Текст книги "Ночь мертвецов (СИ)"
Автор книги: IRKQ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Мескалеро повелительно вскинул ладонь, и Мария испуганно умолкла. Он долго всматривался в ее лицо, и в сумраке хижины казалось, что его глаза – сосредоточение густой непроницаемой тьмы. С мучительной неторопливостью он разложил на полу ткань, вытряхнул на нее содержимое мешочка. С надеждой, хоть и без толики понимания, взглянув туда, Мария увидела мелкие кости и черепа – животных или же птиц, она не разобрала. Мескалеро несколько минут сидел совершенно неподвижно, сомкнув веки, затем зачерпнул огромной ладонью горсть пепла из очага и, шепча что-то на своем языке, высыпал его на кости.
Мария впилась ногтями в ладони, ожидая ответа. Время тянулось и замирало, складываясь в бесконечность, – но вот шаман поднял взгляд и невозмутимо произнес:
– Сын умрет.
– О! – только и смогла воскликнуть Мария.
Рыдание билось в ее груди, но слезы не шли. Ей казалось, что тьма во взгляде мескалеро разливается по хижине, пожирает подвески и мешки, циновки и шкуры, и даже слабое пламя очага. Эта пустота, разом вытряхнувшая из нее все мысли и чувства, старалась добраться до сердца, проглотить оставшийся там клочок надежды, – но Мария, собравшись с духом, сопротивлялась ей.
– Я не верю вам, – несмело произнесла она. – Должен быть способ… Не может быть, чтобы его не было?! Снадобье… Колдовство… Чудо, в конце концов! – она перешла на крик. – Если вам нужны деньги, я дам их! Если нужны редкие ингредиенты – я достану! Если…
– Женщина торгуется не с тем, – прервал ее мескалеро. Он наклонился и стиснул ее запястья сухими шершавыми пальцами. – Женщина хочет здорового сына. Женщина должна спрашивать Смерть, – на одно короткое мгновение на его недвижимом лице мелькнул ужас. – Смерть, Санта-Муэрте. Женщина оставляет обувь. Женщина не берет еду, не берет воду. Женщина идет, идет сейчас на юго-запад, в Белые пески. Там она встречает Смерть. У Смерти женщина просит, – он отпустил ее руки и указал на выход. – Женщина оставляет обувь. Уходит.
Словно во сне Мария поднялась на ноги, скинула туфли и шагнула из сумрака хижины навстречу закату. Ей показалось, что символы на деревянном столбе смеются над ее горем, и она зло погрозила им кулаком. Затем, с тоской взглянув раз на город, тонущем в алых лучах солнца, пошла по дороге на юго-запад.
Сильный ветер поднялся с наступлением ночи, но Мария продолжила идти вперед. Ступни сводило болью, и острая трава то и дела резала беззащитные пальцы; но она шла. Каждый раз, когда становилось слишком страшно брести в темноте одной, когда неподалеку слышалась песня волка, когда желудок ныл от голода, она вспоминала об Алехандро, о каплях холодного пота у него на лбу, о мучительных приступах кашля, – и это гнало ее вперед.
Она остановилась передохнуть только когда луна поднялась совсем высоко, и села прямо на землю, рядом с высоким камнем, среди кустов юкки, чьи листья во тьме были похожи на устремленные в небо пики. Тишина и пустота властвовали здесь; и не было видно ни животных, ни насекомых – лишь раз скользнула возле самой ступни ящерка, едва задев пыльный подол платья. Сжавшись в тесный комок от холода, Мария прижалась затылком к твердому камню, прикрыла глаза – и образы минувшего дня разом навалились на нее, усиливая тяжесть в груди. Доктор здесь готовил настой из костей птиц и поил им Алехандро, чьи черные кудри вдруг обернулись седыми косами, и голос падре раз за разом повторял «Смерть нечистому! Смерть диаволу! Смерть!»
– Смерть! – хрипло прозвучало прямо над головой Марии, и она, очнувшись от своего короткого забытья, обернулась в страхе.
Огромный ворон сидел на камне, хитро поблескивая глазами. Он расправил крылья – такие огромные, что они закрыли все небо, спрятали луну и звезды, и свет их не мог проникнуть сквозь сотканные из тьмы перья.
– Смерть! – повторил он прямо в лицо Марии и быстро затрещал клювом в насмешку.
– Ты не смерть, – прошептала ему Мария. – Смерть ждет в Белых песках; а ты только злой предвестник.
Снова рассмеялся ворон – но улетел прочь, растворившись во тьме, и полотно неба с жемчужной вышивкой звезд вновь раскинулось над Марией. Она посидела еще минутку, пытаясь найти добрый знак в перекрестье созвездий и даже в пятнах на равнодушной луне, но, так и не увидев ничего утешительного, поднялась и продолжила свой путь.
Ночь уходила; небо очистилось от тьмы, и в первых лучах солнца Мария увидела светлый песок к западу от дороги. Это придало ей сил, и она повернула в ту сторону, шла, подмечая, что песка становится все больше, а растений – все меньше. Лишь изредка попадалось ей теперь сухое дерево или упрямый куст юкки. Солнце поднималось, беспощадно нагревая воздух, но, к большому удивлению Марии, белый песок оставался прохладным и не жег ей ступни. Его становилось все больше, и, оглянувшись через час или два пути, она больше не увидела дороги – только белые гребни и собственные глубокие следы. Теперь отступать было некуда: эта мысль совсем не испугала Марию, а, напротив, принесла успокоение.
Если бы только жажда не мучила так сильно… Мария с трудом разлепила губы, с болью сглотнула, но вязкая теплая капля слюны не освежила воспаленное пересохшее горло. Надежды на ручей тут не было, – но вдалеке виднелись колючие кусты юкки. До них Мария добралась почти бегом и, со спешки порезав руки о твердые листья, сорвала твердый плод. Сок был горьким и маслянистым, совсем непохожим на чистую прохладную воду, но все же унял ненадолго сухость во рту, и позволил идти дальше.
А безжалостное солнце поднималось все выше и выше, и воздух начал трепетать от жара, рождая причудливые и пугающие образы. Темное платье Марии впитывало в себя лучи солнца, сильно нагревая кожу, и только ноги все еще купались в ласковой прохладе песка. Вконец измучившись от жары, Мария огляделась в поисках хоть какого-то укрытия и не нашла его; тогда, сбросив платье, она легла всем телом на белый песок, прижалась к нему щекой, впитывая его свежесть, и осталась бы так лежать, забыв обо всем, если бы не услышала странный стук.
Мария открыла глаза. Над ней стоял, гадко ухмыляясь, скелет, и его раскаленные кости блестели в свете солнца, а глазницы, напротив, были наполнены пугающей тьмой.
– Я – смерть! – проскрипел он, протягивая вперед руку. – Я – смерть!
– Т-ты не смерть, – дрожа всем телом, отозвалась Мария. – Ты д-детище ее, а она ждет меня дальше.
Рассмеялся скелет, застучал челюстью – и рассыпался. Кости его обратились прахом и смешались с белым песком. Поднялась и оделась Мария, кое-как отряхнув свое платье, и продолжила свой путь.
Закатное солнце разлилось по небу багровыми лучами, и белый песок послушно отразил эти краски. Из-за этого Марии начало казаться, что где-то в пустыне она пересекла границу мира живых и попала прямиком в ад: измученная голодом, жаждой и долгой дорогой по жаре, она уже ни о чем не могла думать. Песок раздражал царапины на ладонях и ступнях, сушил горло и покрывал губы; здесь было его царство, из которого не было выхода. Обессиленная Мария не могла больше держаться на ногах – упала на колени и, не разбирая дороги, поползла вперед. Она подумала, что шаман обманул, и сейчас, пока она попусту погибает в пустыне, ее Алехандро слабеет, и жизнь покидает его. Сухие рыдания, без единой слезы, сотрясали ее тело, отдаваясь болью в ослабевших ногах; но Мария продолжала свой путь, пусть медленно, пусть ползком.
Ей казалось, что время замерло – солнце больше не двигалось, не спешило скрыться на западе, и песок, больше не белый, а багровый, теперь как будто медленно вытягивал из нее силы. Мария больше не могла даже ползти, – ее надежда угасала, и в тот момент, когда она готова была закрыть глаза и остаться здесь навсегда, ее накрыла тень.
– Что ты делаешь здесь, дитя?
Ласковый струящийся голос прошелся по телу Марии, наполняя его ужасом, – тем самым, от которого у собак встает на загривке шерсть, тем, что заставляет оленя что есть сил бежать прочь от волков, – тем, что сама Природа поставила охранять хрупкую черту между жизнью и смертью.
– Я ищу Санта-Муэрте, – прохрипела Мария, не поднимая глаз. – У меня есть к ней дело.
Сильная рука ухватила ее за запястье и подняла на ноги. Это прикосновение опалило кожу льдом, и озноб прошел по всему телу, вмиг добравшись до сердца, сковав его с непостижимой человеку силой.
– Посмотри на меня, дитя, – велел шелковый голос, и Мария подчинилась.
Фигура, представшая перед ней, была едва ли выше ее самой. Черные и золотые узоры на алом платье переливались, двигались, жили собственной жизнью – на оборках подола за одно мгновение перед Марией промелькнула чья-то судьба, от рождения и до гробовой доски. Пышные отвороты на длинных рукавах полностью скрывали кисти рук, и можно было заметить лишь что-то белое, мелькавшее порой между складок. Длинные темные волосы колыхались, слушаясь ветра, который поднимал вокруг черные песочные вихри. Лицо было раскрашено под калаверу, да так искусно, что можно было обмануться и решить, что под гримом скрывается женщина, – вот только темная краска вокруг глаз была слишком уж густой. Это был взгляд пустоты, истинной и вечной, и Марии потребовалось много усилий, чтобы не закричать от страха и сохранить рассудок.
– Ты знаешь, кто я? – при этих словах разрисованные губы даже не шевельнулись: голос исходил от всей фигуры, проникал вместе с воздухом в легкие Марии и растекался по телу с каждым толчком сердца.
– Ты – Смерть. Ты – Санта-Муэрте.
– Это так, – фигура согнулась в шутливом поклоне. – Ты пришла по делу – так говори.
Долго собиралась с духом Мария, разглядывая то рисунок калаверы, то узоры на платье, но все же заговорила.
– Мой младший, Алехандро, серьезно болен. Я пришла просить тебя не забирать его.
– Его час наступает, – Санта-Муэрте говорила… с печалью? – Он прожил, сколько ему было отведено.
– Но это нечестно! – в отчаянье вскричала Мария. – Ему всего четыре года – разве это можно считать жизнью?
– Иные умирают и сразу после рождения, – узор на кружевах алого платья сложился в гроб с крошеным тельцем внутри. – Здесь нет честного и нечестного. Твое страдание понятно, но вместо того, чтобы просить моей помощи, смирись и уходи домой… к сыновьям, – голос прозвучал мягко, почти с сочувствием, и на короткое мгновение Марии показалось, что лучше поступить так, как говорит Санта-Муэрте… Но только это не могло унять ее боли.
– Я не уйду, – твердо произнесла она. – Я останусь здесь, пока ты не согласишься помочь мне либо пока не придет мой час.
Черные вихри взметнулись чуть выше, и в самой глубине тьмы мелькнули алые отблески.
– Это твой выбор, – тоска сквозила в голосе, и это удивило Марию. – Что ты предложишь за жизнь Алехандро – свою? Все предлагают именно это.
Горько рассмеялась Мария.
– Предложу свою, и ты получишь пять жизней вместо одной… Мой муж мертв, и кроме меня никто не позаботится о моих сыновьях. Назови справедливую цену, Санта-Муэрте.
– Я возьму половину оставшейся жизни у каждого из твоих старших сыновей, – Смерть протянула правую руку, и из-под складок рукава показалась ладонь, белоснежная и гладкая, без единой линии. – Каждому из них отмерен свой срок – и он будет укорочен вдвое. Согласна ты на такую сделку, Мария Веларде?
Хорхе Уго! Диего! Мануэль! Мария едва устояла на ногах. Торговать их жизнями, потерять каждого раньше времени – такое предлагают ей, матери, которая должна оберегать и защищать их!..
Но ведь и Алехандро нуждается в защите, напомнила она себе. Повернуть сейчас, забыть пройденный путь, и вспоминать потом, что могла бы спасти своего сына, но не решилась?.. К тому же, разве братья не сделали бы это для него, попроси она их? О, она знала своих сыновей, знала их благородные сердца!
С такими мыслями Мария пожала протянутую ей руку – истинный холод несло это прикосновение.
– Согласна, – сказала она.
Алый цвет начал меркнуть, и ветер вздымал черный песок все выше, и медленно растворялась в нем Санта-Муэрте.
– Я дам тебе знак, Мария, – она протянула ей крошечный, в половину ладони, мешочек, – когда придет их черед.
Песчинками обратилось ее платье, и развеял ветер волосы, – только глаза, две колыбели пустоты, задержались еще на мгновение, вдохнули страх в сердце, пустили мороз по венам; и стоило Санта-Муэрте обернуться пылью, как ночная тьма поглотила и Марию.
Позже Марии рассказали, что нашел ее почтальон в семи милях от города, и, не сумев привести в чувство, усадил в свой экипаж и привез к доктору, истощенную, в бреду. Сперва тот решил было, что испанка пришла и за ней, – но к вечеру температура спала, и Мария пришла в себя. Невзирая на протесты и заверения в том, что кризис миновал прошлой ночью, что Алехандро уверенно идет на поправку, она немедленно отправилась домой.
Старшие сыновья встретили ее радостно, хоть на их лицах все еще читались остатки тревоги за свою мать; Мария расцеловала каждого, чувствуя, как крепкие кольца вины плотно сжимают ее горло… Но они отступили, стоило ей увидеть Алехандро. Доктор не лгал, ему действительно стало лучше: кашель почти иссох, и жар отступил. Она долго обнимала своего niño, целовала завитки его волос и пухлые ладони, и была почти счастлива.
Поздно ночью, дождавшись, пока все уснут, Мария развязала мешочек, полученный от Санта-Муэрте, и нервно рассмеялась, увидев там белый песок. Она спрятала его в потайном отделении своей шкатулки, заперла ее, а ключ прицепила к цепочке на шее, где он и повис – память о встрече со Смертью, бремя вины перед старшими сыновьями.
Отступила испанка, кончился карантин, и время потекло в привычном ритме: Марию ждали новые сделки и морщины, партии товаров и забот, открытия лавок и людей. Долго она выдерживала траур по мужу, но и с ним все же было покончено; а торговля шла все лучше.
Почти семь лет прошло со дня встречи Марии со Смертью. Выросли за это время сыновья – вытянулся и возмужал Хорхе Уго, стал очень похож на отца, и к своим двадцати получил от матери одну из лавок в подарок. Окрепли Диего с Мануэлем, с каждым годом все больше похожие – и непохожие – друг на друга. Справил десятилетие Алехандро, но, пусть его тело понемногу наливалось силой, душой он был так же беззаветно привязан к матери и не сторонился ее ласки, за что порой бывал осмеян братьями.
Появлялись в доме и гости. Чаще торговых партнеров заходили, конечно, женщины, в чьих домах подрастали дочери. Желанным гостем был почтальон, что помог когда-то Марии, – она звала его на ужин всякий раз, как он заезжал в город. Приглашала она и падре, – очень уж ей хотелось, чтобы сыновья ее не пренебрегали церковью и вовремя каялись в своих грехах.
Но самым привычным, самым верным гостем был доктор, расширивший за эти годы свою практику. Ровесник Марии, немногословный, неизменно утомленный, он заходил три или четыре раза в неделю – сперва справиться о здоровье Алехандро, позже, во время траура, для дружеского участия в жизни молодой вдовы. Но стоило черной ленте пропасть с его шляпы, как визиты эти стали неоднозначными, и насмешник Диего стал первым, кто обратил на это внимание погруженной в заботы Марии.
– Жених на подходе, mami, готовьте приданое! – скалился он, завидев доктора из окна.
Мария сердилась на него за эти выходки, но, хоть не принимала слова сына всерьез, отправляла Алехандро встретить гостя, чтобы успеть поправить прическу или напудриться. Она не пресекала, но и не поощряла ухаживания, ожидая, пока доктор выдвинет свое предложение.
Момент этот наступил незадолго до двадцать первого дня рождения Хорхе Уго. В своей обычной, сухой манере, импонирующей Марии, доктор изложил свои соображения: его практика приносит приличную прибыль; сыновья Марии почти взрослые, и большая часть забот с торговлей вскоре перейдет к ним; все годы знакомства с ней он восхищался ее силой духа и удивительной разумностью, с которой она ведет свои дела; он – человек, пользующийся уважением в городе, без пятен на репутации; по всему выходит, что и пара из них выйдет достойная.
Мария, выслушав его, выдвинула свои условия, и после недолгого обсуждения им с доктором удалось достигнуть договоренности. Сыновьям решено было сообщить обо всем за ужином, следующим вечером, и перед сном Мария долго гадала, как будет воспринято это известие. Она волновалась – вспоминала первого мужа, нервничала из-за проказника Диего, из-за реакции Хорхе Уго, и еще из-за десятка вещей, вполне обычных при грядущих переменах.
И, погружаясь в сон, Мария не знала, что завтра все эти тревоги покажутся ей абсолютно пустыми.
Ей снился оплавленный диск солнца, надменно взирающий на пустыню. Впереди возвышались белоснежные барханы, похожие на скелет древнего чудища, а у подножия их стояла Санта-Муэрте, крепко сжимая в объятиях Хорхе Уго. Взметнулся на мгновение алый рукав, свежая царапина пробежала по руке у сына, и несколько алых капель нарушили безупречную белизну песка.
Крик Марии утонул посреди песка, и она проснулась. Ключ на шее налился тяжестью, цепь больно врезалась в кожу. Не нужно было долго гадать, что значил сон, – кредит был исчерпан, и Санта-Муэрте пришла за расплатой.
До самого вечера Мария старалась не отходить от Хорхе Уго. Ее старший сын, ее первенец, такой же энергичный, как его отец, столь же добродушный, как дед Уго, – разве могла она предположить, что ему отведено так мало? Он всегда отличался крепким здоровьем, к тому же, рассудителен был не по годам – ему не грозила ни пьяная драка, ни случайная болезнь, и еще накануне Мария была уверена, что увидит, как он стареет.
Мешочек с песком она подготовила еще утром и носила его в кармане платья. Она планировала попросить сына помочь ей с брошью и как бы невзначай уколоть его длинной острой иглой, но всякий раз нужные слова не могли просочиться сквозь колючий ком в горле, и, в конце концов, Мария решила подождать до вечера. Каждый лишний час рядом с сыном теперь был дорог ей – она все не могла насмотреться на него, впитывала в память его голос и походку, смех и жесты… Порой она проклинала себя за то, что не повернула назад, узнав условия Санта-Муэрте, а согласилась на этот обмен, разрешила взять своих сыновей раньше срока. Невольно ее мысли обращались и к Диего, и к Мануэлю, – кто знает теперь, когда придет их черед?
Рассеянная, погруженная в мрачные мысли, Мария во время ужина молчала, понуро отвечая на вопросы. Даже объявлять о помолвке в конце концов пришлось доктору. Сыновья, кажется, восприняли новость хорошо, – она не обратила внимания, поглощенная наблюдением за мерным ходом часов. Стрелки неумолимо катились по кругу, приближая неизбежное; почувствовав, что больше не может сдерживать рыдания, Мария резко встала из-за стола и неловко задела бокал с шампанским.
Доктор, сидевший от нее по правую руку, попытался поймать его, но не преуспел; стеклянные капли взметнулись вихрем перед тем, как усыпать пол.
– Простите, я… – Мария внимательно посмотрела на красную каплю у себя под ногами. – Вы поранились?
– Ничего серьезного, – доктор с небрежным видом выдернул из ладони крупный острый осколок, и Мария, отправив Алехандро за бинтом, приложила к порезу свой носовой платок.
– Мне очень жаль, – виновато улыбнулась она, глядя, как быстро на светлой ткани платка расплывается алое пятно. Ее охватил жар, и лихорадочное волнение заискрило в венах.
Санта-Муэрте просила жизнь… Так не все ли равно, чья она будет?
Белый песок получил свою каплю крови. Ночь Мария провела неспокойно – во сне ей чудился то платок с алой кровью на нем, то калавера Санта-Муэрте. Несколько раз она просыпалась и заглядывала в комнату Хорхе Уго, прислушивалась к его спокойному дыханию, стерегла, не покажется ли в углу его комнаты темная фигура… Но все было спокойно.
Только утром Мария узнала, что в городе случился пожар. Сгорел дом доктора, и теперь вместо свадебного шествия ей предстояло траурное. Она восприняла эту новость с должной скорбью, – но, вопреки ее воле, сердце то и дело заходилось в радостной пляске от того, что Хорхе Уго останется с ней.
Заживали раны, и Мария сняла траур по доктору. Ее сыновья окрепли, как и торговля, вырос Аламогордо, нашлась невеста для Хорхе Уго, – но Мария не позволяла себе забыть случившегося. Пусть старший был спасен, на очереди оставались Диего с Мануэлем, и Мария не могла угадать, когда настанет их час. Много времени теперь она проводила с близнецами, с болью отмечая, какую ревность это вызывает у Алехандро. Сперва с обиженным видом он следовал за ней повсюду, и покорно терпел насмешки Диего; позже дважды сбегал из дому, но возвращался к ночи. Мария пыталась успокоить его, но в итоге положилась на неумолимое время, надеясь, что в итоге Алехандро примирится с тем, что ему пришлось разделить мать с братьями.
Тревога не стихала, хоть порой Марии и удавалось забыть о ней. Глядя на сверкающего улыбкой Диего и на более спокойного, внимательного Мануэля, она то и дело мучила себя вопросом, кого придется потерять первым, – кого она готова потерять первым. И, по иронии, Санта-Муэрте не стала долго тянуть с ответом.
Тот же сон, – но в этот раз на белый песок пролилась кровь Диего. Мария не вышла утром из спальни, сказавшись больной. Как и три года назад, с Хорхе Уго, мысль о том, что вскоре она лишится сына, сковала дыхание, отняла силы. Она беспокойно ходила из угла в угол, нечесаная и неумытая, сжимала ключ, обжигавший пальцы, шептала, что сделка была нечестной. Тени метались из угла в угла, цвели на стенах, и в них ей чудился глумливый, беспощадный взгляд Санта-Муэрте.
– Она обманула, обманула, – причитала Мария, стискивая кулаки. – Она знала, что моим сыновьям отведено немного и решила забрать даже это!
Духота заливала комнату, вцеплялась в горло, путала мысли, и отражения подрагивали в зеркале, искажая предметы. Вместо комода Мария видела уродливый темный камень, а на сером покрывале танцевали золотые узоры с платья Санта-Муэрте. Она распахнула ставни, впустив воздух и свет, – и слабо вскрикнула. За оградой, напротив окна, неподвижно стоял старый мескалеро. Он смотрел прямо на нее: лицо его было непроницаемым. Мария слабо махнула рукой, и мескалеро отвернулся, отправился дальше по улице.
– Нечистый, – горько прошептала Мария ему вслед. Злые слезы покатились по ее лицу. – Еще один лгун, он не помог мне…
Она отвернулась, и взгляд ее упал на маленькое распятье над кроватью. Горькая усмешка тронула губы. Бог, такой всемогущий, такой всесильный, не помог ей вылечить Алехандро, так не поможет и сейчас. И отчего кто-то вообще решил, что это ему под силу?.. Может, не такой он и могущественный, если не может противостоять воле Санте-Муэрте, что бы там не говорил падре!
– Уповать на милость Божью, – зло передразнила Мария слова священника. – Интересно, смог бы он сам…
Слова замерли, так и не сорвавшись, и сердце забилось чаще. Старательно заглушая собственные возражения, Мария крикнула Алехандро и велела ему пригласить к ужину падре Гайона.
Следующие несколько дней в Аламогордо говорили только о смерти священника. После ужина у Марии его вызвали к прихожанину, умирающему от тифа, и, кажется, падре не принял меры предосторожности. Болезнь развивалась так стремительно, что приход осиротел уже к следующему утру; доктора лишь разводили руками и пророчили эпидемию… Но все обошлось, поправился даже тот злополучный прихожанин, и в итоге единственной жертвой тифа остался падре.
– Возраст, – грустно сказала Марии одна из медсестер, заглянув как-то в лавку. – Старики порой могут умереть и от обычной простуды.
Согласно кивнув, Мария не стала даже пытаться убедить себя в том, что это – правда. Она знала, что кровь Гайона упала на белый песок, как знала и то, что ее карманное зеркальце разбилось не случайно. Санта-Муэрте получила жизнь – не такую длинную, но хотя бы праведную, и нужно было только надеяться, что она сочтет это достойной заменой Диего…
Время несло изменения – в Аламогордо появился новый падре и вскоре обвенчал Хорхе Уго с его невестой. Они поселились на соседней улице, и через год после свадьбы порадовали Марию известием о том, что через несколько месяцев у нее будет внук. Начали приобщаться к делам близнецы – Диего были поручены поездки к партнерам, а Мануэль, более вдумчивый, оставался при матери и постигал сведение баланса. Алехандро, в свои четырнадцать, был как будто тоже готов заняться семейным делом, но Мария все еще берегла его – для лучшей ли участи, или из заботы, она и сама не могла бы ответить.
Первое время ей было страшно увидеть во сне Санта-Муэрте, обозленную, жаждущую мести, – но шли дни, недели, месяцы, и та не давала о себе знать. Лишь однажды, на городском празднике, наблюдавшую за представлением Марию грубо схватил за плечо старый мескалеро.
– Женщина больше не должна обманывать, – процедил он. – Женщина должна сдержать слово.
Прежде, чем Мария успела ответить, он скрылся среди толпы. Ей оставалось только гадать, откуда он знает об их уговоре со Смертью, и стоит ли расценивать это появление как дурной знак. Она не хотела признаваться себе, что тревожится за Мануэля меньше, чем за старших сыновей – и совсем не от меньшей любви, а лишь потому, что черная решимость уже снова созревала в ее сердце.
Жена Хорхе Уго должна была вот-вот родить, когда Марии приснился третий сон. Санта-Муэрте глядела на нее выжидающе, пока песок впитывал кровь Мануэля, и узоры на ее платье больше не танцевали, а сложились в пылающие черепа.
В тот день Мария не стала прятаться в своей комнате, и не стала преследовать своего сына. Она лишь раньше ушла из лавки, предупредив, что отправляется по делам и вернется к ужину, и на закате стояла, разглядывая хижину мескалеро. За десять лет здесь мало что изменилось – все тот же гобелен прятал вход, только рисунок на нем стал совсем неразличимым. Узоры на столбах, так испугавшие ее когда-то, больше не наводили страх, – Мария, усмехнувшись, подумала о том, что вряд ли что-то способно вызвать в ней больший ужас, чем ледяное прикосновение Санта-Муэрте.
Она не стала окликать хозяина, просто тихо скользнула внутрь вместе с алыми лучами погибающего солнца и остановилась на пороге.
– Женщина пришла не за помощью, – шаман сидел к ней спиной – огромная неподвижная фигура, темная глыба посреди хижины.
– Да, – произнесла Мария. – Женщина пришла не за помощью.
Она сунула руку в карман и крепко сжала теплую рукоять ножа. Мескалеро не повернулся – даже когда острие коснулось его шеи.
– Женщина не знает последствий, – он протянул руку и схватил ее запястье, но не отвел нож в сторону. – Женщине надо смириться с волей Санта-Муэрте, как это делает старый индеец. Он знает, что сегодня его последний день, и он не станет противиться.
– Я не могу, – прошептала Мария. – Матери не должны жить дольше своих детей.
Нож, повинуясь движениям мескалеро, переместился чуть выше и замер под жестким подбородком.
– Тогда пусть женщина делает то, зачем пришла, – голос звучал устало, и на короткое мгновение Марию кольнула жалость.
Но в городе ждал Мануэль – ее Мануэль, ее третий сын, рожденный лишь на несколько минут позже Диего. Неужели он менее важен для нее, чем остальные? Неужели она ценит его жизнь настолько мало, что уйдет сейчас ни с чем, не даст замену Санта-Муэрте, позволит ей забрать его с собой в пустоту?..
И преодолев момент слабости Мария Веларде совершила то, за чем пришла.
Огонь быстро охватил стены хижины и начал пожирать безропотный гобелен. Черный дым поднимался наверх, догонял последние лучи солнца, и Мария, наблюдая за ним, обхватила себя руками, – она мерзла, несмотря на близкий жар пламени. Холод расходился по ее телу с каждым толчком крови, подгоняемый сердцем, и, отворачиваясь от хижины, Мария догадывалась, что он предвещает.
Санта-Муэрте стояла между столбов. Закатное солнце превратило ее калаверу в застывшую кровавую маску с темными провалами глаз, а узоры исполняли на подоле дикую пляску предсмертной агонии.
– Ты обманула меня, Мария, – бесцветный голос, в котором не было больше ни грусти, ни сочувствия, смешался с треском пламени. – Ты обманула.
– Я отдала тебе три жизни, – с вызовом ответила Мария. – Их должно хватить на Алехандро.
– Дело не в количестве. Ты – торговка, неужели ты не понимаешь?
Пышные рукава качнулись, и белый песок посыпался на землю.
– Ты просила помочь, Мария, ты звала меня, и я пришла. Ты не дала мне своих сыновей, так пусть будет по-твоему. Я не приду за ними. Но и ты пожалеешь, – алые отсветы отразились во тьме глазниц, голос набрал силу – слова гремели и заглушали пламя. – Настанет день, когда ты будешь звать меня, умолять, просить; но я не приду, ведь ты обманула меня.
Сказав это, Санта-Муэрте прошла к хижине и рассыпалась в бушующем пламени. Приговор был вынесен, и Марии еще только предстояло узнать, что он несет.
То лето запомнилось Аламогордо двумя крупными пожарами. Первый, в котором сгорела хижина мескалеро, мало кого удивил, но пересудов вызвал много – говорили, что шаман вызвал адское пламя, но не смог с ним управиться; говорили, что Бог соизволил обратить свой праведный гнев на этого грешника; наконец, говорили, что бродяги ограбили и сожгли старого индейца.
Второй пожар был месяцем позже, в доме Хорхе Уго. Его жену и новорожденного сына спасти не удалось, но сам он, к изумлению докторов, выжил. Неделю к нему не допускали никого, невзирая на яростные протесты Марии, но в итоге доктор все же разрешил Мануэлю зайти в палату. Это посещение продлилось не дольше двух минут: когда Мануэль вернулся в коридор, в глазах его стояли слезы, и предательская зелень проступала на лице. Дрожащий и подавленный, он обнял мать и зарыдал, совсем как в детстве, зарывшись лицом ей в волосы.
– Он… жив, – в ужасе бормотал он. – Он жив, madre, он все еще жив!
Мария, чувствуя, как тело ее наливается глухой болью, отстранила сына и холодно посмотрела на доктора.
– Я должна его видеть, – сдавленно произнесла она.
– Никто не должен такое видеть, – грубо ответил доктор, но все же посторонился.
Мария медленно вошла в палату, омертвевшая от страха, и приблизилась к больничной койке. Две сестры меняли Хорхе Уго повязки, и она увидела темно-алые струпья на его ногах. На щиколотке мясо слезло почти полностью, и от вида черной обугленной кости Марии стало дурно.
– Это ногу придется отнять, – буднично произнес доктор за ее спиной.
Лицо сына почти полностью скрывали бинты – виднелся только самый кончик носа и оплавленные обрубки губ, напомнившее Марии обрезки испорченного мяса. Он дышал со страшными хрипами, и почти каждый раз испускал страдальческий стон.
– Дыхательные пути повреждены, – безжалостно продолжал доктор. – Он слеп; его глаза полностью сгорели. Мы делаем все, чтобы предотвратить сепсис, но это почти невозможно – слишком велика площадь ожога.
