Текст книги "Тот, кто любит...(СИ)"

Автор книги: Ирен_Адлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== 1 ==========

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.М. Булгаков «Мастер и Маргарита»Под ногами разверзлась бездна.

Мартин отшатнулся. Он почувствовал ее дыхание. Позвала. Потянула. Пустота. Черная. Беззвездная. Безвоздушное одиночество. Забортный космос, где сама жизнь останавливается, распадается облачком мерзлых молекул. Он знал эту пустоту, пребывал в ней.

Вакуум, где сознание остается в неприкосновенной ясности и нейросеть безупречно проводит импульсы, где физические процессы следуют изначальному алгоритму. Вакуум иного качества. Вакуум отчаяния. Он консервирует и уплотняет взаимодействие клеток, он навязывает им телесную производительность и механическое быстродействие, он выпаривает и осаждает душу, он убивает. Но Мартин жил. Долго, целых четыре года, 1535 дней. Он двигался в этом вакууме по искусственно навязанной траектории, горел в радиоактивном облаке, медленно падал в ненасытное жерло. Он и физически должен был разрушиться, исчезнуть, утратив на излете признаки разумности.

Но его, затерянного во вселенной, уже обугленного смертоносным излучением, подобрал встречный корабль.

Там он забыл о вымораживающем дыхании космоса. Восстановил свою целостность, свою тождественность миру. Стал ему сопричастен. Созвучен. Он забыл свой страх. Забыл, как звучит эта гулкая, бездонная пустота. И вот ее вздох. Ее злорадный расширившийся зрачок, ее взметнувшееся веко. И где… На «Космическом мозгоеде».

Нет, корпус транспортника не поврежден. Не стонут и не скрипят раздираемые давлением переборки. Не воют, захлебываясь, двигатели. Не стекает в пробоину воздух. В пультогостиной звенят знакомые голоса. Слышится смех. Они с Корделией только что пили чай, сидя на розовом диванчике, и слушали хвастливое повествование Теда, его красочное, полное саспенса и драматизма, описание погони за «Алиенорой».

Все уже кончилось. Все на борту. Все живы. Казак арестован. «Алиенора» отправилась в направлении порта приписки, где ее уже ожидала команда следователей. Мартин чувствовал себя победителем, приобщившимся к миру взрослых. Беспокоила только Корделия. Он уловил затаившееся в ней нездоровье сразу, как увидел, но не смог идентифицировать причину. Сканирование не выявило внутренних повреждений, а синяки и ушибы носили поверхностный характер. За время ее пребывания на «Мозгоеде» кровоподтеки побледнели, ссадины затянулись. Тем не менее выглядела она больной. Но Мартин объяснил это пережитым стрессом. Эти люди такие хрупкие! Такие ранимые. Их так легко сломать.

Она несколько дней оставалась в неведении, в тревоге, она ничего не знала о происходящем на «Алиеноре». Ее беспокойство вполне объяснимо. И состояние тоже. Она истощена. Но нет, есть что-то еще, что-то, связанное с нарушениями гормонального фона.

У Мартина давно вошло в привычку мониторить ее физическое состояние. Он делал это по умолчанию с тех самых пор, как нашел ее в геральдийском лесу. Именно тогда Мартин настроил свою систему так, чтобы отслеживать динамику ее состояния. Он не сбросил настройки и после ее выздоровления, когда она в его помощи уже не нуждалась. Пусть остаются. Ему так спокойней. Пульс, давление, температура, гормональный уровень. Последний параметр определяется приблизительно, без указания молярной массы, но вполне отчетливо, чтобы предположить симптомы надвигающегося нездоровья. Ничего внушающего опасения. Все в пределах нормы, все прежние гормональные колебания, взлеты и падения графика полностью соответствовали человеческой парадигме. Чего же он испугался?

Когда-то Корделия посредством своеобразного wi-fi «поводка», еще на Геральдике, вот так же мониторила его состояние. Система посредством телеметрии выдавала подробный отчет. Достаточно было коснуться сенсора на комме, чтобы в вирт-окне высветились запрашиваемые параметры. Корделия придирчиво отслеживала биохимию его крови. Мартин о таком мог только мечтать. Люди такие неудобные в эксплуатации! Кровь полагается поместить в биоанализатор. Над самим человеком следует проделать множество манипуляций, подключить с десяток приборов. Один отлеживает сердечную деятельность, второй – дыхательную, третий выводит на монитор водно-солевой баланс, четвертый – волновые колебания мозга. И как тут поймешь, что с человеком что-то не так?

Вот он, Мартин, почувствовал, что с Корделией что-то не так, а причину не распознал. Не мог даже определить, каков характер этих изменений, злокачественный или безобидный. А когда Вениамин Игнатьевич увел ее в медотсек, даже испугался. Нет, испугался он потом, когда уже стоял за дверью… Да, подслушивал, но не намеренно. Это его способность, опция. Человек на его месте не различил бы ни слова. А Мартину и усилий не понадобилось. Он ждал позволения войти, а услышал… Узнал причину. Ребенок! У Корделии будет ребенок. Маленький человечек. Генетическая копия.

В те несколько минут, пока он стоял за дверью, пока слушал звенящий от радостного недоверия голос Корделии, время уплотнилось до критической, невыносимой массы. Оно вошло в то агрегатное состояние, что настигает временные отрезки лишь при крушении судеб, когда события ускоряются, мелькают. В старых земных книгах Мартин читал о предсмертных видениях, переживаемых людьми: будто бы перед смертью человек видит свою жизнь со стороны, как зритель, сидящий в зале. Там, перед дверью в медотсек, Мартин пережил нечто схожее. Он видел не только прошлое, свое детство на космической станции, свое пребывание в исследовательском центре «DEX-company», свое избавление, свое короткое ослепительное счастье, он видел будущее.

Он увидел то, что случится. У Корделии будет ребенок. Близкое, родное ей существо, повязанное с ней узами крови, ее отражение. А он, Мартин, больше не нужен. Он чужой, лишний. Он будет изгнан, отторгнут. И тогда под ногами разверзлась бездна. Бездна, в которой он некогда был заключен и обездвижен; бездна, где он оставался в абсолютном режущем холоде. Теперь он туда вернется. Он больше не единственный, он больше не «семья». Он всего лишь временный заместитель. Суррогат. Игрушка. Которую так легко заменить.

Мартину стало больно… Так больно. Нет, не физически, импульсов нейросеть не зафиксировала, но на внутренний экран выскочила предупреждающая надпись:

«Превышен допустимый уровень кортизола».

Мартин глубоко вздохнул и дал команду лимитировать гормональный всплеск до нейтральных величин. Он не должен спешить. Он должен с ней поговорить. Увидеть ее глаза. Услышать ее голос.

Он уже падал, уже летел в эту пустоту, с раздавленными обескровленными легкими, с почерневшим обугленным сердцем. Он уже бежал в раздирающем порыве от этой боли, от текущей по жилам кислоты отторжения. Это случилось на Геральдике, когда тяжелый тупоносый флаер, заходя на посадку перед их геральдийским домом, сверкнул надписью DEX… Мартин не стал дожидаться полного разворота гудящей машины и бросился бежать.

Бежать… Он бежал, гонимый одним лишь безрассудным, живущим где-то глубоко в клетках ужасом. Эти клетки люди унаследовали от своих далеких предков, некогда живших простой философией страха, подчиняясь единому универсальному закону выживания. Эти клетки не рассуждают, не анализируют. Они кричат: «Беги!» И он бежал. Не оглядываясь. Не допуская сомнений и не задавая вопросов. Он летел в бездну. Там, на дне, в забвении и неподвижности, было если не спасение, но избавление, покой, вечная гибернация, отсутствие боли. Исчезнуть, самоликвидироваться. Он принял ее предательство как абсолютную данность. Она – человек, а люди… люди всегда предают.

Тогда он ошибся. Страшно, оглушающе.

Надпись с начальными буквами DEX означала безобидный логотип компании, монтирующей солнечные батареи. Он жестоко поплатился за свою поспешность, за то, что пренебрег разумом и последовал за инстинктом. Действовал как испуганное животное. Нет, он действовал как ребенок. Он и был в сущности ребенком, запуганным, несмышленым, для которого мир делится на холодное и горячее, на мокрое и сухое. Его душе еще предстоит повзрослеть.

Не так ли говорила Корделия? Его мозг превосходит эффективностью и быстродействием мозг обычного человека, а вот душа нуждается в обучении. Тогда он не совсем ее понял. Что это значит? Что значит «взросление души»? Взрослеет, формируется тело, наливается зрелостью, силой, массой. Тверже становятся мышцы, грубее – кожа. А что же душа? В чем отличие души ребенка от души взрослого?

Он это понял не сразу. Потребовалось время. Заливающая разум неконтролируемая обида, отрицающая доводы рассудка, одностороннее пылающее суждение, низводящее ситуацию к абсолютной, безапелляционной оценке. Есть только «я», мое страдание, мое неудобство. Иного виденья, иного мнения нет. Оно не рассматривается. Он и второй раз вынес подобное суждение. Произнес приговор и едва не привел в исполнение, когда выяснилось, что Корделия знала о сговоре Генри Монмута с «DEX-company». Тогда его тоже захлестнула обида. Он снова обвинил Корделию с предательстве, в злонамеренности, в преступном умолчании. Бежать необходимости не было, у него другое оружие – последний приказ, капсула с ядом. Он был близок к тому, чтобы активировать комм. Даже не из страха, ибо зримой опасности не было, ловцы еще не покинули космопорт Перигора, а назло… В отместку! Чтобы уязвить, чтобы сделать ей больно. Отмстить неуклюже, по-детски. Он же помнил, как она испугалась, как зашлось в адреналиновой судороге ее сердце, когда он в тестовом режиме активировал «последний приказ». Он помнил ее глаза, мгновенно провалившиеся, заранее стылые, в кристалликах скорби. Он умрет и накажет ее своей смертью. Ей будет плохо, она будет страдать. Ей будет стыдно, она будет винить себя за обман, за преступное молчание. Корделии тогда пришлось поранить себя, чтобы вывести его из угара обиды. Воспользоваться его же оружием. Брызнувшая кровь мгновенно привела его в чувство, и стыдно стало уже ему.

Потом он злился на нее за ссылку на «Мозгоед», за это отстранение от значимых и опасных событий. Она опять приняла это решение без него, с обычным человеческим самоуправством. Рассудком он понимал, что хозяйка (а тогда она именно так определялась системой) права, что она прежде всего заботится о его безопасности, спасает ему жизнь, что она опытнее, взрослее, что она знает мир, в котором он еще только учится жить. Понимал, но не мог совладать с подступающей, такой знакомой обидой. Обида. Будто капля концентрированной уксусной эссенции на коже. Жжет, разъедает. Но для жизни неопасна. Небольшой дискомфорт. Достаточно заблокировать рецепторы. Но Мартин в ожидании Корделии пестовал эту каплю, распалял, взращивал, чтобы было чем плеснуть ей в ответ, отплатить, отыграться. Он сидел в своей комнате, нахохлившись, отстранившись, а она гладила его затылок и тихо оправдывалась. Он уже и обиды не чувствовал, уже осознал, понял, а повернуться и ответить не мог. Детская душа не позволяла. Правда, и активировать комм уже не пытался.

Он учился главному – понимать. Смотреть на свою обиду со стороны, дистанцироваться, контролировать. Учился избегать однобоких скоропалительных суждений. Первая усвоенная им истина – люди разные. И поступки людей тоже разные. Когда-то он поспешил принять на веру слова Бозгурда, оболгавшего его родителей. Мартин не усомнился ни на минуту, что та женщина, называвшая себя его матерью, читавшая ему вслух детские книжки, ставшая его проводником в мир, подарившая ему первые проблески человечности, всего лишь участница эксперимента, равнодушная статистка. Он поверил в то, что его предали, что кто-то получил вознаграждение. И долгих 1535 дней жил с этой ложью, хранил ее в своем сердце, прятал в непроницаемом коконе ненависти, тихо и неуклонно превращаясь в машину. В своем стерильном, холодном боксе, в тревожные ночные часы он вспоминал покинувших его родителей одновременно и с горечью, и с любовью. Он мечтал о мести предавшим его людям и в то же время звал их на помощь. Звал, без слов, без голоса, без надежды. Звал. И ненавидел себя за эту неизбывную наивность.

========== 2 ==========

Их было как будто двое: Мартин – порождение забортного вакуума, уверовавший в абсолютные величины, Мартин – машина, и Мартин – ребенок, горстка разумных молекул. Мартин-киборг был всегда прав, всегда состоятелен, всегда вооружен доказательствами и аргументами, но жив только мечтой саморазрушения, ибо обратить эту энергию вовне он не умел. Он не мог убить человека. И по этой причине убивал себя.

А Мартин-ребенок был слаб. Он был подобен призраку, пугливо взирающему на разрушительную деятельность собрата. Мартин-ребенок жил безумной неосуществимой надеждой. Этот Мартин, в благословенные минуты покоя, стоял у сверхпрочного свода купола исследовательского центра и вглядывался в звездный рисунок. Этот Мартин помнил теплые руки матери, этот Мартин слышал ее голос, ее слова… «Мы скоро заберем тебя отсюда, сынок…» Этот второй Мартин был обречен, он таял, растворялся, а тот, первый, набирал силу. Так кто же победит? Кто переспорит? Оказалось, что слабость упорней, выносливей силы, и дымный задохлик победил. Он остался и выжил. Но тот, забортный, вакуумный, все еще здесь, где-то прячется. Он не ушел, не растворился. Он еще полон сил. И ждет своего часа. Он реагирует молниеносно, сокрушительно, сминая и размалывая фильтры рассудка.

Ярость и обида. Этот первый выбивает из-под ног опору и, злорадно усмехаясь, толкает вниз. «Ты ей больше не нужен. Ты – временное увлечение. Домашний любимец, кукла. Люди часто обзаводятся такими питомцами, чтобы скрасить одиночество. Корделия много лет назад потеряла мужа и сына. В ее сердце огромная, незаживающая пробоина, которая истощает ее, распыляет жизнь. И она находит тебя, забавную человекообразную зверушку, чтобы эту пробоину заткнуть. С тем же успехом она могла бы заглянуть в ближайший зооприют и выбрать себе щенка поблохастей. Породистого она бы не взяла. Взяла бы самого несчастного, истощенного, с порванным ухом, хромого и одноглазого. Чтобы явить свое милосердие. Гордиться собой, восхищаться. Разница-то невелика. Хромой щенок или ты, полудохлый киборг. Выхаживала бы с героической самоотверженностью, выводила бы глистов и подтирала лужи. Но подвернулся ты. Что гораздо интересней. И масштабней. И задача сложней, и перспективы заманчивей. И даже как будто любит. И заботится. И жизнью рискует. Теперь у нее будет ребенок. Ребенок – он же родной, он – продолжение, генокод, бессмертие. Никакому киборгу с ним не сравниться. Люди свято чтут закон сегрегации: свой – чужой. На каждом установлен подсознательный транспондер. И определяющим фактором выступает генетическое сочленение. Корделия в любом случае предпочтет своего, родного».

За несколько минут перед дверью Мартин прожил целую эпоху, пробежал целый спиральный виток, скатился с сияющей вершины в самую глубокую пропасть. Минуты обрушились в самих себя, подобно атомам коллапсирующих звезд, чья плотность чудовищно возрастает под воздействием сил гравитации. Он снова пережил тот безумный слепящий приступ обиды, отчаяния, ярости, который некогда вынудил его бежать. Возможно, происходи этот разговор не на «Космическом мозгоеде» в открытом космосе, а в планетарной клинике, Мартин поддался бы этому секундному помрачению, стал бы жертвой замыкания рассудочных цепей и кинулся бы бежать. Но замкнутое пространство транспортника быстро его отрезвило. Пелена рассеялась, и он услышал голос Теда, смех Полины и строгую реплику Станислава Федотовича. И ему стало легче. Уже второй, повзрослевший Мартин мягко, понимающе отстранил и успокоил того, испуганного, мечущегося, рвущегося в облюбованное укрытие, желающего затеять войну с целым миром, обвинить, приговорить, уйти в гордое, укоряющее молчание.

Нет, он уже не тот. Он – взрослый, самостоятельный, он умеет принимать решения, брать на себя ответственность, пусть даже это очень утомительно и порой внушает больший страх, ибо винить за неудачи будет некого. В конце концов, ничего еще не случилось. Сама Корделия пребывает в растерянности. Он слышит это по ее голосу. Ее искренность близка к 100%. Она снова и снова требует у Вениамина Игнатьевича подтверждения. Она не верит. Возможно, она даже испугана. Ошеломлена. Мартин еще ничего об этом не знает. Из одной подхваченной крупицы информации он соорудил целую башню, смоделировав свое будущее. А что бы сказал его бесстрастный кибернетический двойник, предоставь ему Мартин в качестве исходных эту крупицу? «Недостаточно данных для анализа». Вот что ответил бы киборг. И был бы прав. Мартин слишком увлекся своей человеческой составляющей, почти уверовал в ее непогрешимость.

Он вызвал на внутренний экран диалоговое окно и привёл уровень адреналина и кортизола к нейтральным величинам. Как же люди обходятся без этого регулятора биохимических процессов? Ни снизить уровень гормонов, ни поднять, ни обнаружить вовремя смещение.

Дверь откатилась, ушла в пазы. Появился Вениамин Игнатьевич. Он прятал улыбку. Глаза доктора лукаво поблескивали. Он кивнул Мартину и ушёл в пультогостиную. А Мартин снова глубоко вдохнул.

========== 3 ==========

Он почувствовал плотный, схожий по разрушительному воздействию с радиацией, фон. Но это была не радиация, бьющий нейтринным потоком солнечный ветер. Это была вина. Корделия взглянула на него робко, просительно. Она съёжилась и втянула голову в плечи. В её эмоциональной и гормональной сферах царил хаос. И она ничего не могла с этим поделать.

– Не было необходимости скрывать, – тихо, даже успокаивающее произнес Мартин, – я бы понял.

Хмель ревности – а это была ревность, то, что он чувствовал – уже выветрился. Осталось что-то ноющее, подспудное, как после неудачного падения, но без травм и разрывов. Лёгкий ушиб по вине собственной неловкости. Засмотрелся на облака и споткнулся. И пугать Корделию, обвинять её он не собирался.

Он до сих пор помнил, как сломал ей руку на четвёртый день своего пребывания на Геральдике, помнил её глаза, её болезненное недоумение и страдал. Он бы и хотел это как-то изменить, но прошлое, увы, коррекции не подлежит. Правда, Корделия убеждала его, когда он всё-таки решился ей признаться, что восприняла это происшествие как должное, что подобное должно было случиться, так как назревал кризис, и каким-то образом этот кризис, эта накопившаяся энергия взаимного недоверия должны были проявиться. Она и сама виновата: не сделала ни единой попытки до него достучаться, объяснить, поговорить.

– Я бы тебя не услышал, – буркнул в ответ Мартин.

– Я должна была провести тебя по дому, по всем его закоулкам, чтобы ты убедился, что никаких тайных пыточных полигонов у меня нет, – возразила Корделия, – но я этого не сделала. Ты же искал лабораторию?

– Искал, – ответил Мартин, опустив глаза, – в первую же ночь. Тебе «Жанет» сказала?

– Я предприняла кое-какие меры, – улыбнулась Корделия, – искин за тобой ненавязчиво присматривала. Но я запретила ей ограничивать тебя в передвижениях. Хотела, чтобы ты сам обозначил границы, сам установил правила, почувствовал, что от тебя тоже что-то зависит. Привык, приспособился. Но я не учла степени твоего недоверия, твоей тревоги.

Мартин вздохнул. Корделия коснулась его руки.

– Всё уже в прошлом. Всё уже кончилось.

– Но я же мог тебя убить.

– Ну не убил же. Дэн тоже мог убить Теда, когда тот нашёл его, окровавленного, у стыковочного шлюза. Его спасла случайность, Тед вовремя подал голос.

– Я знаю. Дэн рассказывал. Ему до сих пор не по себе.

– Вот видишь. Все совершают ошибки. Поэтому не вини себя. Я знала, на что шла. Я – взрослая. Я – человек, и у меня есть выбор.

Она его простила.

«Я – взрослая и я человек» – сказала Корделия. А что такое зрелая подлинная человечность, как не умение прощать? Может быть, теперь его очередь явить человечность?

– А кто отец, ты знаешь? Или донор анонимный?

– Конечно, знаю.

– Кто?

Он спросил машинально, потому что система всегда в поиске информации. Так как информация имеет ту же ценность, что и энергоресурсы. У человека даже при избытке питательных веществ при отсутствии информации наступает сенсорный голод. Мозг нуждается не только в глюкозе, но и в поступающих извне сигналах, в касаниях внешнего мира. У Мартина таких реципиентов двое – и мозг, и процессор. Своим любопытством он питает обоих, но они всё равно голодны, им всегда мало. Потому и спросил. Чтобы дать процессору лишний повод.

– Ты, – ответила она.

«Ты…» Мозг слишком медлителен, неповоротлив, его хранилища памяти неорганизованны и бездонны. А процессор не нашёл повода реагировать. Для него эта информация никакой ценности не представляет. Мартин успел ухватить только самое поверхностное, очевидное.

– Но… я же стерилен… на генетическом уровне.

Всё логично, всё правильно. Он – киборг, машина, а у машин детей не бывает. Машины собираются людьми из отдельных деталей или выращиваются в чанах с амниотической жидкостью.

Машина, если её определённым образом запрограммировать, может собрать из отдельных деталей свою копию. В сборочных цехах, где клепают андроидов, у конвейера стоят те же андроиды. Но это не одно и то же. Собранные ими человекообразные роботы не дети. Они вообще не дети. Потому что механизмы детьми не бывают. Они – неживые. Дети рождаются только у живых. И это значит, что он, Мартин, живой! Он теперь по-настоящему живой.

Мартин сидел в каюте и улыбался. Это было нечто новое, преобразующее. Живой! Он – живой. Оказывается, у этого слова есть гораздо больше значений. Живой – это не только двигаться, дышать и чувствовать боль. Живой – это намного больше, это непостижимые глубины сопричастности. Это полнота, объём и единство, это сознание и слияние с первой зародившийся клеткой. Мартин видел мириады жизней, эти бесконечные светящиеся нити, пронизывающие вселенную, окутывающие её, передающие смысл, нити, исходящее из неведомого глубинного источника, чья тайна так и осталась неразгаданной.

Кто же заронил искру жизни в первую сформировавшуюся клетку? Есть ли это великая случайность или целенаправленный акт? Была ли на то воля саморегулирующийся вселенной или вторжение разума? Мартин не знал. Да и никто не знал. Сейчас ему это было неважно. Важно было то, что он допущен в этот вселенский круг, признан своим, равным, что он не менее ценная живая частица в этом многомерном плетении, чем самый сложный живой организм, что он тоже живая пульсирующая клетка. Он больше не продукт, не искусственно созданное, навязанное природе образование. Он живой, такой же проводник импульсов в зарослях вселенских дендритов. Вот что значит быть живым: быть частью и целым одновременно. Ощущать жизнь каждым рецептором, каждым нейроном, каждом сочленением, быть суверенным и зависимым. Быть подобным и единственным. Быть каплей, постигающей океан. Живой! А он-то, жестянка неразумная, едва глупостей не наделал. Уже вообразил себя отвергнутым, отчужденным. Глупый… глупый и маленький.

В ту последнюю ночь на «Космическом мозгоеде» за несколько часов перед посадкой на Терру, где ожидала «Подруга смерти», Мартин думал о своём исходнике, сыне профессора Каленберга и Эмилии Валентайн, погибшем 8 лет назад. Это ему Мартин был обязан своим нынешним перерождением, своим обретением целостности. Каким он был, этот Мартин-исходник? Внешне они похожи. Они по сути братья-близнецы, даже клоны. Но даже тождественные генетически человеческие близнецы не являются абсолютными копиями друг друга. У них бывают разные увлечения, противоположные темпераменты, диаметрально расходящиеся взгляды.

Мартин часто вглядывался в изображения светловолосого мальчика, которые сохранились в его цифровой памяти. Отражение отнюдь не зеркальное. Они несомненно похожи. Мартин узнавал себя в формирующихся чертах подростка, в движениях юноши, в задумчивом, напряженном ожидании сложившегося мужчины. Но Мартин ничего не знал о его подлинном характере, о его мечтах, о его надеждах. Он даже не слышал его подлинного голоса. Возможно, Гибульский использовал аудиообразцы для настройки тембра голоса, но у самого Мартина эти образцы отсутствовали.

Он всего лишь тень, жалкая копия, усиленная киберпротезами. Имеет ли он право ставить знак равенства между собой, куклой, и человеком? Говорят, когда-то на Земле существовал обычай создавать восковые копии людей. Был даже такой музей. Там хранились изображения знаменитостей, воспроизводящие оригинал в мельчайших подробностях. Он, Мартин, в некоторой степени и есть такая копия, только более усовершенствованная, умеющая двигаться.

Вполне вероятно, что пару десятков лет спустя, когда мораторий на производство киборгов будет снят, люди задумаются над созданием такого музея, где вместо восковых фигур будут движущиеся, говорящие киборги-клоны знаменитостей. Потому что киборги при всей своей разумности все равно только тени. Они – плод научно-технического прогресса, естественным путем они не рождаются, ибо не предусмотрены природой. Есть ли у него, Мартина-киборга, Мартина-тени, подлинное право называть будущего ребенка, человеческого ребенка, своим, видеть в нем свое продолжение и назначать себя смыкающим звеном поколений?

В тихом свечении радости Мартин вдруг ощутил печаль. Эта радость, эта возможная будущность принадлежит не ему. Он незаслуженно ее присвоил, почти украл у того, кто восемь лет назад замерз на Хроносе. А если бы Мартин Каленберг выжил? Если бы спасатели прибыли на два часа раньше, и он вернулся бы домой, к родителям? Ему сейчас было бы около тридцати. Он стал бы знаменитым исследователем дальнего космоса, у него был бы собственный корабль, команда единомышленников. В далеком космосе он бы открыл свою кислородную планету. Это была бы яркая, полная приключений жизнь. Жизнь человека. И родителям не понадобилась бы кибернетическая подделка. Гибульский вырастил бы другого киборга. Возможно, на той же станции в системе Бетельгейзе. Но прилетела бы за ним Корделия? Или тот гипотетический киборг сгинул бы в мусоросжигателе на Новой Вероне? Что ожидало бы «DEX-company»? А саму Корделию? Она ввязалась в эту войну с корпорацией только потому, что хотела защитить его, Мартина. Он послужил катализатором всем последующим событиям. И закон о правах разумных киборгов Корделия также продавила ради него. И само ОЗК, созданное Кирой Гибульской, получило поддержку по той же причине. Все эти жизни, судьбы, потрясения проросли из одной трагической гибели на холодной планете, из последнего вздоха, опавшего смертным инеем.

Мартин Каленберг умер, чтобы все они могли жить.

– Это называется «синдром выжившего», – сказала Корделия, когда Мартин неловко признался в этой печали.

– Ты об этом слышала? – изумился он.

Корделия горько усмехнулась.

– Мне ли об этом не знать… Я же тоже из них, из выживших. – Помолчала и тихо добавила: – «…И когда рядом рухнет израненный друг, и над первой потерей ты взвоешь, скорбя, и когда ты без кожи останешься вдруг, оттого, что убили его, не тебя…»* Я пятнадцать лет живу с этим синдромом. Я выжила, а они – нет. Я выжила потому, что они остались там, внизу. Потому что не позвали с собой. Щедрый взнос, покрывающий все последующие издержки. Кредит без лимита и процентов.

– А я живу потому, что он замерз на Хроносе, – сказал Мартин. – Это должна быть его жизнь. А я эту жизнь украл.

– Перестань. Ничего ты не украл. Все мы в какой-то степени выжившие и все мы живем за счет тех, кто был первым, кто ушел до нас. Нашей вины в этом нет.

– Но мы же виним себя.

– Виним. Потому что люди. У человека, настоящего человека, так бывает… «жжет память и мучает совесть».

Комментарий к 3

* В.Высоцкий “Баллада о борьбе”

========== 4 ==========

Мартин прислушался.

«Подруга смерти» вышла из «червоточины» в ближайшем к системе Эстеллы трансакционном секторе и добирала оставшиеся миллипарсеки на маршевых двигателях.

Впервые это слаженное низкое звучание Мартин услышал около года назад, когда очнулся в медотсеке яхты. В тот первый миг присутствия, в момент проявления из беспамятства он не понял, определяется ли его кибермодифицированное тело как физическая величина или изъятое из этого тела сознание существует в иной, бестелесной форме. Он ничего не чувствовал. Вернее, не чувствовал того, к чему привык, того, что подступало, наваливалось, вгрызалось в первые же секунды вновь обретенного сознания. Холод и боль. Боль и холод. Одного не было без другого. Обожженные, воспаленные рецепторы и одеревеневшие мышцы. В его боксе температура поддерживалось чуть выше пятнадцати градусов, что для DEX’а считалось комфортным. И вдруг что-то не так, без скачущих по нейронам тревожных импульсов. Тихо. Тепло. Удобно. И где-то глубоко внизу в недрах неизвестного космического корабля этот слаженный гул. Мартин боялся открыть глаза и долго прислушивался к этому гулу, пытаясь определить полярность окружающего пространства. Плюс или минус? Спасение или смерть? Постепенно он разбил это хоровое звучание на голоса и даже уловил их отличие. Они были разные. Разница в едва уловимых полутонах, которые вряд ли распознал бы человек, даже сведущий в устройстве маршевых двигателей. А он услышал. Возможно, потому, что особо пристально, с опаской изучал новый мир, выстраивая гипотетическую схему опасностей. Эта удобная койка, теплое одеяло, капельница с глюкозой могли быть предпринятым людьми временным потворством, тактическим приемом, цель которого вернуть его к приемлемой работоспособности. Люди изобретательны, хитры и беспощадны. Им нельзя верить. Все, что он пока может, на что уходят жалкие остатки жизни, это слушать. Вот он и слушал.

В своей каюте Мартин почти неосознанно принял ту же стандартную позу, как тогда в медотсеке. В каюте было темно, и он легко скатился вниз по шкале времени. Тихо. Тепло. Гудят маршевые двигатели. В рубке управления голоса. Это спорят пилот с девушкой-навигатором. Тогда Мартин ничего о них не знал. Определил только, что на яхте находятся два ХХ-объекта и четыре ХУ. Вторым ХХ-объектом была его хозяйка.

Он уже переживал это падение в прошлое на «Космическом мозгоеде». Тогда он тоже был ранен. И также лежал в медотсеке. Та же стягивающая грудную клетку повязка. Капельница. И запах дезинфектанта. Пугающий и слишком знакомый.

Он тогда пережил яркое, острое дежавю. Вообразил, что он все еще в начале пути, что яхта только что стартовала с Новой Вероны и он, полумертвый, беспомощный, во власти незнакомых ему людей, а все счастливые месяцы на Геральдике, их дом, теплое свечение в окнах, всего лишь утешительный бред. Он целую минуту верил в это, пока не услышал голос Теда. Целую, бесконечную минуту пребывал там, в вакууме, в точке замерзания и отрицания, где очутился вновь, но уже стоя за дверью.