Текст книги "Белые камелии (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== 1 ==========

Желание понять – это попытка вернуть то, что ты потерял.

Питер Хёг «Снежное чувство Смиллы» ©.

– Чес? Чес, ты слышишь меня?! – кричал Константин, схватив за плечи почти что бездыханное тело своего таксиста. Да, довольно хорошо его помотало: конкретно влепило в потолок, потом упал на пол, потом снова о потолок и вновь на пол. Должно быть, пару переломов обеспечено. Понимая, что держать в сознании Чеса уже невозможно, Джон подхватил его на руки (хотя и не без труда) и понёс, кряхтя и пыхтя, до машины. Он чувствовал, что нельзя медлить ни минуты – иначе пропал его водитель навсегда. Константин уже там, в той проклятой многоэтажке, считал его нежильцом (до сих пор не хотел вспоминать, с каким леденеющим сердцем наблюдал за изворотами и подбрасываниями Креймера), но, когда сумел сам вернуться с того света, обнаружил, что мальчишка ещё дышит. Слабо, но дышит. И сердце, сквозь наверняка поломанные рёбра, бьётся нечасто и глухо. Но бьётся. Тогда он понял, что, если не спасёт Чеса, сам пойдёт вслед за ним. Просто сегодня он решил, что это его долг. Долг спасти ещё живого человека. И Джон хотел определённо удачи в этом деле; о другом исходе он старался не думать, в душе зная, сколь это по-детски.

Он бежал до машины как проклятый, как ошпаренный, ничего не видя, кроме бледного, всего в ссадинах лица Чеса и его машины впереди, в каких-то ничтожных десятках метров. Сквозь ливень ничего нельзя было разобрать, но Константин видел этот нервирующий обыкновенно, но теперь будто спасительный жёлтый цвет и бежал на него. Всё время сквозь шлепки ногами по глубоким лужам он прислушивался к дыханию, к сердцебиению Креймера, в доли мгновения сделав свой слух ничем не отличающимся от слуха гениального музыканта. На сдавленный глупый шёпот «Чес, очнись» тот не отвечал, откинув голову назад и приоткрыв свои обкусанные губы. Джон держал его осторожно, стараясь не бежать, хотя и нужно было, и удерживая его в ровном горизонтальном положении. Он был далеко не хирургом, но даже со стороны, вспоминая то, что случилось, он с каким-то доселе не испытанным волнением понимал, что здорово пострадала грудная клетка и – довольно, но не сильно – должен был пострадать позвоночник. Про множественные переломы во всех местах он не думал, ибо это мелочи. Константин боялся, кабы не вышло чего серьёзного с позвоночником, потому и нёс очень аккуратно.

Наконец это дурацкое такси. Ногой Джон открыл заднюю дверь и стал весьма осторожно класть Креймера на сиденье, стараясь максимум распрямить ему спину. Уложив, он начал поспешно пристёгивать его ремнями, чтобы не дай бог тот не свалился при резком торможении. Делая это, он судорожно перебирал в памяти адреса ближайших больниц, желательно хороших. Потому что Чес ему нужен был живым. Когда наконец Константин пристегнул его, то, задержавшись около его лица, тихо произнёс:

– Живи, Креймер, только живи! Это сейчас единственная, мать твою, задача! – он уже не помнил, сколько было в его голосе злости (почему-то на самого себя), сколько горечи, сколько яркого, неоспоримого желания и вместе с тем растерянности, и сколько безумной надежды. Он не помнил, но знал точно, что всё это как-то в тот момент странно перемешалось – не только в словах, но и в голове. Впервые в жизни мысли запутались в клубок; не давали их распутать узелки «А что, если…». Джон уже устал себя укорять. Но понимал, что всё это, по-хорошему, только из-за него. Правда, Константин ещё не совсем дал вогнать себя в бездну самоуничижения – всё-таки, Креймер не умер. Но постоянно он сам только и ходил по краю этой пропасти, готовый даже хоть сейчас туда провалиться.

Джон завёл машину, до этого успев достать ключ из кармана Чеса, и газанул; жёлтое, размазанное сквозь пелену дождя пятно резко соскочило с места и стало быстро перетекать вперёд. Константин в первое время не мог перестать каждую минуту смотреть на своего водителя и прислушиваться к его дыханию сквозь нестерпимый шум мотора. Он, правда, потом понял, что это не очень хорошая идея, ибо если машина врежется по его неосторожности, то вероятность Креймера выжить (и так низкая) станет ещё ниже. Джон, смеясь сам над собой, кое-как заставил себя смириться с мыслью, что от его взглядов Чесу не станет лучше. Хотя, как и всегда в таких случаях, хотелось нагло заявить, что это неправда; отбросив панику, впервые в жизни настигшую его (что-то сегодня всё впервые), он уже решил, в какую больницу повезёт своего таксиста, и выстроил маршрут. Благо, на дворе была кромешная ночь, значит, дороги свободны. Константин выруливал на очередные трассы, шоссе, на, казалось, бесчисленное количество улочек, оплетающих город словно артерии, и старался на поворотах снижать скорость; иногда, на светофорах, Константин с радостью оборачивался и смотрел на всё не приходившего в сознание Чеса. Собственно, вероятность этого была мала – после стольких ударов и сам он с удовольствием бы полежал без сознания. А этот… ему ни разу в жизни ещё не приходилось дышать в лицо смерти! Чес, немного наивное создание, ещё и жизни не понял, уж куда там до смерти! Так думал Джон, иногда проводя пальцем по его щеке и не переставая шептать «Живи, сукин сын, живи. Только живи…»

Будучи весь на нервах, Константин не выдавал этого внешне; правда, внутренняя нервозность порой хуже внешней. Мысли быстро и как будто в лихорадке проносились в его голове, ни на секунду там не задерживаясь, глаза беспрестанно искали в зеркале заднего вида отражение Креймера, слух цеплялся только за его едва слышное дыхание, слабевшее с каждой минутой, пальцы неосознанно крепко держались за твёрдый, тёплый руль, руки будто сами знали, куда сворачивать, а ноги тоже, казалось, умышленно верно жали в нужное время на газ и на тормоз; сам обладатель этих исключительных частей тела был сейчас будто не здесь, не в водительском сидении, а на заднем, рядом со своим Чесом. У него самого было такое чувство, что он прилип к нему каким-то своим существованием и сейчас ещё сидел там. Там, а не здесь. Впрочем, узнай кто его мысли – сразу бы почли за сумасшедшего. И от этого звания Джон, в общем-то, и не отказывался: он был на грани срыва в безумие. Почему? Наверное, слишком глупый и смешной вопрос.

Люди, их весёлые, пьяные, раздражённые, грустные, разъярённые лица проносились со всех сторон; свет всех цветов радуги бил в глаза отовсюду – светофоры, фонари, подсветки, светодиодные табло – всё смешалось в какую-то красивую, яркую, но бессмысленную картину; путь до больницы казался близок, но эти паутины развязок, проезды по узким улочкам, целые пять минут в какой-то всё же попавшейся пробке на мосту заставили Константина изрядно поматериться; дождь залил всю машину – снаружи по корпусу стекали целые водопады, – и даже внутри, на коврике, оказалась целая лужа; то, что творилось вне машины, было каким-то ужасом – ливни обрушились на город, погребая под толщей своей воды асфальты, дороги, превращая их в огромные озёра; капли смачно стучали о крышу, а дворники, работавшие ежесекундно, едва успевали очищать стекло от потоков. Джон был на пределе – всё это, казалось ему, и этот поработивший всё дождь, и эти лужи, и эти люди, все, все люди без исключения, и фонарные столбы с пробками – всё это мешало ему проехать и довезти Чеса быстрее до нужной ему больницы. Полотно неба разрезали лезвия молний каждую минуту; грома Джон не слышал и не хотел слышать, хотя, кажется, он мог бы оглушить его и в машине. Он запутался и совсем потерялся в своих тревожных мыслях о Креймере – как по теме, так и не по теме.

Лучше ему, ясное дело, не стало. Константин вырулил на дорогу, с правой стороны которой в километре от начала виднелось светлое здание с горящими окошками и, видимо, кипящей внутри жизнью. Финишная прямая. Глянув ещё раз на слегка побледневшего Чеса, он надавил на газ и в две секунды разогнался до скорости, в два раза большей разрешённой здесь. Джон безбожно нарушал правила: обгонял, ехал по встречке, раз чуть не сбил пешехода. Но ему было, честно, всё равно, глубоко плевать на происходящее, на штрафы, на лишение прав – главная сейчас цель его заключалась в парнишке, лежащем позади. Когда оставалось ещё немного, он вдруг как будто услышал что-то сквозь «стекло» напряжённой тишины в салоне, какие-то обрывки, звуки… Наконец звуки чётко сложились в слова, и он разобрал «Джон… Джон…» Его как льдом окатило. Константин не смел обернуться, а лишь глазком заметил, как ресницы на слишком бледном лице стали подрагивать, а иссохшие губы двигаться.

– Джон… Джон… – едва слышно шептал Креймер сиплым голосом. Он был сильно поражён – парнишка-то в беспамятстве, а его имя как будто молитву проговаривает. А может, Джон себе лишь льстит? Он усмехнулся – однозначно льстит.

– Чес!.. Чес, ублюдок, я с тобой ещё поговорю и разберусь, но сейчас, слышишь меня, живи, понял? Ты должен жить и выживешь. Только потерпи, ещё пару минут потерпи! Уже больница впереди, видишь? Самая лучшая. Я вытащу тебя из этой жопы, чтобы ты ни сломал, – говорил он как в неистовстве, вываливая сразу все свои воспалённые мысли на помутневший рассудок Чеса. Тот, как заметил напарника, слегка приоткрыл глаза и невидящим, непонимающим взглядом смотрел перед собой.

– Джон… Джон, а я думал, что это уже Рай… – уголки губ слегка дёрнулись, и только навострённый взгляд мог распознать в этом движении микроскопическую улыбку.

– Со мной скорее в Ад попадёшь, – недовольно буркнул Константин; между тем оставалось метров четыреста. Было острое, но глупое желание спросить про его самочувствие. Но как-то и вправду глупо: человек может чувствовать себя лишь только хреново после двух крепких ударов об потолок и обратно.

– Ты волнуешься… – слабо усмехаясь, шёпотом проговорил Чес. С его стороны послышалось шуршание, и Джон было вскинул взгляд, готовый силой мысли пригвоздить того к сидению, если он встал, но ничего удивительного не заметил – Креймер лежал спокойно. Тогда что это было?

– Дай руку, Джон… я разрешаю тебе после смеяться надо мной из-за этого. Если будет… это самое «после»… – судорожно выдохнул он и прикрыл глаза. Константин только-только смекнул и, посмотрев вниз, действительно увидал рядом со своим креслом протянутую руку – она жутко дрожала, видимо, сил держать совсем не было. Он поспешно схватил ледяную ладонь в свою и крепко сжал, подумав, что чёрта с два будет смеяться над этим – сам недавно в мыслях помышлял о таком.

– Как ты? – вырвалось наконец глупое у него.

– Довольно… – вдохнул, – довольно хреново, Джон. Каждое слово… с великим трудом. Кажется, что-то конкретно всё в кашу перемололось в груди, – слабо усмехнулся. – А каждая минута сознания дорога так, как мобильный интернет за границей…

– Всё-то ты шутишь, придурок! – перебил его Джон, сворачивая на парковку больницы. – Лучше молчи и жди: осталось всего ничего, уже приехали.

Минуту, пока Джон парковал машину, хотя парковал – слишком громкое слово, ведь он лишь неаккуратно бросил её, по крайней мере, не на дороге, – продолжалось молчание. Слышалось лишь слабое, теперь с хрипотой дыхание Чеса. Константин наплевал на трудности, связанные с парковкой машины и тем, что было неудобно водить одной рукой – он просто не мог отпустить ладонь Креймера, будто единственное, что ещё связывало их, что не давало ему подохнуть, что было каким-то ободряющим средством для него. И для Джона.

– Послушай… – раздался почти хрип, – только не убивай меня преждевременно, хорошо? Но, если вдруг я умру, сделай одну вещь…

– Заткнись, Креймер! – зло крикнул на него Константин, сильнее стиснув руку. – Если бы ты сейчас был не в таком состоянии, то я бы быстро выбил эту дурь из тебя! Скажешь тоже!.. Дурак, дурак! Ты выживешь. Даже если и не захочешь, я заставлю тебя, сукин сын, выжить! – Джон нервно вырубил машину и дёрнул ключ на себя. Но его ладонь не отпустил.

– Ах, Джон, ты… как ребёнок! – слабая, измождённая улыбка вновь наползла на его лицо. – Поверь, в таких случаях, как мой, ожидать можно всякого…

– А я не хочу ожидать! Я хочу делать то, что приведёт к положительному результату, – отрезал он и, оглянувшись на своего мертвенно-бледного водителя, слегка ослабил хватку, уже шёпотом добавив: – Я отпущу на секунду… нужно выйти.

Открыв дверцу, Джон выругал себя за излишнюю… за излишнюю чёрт знает что! Нежность, что ли!.. Зачем спрашивать, когда это необходимо? Наклонившись к Чесу и отстёгивая его ремни, он ощутил его неровное, болезненное дыхание; глянул: глаза полуприкрыты, на губах застыла та же самая неоконченная улыбка. Прежде чем Константин вытащил его, Креймер прошептал:

– Джон… возьми, – протянул свою руку и, не дождавшись, уронил. Как бы извиняясь и напоминая, что он ещё не подох, робко улыбнулся, затрачивая все свои мизерные силы на это. Константин был готов его убить за такой трагизм, но, во-первых, крайне осторожно вытащил его из машины, а уж потом поспешно выполнил просьбу, нащупав пальцами руки, которою держал за ноги, его ладонь, правда, теперь другую, но такую же холодную. Дверцу машины постарался закрыть ногой, но получилось не до конца; плюнув на это дело, Джон отправился к входу в больницу.

– Ты переживаешь… как это странно! – на судорожном выдохе, запрокинув голову и сморщившись, выговорил Чес и на секунду открыл свои помутневшие глаза. – Никогда бы не подумал, что сам повелитель тьмы будет обо мне так печься!

– Заткнись! – грубо отрезал, перешагивая ступени. Грубо, но как-то слишком неубедительно. Чес лишь хмыкнул, хотя, будь в добром здравии, наверно бы и усмехнулся.

– Джон… считанные минуты остались до потери сознания… Джон, я многое хотел сказать… – слабо и почти одними губами говорил Креймер уже с закрытыми глазами; губы его как-то страшно посинели.

– Да молчи ты, идиот! Потом, потом скажешь. Я уверен, это «потом» обязательно будет, – для чего-то добавил Константин. – Я тебе его устрою. Обещаю, Чес. Только не сдыхай… Куда же я… без своего водителя-то? – задыхаясь, едва выговорил Джон, обуянный какой-то мыслью и чувством, и пихнул дверь, вваливаясь в холл.

– Помогите, срочно! Человек, возможно, повредил позвоночник! Ему срочно нужна помощь! – закричал он там, подбегая к дежурившему врачу неподалёку. Это был молодой парень, лишь на пару лет старший Чеса и весьма сонный. Он, как только услышал о таких страшных вещах и увидел отчаянный взгляд вбежавшего, сразу всполошился, стал куда-то звонить; через менее чем минуту в коридоре послышался лязг каталки; сам дежурный вечно бегал куда-то, тревожась больше, чем пришедший, и постоянно повторяя «Подождите!.. сейчас!.. скоро! Они уже едут! дело дрянь!..»

– Да… – начал немного отдохнувший Чес после длительного молчания, в которое Джону показалось, что тот заснул, – Дело действительно дрянь, Джон, если ты ещё не заметил…

– Ну-ну, пошёл разглагольствовать! – недовольно перебил Константин, всё это время державший его на руках. – Просто жди, молчи и не трать свои силы, придурок.

– Не волнуйся, – неожиданно сказал он и, морщась, будто от боли, протянул свою руку к его лицу. Едва дотронулся пальцами до щеки, усмехнулся (о, сколько сил!) и уронил руку назад.

– Я ни во что хорошее не верю, Джон. Но ради тебя я, пожалуй, и выживу. Ещё ничего неизвестно…

– Если я останусь калекой, – говорил он, когда его складывали на каталку, – то незамедлительно убей меня. Я тебе такой не нужен…

– Дурень! Я готов убить тебя просто так, за твои глупые слова, – рычал он; между тем целая группа врачей крутилась около, некоторые удивлённо смотрели на него, но для него не существовало более никого на свете, кроме них двоих – остальные казались только декорацией, в общем важной; между тем пострадавший был аккуратно сгружен на каталку.

– Впрочем, я брежу, Джон… – усмехнулся он, поднимая свой тусклый взор на Константина. Врачи осторожно толкнули каталку вперёд, предусмотрительно освободив место для «единственного провожающего»; тот бежал рядом, слыша как сквозь пелену громкие распоряжения врачей и совсем не видя, что происходило рядом: мелькали кабинеты, испуганные лица, коридоры и стеклянные двери. Он распознавал в этом маскараде только бледное усталое лицо Креймера.

– Только, Джон, исполни просьбу… уже другую, – вновь усмехнулся. – О том, что я жив, знаешь только ты. Пожалуйста. Только ты… Джон, спасибо… я выживу, но только ты… – бессвязно шептал он, уже как в бреду ворочая головой в разные стороны. Впрочем, Константин всё понял и, нагнувшись к нему ближе (и проигнорировав гневный взгляд какой-то докторихи), негромко сказал:

– Хорошо, Чес. Только я буду знать, только я… – последнее, что запомнил Константин, это безумная улыбка и совсем ничего не понимающий взгляд Креймера; далее кто-то остановил его за плечи, сказав, что дальше идёт операционная и ему туда нельзя; каталка звонко и быстро уехала вперёд, вскоре скрывшись за дверьми. Джон смутно оглядел остановившего его – это был мужчина лет пятидесяти с довольно добрым лицом и спокойными глазами. «Наверное, главный хирург», – тут же догадался он и, схватив его за плечи, стал тараторить:

– Это же вы, вы будете оперировать его? Пожалуйста, сделайте всё возможное! Если с позвоночником что-то серьёзное, я готов заплатить, сколько угодно заплатить! Вот моя карточка! – он уже не понимал себя, пребывая в каком-то безумстве, и вытащил свою кредитную карту. – Забирайте и снимайте сколько хотите! Только, пожалуйста, сделайте так, чтоб этот гадёныш выжил!.. – Джон согнулся в три погибели, обхватив голову руками и совсем ничего не понимая, и повалился на колени. – Мне он нужен живым, понимаете, живым, мать его!

Константин чувствовал, что орал так громко, что слышали все этажи. Но ему хотелось, хотелось выплеснуть это. Дать понять этому флегматичному человеку, что ту жизнь, которую он спасает, дорога ему больше своей. Большая и тёплая ладонь осторожно похлопала его по плечу, разом выведя из странного состояния.

– Мужчина, успокойтесь, пожалуйста! Ещё ничего неизвестно, так что не за чем так бурно реагировать. К тому же, – серьёзнее начал он, пока Джон вставал, – если парень был в сознании, значит, спинной мозг не повреждён, ибо боль в том случае такая!.. Не беспокойтесь, я, как всегда, сделаю всё возможное. А денег мне ваших не нужно, если не потребуется более сложная операция. Но тут уж надо, чтобы позвоночник повредился конкретно. Можете спокойно идти домой, но… – добавил он с улыбкой, – но я знаю, что вы никуда не пойдёте. Не думаю, что операция займёт более двух часов…

– Я останусь, конечно останусь! – тут же заявил Константин, сверкнув глазами в его сторону. Хирург беспокойно глянул на его взбудораженное, красное лицо и сказал:

– Вам бы водички выпить и успокоительного… Сядьте. Можете подождать здесь. Эй, Джеки, принеси мужчине воды и валерьянки. Всё будет хорошо… – чуть тише добавил он ему, вновь похлопав по плечу, и пошёл в тот коридор, куда запретили Джону, и в конце которого, вероятно, находилась операционная. Джеки, тот самый дежурный врач, принёс ему стакан воды и небольшую белую таблетку; Константин, не обращая внимания, быстро проглотил всё это и уставился невидящим взглядом впереди себя; молодой врач удивлённо посмотрел на него и решил оставить одного. Джон же точно не мог остановиться на одной мысли – в голове их был целый каскад, букет, пёстрое собрание, и ничего нельзя было понять из них точно. Он размышлял над своим странным поведением, мысли о котором плавно перетекали в воспоминание о странном желании Чеса, о его не менее странных словах… всё-то было в этот день, чёрт его побери, странным! Джон прождал уже двадцать минут, а нервы всё как будто бы были натянуты в струнку – никакие успокоительные ему не помогали никогда. «Господи, да что ж я так волнуюсь, в самом деле?» – не раз спрашивал он себя, запуская пальцы в волосы и опуская голову низко-низко.

Наконец Джон, подумав, что сейчас для того чтобы унять стресс есть всего один способ (который помогал лично ему), тихо встал со скамьи, пошёл в холл, а там вышел на улицу, сказав зачем-то, что через пять минут обязательно будет. Он обошёл здание и остановился около какого-то неприметного крыльца; запуская руку в карман, доставая сигарету и наконец её зажигая, он уже не мог остановить себя от курения – ужасно грешного, жутко его подводящего, но сейчас так необходимого ему. Джон Константин знал, что лишь невероятным чудом спасся от смерти, вернулся с того света, с целью прожить жизнь так, чтобы в конце непременно оказаться в Раю. Как и в этот раз. А каждая затяжка, вероятно, отодвигала его от этой цели всё дальше и дальше… Но бывают же случаи-исключения?.. Если и бывают, Джон официально провозгласил этот случай таковым: нынче можно загрязнять лёгкие, ничего не спрашивая у совести.

Константин курил, пока ещё не сладко, будто привыкая к позабытому (хотя времени с прошлой затяжки прошло не больше нескольких часов) сигаретному дыму; дождь всё продолжал барабанить по крыше, только уже несколько тише. Накуривая вокруг себя облака дыма, он с каким-то даже смешным вниманием сосредоточенно прислушивался к каплям, к этим глухим звукам, ими издаваемым; что-то отдалённо похожее на смерч мыслей в его голове унялось, и Джон даже вывел формулу своего спокойствия на запотевшем стекле двери: затяжка + грохот капель = удивительный штиль на душе. Вывел и сам же усмехнулся, затушив сигарету и направившись назад.

Вновь усевшись на ту же самую скамью, он вдруг крепко задумался над последними словами Креймера никому не говорить о том, что он жив. Поначалу Джон автоматически повесил на это ярлык какого-то капризного, необдуманного желания и посчитал, что это не может значить ничего важного. А потом остановил свой этот поток мыслей и подумал: а что, если посмотреть на ситуацию с другой стороны? Может быть, есть какие-то иные причины, кроме как нахождение в полубредовом состоянии? Константин размышлял, размышлял, но так ни к чему и не пришёл, хотя ему казалось, что он часто был близок к тому, чтобы отгадать. Может, единственно верный вывод он и не сделал, зато твёрдо решил, что обязательно исполнит просьбу своего водителя. Правда, был один нюанс… кажется, у Чеса была какая-то девушка – получается, и ей ничего не говорить? Она же наверняка будет, как-никак, переживать, хотя и спохватится, вероятно, не сразу. Может, через неделю. Однако через неделю точно ему нужно будет держать ответ, если Креймер не очухается. Спросят с него, чувствовал Джон. А что сказать? Равнодушно ответить, что вот такое вот горе, но твой парень умер?.. Девушка, чьё имя ему было неизвестно, скорее всего разрыдается и впадёт в безумство, панику и депрессию прямо перед ним. Где-нибудь через пару часов к ней вернётся здравый рассудок, и она всхлипывающим голосом спросит: «А где же тело?» Даже на это Джон знал, что ответит: Чес приказал себя кремировать, так что этот вот сосуд с пеплом внутри – всё, что осталось от твоего парня. Ну, на этом моменте девушка может вполне отключиться от столь непереносимого горя. Потом, через несколько дней, наконец примет реальность такою, какой она есть, и решится предложить устроить похороны. Это логично, а то ведь сожгли, даже не похоронив… Соберутся его друзья, какие-то знакомые, какие-то коллеги, станут все дружно над могилой с кувшином с пеплом от какого-то костра и, с полной уверенностью, что находятся рядом с сожжённым прахом своего друга, двинут какие-нибудь торжественные речи под плач девушек.

Так представлял Джон. А он сам, стоя поодаль, будет лишь качать головой и испытывать жалость к этим людям. А ещё будет мысленно ругать слишком дорого обходящееся и жутко эгоистичное желание Креймера (и его самого), если не узнает к тому времени веские причины такого поведения. Но сейчас Константин знал точно, что исполнит просьбу, несмотря ни на что, да и рано строить будущее; вообще, порой лучше его не строить – как знать, куда крутанёт колесо Фортуны.

Незаметно полтора часа утекли в прошлое; Джон передумал многое. Многое, но лишь как-то поверхностно коснулся той темы, что будет, если Чес умрёт… Нет, он не заплачет. Точно. Но что-то другое, хуже и унизительнее плача, произойдёт с ним в его душе. От этих мыслей становилось не то чтобы холодно, а жутко леденяще; эти мысли хотелось сразу отгонять, как назойливых мух, от себя; этими мыслями, казалось, можно было свести себя с ума. Поэтому Константин решил, что на этот случай оставит полную свободу действий. Хотя в этот случай не верилось; и не совсем по той причине, по которой многие люди надеются на выздоровление и удачную операцию своих знакомых, а потому, что (суждение не без стереотипов), когда Чеса увозили в операционную, их последние слова перед этим не отличались уж таким трагизмом, торжественностью или непередаваемой нежностью. Вот особенно последнему там вообще места не было хотя бы из-за присутствия обзывательств. Да и Джон бы не позволил такое, даже если бы это была их последняя встреча – слишком дорогостояще это чувство. И в его душе уж точно нет места этому.

В общем, едва коснувшись этой мысли, Константин тут же её отбросил, словно обжёгся о горячий чайник и мгновенно отдёрнул от него руку. Потом он откинулся на стенку позади себя и, прикрыв глаза, даже, кажется, заснул от усталости за весь день. Да и денёк-то выдался, что уж и говорить, оригинальным: пытался выжить сегодня как нечего делать, спасал Анджела от демонов, дрался с ангелом, успел умереть и чуть ли не попал в Рай, поболтал с Люцифером о том о сём, потом тот вернул его назад, очистил лёгкие и заставил жить, а теперь ещё и этого парнишку довозил до больницы. Кому скажи, не поверят, что дни и такими бывают. Но у него такое, кажется, должно считаться нормальным. Снилось Джону что-то странное, какой-то микс сегодняшних приключений; но, в общем, Джон смог во сне наплевать на сон и происходящее рядом с собой и просто поспать.

Хотелось отдохнуть и ни о чём не думать… Константин спал некрепко, слыша практически всё, что происходило неподалёку от него, поэтому и на открытие дверей, за которыми скрылся его водитель, среагировал быстро. Очнувшись, он заспанными, немного опухшими глазами посмотрел на вышедшего хирурга: лицо его было лишь слегка озабочено, а в остальном признаков усиленной и трудоёмкой работы не было. По этому одному Константин, вскакивая, мог сказать, что у Чеса всё не так плачевно. Но это не значит, что не серьёзно…

– Что с ним? Как он? скажите… – охрипшим голосом и какой-то нервной скороговоркой спросил Джон, внимательно заглядывая в глаза мужчине. Тот успокоительно улыбнулся и начал:

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Выслушайте меня до конца, – Он стащил маску чуть ниже, чтобы не мешала говорить. – Я точно не знаю, что случилось с вашим братом…

– Другом, – поправил Константин, усмехнувшись и покачав головой. Хирург виновато улыбнулся.

– Не думал, что такая дружба в нашем мире ещё существует… извините. – Джон помотал головой, как бы говоря, что это неважно. – Так вот, я не знаю, что с ним случилось, но… дела обстоят довольно неплохо. Об этом можно судить, по крайней мере, по позвоночнику, который, в отличие от грудной клетки, вообще не пострадал. Это действительно удивительно и чрезвычайно хорошо! Правда, какой-то кусок железа длиной десять-двенадцать сантиметров неглубоко врезался ему в спину, поначалу мы даже думали, что задет позвоночник, так как он находился очень близко к нему. Но, вытащив, мы поняли, что всё обошлось. Будет лишь шрам. Также оказалась сломана левая рука, но это тоже не столь опасно. Далее грудная клетка… – Хирург прокашлялся. – Тут всё довольно невесело, хотя сносно. Сломаны три ребра: два с правой стороны, одно – с левой. Это ничего, это всё срастётся, но вот одно ребро неглубоко, но всё же поранило лёгкое. Пришлось делать полноценную операцию на этот счёт. С этим всегда труднее. Но сейчас всё хорошо, не беспокойтесь, – добавил он, видя готовую вырваться речь у Джона. – Да и повреждение было небольшим – уж поверьте, на моей практике случаи были сложнее и то заканчивались хорошо. С вашим другом всё будет в порядке. Однако это ещё не всё… кроме многочисленных ран, ушибов и даже глубокого ранения каким-то куском металла в живот (благо, неглубоко), у него ещё сотрясение мозга и перелом правой ступни. Ну, это всё. Впрочем, случилось с ним что-то не очень приятное, последствий много, но, благо, все они уже через месяц будут незаметны. Однако состояние его сейчас считается тяжёлым стабильным. Думаю, без сознания он проведёт пять дней и в реанимации, так что… сами понимаете, посещать его ещё долго будет нельзя.

– Да, понимаю, конечно, естественно… – бессвязно говорил Константин, как громом поражённый этим списком, кивая и ещё находясь в шоковом состоянии.

– Вы можете со спокойной душой идти домой – за ним мы присмотрим. Но перед тем пройдёмте, пожалуйста, на регистратуру – нужно будет заполнить на него карточку, – хирург пошёл вперёд, посматривая на Джона; тот, не совсем понимая, что от него требуется, последовал за ним. Далее происходили какие-то формальности, впрочем, недолгие; Константин вскоре освободился и поплёлся домой, хотя туда вовсе не хотелось. Машину Креймера он завёл и пригнал к его дому, а ключ взял к себе, подумав, что, может, потом и заберёт того из больницы на ней. Далее отправился пешком: до его дома оттуда было недалеко. Он всё думал о Чесе, об его слабой улыбке и странных желаниях, об его холодной ладони и нежном, пускай немного болезненном взгляде. «Этот мальчишка!» – в мыслях восклицал Джон и сам не пойми отчего смутно улыбался. В таком мало чего понимающем состоянии он и дошёл до дома; водитель не выходил из его головы ни на минуту.

Это, казалось, было слишком для Джона Константина – так долго, усердно и с некоторым волнением думать о ком-то. Но он сам себя успокаивал, что можно, можно сделать на этот раз исключение, ведь это был не просто «кто-то», а всё-таки его водитель… И Джон позволил себе волноваться… нет, жутко волноваться. Волноваться безумно, как волнуются только самые идиоты. И сейчас был готов хоть на это звание, лишь бы иметь возможность делать то, что желало впервые… его сердце. Он даже удивился: у него есть сердце!.. Впрочем, это всё преувеличенные, метафоричные думы. Они больно смешны для его положения.

Джон не стал размышлять об этом – вообще, философствования с вдаваниями в мелкие, незначительные подробности не в его стиле. Он просто понял для себя, насколько он безобразен. Почему? Да потому что никогда в жизни не обращал должного внимания на этого парнишку! Точнее, в своей прошлой жизни; недавнее событие будто резко разломило его жизнь надвое. И он поскорее забыл свою прошлую часть, полную жёстких ошибок и неправильной расстановки ценностей. Теперь, после случившегося с Чесом, всё довольно неприятно, с хрустом, с болью, но вправилось в свои места. Он, в эти неполные десять минут возни с Креймером, уяснил для себя многое, если не всё, и сейчас, плюясь на свою низменную слабость, взывал (впервые взывал!) к высшим силам, чтобы только у Чеса было всё хорошо. Говорят, послеоперационный период тоже опасен по многим причинам… а вообще, он не верил ни во что, однако чутко прислушивался и всё зачем-то запоминал.