, – а то и оба.

– Ладно, хватит, – сдалась она. – Жутко слушать.

– А мне, может, нравится, – ухмыльнулся Гаскон. – Никогда не думал, что ты способна покраснеть. Поразительное зрелище.

– Это жара, – сквозь зубы заявила Мэва. – Печет, как в горне кузнечном. Но если так уж хочешь, веди своих людей в авангарде, они, кажется, больше всех рвутся в бой.

– Конечно, караван-то тяжело груженный, вон как в землю вдавило! – Гаскон указал на следы колес на дороге чуть поодаль. Он был совершенно бодр и здоров, удивительно быстро оклемавшийся. – Нас ждет чудный бой… Позвольте ручку поцеловать на удачу, моя королева?

– Заканчивай, сказала ведь, к чертям это соглашение, – отшатываясь на всякий случай подальше, возразила Мэва; конь от этого броска едва слышно заржал и чуть не оступился.

По глупой неосторожности предложенная ей самой роль Гаскону слишком уж нравилась, учтиво-издевательская, и он никак не мог от нее отлипнуть. Если б был он при дворе, мельком подумала Мэва, совсем отвлеченно, очень издалека, все придворные дамы висели бы на нем гроздьями, восторженно смеясь на каждое ехидство. Нет, какое же счастье, что Гаскону этикет и все эти правила приличия совершенно дики…

С поразительно пустой головой Мэва все же протянула правую руку, которую аккуратно подхватили; она всего лишь желала подыграть да поставить точку в этом детском споре. Ей показалось, стало еще жарче; по крайней мере, тыльную сторону руки опалило чужим дыханием. Касания она почти не ощутила, как будто запястье отнялось. Рассеянно смотрела вперед и только вперед, точно на дергающиеся конские уши. Возможно, это она больна головой, если позволяет все это…

Гаскон развернул коня к войскам, к своим отрядам, и лихо вдарил по бокам, пуская во весь опор. Лицо его было до неприличия довольным.

========== 4. ==========

– Я не Рейнард.

Мэва на мгновение застыла. Ее невыносимо мучила горечь утраты, глубокий шрам, оставшийся на стальном ее сердце – сердце старом, ржавом, рассыпающемся, кого ты пытаешься обмануть, королева?.. Она не могла забыть ни пустых знакомых глаз, глядящих сквозь нее, ни собственного вопля – он хлынул из горла неудержимо, точно кровь, точно ей перерезали глотку кривым ножом.

Мэва смотрела на Гаскона внимательно, чуть прикусив губу, сосредотачиваясь на боли – она привыкла так жить, раны всегда возвращали ее в реальный мир, изнывающий от войны. В голосе Гаскона тоже звучала жуткая полынная горечь – как будто бы совсем иная.

– Я не это хотела сказать, – выдохнула Мэва задушенным шепотом. Это выглядело как попытка оправдаться, а она ненавидела чувствовать себя виноватой. Она не умела говорить так, чтобы не ранить никого, хотя и училась упрямо.

– Ничего, я понимаю, – отмахнулся Гаскон. – Ты часто так заговариваешься, особенно когда волнуешься. Рейнард был твоей правой рукой, я не могу занять его место…

– Глупости, – оборвала его Мэва, чувствуя, что что-то царапает ей горло: стало трудно говорить. – Вы оба мои полководцы и советники… Были. Вы оба важны для меня. Я просто никак не могу поверить, что Рейнард погиб.

Она отвернулась. Не было ни единого шанса закончить этот разговор и не сорваться на больной, беспомощный хрип – Мэва не умела плакать, слез у нее давно не осталось, еще до начала этой невыносимой войны. Но глаза горели все равно, как будто их разъедала соль.

– Альдерсберг не ждет, – напомнила она, стиснув зубы. И быстрым шагом бросилась прочь, даже сквозь надежный доспех лопатками чувствуя тоскливый взгляд Гаскона.

***

Когда Альдерсберг пал, у нее не оставалось никаких сил: Мэва и представить не могла, что сталось бы, если б ей правда пришлось штурмовать крепостные стены. Война истощила ее и вывернула наизнанку, лишила дорогих ей людей, и хотя армия ее крепла и росла с каждым днем, она вовсе не чувствовала всеобъемлющего ощущения великой победы, о которой все говорили. Слыша, как ликуют солдаты за стенами взятого города, она никак не могла успокоиться, постоянно прислушивалась, ожидая, что запоет грозно рог, возвещающий приближение с горизонта нильфгаардской тяжелой конницы, блистающей золотыми знаменами на флагах. Но ничего не происходило, торжества только набирали силу…

Мэва была в кабинете, некогда принадлежавшем аеп Даги. Она уже приказала вышвырнуть прочь все вещи проклятого нильфгаардца, перетащила в другие комнаты его бумаги, слишком ценные, чтобы предавать их очистительному огню, хотя так невыносимо хотелось заставить пылать все, что напоминало о владычестве Черных. Долой чужие знамена, черные полотнища – в костер, а солдат их в колодки, а после – прочь за границы. Ее земля и так настрадалась, пока они по ней ходили…

– Демавенд вовсю празднует, – раздался мягкий голос Гаскона от двери – та открылась с тихим скрипом старых петель. – Ты бы видела, как он пьет, любой наш краснолюд удавился бы от зависти. Так и думал, что найду тебя здесь…

– У Демавенда от этой войны осталось больше радости, чем у меня, – мрачно проговорила Мэва. Она стояла рядом со столом, взирая в узкое, но ясное, чистое окно. – Хотя его страна сгорела, сам он объявил себя победителем. Да еще сын родился – старый дурак наконец счастлив, получив наследника.

Гаскон неслышными шагами прошелся вокруг. Заглянул в разложенные на столе приказы, тронул алую сургучную печать. С любопытством покрутился рядом, пытаясь понять, что Мэва так внимательно разглядывает в празднестве во внутреннем дворе и даже за стенами – ликовали все.

– Как там солдаты, почему ты не с ними? – встрепенулась Мэва.

– Я не Рейнард, – терпеливо напомнил Гаскон любимую свою присказку; в голосе его опять хрустнул лед. – Я разбойник, Мэва, и многие из ваших доблестных героев все еще не хотят пить со мной за одним столом. Особенно если речь о командирах короля Демавенда.

– Я не считаю тебя разбойником, – резко заявила Мэва, разворачиваясь, хлестко взмахивая косой. – Ты прошел больше, чем они, это ты герой, Гаскон Броссард, – не кривись, ты достоин этой фамилии, доказал, что ты не сын предателя и не Кобелиный Князь. Они все не видели, как ты первым кидался со мной в бой, как спускался в Махакамских горах на верную смерть, желая помочь раненым солдатам. Они ничего не знают.

Настоящая, печальная улыбка мелькнула на его губах, ни капли не напоминающая привычный резкий и насмешливый оскал. В тусклом свете нескольких свечей и отблесках огней, зажженных гуляющей солдатней внизу, он казался немного незнакомым, иным. Мэва немного неловко отвела взгляд.

– Ты что-то хотел?

– Не мог места себе найти, пошел, куда глаза глядят, – невинно ухмыльнулся Гаскон. – Прогонишь – уйду. Мне показалось, тебе тоже одиноко сидеть здесь, как принцесса в башне.

– Оставайся, если хочешь. Будешь играть роль ужасного дракона.

Она кивнула на высокий стул с резной спинкой, больше напоминающий трон; он тоже остался от аеп Даги, и Мэва желала бы изрубить его в мелкие щепки в приступе бессильной ярости, но не стала, понимая, что это ничего не решит. Следы войны нужно было вычищать иначе: издавать новые законы, делить не сгоревшую землю, чтобы не пришел голод в грядущие годы, раздавать награды и жаловать титулы, вычищать предателей, павших к ногам Черных и лобзавших им сапоги… Едва ли это будет просто, но уж явно не хуже бесконечных битв.

В стекле Мэва видела свое бледное лицо, перечеркнутое глубоким шрамом. Так и не снятая корона тускло сияла, а глаза были темны, точно впавшие глазницы покойника. Она потеряла слишком многое, чтобы радостно встречать победу; жаль, что нет магии, которая вернула бы ее на месяцы назад, – может, она исправила бы что-то, хотя бы попыталась. Мэва прижала ладонь к стеклу; руку обжигало холодом.

– Скажи, ты никогда не жалела, что отправила в бой Рейнарда? – тихо спросил Гаскон. – Может, будь он жив, ты не чувствовала бы столь сильной утраты. Мне тяжело видеть тебя такой, Мэва. Ты снова не спишь, ты не можешь радоваться победе, которую мы заслужили… Иногда мне кажется, лучше бы я…

Умер. Она договорила за него мысленно: научилась чувствовать, что Гаскон хотел бы сказать, да и это не было так сложно. Не успел он закончить, Мэва рванулась к нему навстречу, ухватила на воротник, встряхивая неожиданно, со злой силой. Она хотела бы ударить, но руки дрожали.

– Не смей так думать, – прорычала она. – Мне тяжело было бы терять вас обоих. Мы не властны над своей судьбой, Гаскон, а мне остается только пожинать плоды своих решений. Ни одно из них не было неверным. Нет меньшего или большего зла. Могла умереть и я, мог любой из нас.

– Наконец-то узнаю тебя, – вздохнул Гаскон, улыбаясь. – Такой ты нравишься мне гораздо больше, чем утопающей в своей горечи.

Она замолкла. Отняла руки, отстранилась. Гаскон казался слишком искренним, чтобы притворяться, пытаясь ее разозлить, заставить вспыхнуть яростью снова, точно как на поле боя.

– Можешь считать меня глупцом, но я сам рад бы умереть вместо Рейнарда, если б это сделало тебя счастливее, Мэва, – покачал головой он. – Это достойная смерть, та, о которой разбойнику, вроде меня, только мечтать.

– Я все-таки ударю тебя, – беспомощно проговорила Мэва. Она была рада, что в темноте, даже стоя так близко, Гаскон вряд ли может рассмотреть ее искаженное лицо.

– Я благодарен за то, что ты не вздернула меня тогда, очень давно, и что позволила пройти весь этот путь. Я волен был уйти, Мэва, но сам хотел остаться и сражаться за тебя. И мне не нужны ни земли, ни золото, ни слава, ничего, я делал это, чтобы увидеть, как ты будешь стоять перед радостной толпой твоего народа.

Она застыла, когда Гаскон порывисто схватил ее за руку – пальцы его, худые, с мозолями от тетивы, чуть дрожали и обжигали лихорадочно, но голос его был серьезен и тверд как никогда. Он не лгал ни в едином слове, здесь, в мягкой полутьме, где не перед кем было отыгрывать свои ужимки. Гаскон был таким, каким знала его и понимала только Мэва, искренним и оттого немного потерянным.

– Как благородно, – едва слышно вздохнула Мэва.

– Не совсем, не ожидала же ты от самого Кобелиного Князя такой щедрости? – хмыкнул он, точно решился на опасную авантюру. – Одно условие все-таки могу назвать. Позволите украсть еще один поцелуй, моя королева? – немного криво улыбнулся Гаскон.

Ей на краткое мгновение подумалось, что если он вздумает издеваться над ней и потянется снова целовать руку, придется приказать немедленно повесить его на ближайшем столбе.

– Всего один? – только уточнила Мэва, потому что никаких иных здравых мыслей у нее в голове не осталось.

Он ничего не ответил, шагнул ближе. Целовал аккуратно, будто боялся, что это наваждение спадет, сном ускользнет прочь. Мэва прикрыла глаза; в кабинете и так было слишком темно. Она запомнила пряный привкус вина и то, как скользнула рука по виску, по волосам, бережно поправляя ей тяжелый королевский венец. Мэве не хватало воздуха, легкие будто залили расплавленным металлом.

Она хотела сказать что-то, но не находила слов. И совершенно забыла, как даме стоит реагировать на поцелуи наглых разбойников; только забытой части ее хотелось, чтобы этот миг не заканчивался никогда, – мгновение, в которое она наконец почувствовала спокойствие спустя столько месяцев.

Гаскон так и не отпустил ее руку.

– Пообещай кое-что, Мэва, – попросил он. – Забудь на мгновение войну. Ты победила, это твой триумф, так отметь его, как полагается. Все эти напыщенные короли и графы не смогли, а ты своими руками выцарапывала нам победу. Завтра будут праздновать, завтра все солдаты, которые верят в тебя, будут наблюдать. Улыбайся им, гордись тем, что совершила, Мэва. Это единственное, что я могу просить.

– Верни корону, Гаскон, – потребовала она, как только смогла говорить. – Сейчас же.

Он расхохотался, подбрасывая золотой венец и ловя, ловко крутанув на запястье. И впервые за все дни после смерти Рейнарда Мэва смогла улыбнуться ему в ответ.

========== 5. ==========

Комментарий к 5.

все-таки пять – хорошее число, так что вот заключительная (надеюсь) зарисовка.

au, в котором додаем свои концовки; все до неприличия счастливы, хэппиэнд.

– Я надеялся увидеть тебя в придворном платье с декольте хотя бы в этот день, – горячим шепотом опалило ухо, и Мэва нестерпимо захотела обернуться, но только увереннее стиснула пальцы на ножке кубка с крепким, сладким вином. Укор она готова была принять справедливо, ведь и правда предпочла не обнажающие плечи украшенные корсеты, а позолоченный легкий доспех – так, бесполезная в бою декорация, слишком изящная. Мэва не отступила от себя ни на шаг; королевская мантия укрыла плечи, венец железно стиснул виски.

– А я тебя – в приличном камзоле, Гаскон, – проговорила она негромко, сдерживая улыбку. – Похоже, мы оба немного разочарованы.

Он устроился по левую руку от нее, и Мэве на мгновение показалось, что неисправимый Гаскон сейчас закинет ноги на стол, точно как привык делать, но, к счастью, это была лишь ее фантазия. Праздник набирал обороты; звучала музыка, кто-то танцевал. Кругом – сплошь высший свет, слетевшийся коршунами на торжественный королевский прием, да ее соратники, решившие присоединиться к трапезе, хотя многим из них, да и ей пока что, привычнее была походная столовая, чем обширная зала замка с высоким потолком и ослепительным блеском висячих люстр. Справа от Мэвы сидел напряженный Виллем, не отваживающийся притронуться к вину: он чрезвычайно быстро пьянел. Король Демавенд, так и не покинувший пока Ривию, устроившийся напротив за другим концом мощного длинного стола, окруженный приближенными аристократами, ничем не смущался, был пьян давно и безнадежно.

– Ты все-таки улыбалась им, – мимоходом произнес Гаскон, ловко впиваясь в жареную птицу посередь стола ножом и утаскивая себе на блюдо аппетитные куски. – И сияла ярче клятых нильфгаардских солнц. Что ж, доспехи в чем-то выигрывают.

– Ты был очень убедителен в просьбах, – аккуратно ответила Мэва.

Прикусила губу, словно хотела уловить горько-пряный привкус того прикосновения. Она до сих пор не была уверена, не наваждение ли это; они о той ночи не говорили, а Гаскон исчез в тенях коридора, как только вернул ей корону. Мэва не хотела признаваться, что ей стало легче, что на сердце, рваном, истерзанном, искалеченном, было почти тепло. Она уже забыла, что оно может чувствовать что-то, кроме выжигающей ярости и отчаяния, она забыла, когда заживо приколотила к своей душе стальной щит, поглубже вогнав штыри. А тут кто-то решил ее отогреть пылающими пальцами, искренне, надеясь на удачу и только на нее: Гаскону всегда везло. А Мэва не привыкла сдаваться, и упрямство не позволяло ей покориться.

Она оглядывалась по сторонам в немного скорбном молчании: война окончена, нужно как-то жить дальше. Нужно начинать все заново и учиться миру. Пока не придет новая битва, а за ней следующая и следующая; Мэва устала, Мэва истово желала, чтобы теплый пьяный вечер никогда не заканчивался, но она чувствовала, что это не итог, не конец. Черная громада Нильфгаарда разбилась о них, как волна о гордый острый мыс, – но надолго ли?..

– Ты снова где-то не там мыслями, – укоризненно заметил Гаскон, точно лично его задевало, что Мэва недостаточно весела.

– Думаю о будущем, о чем же еще, – покачала головой она. И проговорила, поддавшись внезапному порыву: – Скажи, ты ведь ни за что не стал бы оставаться в этом несчастном поместье?..

– Конечно, не стал бы, – разулыбался Гаскон. – Разве я предназначен для мирного существования? Способен провести жизнь в визитах к соседям да заботах о хозяйстве? Мне приятно твое желание отплатить, но нет, не налезет на меня шкура приличного дворянина. Я… мог бы остаться при тебе, знаешь? Не нужен тебе сторожевой пес у трона?

В голосе звякнула надежда; Гаскон говорил, с трудом из слогов собирая слова. Там, за самодовольной, но мягкой ухмылкой он боялся, что ему откажут, щурил темные хмельные глаза, глядел внимательно.

– Что же, хочешь быть генералом? – неловко уточнила Мэва; подступал смех, стоило вообразить Гаскона при генеральских доспехах, с серьезным выражением лица, которое – тоскливо прострелило сердце – было так свойственно Рейнарду.

– Наемником, – предложил Гаскон. – Я знаю своих людей, они уже давно стали частью твоего войска, и многие тоже не захотят уходить. Кормят нормально, платят прилично, с муштрой почти уши не проедают… Так и пускай. Границы всегда неспокойны, тебе нужны будут… как это у вас говорится… мобильные отряды. У меня много конных, а в деле ты их видела – охотничьи собаки, а не люди. Объявится снова шайка где-нибудь в Лирии, так что же, пойдешь сама их бить? Еще и свяжешься с каким-нибудь другим разбойником, знаю я… Нет, лучше уж сам.

Несмотря на все паясничанья, было понятно, что Гаскон хорошо обдумал свое предложение. И смотрел необычно серьезно, дожидаясь ее решения, точно Мэва приговор выносила, снова его на плаху отправляя. Не отступит: упрям, ей под стать. Если дать ему поместье и проклятую мирную жизнь, сбежит вовсе, затеряется в лесах да на больших дорогах, и – снова тревожно стало – больше никогда Мэва его не увидит; а то и оскорбится до глубины своей разбойной души и свергнет ее ненароком – у Гаскона бы хитрости и удали хватило…

– Когда-то мы с Рейнардом обсуждали наемное войско, – призналась Мэва, действительно вспоминая давний разговор, начавшийся еще до того, как завозилась на юге черная рать. – Нельзя зависеть только от своих вассалов, иначе они обнаглеют, как Колдуэлл, захотят пошатнуть трон, ножки раскачают. Но перекупить таких солдат – много ли сил…

– Сколько можно об одном и том же? – простонал Гаскон, привлекая ненужное внимание к их тихому разговору. – Да, я запросто продавался когда-то, но был ли хоть раз, когда ты усомнилась в моей преданности? То есть… после тех чертовых болот? Мэва, я сдох бы за тебя. Я и мои люди!

– А кроме того… Такой удар по казне, – вслух продолжила размышлять Мэва, бестактно перебивая его. Слишком велик был соблазн согласиться без достойной битвы; вино горячило кровь и вынуждало спорить до исступления. Ей это нравилось, что таить; ей нравилось состязаться с Гасконом на словах.

– Ты ведь знаешь, я многого не прошу, – мимолетно усмехнулся он. – Сдалось мне твое золото.

Мэва правда надеялась, что не зарделась, как девчонка. Что щекам не оттого стало горячо, что все дело в пышущем жаром камине. Заметила, как пара придворных дам шушукается украдкой, ладошками рты прикрывая; как же все просто было на войне, – тоскливо подумалось ей.

– Какие слухи пойдут… – продолжила она, стремительно теряя доводы.

– Уже ходят, Мэва, это чертов двор, тут всегда – слухи, – теряя терпение, выпалил Гаскон. – Плевать на это. Не нужен – так говори прямо, пинками гони, что там, в шею, – стерплю, шавка безродная!

– Думаешь, я способна быть такой неблагодарной?! – возмутилась уже она, чуть не привставая со стула. – После всего… всего…

Кто-то сдержанно дернул ее за рукав, раз, другой, с трудом вынуждая Мэву отвлечься от спора.

– Матушка, – несчастно позвал Виллем, нервно кусая губы, – вы не могли бы потише… выяснять отношения, все ведь смотрят…

Негоже королеве на разбойников с кулаками бросаться, и верно. Она оглянулась немного дико, словно ее застали за чем-то неприличным, краем глаза увидела мягко, по-матерински улыбающуюся Исбель, Эйка, задумчиво поглаживающего усы, что-то довольно крякнувшего Габора, другие знакомые лица… Гаскон бессовестно хохотал, что так и хотелось опуститься до рукоприкладства.

– Мэва, ненаглядная моя, – вальяжно протянул он, наслаждаясь ее замешательством. – Лучше не сопротивляйся. Боги послали меня к тебе в наказание, прими его с достоинством.

Вдруг он порывисто поднялся из-за стола, отодвинув стул со скрипом, и, не потерпев никаких возражений, утянул за собой ее; руку дал, а Мэва не смогла отказаться почему-то, возмущение кололо горло, но никак не могло обрести слова. Она только смотрела на их руки, глубокими царапинами, еще не зажившими ссадинами исчерченные, полученными в общих боях ранами. Все примолкли ненадолго.

Была победа – было время сдаваться. Танцевать. Мэва всей душой желала мстительно оттоптать ему ноги, но как-то… случая не выдалось. Легкий доспех совсем не утяжелял шаг, юбка цвета бирюзы взвихрилась. С хищной силой ее повлекли к танцующим, прямо в центр, под величественную громаду люстры, прочь от стола, в кипящую жизнь.

– Наглец, – прошипела она рассерженной кошкой, уведенная в резкий поворот.

– За то меня и держат, забыла? – оскалился Гаскон близко-близко. – Думала, так просто отделаешься от меня, а, Мэва? Я бандит, нам свойственно тащить к себе все красивое, блестящее и золотое…

– От твоих выходок совсем скоро я поседею, – сквозь зубы проговорила Мэва. – И перестану быть золотой и красивой.

– Да брось, я все равно буду тебя любить. Даже старой и страшной.

Она задохнулась словами. Это должно было прозвучать странно. Нелепо. Не к месту совсем – какая еще, боги, любовь… Никто в здравом уме не сказал бы ей такого, – в том, в порядке ли с головой у Гаскона, Мэва начинала все сильнее сомневаться. Он, кажется, тоже слишком поздно сообразил, что выпалил; как и всегда: прежде говорил, потом думал.

– Так что, я могу остаться? – с кривой ухмылкой уточнил Гаскон.

– Разве я могу тебя прогнать? – в тон откликнулась Мэва. Не согласилась, не отказала, хотя Гаскон все читал по ее лицу, перечеркнутому шрамом, – смотрел на нее и не видел страшных отметин, не видел тяжелой короны. Ничего этого.

– Мэва?..

Она не ответила. Но кивнула. Доверилась, позволяя вести.

Сердце стучало такт танцу, музыка взвывала, необычно яркая, громкая – или это ей так казалось. Что ты в нем нашла, Мэва, как же тебя угораздило в нем потонуть, точно в йисгитской топи; хамоватый разбойник, дворовый пес, который, играясь, пальцы прикусывает и смотрит с хитрым прищуром, и не прогнать его, не отпустить.

Мэва знала: искры жизни она в нем различила, искры, солнцами блестевшие на стали. Гаскон улыбался ей всегда, даже когда проще было выть и проклинать темные бессловесные небеса; он рассматривал за королевой Мэву, вечно шутил что-то глупое, едкое или непристойное – или все сразу, готов был помочь словом, точно подставленным плечом, иначе Мэва бы сгинула если не в резне с нильфгаардцами, так в тоске своей непроглядной. Она не представила бы свою жизнь без его царапающих насмешек, дающих силы стискивать меч в руке и стискивать зубы – и идти дальше.

Она хотела быть живой. Живой, а не каменным изваянием, памятником самой себе, в войну закостеневшим, погибшим под стальным доспехом.

И теперь – теперь у нее был шанс.

========== 6. ==========

Комментарий к 6.

Небольшое дополнение-продолжение. Год спустя финала и предыдущей зарисовки, Гаскон наемник на службе ее королевского величества, все хорошо, ER.

И Беллетэйн, Майская Ночь.

(У меня плохо с канонными датами, не знаю, могло ли такое сложиться, но если что, полное ау, в котором Ольгерд фон Эверек и Гаскон каким-то образом давно знакомы. Нужно больше обворожительных разбойников в текст.)

Ночью на Беллетэйн над Лирией повисла яркая луна, круглая, светящаяся, точно начищенная монета, но часто скрывающаяся за облаками; мягкая темнота заботливо укутала землю, снисходительно пряча всех, кто выскальзывал из домов поздним часом, стремясь к уже разгоревшимся в полях кострам – там мелькали тени и звучала незатейливая музыка.

Лунный свет позволил бы особо внимательному глазу рассмотреть, как из-под быстро поднявшихся ворот королевского дворца выскальзывают две тени – конные, быстрые, ловкие. Теплый майский воздух, полнившийся ароматом буйно цветущего чубушника, хлестко разрезал короткий ликующий выкрик и частая дробь отлично подкованных копыт. Случайный стражник, тоскливо маявшийся на посту, вздрогнул, загромыхал железом, пытаясь приосаниться и схватиться за алебарду удачнее; его точно оглушил громкий хохот, ошеломил вид мелькнувшей под плащом золотой косы – каждый лириец по ней мог бы узнать королеву…

Приникнув ближе к шее пышущего жаром коня, Мэва увлеченно оглядывалась по сторонам: ночью собственные земли казались ей чудными и магическими – особенно сегодня, когда и дышалось, и чувствовалось иначе. Даже дышать было сладко, а свобода ударяла ей в голову получше вин, запертых в королевском погребе. В изменчивом серебряном свете все виделось иным, только человек, ехавший с ней рядом, почти притираясь боками бодрых, еще совсем свежих лошадей, был прежним. Год при дворе, должный воспитать и научить приличиям, нисколько не умалил ни его наглости, ни умения подбивать ее на безумные авантюры вроде этой ночной вылазки. И Мэва была благодарна за это всем богам.

– Наперегонки до тех деревьев? – прокричал Гаскон весело, едва не подавившись ветром, когда они прилично отъехали от дворца – чтобы никто не увидел их глупого ребячества. Порывом с него сорвало просторный капюшон плаща, разметало лохматые волосы.

Не отвечая, Мэва вдарила по бокам лошади – немо принимала вызов, увлеченно вперилась взглядом в деревья с пышными темными кронами, криво изогнутые на перекрестке; смотрела только на них, не отвлекаясь на Гаскона, который подгонял свою лошадь залихватским воем – как в старые добрые времена. Сердце заходилось, пытаясь вырваться из груди ожившей птицей, колотилось чуть не в горле. Они едва не влетели в деревья – пришлось крепко хватать поводья, вынуждая лошадей встать на дыбы и заливисто заржать.

Как бы там ни было, Гаскон был не из тех, кто стал бы оскорблять ее и нарочно поддаваться, и Мэва гордилась собой и породистой королевской кобылкой, которой она ласково трепала гриву и шею – тонконогая легкая лошадь будто и была создана, чтобы бежать быстрее ветра. Воодушевленная рывком, в котором она в последние мгновения вырвала победу, Мэва и не заметила, как они ненароком, продолжая путь, свернули в сторону одного из селений. Она и знать не знала, куда Гаскон ее повел; Мэве в голову не пришло послать следом эскорт, даже спросить она забыла.

Рядом с деревушкой стояла старая покосившаяся мельница, тревожно поскрипывавшая, поблескивала мелкая река, через которую был переброшен небольшой мосток. А издалека доносились крики и отзвуки песен, мелькали огненные искры; деревня была почти пуста, окна темнели провалами, но собаки забрехали громко и яростно, стоило им, сбавив шаг, проехаться по главной улице мимо корчмы. Беллетэйн – Мэва потерялась в днях, забылась, чтобы очнуться прямо посреди разгульного праздника.

– Решил взяться за старое? – подначивала Мэва, все еще часто дыша, широко улыбаясь в полутьме – зная, что никто ее не увидит. – Мы станем грабить бедных крестьян, пока они празднуют эту дикость? Вынесем ложки и сковородки? Знаете, милсдарь разбойник, я вынуждена вас остановить…

– Мы тоже будем праздновать эту, как ты говоришь, дикость, – серьезно поправил Гаскон, и что-то подсказало Мэве, что спорить с ним бесполезно и бессмысленно. – Почти прибыли! Да ладно, не хмурься ты так, не красит. – Луна как раз выглянула из-за рваного облачка и наверняка высветила ее серьезное строгое лицо. – Ты обещала – иначе ради чего я гонял с Виллемом всякую шваль на границе?..