Текст книги "Синие слезы (СИ)"

Автор книги: Jillian_X.L.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Джейн не может ему поверить, потому что проще поверить в возможность создания иллюзии, практически идеальной материальной копии того, кого давно не было, чем во все это. Но его слова впиваются в нее иглами, жалят ее сознание, и у нее не остается иного выбора, кроме как хотя бы попытаться.

Я Локи, просто не тот, которого ты знаешь.

========== .4. ==========

***

Она думала, будто бы Асгард был предназначен ей самими мирами – она не верила в совпадения, и не думала, что встреча с Тором была – всего лишь – случайностью.

Оказалось же, Асгард нужно было заслужить.

В Асгаде могли жить лишь бессмертные, только бессмертным было положено это право, но она была очевидно и навсегда смертной, и ей казалось, будто бы выбора не оставалось, кроме как вернуться назад, домой, на Землю – одной.

Тогда она и узнала об испытании и яблоке Идунн, дарующем (невозможное) вечность.

Докажи, что достойна, молвил Один, и она не знала – как. Разве не было ее любви достаточно, ее преданности? Она отправилась вслед за Тором без оглядки, оставив позади все, что знала, что помнила, чем жила. Она задавала вопросы (осторожные и испуганные), но взамен не получала ответов, лишь один:

– Готовься, Джейн Фостер. У тебя полгода.

Но это было позже, намного позже, потому что сначала Асгард был приветлив и дружелюбен, потому что сначала он был ей рад. Тогда, только прибыв в царство Вечности, наполнив свои легкие его искрящимся дневным светом, шумом и яркостью, немного освоившись, приняв его законы, его традиции и устои и саму себя в нем, Джейн изо всех сил старалась понравиться всем и каждому. Она старалась быть милой, и приветливой, и дружелюбной, много наблюдала и делала многие выводы, очаровывала двор умом своим и сдержанностью, друзей Тора – непосредственностью и легкостью. Она была молода и наивна, и она была влюблена.

На самом деле, Джейн мало знала о семейных проблемах своего возлюбленного – никто ни о чем ей не рассказывал и ни во что не посвящал, скорее, напротив, некоторые темы были если не запретны, то тщательно припрятаны в немом молчании и случайных оговорках.

Одной из подобных тем был младший асгардский принц.

Джейн никогда не видела его в окружении асов и асинь – его самого она практически не видела или не замечала поначалу; лишь пару раз невольно заставала его общающимся со своей матерью, но никогда – с Тором. Он казался ей худым и чуть ли не хрупким, тронешь – разобьется, разлетится осколками отчуждения и отрешенности, и слишком бледным; его плечи были опущены словно под тяжестью невидимых глазу забот и печалей.

Но Джейн все еще помнила – она никогда бы не позволила себе, никогда бы не посмела позабыть посланного им Разрушителя, крики, и хаос, и собственный ужас, безошибочно настигнувший ее среди пустоши Нью-Мексико, и пронзивший, ослепивший ее. Ее тянущее, невосполнимое чувство потери и соль слез, когда она склонилась над раненым Тором, теряя его и оплакивая – и горечь того дня порой все еще заставала ее врасплох промозглостью и морозом в духоте бесчисленных снов.

Она слышала, будто бы Локи в тяге своей к разрушениям пытался уничтожить целый мир и будто бы пал в итоге в бою с собственным братом – его искали долго, усердно, его нашли где-то на самом дне Вселенной, поверженного, истекающего болью, кровью и безумием. Безумие то было отныне заперто у него разрывами мышц и кровоподтеками где-то под разбитыми и сросшимися ребрами и не давало о себе знать – надолго ли? Его наспех залатали, заштопали нитями укора и неприятия, пренебрежительного осуждения, небрежно и неаккуратно, и постарались вернуть домой; и пусть теперь он и не жил – существовал – в Асгарде, и пусть Джейн не знала его и едва ли могла представить себе, каким он был прежде, она втайне подозревала, что вернуться окончательно он так и не смог, не пожелал. Однако, для нее Локи оставался непосредственной причиной разрушения Бифреста и невозможности Тора вернуться в Мидгард, вернуться к ней, за ней в течение нескольких месяцев. Он был повинен в ее окрашенных бессонницей ночах и тоске у самого сердца, он был повинен в ее одиночестве, ноющем, глухом, слепом и бесчувственном, и поэтому, именно поэтому она не испытывала сострадания к его одиночеству.

Правда заключалась в том, что он пугал ее.

Она ни в коей мере не искала общения с ним – ни в одном проявлении. Джейн полагала и предполагала, что ее присутствие в Асгарде если и не осталось для него незамеченным – вряд ли во дворце происходило что-то, о чем ему не было известно – но, во всяком случае, не вызывало особого – излишнего – интереса. Она уже успела наслушаться о его надменности и презрении ко всем, кого он считал и ставил ниже себя – ниже себя он ставил практически каждого. И Джейн, вовлеченная во всеобщую суматоху, так или иначе связанную с ней самой, или ее прибытием, или испытанием, о котором она по прежнему не имела ни малейшего представления, нигде не видела его и ни от кого не слышала о нем. Липкое ощущение чьего-то взгляда на себе, льдистого, пробирающего насквозь, словно намертво приставшего к ее коже – ни отмыть, ни содрать, появилось лишь на вторую или третью неделю.

Поначалу, взволнованная происходящими с ней событиями, она старалась не обращать и не обращала на него внимания, как и на глубокий продолжительный холод, поселившийся где-то внутри – ее мыслей и ее самой; но время шло, текли секунды, минуты, и ничего не менялось. Вместо одной тени Джейн внезапно и неожиданно обрела и обнаружила две, и обе следовали за ней неизменно и неуклонно, одна – изящная и тонкая, ее; вторая – вытянутая и громоздкая, чужая. Хотела бы она избавиться от навязчивости той второй тени или же знать причины ее возникновения, да не могла – не была уверена, чья она, и не знала, кому ее возвращать – возвращать ли? И однажды, стоя подле Тора и его друзей, деля с ними их щедро отдаваемое веселье шутками и улыбками, она заметила Локи – он стоял чуть поодаль, он впервые был близко к ней, и он смотрел на нее.

Он смотрел пристально, внимательно и будто бы оценивая, и Джейн с легкостью, поразившей ее на мгновение, узнала уже ставший привычным ей холод, занывший где-то под ключицей и в ее голове. Он смотрел – его лицо казалось ей прекрасным до уродства, влекущим до омерзения. Оно не было ни радостным, ни печальным, ни насмешливым, ни воодушевленным; оно было неживым и глядело бесстрастно и неотрывно. Джейн вздохнула – слишком громко, прикрыла глаза – лишь бы не видеть, отвернулась. Ее вторая тень вдруг отделилась от первой, метнулась куда-то в темноту, туда, где стоял Локи, замерла у его ног – покорная и идеально подходящая; но холод от нее не отступал, не возвращался к своему истинному владельцу.

До испытания оставалось четыре месяца.

***

Докажи мне.

Если это не было обманом, то это могло быть чем угодно. Ошибка Вселенной. Искривление пространства, времени, материи. Магия. Джейн морщится, думая о последнем – сколько бы лет она ни прожила, она по-прежнему не теряет надежду найти объяснение всему необъяснимому (но, возможно, в этот единственный раз она будет готова поверить и в нее, лишь бы она расставила все по местам).

Если только это не было обманом… но это по-прежнему могло им быть.

Он, синеглазый и изможденно худой, не язвящий, не дышащий, не живой, мог быть не больше, чем просто обманщиком, самозванцем под маской беглого принца, или, и это было хуже всего, всего лишь фантазией, плодом ее воспаленного воображения. Джейн думает, что, возможно, если бы она дотронулась до него – она бы поняла, она бы узнала наверняка. Он теперь был так близко к ней, на расстоянии руки, она могла бы просто прикоснуться – и в то же время не могла.

Она не знает, хочет ли, чтобы это оказалось правдой, чтобы он оказался правдой. Она не знает, как будет проще – для нее.

И тогда она просит (едва ли не углубляясь в мольбу) – докажи мне, хотя не может представить себе ни одной вещи, которую он мог бы сказать (или сделать), и этого было бы достаточно – для веры в него.

Он кажется действительно задумчивым, и на мгновение ей действительно кажется, будто бы он хочет убедить ее в своей правдивости. Потом он говорит:

Я пытался убить Тора.

Я действительно… пытался.

Холод настигает ее, и он страшнее любых воспоминаний. Разрушитель, вспоминает она. Земля. Нью-Мексико. Годы, годы назад. Это было, и, значит, это было в обоих измерениях, потому что в ее измерении это тоже происходило, потому что в ее измерении она плакала над бездыханным, абсолютно и безвозвратно бездыханным телом Тора, пока внезапная вспышка молнии не вернула его к жизни, облачив в доспехи, силу и надежду. И вот она смотрит на того, кто все это сотворил, и видит свое давно ушедшее прошлое, и почти задыхается.

Как, думает она.

– Как это возможно?

Тот Локи, что она знала, искривил бы губы в усмешке. Он бы не ответил ей прямо. Он бы сказал ей – постарайся начать наконец думать, Фостер. Но этот новый и совершенно незнакомый ей Локи говорит ровно и без насмешки и пытается ей объяснить. Он рассказывает ей о Вселенной. Существует множество измерений, говорит он, и это не разные миры – они не сосуществуют друг с другом, не влияют и не зависят друг от друга. Они просто есть. Он рассказывает ей о невозможности путешествия между ними, а если невозможное все же случается, то о тех непоправимых последствиях, к которым это может привести.

– Просто чудо, что Локи из этого измерения так удачно… не здесь.

Он выделяет последнее, и она осознает – он по-прежнему может не знать, почему именно он не здесь.

– Страшно представить, что могло бы случиться, пересекись я с ним. Ваш мир мог бы исчезнуть, ваше измерение могло бы быть стерто за мгновение, – он замолкает на секунду, взвешивая, раздумывая, медля. – А могло бы не случиться ничего. Никто не знает.

Она отводит взгляд и смотрит куда угодно – лишь бы не на него, никогда на него. Одно только его лицо выжигает в ее голове пустоту.

– Все было столь настоящим. Естественным. Я не сразу понял, где оказался. Потом решил разобраться самому и оставить пока все, как есть.

Его объяснения едва ли могут отыскать место в ее уже сложившемся представлении о мироздании, но она старается, она так сильно старается. Его взгляд воспален от усталости или чувств, и она думает, что, если это правда, то возможно, но только возможно, ему просто нужен кто-то, хоть кто-нибудь, кому он мог бы рассказать. Она вспоминает о Фригге – могла ли она догадываться, заметила ли она эти другие глаза, эту другую усталость в собственном сыне? Она думает о Торе – мог ли он почувствовать, каким иным холодом заполнилась пустота в его брате?

– Как это произошло?

Она подразумевает – как такое могло случиться, что вот он здесь, прямо здесь, перед ней, хотя это недопустимо всеми правилами звезд и галактик, всем мыслимым и немыслимым, но он, кажется, ее понимает.

Он качает головой.

Он начинает осторожно. В том измерении, откуда я прибыл, объясняет он, все сложилось несколько иначе. Небольшое отклонение любого события приводит к абсолютно другой развязке. В этом измерении, как мне известно, после того, как я упал с моста, Один начал поиски, и нашел меня. Тор вернулся за тобой намного раньше. Не было никакой войны… По крайней мере пока. Но в моем измерении Один бездействовал, и все сложилось иначе.

Он по-прежнему не отвечает ей, и она переспрашивает его снова. Он ведь сказал, что это невозможно, он сказал это сам. Она ищет ответ в его молчаливом оцепенении и не находит, и тогда все вдруг становится ясным, очевидным и простым.

Он не знает.

– Мне нужна помощь, Джейн.

Она вздрагивает, потому что он (кем бы он ни был), произносит ее имя, и его голос тихий и раздается совсем близко, и она не может не вспоминать голос другой, но в то же время точно такой же. Он всегда так редко произносил ее имя.

– Я не знаю, чему он научил тебя, – продолжает он, а затем его голос становится ниже, острее, – я не знаю, зачем. Но это может оказаться полезным.

И тогда ей не остается ничего другого, кроме как принять безысходное, жалостливое, тоскливое, а в обмен – отдать свое согласие. Ей не остается ничего другого, кроме как спросить:

– Что тебе нужно?

Но она, кажется, уже знает ответ.

Вернуться домой.

========== .5. ==========

***

Она думала, у нее достаточно времени. Что она найдет ответ (она всегда находила ответы).

Она думала, что это не может быть сложнее, чем, например, принять решение сменить планету.

Конечно же, она ошибалась.

У нее оставалось чуть больше трех месяцев, а она по-прежнему даже не знала, с чего начать. Никто не знал (Тор, Фригга), и никто (она верила в это, действительно верила) не мог ей помочь. Она не была уверена, можно ли было найти хоть что-нибудь, но Один, всеведущий и бесконечно мудрый, сказал ей готовиться, а он, как поняла Джейн из их краткого и не всегда простого знакомства, никогда ничего не говорил просто так.

Библиотека казалась самым правильным местом для начала ее длинного пути. Ей нужна была информация, ей нужно было хоть что-нибудь; она чувствовала острую нехватку интернета и отсутствия любых современных технологий в наивысшем и порой даже слишком модернизированном (по сравнению с Мидгардом) Асгарде, что позволили бы ей быстро найти необходимую информацию.

То, что библиотека была плохим решением, она поняла сразу же, как только открыла первую попавшуюся книгу. Как оказалось, английский не был особенно популярен в Асгарде; на самом деле, она даже никогда не задумывалась о том, как может разговаривать с Тором, со всеми остальными.

Когда она спросила его об этом, он ответил ей, что она говорит вовсе не на английском.

Она попыталась сказать ему, что этого просто не может быть – она не смогла бы говорить на другом языке, не замечая этого, не осознавая этого, но как только она начала говорить и думать об этом, о том, как она произносит звуки, она поняла – они другие. Ее губы двигаются по-другому, ее мысли выстраиваются в другие слова, и их поток – он другой, все другое, до невозможности и непостижимости.

Ее замешательство было настолько очевидным и столь явственно отразилось на ее лице, что Тор рассмеялся – смех его бликами отразился в далекой и теплой голубизне его глаз:

– Это магия Радужного моста. Представь – мы путешествуем по стольким мирам. Как бы мы говорили со всеми?

Никак, подумала она, но это не отменяло невозможности.

– А что же Земля? Когда ты оказался на ней, ты говорил на английском.

Но он лишь пожал плечами.

– Тот же механизм. Мы адаптируемся под тот мир, в который попадаем.

Это значило, что если бы он был отправлен в Норвегию – он бы говорил на норвежском. В Россию – на русском. Это было необыкновенно и незнакомо ей, это могло предоставить решение многих проблем, и она бы хотела больше узнать об этом больше, соблазн был слишком велик. Однако были дела, которые она просто не могла отложить на дальнюю полку, как бы сильно не хотела.

Тебе столько еще предстоит узнать, Джейн.

– А что же книги? Почему я не могу их прочесть?

Он задумался (ненадолго), и сказал:

– Это не распространяется на письмо.

На одно долгое беспамятно блаженное (словно бы вот он, долгожданный ответ, прямо у нее в руках) мгновение она подумала о том, что просто должна выучить язык. Это помогло бы ей, она смогла бы понимать. А потом вспомнила о том, сколько времени ей осталось здесь, в Асгарде.

Все было бесполезно.

Тор же был уверен если не в ней (и это обескураживало, и оставляло в растерянности), то в себе. Он не волновался об испытании – сам, и просил не волноваться – ее.

Он знает, как ты дорога мне, говорил он легко и беспечно, до последнего оставаясь ветреным собой. У него не будет иного выбора, кроме как согласиться.

И она не переубеждала его, позволяя ему еще несколько месяцев оставаться в блаженном неведении, потому что – она знала, чувствовала, – Один был против (нее, их), и, если он решит избавиться от нее, вернуть в Мидгард – его не остановит даже гипотетическое – по его мнению – счастье сына (наследника).

Тогда она решила продолжить поиски – и именно тогда она поняла, что у нее больше не оставалось вариантов. Ей было не у кого спросить – она не знала здесь (по-настоящему) никого, кроме Тора. Ей было не к кому обратиться. Она не знала, что делать.

Именно тогда Локи (словно новый виток ее жизни, полностью изменивший ее направление) впервые заговорил с ней.

– В твою честь устроят богатый пир.

Золотые, лиловые, серебряные бутоны распускались вокруг нее, и она, вдыхая запахи (чуть сухие и пыльные) быстро полюбившегося ей сада, открыла закрытые прежде от солнца глаза. Сидящая на скамье посреди этих ослепительных цветов, она запрокинула голову, чтобы посмотреть на него – возвышающегося над ней, со сдержанной усмешкой на губах, со странным внимательным взглядом. В тот момент она впервые подумала, сколько же им на самом деле лет – им всем, асам и асиньям – как долго может длиться их бессмертие? – а еще о том, что этот его взгляд был дряхлее взгляда самого Одина.

Она нигде не чувствовала присутствие стражников, никогда не оставлявшего его, и это не могло не удивить ее – ее удивление он прочел в то же мгновение, и оно отразилось улыбкой, удовольствием в тонких чертах его по-острому красивого лица.

Конечно же он издевался над ней – она слышала достаточно, чтобы понять хотя бы что-то о нем, про него. И то, что она знала о нем, ей вполне хватало.

– Что так веселит тебя, Локи?

Она была достаточно смелой, чтобы не казаться испуганной, чтобы произнести его имя вслух – она могла поклясться, что то чувство, немного смягчившее его лицо, немного сгладившее эти острые черты, было одобрением. Он лениво оглядел ее – впервые находящийся к ней столь близко, он наконец-то мог смотреть и видеть. Он чуть прищурился от того солнечного света, яркого и настойчивого, что мучил и ее – тот свет высветлил синий, оставляя лишь невозможный зеленый.

– Они будут праздновать твое бессмертие, только вот ты останешься все той же мидгардкой в их глазах, и это не изменит ни одно яблоко – этого не изменит ничто, – он вздохнул преувеличенно громко в преувеличенном сочувствии, но в его голосе, негромком, обветренном, не было ничего, кроме стали. – И вот вы будете праздновать, но ты по-прежнему будешь чужой.

И хотя все это показалось ей пусть и изуродованным, но все же отражением ее собственных мыслей, она не почувствовала ничего, кроме неприятия к тому, кто смотрел на нее сверху вниз, к тому, кто решил потратить свое время, которое он, несомненно, ценил, на то, чтобы унизить ее.

Она не почувствовала ничего, кроме детского желания сделать хоть что-нибудь, хоть как-то уколоть его в ответ.

– Такой же чужой, как и ты?

Он замер на одно дыхание – оно длилось недолго, и Джейн не успела увидеть ничего (ни растерянности, ни удивления, ни злости) – в нем. Она не могла отвести глаз от солнечных бликов на железных вставках его костюма.

Возможно, ответил он, и больше – ничего.

Она поднялась со скамьи, не глядя на него – уйти от него как можно дальше казалось самым верным и логичным решением. Она не хотела оставаться ни на одно мгновение дольше – каждое мгновение отдавалось гулом в ее мыслях, словно бы она оказалась под водой, по неосторожности, по глупости своей забыв задержать дыхание, но выбраться на поверхность никак не могла.

И только потом она поняла – он был уверен, что она останется несчастной, но станет бессмертной; он не сомневался в ней, пусть и ставил под сомнение сделанный ею выбор.

Она оглянулась – он смотрел на нее, как и во всякий другой раз, пристально, с темным любопытством, что больше не озарялся свечением дня. Он чуть склонил голову набок, будто что-то предвкушая – предвкушение то отливало не азартом, но странной сдержанной тоской.

Тогда Джейн ушла.

Это был первый (последний) раз, когда она от него уходила.

***

Было немного легче и в то же время сложнее осознавать, что это все же немного не он. Она могла бы притвориться, что это абсолютно другой человек (Бог), тот, которого она совершенно не знает, чужак, или же что он – это все же он. Она могла выбрать то, что правильнее, проще.

Но проще не было никак.

Это было похоже на то чувство (гадкое, стыдливое и острое, словно иглы, впивающиеся в кожу, вспарывающие ее), как тогда, когда только Локи ушел – то чувство не знало ни усталости, ни покоя долгие годы. Тогда, в темноте ночи, когда она оставалась один на один со своими мыслями, не вспоминать Локи становилось невозможным, и она верила, что, вспоминая о нем, только лишь думая о нем, она предает Тора.

Но все оказалось намного страшнее и хуже – на самом деле, даже деля ложе со своим законным супругом, это был Локи, кого она предавала.

Когда осознание этого пришло к ней, это стало самым худшим моментом ее жизни.

И теперь, теперь она снова ощущала нечто похожее – предавала ли она того Локи, которого знала всю свою асгардскую жизнь, помогая этому, нуждавшемуся в ней? Предала бы она его, не поверив, отказавшись помочь? Она пыталась представить себя на его месте, что бы делала она, как бы поступила она, как бы чувствовала та Джейн из его Вселенной – но представить (что существует еще одна, точно такая же, с теми же стремлениями, с той же верой, той же любовью) никак не могла.

– Что мы ищем?

Он не смотрит на нее, проводя ладонью по старым корешкам старых фолиантов, смахивая с них вечную пыль; но по складке, пролегшей на его лбу, она поняла, что он слышит ее.

Он останавливается, вытаскивая одну из книг, и, после недолгого раздумья все также не глядя передает ее Джейн.

– Что-нибудь, что могло бы открыть проход. Ищи про Вселенную. Про время. Про измерения. Все, что может оказаться полезным.

Но это едва ли помогает ей.

На самом деле, она едва ли может сконцентрироваться – неотвеченные вопросы размывают ее внимание. Она раздумывала над его словами всю ночь – всю ночь она не могла спать, и, прислушиваясь кожей к горячему дыханию Тора на своем плече, она была практически на грани того, чтобы рассказать ему обо всем. Но слова Локи по-прежнему звучали в ее голове, столь ясно и отчетливо, как будто бы он был прямо там, с ней, в ее покоях, и проговаривал ей это снова и снова, и его кровоподтеки – страшные, не смываемые с кожи, снова стояли перед глазами, и она просто не могла вымолвить ни слова. Локи не просил ее ни о чем не говорить своему брату, но (она знала об этом наверняка) он подразумевал это, требуя подумать – обо всем.

Утром она сама нашла его.

Она размышляет о том, что он подразумевал под тем, когда говорил, что Один бездействовал. Что Тор вернулся за ней намного раньше. Значило ли это, что все было по-другому в его измерении, значило ли это обратное? Один не искал его – как он мог не искать своего сына? – и Тор, тот, кого она ждала, до слез вглядываясь в далекое прозрачное небо, долго не возвращался за ней. Она не могла представить ни одну причину, что удержало бы его – от нее. И надолго – на сколько? Годы, десятилетия? Она не знает, стоит ли ей чувствовать сожаление о той Джейн, совершенно ей незнакомой. Она даже не может подумать о том, что та незнакомая Джейн может быть не несчастна.

Она думает, о какой войне он говорил.

Она догадывается – он не расскажет, только если она сама не попросит, и даже и так – он скорее всего откажется. В любом случае, она даже не может представит с чего начать – любое возможное начало кажется неловким и навязчивым, и Джейн чувствует себя неуверенно, незначительно, так, как чувствовала себя годы назад, только оказавшись в Асгарде – тогда все в сравнении с ней казалось громоздким, и величественным, и практически недостижимым.

Она устало выдыхает – сезон дождей сменился теплом, вылившимся в жару, обступившую, облепившую ее, забравшуюся к ней под кожу.

– Нам было бы несколько проще, расскажи ты мне о том, при каких обстоятельствах ты попал сюда.

Она старается не звучать, не выглядеть раздраженно, пусть это и то, что она и чувствует кроме жары – жаркую раздраженность, приливающую к лицу. Но Локи лишь откладывает очередную книгу – к тем многочисленным и дряхлым, что он уже отобрал, и только затем бросает на нее поверхностный – недолгий – взгляд.

– Это нам не поможет.

– Почему?

Почему ты столь уверен?

Он выглядит немного угрюмым и немного недовольным. Его шаги, приближающиеся к ней, ей едва слышны – она думает, даже его дыхание громче. Она смотрит на него, и вдруг ей кажется – всего лишь на одно пустое мгновение – будто он действительно хочет ответить ей. И он действительно говорит с ней, но говорит – совершенно – о другом.

– Я учил тебя. Зачем?

Она думает, что если он сам не готов отвечать на ее вопросы, то и от нее не может требовать обратного. Это не принадлежит ей, как и не принадлежит этому Локи – все ее страхи и тревоги, все ее мысли и мечты, потому что они давно отданы тому, кто так и не вернулся и не вернется уже, наверное, никогда. Она не может рассказывать об этом, как и он не может ее об этом просить.

– Почему я вообще взялся за это?

Он словно бы сам пытается разобраться во всем, и ненадолго это становится даже важнее его возвращения домой. Его тихий и рассредоточенный взгляд не на ней, и Локи не требует от нее ничего (намека, ответа), но она все же говорит:

– Я не знаю.

Он слышит ее, и он садится напротив нее, беря первую книгу из своей стопки, однако мысли его далеко.

– Почему я ушел, Джейн?

И она уже должна привыкнуть, когда ей знакомо (в который раз – с ним) не хватает воздуха – но к этому привыкнуть нельзя, и она пытается не смотреть на него, следуя его примеру, открывая книгу из своей стопки на первой странице. Солнце находит к ним свой путь сквозь высокие окна, и она думает, что сейчас в саду, наверное, очень красиво и спокойно, а деревья, высокие и величественные, даруют прохладную спасительную тень. Она бы с удовольствием променяла духоту с ним на прохладу одиночества того сада.

Но он, отчужденный и опустошенный, по-прежнему ждет ее ответа, и тогда она повторяет уже легко ложащееся, надоевшее:

Я не знаю.

И это в первый раз, когда она пытается (безуспешно) ему солгать.

========== .6. ==========

***

Уже сдалась?

Она даже не обернулась на звук его голоса – она и так знала, что увидит. Несгибаемое насмешливое упрямство, извечную жесткость, сбереженную в уголках губ, напряженность плеч и сияние зелени, однако – она была уверена в этом, – ее раздраженность он и так мог почувствовать за версту – ему не обязательно было для этого вглядываться в ее лицо.

Впрочем, это не мешало ему приближаться к ней, заговаривать с ней – снова и снова.

Чаще всего это были просто насмешки. Полууколы, полуиздевки, ради которых он был готов подходить к ней при свете дня под взглядами асов и асинь, под взглядом Тора. Он был вежлив и учтив, приветствовал сначала брата, затем ее с улыбкой легкой, дарующей зиму посреди лета и лед посреди жары. Он говорил с Тором и говорил о ней при ней же. Впервые царицей бессмертных станет смертная, его слова были насквозь пропитаны лживым дружелюбием, но Тор этого (очевидного) не видел, не чувствовал, не замечал – любовь к брату, усиленная чувством потери и вынужденным расставанием, недавно пережитым им, затмевала ему взор.

Она же видела все, каким оно было на самом деле, и не верила – ему.

Реже это было въедливое и циничное, ничем не прикрытое (любезностью, равнодушием) презрение. Оно было тщательно вылеплено из злости (на всех, на себя, на нее) и обиды – им самим и для нее одной. За Локи больше не следили стражники, он был волен передвигаться по дворцу и преддворцовому саду, но никогда не покидать его пределов. Он и не покидал. Он находил ее, одинокую, всегда одинокую, потому что Тор всегда был где-то далеко и не с ней, среди солнцепека и листвы, и ей казалось, будто он делает это от унылого безделья.

Все миры давно знают о существовании иных миров, но вы же, мидгардцы, остаетесь самыми непросвещенными. Ваша раса столь глупа, что уничтожает сама себя войнами. Вы настолько недальновидны, что ставите бумажки превыше всего, превыше самой жизни.

Когда они оказывались один на один, ей было проще – она могла не притворяться перед Тором, будто находит его брата удовлетворительным. Она могла спорить с ним, и она спорила с ним – поначалу, затем перестала, и оказалось, что едва ли существовало во всех девяти мирах хоть что-то, что могло разозлить его сильнее, чем ее равнодушие. Тогда он становился совершенно несносным, а его слова – невыносимыми.

Она никогда ни о чем не рассказывала Тору.

Сначала не желая его расстраивать – он искренне хотел верить Локи, и она понимала и принимала, насколько это было важно для него, эта вымученная, стеклянно-хрупкая вера в брата, после – находя (во всей ситуации в целом и в самом Локи в частности) некое темное удовлетворение. Он не мог навредить ей (по крайней мере не напрямую), и она точно знала, что если бы и мог – не сделал бы этого. Лишь потом, спустя годы, она осознала – он уже чувствовал это, одинаковое течение их мыслей, схожесть их характеров и умов. Они, разделенные мирами, представляли собой идеально сходящийся пазл, и если Джейн воспринимала это несерьезно, ветрено относясь к легкости их сосуществования бок о бок, то он же был насторожен и растерян.

Иногда та растерянность проявлялась в понимании. Она видела то понимание, когда он уходил, молчаливый и (едва ли не) покорный, когда она была не готова противостоять ему. Она чувствовала то понимание, когда, окруженная асами и асиньями, не знала, как вести себя, куда девать свои руки, свой взгляд и саму себя, и он неожиданно оказывался рядом, и его присутствие странно успокаивало и направляло ее.

Того понимания она страшилась и желала больше всего.

– Я ожидал от тебя большего.

Но сколько бы они не говорили (или молчали), он никогда – ни словом, ни жестом, – не упоминал ее подступающее ночным кошмаром испытание. Никогда, до того момента.

Она действительно сдалась и теперь просто ожидала того дня, которому будет суждено стать ее последним днем в Асгарде, тем самым навсегда закрыв для нее двери в нечто большое, то, чем она могла бы стать, будь она немного умнее, или храбрее, или настойчивее. И все же (все же!) слышать разочарование в его голосе было куда обиднее, чем она была готова признать (чем она ожидала).

– Что тебе нужно?

Она хотела бы казаться спокойной, а не усталой. Бесстрастной, а не смирившейся. Ее желания было недостаточно.

– Мне? – его притворное удивление отразилось очередным острым краем насмешки в его голосе. – Мне казалось, будто бы это тебе что-то нужно.

Когда она все же обернулась на него, она не могла не заметить, как причудливо ложились на него тени ветвей. Он стоял позади скамьи, на которой она сидела, и руками опирался на деревянную спинку – его пальцы были длинными и бледными, и она вдруг подумала, что их может переломить любое неосторожное дыхание (например, ее). Его губы были растянуты в ироничной усмешке, но она, как бы не старалась, так и не затронула его глаз. Локи немного склонил голову набок, как делал это довольно часто, разговаривая с ней, и добавил: