Текст книги "Синие слезы (СИ)"

Автор книги: Jillian_X.L.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Ее опасную близость Локи замечает лишь в последнее мгновение, она уже протягивает руку, чтобы прикоснуться, чтобы услышать его крик; и становится слишком поздно.

***

Когда она приходит в себя, она лежит на спине, и она окружена тишиной и одиночеством.

Она пытается подняться – голова болит, словно бы она ударилась затылком, а ее руки испачканы в земле. Она оглядывается, пытаясь понять, где она – но она все там же, все то же моросящее небо, все тот же лес у которого нашли…

Локи.

Там, где была темно-алая бурлящая энергия – лишь далекий знакомый силуэт, и Джейн облегченно выдыхает холодный разряженный воздух – он здесь. Она поднимается на ноги, стряхивая сухую пыль с платья, и окликает его. Он оборачивается – так быстро, словно бы ее голос – последнее, что он ожидает услышать, и на его лице застывает странное неопределенное выражение – волнения, или беспокойства, или неверия. Джейн пытается немного улыбнуться – он заслужил хотя бы это, и сказать ему, убедить его, что все на самом деле в порядке, и она глотает этот холодный воздух, набирает его в легкие, чтобы произнести…

А потом замирает.

Его волосы короче, чем она привыкла видеть в последнее время. Он кажется немного плотнее, не измождено худым, его лицо чуть менее бледно. И она уже совсем рядом, чтобы наконец увидеть – в его глазах не синева, но зелень.

Его взгляд ровно такой, каким она ожидала его увидеть почти двадцать лет подряд после того дня, как он ушел.

– Я так долго ждал тебя, – говорит он, и она чувствует, как последний воздух выходит из ее легких, и она не может, никак не может набрать нового. Она протягивает к нему руку, желая проверить, убедиться, и она дотрагивается до его руки, протянутой ей в ответ, и она ровно такая, какой Джейн ее помнит. Он сам ровно такой, каким она его помнит, и что-то затмевает ей взор, горячее и соленое. Ты здесь, шепчет она, и он притягивает ее к себе, обвивая, укутывая своим теплом. Их воссоединение тихое и спокойное, и оно делает все неправильное правильным. Его запах – это лес, и пыль, и он сам, и, снова вдруг способная дышать, она дышит им.

С первым вдохом приходит жгущая, жгучая боль – она знакомо концентрируется в запястье (левом), и Джейн замирает, затихает, вспоминает – это уже было, с ними или с ней одной, и это не принесло ничего, кроме отчаяния.

Не смотри на руки, слышит она его тихий голос и старается подчиниться ему – ведь нет ничего проще, чем последовать за ним, туда, куда бы он не привел. Но она уже знает, что приведет он ее в никуда.

Она цепляется за него, отвечая столь же тихо – ты не настоящий, и не отпускает его, вымаливая у неожиданной иллюзии еще хотя бы одну блаженную секунду, озаренную его присутствием. Он прикасается к ее подбородку, заставляя взглянуть на себя – и она вздрагивает, так идеальна его копия, что она выглядит совершенно настоящей – не отличить, куда более настоящей, чем те, что они оставили во дворцовом саду.

– Разве это имеет значение, если мы можем быть счастливы? Вместе?

Он успокаивающе прикасается к ее лицу, беря его, словно чашу, взглядом испивая его до дна. Жжение в запястье усиливается, и это помогает ей бороться, пусть бороться она уже и не помнит – за что.

Он пытается убедить ее:

– Это всего лишь боль, но разве она сравнится с той, что ты почувствуешь, когда потеряешь его? Один уже ушел, уйдет и второй, – он губами прикасается к ее виску, так, как не делал тот Локи, которого она знала, но так, как бы она хотела, чтобы он прикасался к ней. – Но ты можешь остаться. Здесь. Со мной.

Она думает, она и правда могла бы. Когда-то она уже оставляла все ради призрачной надежды, и это не принесло ей ничего, кроме разочарования, так важно ли – иллюзия это или нет, если отныне есть надежда на счастье? Однако она все еще помнит – он бы не хотел, чтобы она сдавалась, он бы хотел, чтобы она выбрала то, что правильно.

И она говорит то, что правильно, пусть заинденевшие губы едва слушаются ее.

– Отпусти меня. Он зовет меня.

Он и правда зовет ее – его голос, произносящий ее имя, доносится до нее сквозь плотное алое марево, обступившее их со всех сторон, стершее и лес, и небо, и воздух.

И оно, кем бы оно в действительности не являлось, действительно отпускает ее, признавая, что ее воля все же сильнее. Ей кажется – оно исчезнет прямо сейчас вместе с лицом Локи, и она, жадно вглядываясь в это лицо еще хотя бы несколько мгновений, задает вопросы, ответы на которые она так и не получила – но имела на них право.

– Ты знал, что я бы не поняла, что это – всего лишь иллюзия, и не прошла бы испытание, если бы не Локи. Так почему же ты решил, будто бы я достойна?

Иногда она по-прежнему вспоминает на себе тяжелый взгляд Одина. Не было ни единой возможности, что он не знал – Локи помогал ей; о том, что они стали общаться (нежеланный принц и нежеланная гостья из чужого мира) знал едва не каждый во дворце. И все же, отдавая ей бессмертие, заточенное в яблоке, он не сказал ей ничего.

– Потому что это правда, Джейн Фостер. Ты не знаешь, но я наблюдал за тобой – в бесконечном множестве измерений, – он говорит голосом Локи и смотрит его взглядом, и ей спокойнее. – И в одном из этих измерений, том, откуда он прибыл, я был частью тебя. Ты была смелой. Ты помогла мне пробудиться. Один хотел воспользоваться мной, но я давно ждал нашей встречи – чтобы просить о помощи.

Она изо всех сил, покидающих ее столь стремительно, пытается запомнить его слова.

– Война начинается, Джейн. Она в каждом из измерений, она настигнет и вас и не пощадит никого. Настало время собирать камни.

Она не понимает – она так сильно старается, но сознание ускользает от нее, словно песок сквозь пальцы, словно вода.

Камни? – переспрашивает она.

Оно, кем бы оно ни было, кивает в согласии и затем – обещает:

– Изгнанником он увидел многое и многое узнал. Он расскажет тебе, когда вернется.

Локи, думает она, и что-то вновь разгорается, поднимается в ней, затопляя собой тоску.

А потом она понимает.

– Это ты отправил его сюда. Зачем?

Оно исчезает, бледнеет, но она тянется к нему, желая узнать еще хотя бы это. И оно позволяет.

– В каждом из измерений ты ждешь его, Джейн Фостер, – но не в каждом дожидаешься. Ему нужно было это увидеть. Ему есть, за что сражаться.

Его голос затихает, но она все же успевает, еще опустошенная, но уже – не мертвая, выпросить у него последнее, необходимое:

– Кто ты?

Что ты такое?

И услышать ответ:

Я – реальность.

***

Первое, что она чувствует – это запахи. Ворох запахов – травы, свежесть, прохлада. Затем – чье-то дыхание и чей-то гнев, досада и волнение.

Затем она слышит – голоса.

– Она оступилась и ударилась головой.

Джейн пытается приоткрыть глаза, чтобы увидеть – его. Его голос она узнает сразу же, как и нетерпеливость, снисходительное превосходство в его словах. Она пытается открыть глаза – но веки слишком тяжелые и сонные, и она не может.

– Ударилась так, что до сих пор не приходит в себя?

Тор, думает она. Он здесь. Знает ли он, где они были, что с ними произошло? Но она сама не знает, что с ней – с ними – произошло. Война начинается, вспоминает она, и ей нужно рассказать всем, предупредить всех.

Она слышит раздражение в чужом выдохе и чужих словах, где-то рядом с ней, совсем близко – она могла бы прикоснуться, будь она настойчивее в своем желании проснуться, будь она сильнее, умнее или немного храбрее.

– Такое случается иногда, братец. Думаешь, обезопасил ее от всего, дав ей яблоко? Да, она больше не смертна, но по-прежнему всего лишь мидгардка. Ее можно ранить. Ее можно убить.

Резкое движение, больше похожее на порыв ветра, опаляет ее кожу – и освобождает. Она и не сразу осознает, что все это время кто-то – Тор – держал ее за руку.

– Не приближайся к ней, – в его голосе звучит сталь угрозы и острота разочарования. – Я позволял тебе… Пока она этого хотела. Пока это было безопасно для нее.

Ей ты тоже прикажешь?

Она поворачивает голову, туда, откуда раздаются звуки – и все вдруг затихает и угасает. Она не слышит ответа, она не слышит больше ничего, лишь звук открывающейся и закрывающейся двери, и не чувствует ничего, кроме тепла, прикоснувшегося к ее лбу, ее волосам, успокаивающего, убаюкивающего.

Когда она приходит в себя – она видит стены лечебницы, сомкнувшиеся вокруг нее, и встречается взглядом с Фриггой. Ее золотые волосы мягко блестят в свете заходящей звезды, и она вспоминает, как та сидела у постели своего младшего сына – днем и ночью, и беспокойная усталость оседала в чертах ее лица. Ту же усталость, заострившуюся ожиданием, Джейн видит в ней и сейчас.

– Моя царица, – приветствует она, и та улыбается уголками губ в ответ на ее чуть хриплое и дрожащее.

– Я рада, что ты пришла в себя.

Она поднимается со скамьи – высокая и величественная; небесно-голубая ткань платья шелестящей волной обнимает ей ноги. Джейн чувствует, как немного прогибается кровать подле нее и чужое – ласковое – прикосновение к собственному запястью.

– Он принес тебя вчера вечером, бледную и бессознательную. Тор не находил себе места, – она чуть медлит, словно раздумывая – подходящее ли сейчас время? Но оно, наверное, всегда неподходящее, а потому она продолжает:

– Ты помнишь, что произошло?

Она кивает, она помнит. Алое зарево и чей-то голос в ее голове. Я – реальность, снова слышит она, и она не знает, что ей делать.

– Что… О чем рассказал Локи?

Фригга лишь качает головой, неуверенно и неспешно, и отвечает – Ничего. Ничего, Джейн, лишь только то, что ты оступилась в саду.

Он не рассказал – даже своей матери, думает она, и не знает – значит ли это то, что и ей нужно молчать, значит ли это хоть что-нибудь. Она видит понимание на лице Фригги, и это, лишь это одно заставляет ей чувствовать смятение, разбавленное стыдом. Фригга всегда все видела, и всегда обо всем догадывалась. Что она теперь должна думать о ней, той, что злоупотребила ее гостеприимством, ее дружбой, предав любовь одного сына ради преданности другому.

– Джейн, я приму любое ваше решение, твое и его, – слышит она, и это, ее голос, спокойный и уверенный, заставляет ее прикрыть глаза. – Он мой сын. Что бы ни случилось, откуда бы он ни прибыл, он все еще мой сын. И я хочу, чтобы он был счастлив.

Она знает, думает Джейн. Как давно она знает? Она хочет сказать ей – что-нибудь, но та лишь чуть крепче сжимает ей руку, и говорит, что ей нужно еще – совсем немного – отдохнуть. Она уходит, и Джейн – разбитая, полнящаяся слезами – практически сразу же засыпает.

Практически, потому что за секунду перед тем, как провалиться в сон, она вдруг вспоминает свое самое страшное воспоминание. Спустя столько времени, спустя долгие годы все начинает собираться в одну мозаику, недостающие кусочки встают на нужные места. Я так долго ждал тебя, вновь слышит она, и воспаленное сознание подсказывает очередной ответ – он хотел, чтобы она рассказала о нем, о ее худшем дне, потому что знал – Один может использовать это против нее. Он знал, и хотел, чтобы она пережила его заранее. Чтобы потом было – самую малость – не так страшно.

Он хотел научить ее не бояться, и не его вина, что она не справилась.

========== .10. ==========

***

Тогда, как только все закончилось, она не думала, что он будет рад (она даже не знала, даже не могла представить себе, во что могла бы облачиться его радость – в остроту улыбки, в оскол усмешки? Зелень, чуть смягчившуюся и потеплевшую в его взгляде?)

Она не думала, что он похвалит ее – как бы не развивались их отношения, а они развивались – глупо было отрицать очевидное, но он бы скорее откусил себе язык и тем самым расстался со своим самым острым оружием, чем признал бы, что она сделала все как нужно, как правильно. Как должна была.

Но о чем она действительно не могла подумать – так это о том, что он больше не пожелает видеть ее.

Они общались несколько месяцев, она была (пусть и несущественной, незначительной, неважной и тогда еще совсем и необратимо смертной), но все же частью его жизни. Она была ею – тогда, когда он спорил с ней, осуждая ее взгляды, и тогда, когда высмеивал ее слова, ее мысли, ее идеи, ее саму, и даже тогда, когда понимал ее. Несколько месяцев – вот, сколько это было.

Шли дни после ее испытания, она готовилась к тому, чтобы получить свою награду – он же больше не давал о себе знать. Сколько бы она не спрашивала о нем – аккуратно и украдкой, словно бы нечаянно и между делом – она не получала в ответ ничего. Он запирался в своих покоях и почти не выходил к семье; Джейн больше не чувствовала за собой его тень, беспрестанно следующую за ее тенью, и это, по меньшей мере, озадачивало ее и сбивало с толку.

А потом она вспомнила, что месяцы в жизни бога – ничто. Наверное, лишь когда она облачится в вечность, и свыкнется со своим бессмертием, и станет носить его не как дар, но как обыденность, для нее они, эти невыносимо долгие месяцы, тоже станут ничем, всего лишь крупицей бытия. Дни будут огибать ее стороной, годы облетят золотыми листьями со священного Иггдрасиль, века растворятся за горизонтом, стекут на блюдце смолой от свечи, что озаряла ей путь, и не останется ничего, даже воспоминания.

И тогда, возможно, и она надеялась на это, ей снова станет легче дышать.

Но дышать становилось лишь труднее. Несмотря на то, что было безукоризненно тепло, над Асгардом нависли тучи, и воздух едва ли не светился от электричества, настолько сильно он был заряжен. Они, эти угрюмые тучи, никак не желали уходить прочь, но накрывали столицу плотным куполом. Асгард готовился к ненастью, она же уже с неделю готовилась стать бессмертной, и день настал.

Она решила прогуляться – в последний раз – по дворцовому саду; совсем скоро это (все это – парки, улицы, здания и звезды) должно было стать ее домом – не по рождению, но по предназначению. Она не ожидала увидеть его там.

Обида, отчего-то скопившаяся в ней за дни его отсутствия в ее жизни захлестнула Джейн, обида и неизвестная, еще не принятая ею тоска.

Она хотела пройти мимо – незаметной и незамеченной, как и он проходил мимо нее эти дни, но он уже услышал ее (шаги или дыхание) и обернулся. Что-то было в нем разбито или испорчено, она видела это по острой, излишне острой линии плеч и скованности рук.

Его взгляд, прикованный к ней, длился не дольше ее молчания

– Ты уверена? – спросил он, и она не знала, про бессмертие ли он или про что-то другое. Он увидел в ней, стоящей чуть поодаль и бледной, почти что призрачной, замешательство, и продолжил – тихо, но твердо. – Ты должна быть уверена в своем выборе. Это должно быть просто.

Просто, как дышать, подумала она. Просто, как жизнь. Как магия.

Самый простой выбор – самый правильный.

Покажи мне, попросила она.

Он протянул к ней руку, вновь понимая ее и приглашая; робея про себя, но не выдавая смятения, она приняла то молчаливое приглашение, и тогда впервые ощутила его – холод, идущий от Локи, из самой его глубины. И сначала не было ничего, кроме того холода, обжигающего столь же яростно, сколь и жар, но затем голубое свечение окутало их кожу, сковало соприкосновение их рук, и она почувствовала еще что-то – эту простую магию, или бесконечность, или же что-то еще сильнее, важнее, необходимее. Она выдохнула.

Она смотрела на него, пока он смотрел на их руки, соединенные, сплетенные вместе. Они казались правильными и простыми. И Джейн вдруг почти осознала что-то – безыскусно важное для них обоих, и она хотела сказать ему об этом – он бы помог ей разобраться. Но он опередил ее:

– Ты станешь бессмертной, – произнес он, и голос его был не громче шелеста ветвей и их шепота. – Но это не должно изменить тебя.

Что-то зеленело в его взгляде, что-то, остро напоминающее принятие, и еще – что-то, что она не могла понять ни тогда, ни потом, уже в своих покоях, с откусанным яблоком в руках, обессиленная сделанным выбором, который оказался сложнее, чем она могла предположить, и (немного) им.

***

Это называется камнем бесконечности.

Она ушла (практически сбежала) из лечебницы уже на следующее утро, не желающая и не способная оставаться там ни часа дольше, и он находит ее на балконе в восточном крыле, там, где она может наблюдать восход солнца. Она рассказывает о том, что помнит, и молчит обо всем, что связано с ним, тем им, что она видела в иллюзии, называвшей себя реальностью. Он слушает ее внимательно, не перебивая, и вздрагивает, когда она говорит о войне – его рука непроизвольно тянется к шее, и Джейн понимает – это след той самой войны, из которой его выдернули в самый последний момент.

Она спиной опирается о резные перила, ощущая через тонкую ткань платья лед и бесстрастность металла, пока Локи глядит мимо нее, вдаль, вновь ощущая на себе гнет и давление недавно утихнувшего прошлого. Она просит объяснить его – все, что он знает, – и он объясняет.

– Всего их шесть – камней, осколков Вселенной. В этом измерении они разбросаны по девяти мирам, но там, откуда я прибыл – их стараются собрать, – он отворачивается от нее, но она успевает заметить жесткость, искривившую его губы, нашедшую выход в его голосе:

Никто не вправе владеть подобной силой.

Он так и стоит перед ней (секунду или две), а потом все же переводит взгляд на нее, синий и поверхностный, и что-то меняется в этом взгляде – неохотно и едва-едва:

– В моем измерении ты и правда была носителем одного из камней, но я и представить себе не мог, что они могут быть… разумны.

Но они были разумны. Этот камень, очевидно, обладал и разумом, и собственной волей. Он был одним из шести истоков Вселенной, и, раз он просил о помощи – Вселенная была в опасности. Она вспоминает слова – в каждом из измерений ты ждешь его, Джейн Фостер. Возможно, той, другой Джейн Локи был столь же необходим, как и ей самой, и это значит, что, возможно, у них был шанс – и на эту погибающую Вселенную, и друг на друга.

Но ему, стоящему чуть поодаль, она не говорит про это – вместо этого она говорит ему иное:

Тебе пора возвращаться домой.

Он резко вскидывает голову и смотрит на нее едва ли не с удивлением, и она гадает – правильный ли она сделала выбор. В конце концов, в одном из выборов она уже – непозволительно – ошиблась.

– Что произошло, Джейн? – и он явно не о камне. Когда она понимает – о чем он, она пытается отвернуться – от него, но он уже рядом, и он, так не любивший чужие прикосновения, крепко держит ее за плечи, препятствуя ей.

Ты знаешь, почему я ушел, и это правда, она знает, но это не то знание, что дарует спокойствие.

Она произносит:

– Ты хотел, чтобы я была счастлива.

Ей самой проще так думать.

– И что же, ты счастлива?

Впервые за то время, что она знает этого Локи, она видит в нем гнев – а ведь она уже почти поверила, что он более на него не способен.

(да, да, она счастлива, да, ну, почти).

– Почему я ушел?

Она больше не находит в себе сил сопротивляться ему, и поэтому она встречает прохладу его взгляда и – практически – не вздрагивает. И она отвечает:

Потому что ты испугался.

========== .11. ==========

***

Он был прав – они устроили в честь нее пир.

Асгардский дворец озарился светом факелов, благородные асы и асиньи гордо восседали в зале, и Джейн, глядя на все это, не могла поверить, что всего год назад она даже не была уверена, что встретится с Тором вновь. Что когда-нибудь увидит в своей короткой, тогда еще очевидно и слишком короткой жизни что-нибудь, кроме желтых раскаленных песков и неба, ограниченное их планетой и ее вычислениями. Тор сидел подле нее, его волосы отливали золотом, а взгляд – беззаботностью, пусть и его плечи были слегка напряжены; и она украдкой – так, чтобы никто не увидел – сжала его руку в успокаивающем доверительном жесте. Она сделала свой окончательный выбор, хотя и не была уверена, что он был лишь о ее бессмертии, но отныне жалеть было поздно, а значит она не имела права поддаваться смутным сомнениям, отыскавшим место где-то под самым сердцем.

Он был прав – она чувствовала себя чужой.

На них, восседающих чуть ли не во главе стола по правую руку от царя и царицы, едва ли смотрели – и она была благодарна этому. Локи был напротив них – рядом с Фриггой, и изредка делился с ней словами, и никогда – не ловил ее, Джейн, взгляд. Они так и не говорили больше после той магии, что осветила их переплетенные руки, и она не знала, не могла найти названия тому, что заставляло их стать осторожными друг с другом, чересчур осмотрительными и далекими. Она пыталась не думать об этом – по крайней мере, в тот час. Теперь у нее была вечность, чтобы подобрать ответы ко всем вопросам, и она собиралась воспользоваться этим.

Было так громко, шумно, что она и не сразу уловила начало чего-то легкого и ненавязчивого – но все затихли и расступились. И она увидела в окружении вечернего света и огней – бард, седовласый и древний, покрытый столетиями. Джейн улыбнулась Тору – она любила музыку, переплетенную со сказаниями. Его песни – это отражения жизни, шептал Тор, склонившись к ней. Он рассказывает только о том, что видит.

И он рассказывал о дальних мирах – об огненном и страшном, объятом пламенем, о пыльном и пустынном, где нет ничего, кроме холмов и ветра, о ярком и отважном, населенном созданиями смертными, уязвимыми, но смелыми и любопытными, об их народе и их царях. О холодном и промозглом – Йотунхейм, подумала Джейн, – и о царе его нареченном, но пропавшем, похищенном, царе, что должен был взойти на престол после того, как убил своего кровного отца. Джейн и не заметила, как все затихли, словно боясь дышать – для нее это были всего лишь рассказы, потерянные во времени и извлеченные из него же искусной рукой. Джейн не заметила, как притих Тор, не заметила и ярости Локи.

Бард все пел, и песня о том ледяном великане, что великаном на самом деле не был, полюбившем девушку из иного мира и лившем по ней синие слезы – синие, потому что они были ледяными, а на другие он не был способен, – оказалась последней.

Празднество продолжалось неуютно и неловко; Тор крепко сжимал ее руку – еще немного, и было бы больно, и в жесте том не было ничего отдающего, лишь забирающее. Джейн взглянула на противоположную сторону стола – туда, куда смотреть себе запрещала – и не увидела там ничего.

– Ты так и не поняла, Джейн? – вопрошал ее Тор уже в их покоях, когда все закончилось, когда они ушли – подальше, подальше ото всех. Она чувствовала горечь его слов, горечь и боль, и лишь качала головой – тогда она по-прежнему ничего не знала о том, что привело к разрушению Радужного моста, о том, что произошло в опочивальне Одина, как и о том, кем был его младший брат.

Тогда еще она и правда не знала, но когда узнала – не поверила. В конце концов, она сомневалась, что слезы Локи чем-то отличались бы от ее слез.

А потом – потом все было словно в тумане. Она ловила на себе чужие взгляды, чужие и неприятные, липкие – не отмоешь. Она принимала угрюмое молчание Тора и ни в чем не разубеждала его, потому что разубеждать его в том, в чем она сама не была уверена, оказалось бесполезно. Она любила его – по-прежнему любила его той самой первой восторженной любовью, обманчивой и неглубокой, той, что разгоралась три дня среди песков и солнца, но так и не окрепла – ни за время расставания, ни после. Она старалась не винить себя в том, что этой ее любви оказалось достаточно – для нее, но недостаточно – для него.

Локи не было рядом с ней, а ее не было рядом с ним. Переживали они чужие пересуды по отдельности, ожидая, когда все утихнет – утихало все медленно и неохотно. Тор торопил со свадьбой – но она все медлила, отчего – не знала сама (или же не могла признаться – даже себе). Локи видела лишь раз – посреди разгоревшегося дождя, на том самом месте, где он впервые подошел к ней, и он был озлоблен и, совсем немного – уязвим, и она хотела бы что-то сказать ему – но все стояла с ним под дождем, продолжая ожидать – чего-то.

Джейн вспомнила их давний разговор о просьбах, и она тогда подумала – если бы она правильно попросила его (о чем-то нужном, необходимом), он мог бы дать ей это. Она бы пошла за ним, только если бы ему это было нужно. Она была бы с ним рядом ровно столько, сколько бы он ни пожелал, только если бы ему это было нужно. На мгновение – долгое, невыносимое – уязвимости в нем оказалось больше, чем злости, целое мгновение – вот, сколько это длилось. Оно горело – ярко, болезненно, выцветало зеленым, а потом – вдруг – прекратилось.

Джейн растерялась. Она потянулась к нему – даже не зная, зачем. Он лишь отпрянул от нее, и сделанный им выбор (отражение ее собственного) осел на его губах словами, выдавленными, блеклыми – ты мне не нужна. Она покачнулась, но не сказала ничего, лишь смотрела не отрываясь, как он уходит.

Она промокла до нитки. Ее лихорадило два дня – два дня она не приходила в себя. На третий, когда наконец очнулась, Тор сидел подле нее, и он переживал за нее, и он просил ее – просто попробовать, начать все сначала, будто не было ничего, будто не было той песни о синих слезах. Ей некуда было идти, некуда возвращаться – Мидгард представлялся ей чем-то далеким и уже ненастоящим. Она была бессмертной и теперь по праву принадлежала этому миру. Она согласилась – жизнь с Тором была спокойной, но осторожной, пропитанной уважением друг к другу и стремительно остывающей (ненастоящей) влюбленностью.

Локи не возвращался.

***

Ты не попрощался с ней.

Ветер обжигает ей кожу и уносит ее слова. Локи угрюм, но спокоен, смотрит прямо, и взгляд его размерен, холоден. Она не знает, о чем он думает, но его лицо почти что сурово, и осознание – у него есть причины не прощаться с ней – царапает ее изнутри своими острыми углами.

Он кажется практически сломанным, и она в нечаянном порыве дотрагивается до его руки – свою руку он не отдергивает, но и ее в ответ не сжимает.

– Она мертва, – вдруг говорит он, вглядываясь в темно-красное, едва ли не черное марево, зияющее перед ними – они стоят всего лишь в нескольких шагах от него, и Джейн не уверена, что теперь готова отпустить его. Но ведь она сама сказала ему – ему пора возвращаться домой, и это правда, потому что здесь, в этом измерении, он не больше, чем инородное тело, выдернутое из своей реальности по чужой воле, потому что есть другой Локи, тот самый, что обвивал их руки обоюдной магией, и камень бесконечности пообещал его скорое возвращение. Потому что в том, другом измерении этому Локи есть за что сражаться, и она не может держать его дольше.

Но все же (все же!) он тот же самый Локи, которого она любит, и она ничего не может с собой поделать.

– Ее убили, – продолжает он, – и все, что я смог сделать – это лишь отомстить.

Она не представляет, не может представить себе бездыханное тело вечно молодой царицы, и понимает, для него, столь редко привязывающегося к другим, умеющем любить как-то абсолютно по-своему, по-особенному, не признаваясь даже самому себе, знать, что он больше никогда ее не увидит – слишком больно.

– Но ты знаешь, что она жива, – она не смотрит на него, но ей и не нужно смотреть на него, чтобы чувствовать – его взгляд полностью принадлежит ей. – В других измерениях, в миллиардах других реальностей, где все сложилось иначе – она жива, и она с тобой.

Он разворачивает ее к себе, и она видит это – ту же самую глубину, робкую, неверящую и осторожную, обращенную к ней, ту самую глубину, что она заметила впервые еще в самом начале их знакомства. Тогда Джейн, ослепленная своим пребыванием в Асгарде и преддверием вечности, отмахнулась от нее, этой ничем не восполнимой глубины, слишком ветрено и беззаботно – теперь же она надеялась, что та незнакомая ей Джейн окажется немного мудрее.

Он хочет что-то сказать ей, но она успевает первой:

Найди меня.

Она думает, возможно, он даст себе – им – шанс хотя бы раз, потому что иногда все, что им нужно, это всего лишь шанс. Найди меня в своем измерении, Локи.

Он дотрагивается до ее лица, его пальцы холодные и неуверенные, и ей кажется, будто еще одна секунда – и он никуда не уйдет. Здесь у него было все – неразрушенный дом, мать, Асгард. И она, она тоже здесь, словно надежда на невозможное. Но Локи прикасается губами к ее разгоряченному лбу, и на его лице, на мгновенье смягчившемся, застывает хорошо знакомая ей уверенность.

Он кивает ей, и отпускает ее, ступая к алому мареву, так больше ничего и не сказав – энергия обвивает его тело, словно бы проникая него, а потом вдруг исчезает, будто бы и не существовала – вместе с ним.

Джейн думает, что это к лучшему.

========== Заключение ==========

***

Вся ее жизнь и все в ее жизни приводит ее к одной единственной секунде, секунде, когда она обретет что-то бесконечно важное. Джейн не знает – что это за секунда, когда она настанет – настанет ли? Но знает точно – она сразу же поймет.

Будучи еще совсем маленькой девочкой – с короткой косичкой, перекинутой через плечо, вечно растрепанной и несобранной, неугомонной, непоседливой, любопытной до неприятностей, любознательной до недосыпа, потому что звезды, эти невероятные, таинственные звезды горят и сгорают исключительно по ночам – Джейн начинает свое долгое ожидание. Ее ожидание выглядит трепетным и робким, едва пробудившимся, едва очнувшимся ото сна сомнений и замешательств, и заключается в грезах о далеких неизведанных мирах, сбереженных в древних, дряхлых сказаниях, выдуманных и ненастоящих, как ее убеждали, как ей твердили без умолку – все, кому лень и не лень; о запутанных дорогах, что ей только предстояло открыть и постичь, что должны были привести ее в приветливую, дружелюбную неизвестность. О целях, пока еще смутных, не сформировавшихся до конца, но уже порой будоражащих ее воображение, тревожащих и беспокоящих его.

Джейн, не оборачиваясь, не оглядываясь по сторонам, пусть порой и хотелось до невозможности, шла к этой заветной, маячившей где-то совсем неподалеку секунде – только руку протяни и возьми; но с годами все менялось, она менялась, взрослела, степенность заняла место спешности – преображалось и ее ожидание, внезапно обретя окончательную форму и имя. Оно совмещало в себе все старые надежды, те самые, в которые никто, кроме нее, не смел и не желал верить, и получило новые; ее ожидание отливало благородной отвагой, и стальной смелостью, и надежностью. Ее ожидание звали Тор, и Джейн оказалось невероятно легко представить, что именно его она представляла всю свою жизнь и всю свою жизнь ждала.

Она ошибается – осознание то приносит ей разочарование и, неожиданно, облегчение, и секунда выскальзывает из ее рук, так и не найденная, и Джейн пытается убедить себя в ненадобности той самой заветной секунды.

Уставшая, она перестает ждать.

Уставшая, она прислоняется раскаленным лбом к прохладному стеклу машины; они – она, Эрик за рулем – едут сквозь ночь по шоссе, оставляя позади тяжелую неделю доказательств и вычислений, и она действительно устала, безмерно и безвозвратно, потому что даже теперь, даже спустя годы после того, как она окончательно распрощалась с той девочкой из Нью-Мексико, той, у которой могли отобрать оборудование и саму жизнь, той, что была наивна и безвестна, она по-прежнему порой сталкивается с недоверием в научном сообществе, так неохотно принявшем абсолютно новый взгляд на устройство мироздания.