Текст книги "Бес противоречий (СИ)"

Автор книги: ira.gale

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Она провоцирует: садится на разделочную поверхность, болтает ногами и смотрит на него. Чимин фиксируется взглядом на вытатуированной овчарке, у которой слюна стекает на выпирающую косточку. Ловит себя на мысли, что взял бы её прямо здесь, на заставленной чертовыми пирогами кухне, наплевав на сомнительные обстоятельства в виде похорон её родителей. Он довольно честно признается самому себе, что такие идеи едва ли посещают нормальных людей с нормальными способностями к эмпатии.

Что поделать – Чимин не видел её почти год, а нутро на физическом уровне хочет – требует, будем честными до конца, – только её.

Йесо медленно меняет позу, сводя колени вместе, и опускает голос до обиженного, звенящего шепота:

– Ну и каково это, Чимин? Предавать. Расскажи, мне ужасно интересно.

И Чимин думает, что, наверное, ад выглядит именно так: вечность с женщиной, быть с которой хочется примерно в такой же степени, как и разорвать на части и глотать кусками, не жуя.

Комментарий к grey

Новости, плейлисты, визуальная эстетика – всё это можно найти в моей авторской группе: https://vk.com/kg_magic

========== purple ==========

Чимину дурно.

Он сидит на диване в их квартире – ничего необычного, ничего непривычного. Всё, как всегда. «Всегда», заключенное в пять месяцев жизни, чужой и ненужной, в которую он по неведению пускает корни, глубоко, абсолютно. «Всегда» уехало и больше не приедет ни под своим именем, ни под чужим, ни под специально выдуманном для неё. Чимин, наконец, может деактивировать все эти смущающие эмоции, впечатления, которых он нахватался от неё, – они грызут его, как блохи, до счесанной кожи и следов от зубов.

Чимин взглядом скользит по столику, где в уличном свете бликует упаковка из-под снэков и округлый бок бутылки вина. Если взглянет дальше, наткнется на раскрытые полки шкафов, там стоят кофейные кружки с ромашками и повернутыми ручками, мать её растак, на юг. Каждый предмет в стенах этого бетонного короба крепко держит его за яйца – напоминает, носом тыкает. Грудину прошивает тянущая судорога, в черепе сплошной феечный глиттер: Чимин запрокидывает голову, жмурится до кислотных пятен на веках и заставляет себя забыть, не жалеть, выбросить, при необходимости вырвать из себя Йесо.

“Забыть” получается примерно через неделю с момента её отъезда, когда в университете появляется новый объект всеобщих насмешек – Чхве Миран. Возможно, но это не точно – пойди, попробуй докажи, – руку к этому прикладывает сам Чимин. “Не жалеть” выходит ещё раньше, потому что он в принципе не знаком с этим чувством: ни тогда на благотворительном ужине, ни тем более после ни разу не жалеет о сделанном. С «выбросить» возникают определенные трудности – рука у него не поднимается отправить в контейнер с пометкой «стекло» эти ебучие кружки с единорогами, в форме единорогов, с единорожьим градиентом и прочими сказочными единорогами. Когда стажировка в отцовской компании вскрывает его маниакальное желание контролировать и наводить свой порядок, Чимин скрипит зубами и складывает чашки в коробку, вещи в пакеты, пакеты с коробками на антресоль, – считай, выбросил, – чтобы дышать стало чуточку проще и ему, и окружающим.

“Вырвать” не получается ни через месяц, ни через два, ни через пять. Ближе к Рождеству его клинит конкретно. Он звереет на работе (будто до этого был хоть минуту нормальным), его пробивает на неконтролируемые приступы агрессии, но что хуже, ему снятся сны, где память услужливо воспроизводит Йесо в его постели: поддатая травой, вздернутая эмоциями – раскаленный нерв, чьи края он обводит языком. Нутро рычит – «надо». Логика самозабвенно выставляет средний палец и с усмешкой заключает – «в жопу».

– Вы скучаете по своему соулмейту, господин Пак, – осторожно констатирует факт Эрин, которую он забирает из отдела бухгалтерии, где она тухла в должности «подай-принеси». Тухнуть в той же должности, но рядом с Чимином, не получается при всем желании, а у неё его не было и нет.

– Нет, и вообще не твое, блять, дело, – рычит сердито Чимин.

– Хотите, помогу?

Он судорожно сглатывает несуществующую слюну в сухом рту и роняет себя, согласно кивая. У Эрин мягкая кожа, ловкие руки и горячий рот. Чимину нравится, но настоящего облегчения это не приносит. Среднестатистический перепихон, да, ещё и в таких до омерзения банальных декорациях, способен унять физический голод постольку-поскольку. Душевный – ни разу вообще. Механические движения больше утомляют, сильнее натягивая тоску на жилы Чимина. Эрин отдается процессу вся: подминается под его желания, отзывается на каждое прикосновение и при этом не нарушает порядка на рабочем столе, что невероятно бесит Чимина в тот момент. Минут через пятнадцать бесчувственной с его стороны долбежки, Чимин закрывает глаза и видит её: раскрытые губы, румянец на щеках, неловкие движения бедрами. Он кончает в ту же секунду, как в голове запускается слуховая галлюцинация её полустона.

– Стало легче, господин Пак? – забито, почти испуганно интересуется Эрин, поправляя края строгой юбки.

– Да, – врет, конечно, но процентов на девяносто, потому что тиски, держащие его грудину, со скрипом раскрываются и позволяют камню внутри стукнуться о ребра.

Телефон брякает сообщением, когда дверь за Эрин закрывается, и видя на экране четырехчасовое голосовое, Чимин думает удалить – ему бы никто в жизни не догадался прислать такое. Но то ли палец неловко соскакивает, то ли интуитивно чувствует свое, он жмет на плей:

– Я хочу домой, – тиски захлопываются с такой силой, что камень, который заменяет ему сердце, позорно раскалывается и крошится, осыпаясь пылью на идеально отполированные ботинки. Он уговаривает себя, давит на логику, что его ещё не отпустило, он просто хочет своего соулмейта, потому что природа та ещё сука. Но: – …у меня ручки чашек смотрят на север.

Чимин не выдерживает: анекдотическая, несуразная ревность к себе, к другому себе, который у неё прячется среди кружек и черных воскресений, (блятьблятьблять) гнездится роем шершней в области солнечного сплетения. Сознание отслеживает доминирующую эмоцию, в основе которой собственничество; открывает доселе неизвестные шлюзы, из которых хлещет дикая, необузданная похоть пополам со слюнявой привязанностью к своему человеку – соулмейту. Зашоренное сознание загоняет его в ловушку: «Как теперь будешь жить, Пак Чимин? Забывать, не жалеть, выбрасывать и вырывать с корнем не сработало»; загоняет в тюрьму, где прутья – тонкие и холодные пальцы Йесо.

Он отправляет ей ответ, больше обращаясь к своему подсознанию: «В жопу тебя, Мин Йесо». И опять начинает свою игру с исходной позиции, а ведь уже почти дошел до финала, но, как самый последний обмудок, у финишной прямой развернулся назад, потому что решил, что попутал маршрут.

Чимину дурно…

…В чужом доме, куда приходится приехать вместе с Эрин, потому что сразу после у него три встречи с главами разных отделов, в девять собрание юридического отдела, в десять утверждение бюджета на следующий квартал. У Эрин в машине запасной костюм – правильного для четверга цвета, – обязанности следовать за ним тенью буквально всегда и лицо побитой жизнью собаки, потому что она за них двоих чувствует всю неправильность происходящего.

– Ну и каково это, Чимин? Предавать. Расскажи, мне ужасно интересно, – звенящий шепот Йесо.

– Прекрасно. Сама придумала, сама разочаровалась, сама обиделась. Моя ж ты, блять, самостоятельная, – Чимин возвращает ей недовольный взгляд. – Слушай, я всё понимаю, – ни черта он не понимает, ему до режущей сухости в пасти хочется её разложить на этом кухонном стенде для непристойной препарации в виде самого лучшего материала для изучений. – Но я ведь не спрашиваю у тебя, как ты проводишь свое свободное время. Меня не волнует, – вранье! – трахаешься ты с половиной своих одногруппников или со всем преподавательским составом, и в каком порядке ты это делаешь. С Эрин или нет, тебя касаться не должно.

Чимин прячет за улыбкой безграничное раздражение. Йесо обнимает себя руками, цепляясь пальцами чуть выше локтей, и не отшатывается, когда он подходит ближе и касается ладонью её щеки, неторопливо ведет от уха к подбородку, и мысленно просит себя остановиться и не вспоминать ни ту дурманящую ночь, когда она пришла к нему сама, ни тот позорный момент, когда он представлял её под собой, трахая Эрин в жалкой попытке забыть Йесо, блять.

Йесо нравится Чимину ужасно, это всё усложняет.

– Тебя никто не просил быть сукой, – Чимин нагибается к уху, чтобы тягучий шепот слов залить внутрь и наполнить Йесо до краев, – но раз уж начала – лови ответный удар.

В качестве утешительного приза – в первую очередь для себя – он лишь коротко хлопает её по плечу и разворачивается, чтобы уйти.

– Ну и тварь же ты, – Йесо сдувается под конец констатации очевидного факта. Лопается, как проткнутый иголкой воздушный шарик. Она оседает скисшим воздухом с кусочками резины среди праздношатающихся и доедающих гостей, глядя на Сокджина, который притаился в углу с почти осуждающим взглядом и стаканом виски.

Йесо чувствует себя одинокой, загибая очередной палец: «Трахается со своей помощницей – двенадцать».

Чимину особенно дурно.

***

Днем в пятницу Йесо сидит в гостиной Сокджина и хрустит медовыми хлопьями вперемешку со своей нервной системой: её заставляют одеться во что-то нормальное. Ей, в общем-то, несложно, она же не Чимин какой-нибудь, чтобы устраивать истерику из-за цвета одежды в определенный день недели, но черепную коробку изнутри неприятно царапает и мерзко зудит неправильностью происходящего.

– Меня зовут Хосок, – протягивает руку улыбчивый парень, – а это моя пара – Рюджин.

Йесо ставит стакан с гранолой на стол и неловко поднимается с дивана, натягивает очередную маску с трудом: жесткая прорезь рта инсультно деформируется в подобие дружелюбной улыбки.

Она отвыкла от этого.

– Ён… – осекается, заставляя себя вспомнить, что в Сеуле она всё ещё Йесо. – Йесо, очень приятно.

И на этом в её ораторских услугах больше не нуждаются, только в красивой картинке «смотрите, что у меня есть». По факту, как бы Сокджин не силился, не сильно-то он и отличается от Чимина: то же желание всем нравиться, маниакальное усердие быть правильным, и-де-аль-ным. Ей бы отрефлексировать эту эмоциональную жижу, да только для этого нужны ресурсы, которых логично не наблюдается: чтобы разобраться в себе, нужно сперва избавиться от источника беспокойства.

Выкинуть Сокджина в окно – не вариант.

Выкинуть Чимина в окно – хроническое желание.

Йесо замирает на выдохе и смотрит на журнальный столик, на котором стоит размазанный по хрусталю йогурт с хлопьями и ягодами, смотрит с такой ненавистью, будто на дереве, из которого сделали его, когда-то повесили всю её семью. Нет, они разбились в автокатастрофе. Лицо застывает посмертной маской.

– Пойдем, прогуляемся, – звенит вдруг Рюджин и утягивает её тут же за собой, продолжая щебетать. – Ненавижу эти мужские разговоры, сплошь о делах, о цифрах, о бумагах и никаких тебе чувств.

Йесо и не надо, у неё своих чувств много и все преимущественно со знаком «членовредительские». Выдержки хватает в итоге даже на искреннюю улыбку. Она вполуха слушает болтовню хосоковой спутницы, кивает на её размышления о трудностях жизни и активно поддакивает, когда Рюджин во всю костерит СОУЛ. С этими у Йесо личные счеты.

– Слышала о твоих трудностях с Чимином.

Холодные капли пота стачивают кожу на хребте в позорном рефлексе, реакция на запрещенное имя одна – ужас. Это потом уже Йесо догоняется яростью, отчаянием и тупой… тоской? Только сейчас она больше злится на Сокджина: кому ещё он растрепал грязные подробности её личной жизни? какой ещё ярлык на неё повесили в связи с новыми подробностями?

– Знаешь, – тянет гласные Рюджин, – я хоть и считаю СОУЛ прогнившей системой, но я понимаю и поддерживаю саму суть соулмейтов. Это не всегда про совпадение, всепонимание, любовь до гроба и розовые сердечки в воздухе. Иногда это тяжело, но чаще всего именно “тяжело” может по итогу сделать тебя если не счастливой, то спокойной.

– Это не тяжело, – пожимает плечами Йесо, решая, что прямо сейчас можно больше не притворяться. – Да, после долгой работы над собой я иногда разрешаю себе подумать о том, что мы могли бы стать нормальной парой, а потом накатывают воспоминания, и я просыпаюсь.

– А ты не просыпайся, – с теплой улыбкой. – Что бы тебе не сделал Чимин, это всё равно будет лучше того, что сделал со мной Хосок или того, что может сделать с тобой Сокджин, – и в ответ на немой вопрос Рюджин задирает футболку и поворачивается спиной, которая сплошь усыпана щербатыми ожогами разных размеров. Она ловко поправляет края одежды, чтобы резво продолжить, как ни в чем не бывало:

– Хосок наследник, как Чимин и Сокджин, но другой стороны бизнеса – мафии. Моя семья вторая по важности в клане, но так уж вышло, что мой отец превратился в стукача и об этом узнали. Узнал Хосок, а в качестве награды его отец разрешил придумать наказание для предателя, и Хосок придумал: изуродовать детей на глазах у родителей. Они били меня розгами, жгли спину окурками. Я думаю, они не остановились бы, пока не убили, но СОУЛ прислал Хосоку сообщение.

Её почти тошнит, как человека, который переел за ужином. Где-то на границе восприятия слышится тикающий звук механических часов, Йесо под этот равномерный аккомпанемент глубже скатывается в эмоциональное болото.

– И ты?.. – воздуха, слов, чувств не хватает, чтобы закончить вопрос, ответ на который она уже знает, и он её пугает.

– Да, я выбрала не просыпаться. Потому что иначе мне придется столкнуться с другим выбором: жить с человеком, по чьей воле меня изуродовали и вырезали мою семью, или выйти в окно, чтобы размазаться по асфальту.

– Но…

– Он меня любит, – объясняет Рюджин, но для Йесо этого по очевидным причинам недостаточно. – Да, не сразу. Да, было сложно. Он забыл о сделанном моей семьей и принял в свою, хотя для мафиозного клана, где традиции это основа основ, сделать такое – реальный подвиг. Он вымаливает прощение каждый день, целуя по шраму за раз. Он держит своего внутреннего монстра на поводке на заднем дворе нашего дома, который построил специально для меня, и не позволяет мне даже краем глаза увидеть его снова. А я просто не просыпаюсь.

Йесо испытывает обреченную гадливость, от забивающей поры мерзости и непрошеной шоковой терапии её снова и снова перетряхивает, а в без ножа вспоротом брюхе всё слипается в единый желчный пузырь.

– Жаль. Очень жаль.

Рюджин жаль. Себя жаль.

Йесо понимает, что Рюджин запрещает себе сталкиваться с тем, с чем не справляется, выбирая каждый день просыпаться в объятиях своего соулмейта – она по-своему спит. Рюджин – кот Шредингера в мире соулмейтов: она вроде и не смирилась, а вроде и не борется, зависит от точки зрения. Только вот Йесо всё равно выбирает проснуться. Просто укладывает очередной-новый кошмарный сон на полку рядом с такими же. А через минуту Сокджин насильно запихивает ей в глотку ещё один:

– Тебе придется вернуться к Чимину.

Примитивное вскрытие сущности Йесо обнажает не только сношенный до дыр нутряк, но и их с Чимином штопаную связь, которую, оказывается, невозможно разрушить. Сколько бы оборотов не совершала судьба, их, очевидно, всегда будет полоскать, выжимать и переплетать в тугое макраме.

***

Чимин понимает, что фиксация на Йесо – губительная обсессия, перетекающая в одержимость, которая затягивает его в тотальную, сладкую амнезию (ни тебе её закидонов, ни тебе его закидонов, ни тебе кофейных чашек) и превращает его в какую-то рудиментарную личность. Недопустимо. Унизительно. На этот раз у него хватит кишок и нервов избавить их друг от друга окончательно. Только вот:

– Мы приедем к вам завтра на ужин, – говорит отец в телефонную трубку. – Пока Йесо в городе, надо повидаться с невесткой.

Он на говно изойдет, но выжмет всё живое, соулмейтовское, сиропно-елейное. Выжмет то самое эфемерное чувство, что скребет его сердечную чакру уже полтора года, будто наждачной бумагой. И ладно бы только грудину, так нет же – скребет то самое место, откуда даже самыми мощными челюстями не выгрызешь. Он обязательно, по рисовому зернышку, но выскребет Йесо из себя и выбросит коробку с радужными чашками в виде единорогов.

– Приезжайте часов в девять, отец, – сбрасывает вызов Чимин, чтобы тут же набрать новый.

Йесо появляется на пороге его – когда-то их – квартиры за три часа до обозначенного времени и получает естественное «переоденься» вместо приветствия. Чимин говорит, что её комната всё там же; говорит, что вся одежда на месте; говорит, чтобы она не сказала свое ядовитое «А как же Эрин?», потому что Эрин никогда здесь не было и не будет. Она скрывается за дверью, пока у Чимина внутри прямо под ребрами разворачивается огромное тревожное нечто, и ему ничего не остается, кроме как игнорировать.

Процедура самого ужина – монотонное пережевывание пищи и светская беседа – не вызывает никаких эмоций, кроме легкого раздражения на фоне неадекватного желания одернуть края узкого платья Йесо. Чимин кривится от отвращения всякий раз, когда видит что-либо неупорядоченное, не отсортированное по ящикам; в его внутричерепном мире всё разложено по алфавиту, маркировано наклейками с цветовым кодом для каждой категории, и заставлено так плотно, что для иррациональных вспышек не остается места. Идти на поводу у эмоций, желаний и спонтанно принимать решения – прерогатива Йесо, и её же главная слабость.

– Учитывая ситуацию с Кимами и как у вас с Сокджином затянулись переговоры, а ты, очевидно, проигрываешь ему в условиях, – говорит отец, делая глоток сухого белого, – я решил, что Йесо стоит вернуться в Сеул насовсем.

Она ерзает на стуле, задирая подол темно-фиолетового платья ещё выше, скрещивает ноги от напряжения и откровенно сбивает его с мысли.

Иногда его отец бывает прав до омерзения – он и впрямь проигрывает Сокджину в переговорах. Если составить список того, что пошло по пизде за последний год с лишним из-за того, как его трясет от не-близости со своим соулмейтом, то пунктов выйдет больше, чем в райдере у Билли Айлиш. Думать об этом неприятно. Думать об этом, находясь рядом с такой Йесо, невозможно.

Чимин вминается пальцами в кожу на бедре, ведет ладонью выше до бархата платья, чтобы резко натянуть вниз. Думается чуть легче, только похоть низ живота скребет так, что аж радужку глаз припекает.

– Отец, – продирая горло, – Йесо так долго училась, чтобы грант получить, а ты из-за мелких проблем хочешь её лишить того, к чему она так стремилась? Не думаешь, что это слишком сурово?

Чимину интересно, как сильно Йесо стискивает челюсти, когда думает, что частично обязана своей свободой ему: он бы сунул ей в пасть монету, как мальчишки кладут их на рельсы, дожидаясь, пока проедет поезд и расплющит её в тонкий блинчик.

– Сурово – это ваша война с Сокджином из-за матери. Ссора слишком затянулась и теперь влияет на бизнес, – задумчиво тянет отец и возвращает сыну улыбку.

– Я не виноват, что она и моя мать, а то, что у Сокджина с этим проблемы – не моя вина, – и совсем запоздалая проскальзывает мысль, что этого говорить не стоило. Чимин не берется предсказывать исход лобового столкновения с Йесо, но полагает, что скорее всего теперь её придется отправить куда-нибудь за полярный круг, любоваться где-нибудь на звезды, и чтобы там даже законом было запрещено умирать, потому что в мерзлой земле никто не захочет раскапывать могилы. Хотя бы потому что Чимин не хочет испытывать адовую боль от потери соулмейта, ему с головой хватило этих шести месяцев без, когда свинцовые сердечники заглушали жизненную инерцию и не давали дышать, потому что она не рядом. Страшно представить, что будет, если Йесо умрет.

– Я всё решил, – мужчина хлопает по столу с такой силой, что брякает посуда, а белое сухое расползается неуклюжими кляксами по отполированной поверхности обеденного стола. – Документы из Пекина уже переправлены обратно в Сеульский университет. Закончит учебу тут.

Кулисы опущены. Последний акт разыгран без актёров. Ружье так и не выстреливает, щелкая дулом по чиминовскому носу «ну что, выскреб? выбросил коробки?».

***

Набившийся в кухню полумрак становится рассредоточенным и рыхлым. Чимин клонит голову набок и глядит на примерзшую у окна Йесо, бессловесно разглядывает, поправляя навалившиеся на лоб пряди волос. Он слышит её тусклое «что дальше?» и дистанцируется; её голоса слишком много, на ней всё ещё узкое фиолетовое платье. Чимина накрывает, перемалывает кости и сносит башню (было бы что сносить, алё) от такой невозможной долгожданной близости.

– Дальше? Дальше ты воспользуешься службой доставки, чтобы перевезти вещи, и попросишь своего друга привезти кота, так уж и быть, – ответ Чимина подчеркнуто бесстрашный, как при дурном приходе, лишь бы не ебануть дёгтя и не поддаться панике.

Табачный смог стелется под потолком, вьется призрачным нимбом над черным каре Йесо. Она не церемонится, позволяя своим привычками показывать зубы, и запускает пальцы в чиминовский ливер нутра, щекочет его, дразнит. Он судорожно сглатывает ванильную отдушку сигареты, заталкивает обратно ком, царапающий нёбо и вызывающий тошноту своей пульсацией. Во рту кисло-горько-желчно.

Стряхивает оцепенение, подходит ближе к Йесо, нарушая границы: словно в отместку, словно они играют в «кто кого быстрее к черте подтолкнет», словно они никогда и не прекращали играть. Губы распрямляются в улыбке. Пальцами нарочито бережно вытягивает у неё сигарету и со вкусом затягивается, чтобы вернуть окурок и на выдохе толкнуть густой дым в чужой приоткрывшийся рот. Ему до вибрации на голосовых связках хочется дать ей шанс:

«Я ещё не смотрю, глупая. Ты ещё не успела нечаянно активировать команду «фас», потому беги! Дальше, чем когда-либо, дальше Лондона, дальше этой вселенной. Беги, Йесо, беги!»

Мгновение, когда они оба не дышат, чтобы просто не делить один на двоих вдох, деформируется, пластилиново сминается в перепаде температур между ними. Чимин ощущает, как где-то в основании позвоночника возникает давление, ударной волной поднимается вверх, заставляя напрячься живот. Он мажет острой скулой нежную девичью щеку и укладывается подбородком во впадину между плечом и шеей. Треск сигареты вплетается в дразнящее покусывание, мочку его уха холодит от влаги – ушную раковину обдает горячим дыханием.

«Три, два, один…замри! Теперь ни в коем случае нельзя бежать, Йесо. Я – зверь, ты – предмет охоты».

Чимин исцеловывает голодным взглядом кожу в месте яремной вены, якорится на блядских родинках за ухом. Три в ряд – многоточие, метафора каждой их встречи-стычки, которую Йесо носит на себе. Захочешь нарочно рассыпать – никак не получится. Он тянет и тянет из Йесо нити, распуская её эмоциональную броню, как свитер, который пожрала моль. Пряжа складывается неопрятной гармошкой, обнажая уязвимое существо, которое хочется добить из жалости: всего один влажный поцелуй, и её черно-угольные глаза закатятся глубоко под веки. Чимин знает – он за ней следом распадётся на атомы, если шагнет в это болото. Им остается всего пара сантиметров, после которых дальше уже нельзя назад, контрольный рубеж без возможности сохранить прогресс.

Он гладит запястье до локтя, проводит пальцами по девичьему горлу, нащупывает под ладонью вену и отнимает почти дотлевший окурок, чтобы затянуться химозным дымом и опустить бычок куда-то в бокал с недопитым белым. Йесо разлепляет губы, с шумом втягивая воздух внутрь, и Чимин смотрит, покоренный и зачарованный. Чимин промаргивается, расцепляя звено хлипкой цепи из ненадежного сплава сахарной похоти с зависимостью, чтобы:

– Не хочешь уйти?

…приоткрыть дверь, дать узкое пространство для выхода на своих двоих.

Йесо хрипит. Смеяться не получается, потому что связки пережимает вязким желанием и, вообще, это лицо не привыкло к смеху – от него ему больно. Оно умеет стрелять из-под ресниц, коротко улыбаться, если совсем припрет; заниматься каннибализмом, отгрызая от губ подсохшие чешуйки. Йесо гогочет, запрокидывает голову и мотает туда-сюда, словно потрепанная марионетка. Дергает пальцами пуговицу на фиолетовом воротнике рубашки и чувствует, как сдается:

– Я устала убегать, сегодня сыграем на твоих правилах, Чимин-а.

Привычнее для Йесо было бы долго бегать вокруг да около волком, нарезая бессмысленные восьмерки в цикле «бей или беги: повторять n раз до окончания программы»; запнуться о какую-нибудь мелочь и забить в итоге урода ржавой арматурой, чтобы стать эпицентром кровавой инсталляции. Вот это было бы логичным поведением Йесо, а происходящее сейчас – против логики, против привычного цикла. Ошибка программы?

Чимин задумчиво смотрит хищным зрачком, гадая пару секунд, что оказалось сильнее – биология соулмейтов или ненависть, и докуда на самом деле простираются границы их власти друг над другом. Можно поставить точку прямо сейчас, выждать, чтобы после загнать под ребра ядовитым шипом «а вот помнишь, ты сдалась?». Можно позволить забыть всё, как кошмарный сон, привести в чувства, пожалеть, сберечь то, что осталось от Йесо.

А можно взять за волосы и опустить под воду, заставить почувствовать всё до конца. Изрезать памятью их совместного прошлого, вогнать в сомнения по локоть. Держать силой, пока в легких не закончится кислород. Дать утонуть на долю секунды, а после вырвать со дна и пожалеть так, чтобы запомнилось, чтобы стало легче, чтобы перегнившие отходы памяти вылились наконец и позволили ране затянуться исцеляющей коркой.

Забота на грани вивисекции.

Чимин не дурак, он понимает и читает все её триггеры на уровне чувств. Он может помочь, но на их общее несчастье умеет помогать, только выкручивая ручку триггера дальше красной отметки «maximum». Он подается вперед, цепляет пальцами подбородок, заглядывая в её, влажные от выпитого и испытанного за вечер, глаза, которые транслируют нетипичную мягкость – обманный маневр, двойное дно, за которым всё тот же богатый арсенал непрошеных мнений и страхов.

– Ну, хор-р-ро-шо, Йесо-я, – давит улыбку в её губы, расцепляя их языком. Чимин целует её мокро, глубоко, требовательно, до сдавленного писка ему в глотку. Наслаждается, долгожданно забываясь и чувствуя, как тиски, плотно сжимающие грудину, расходятся.

Йесо ногтями ковыряет кожу на его шее, мнет идеально выглаженную рубашку и скидывает фиолетовый пиджак на пол. Чимин чувствует, как её подсознательно всё ещё колотит от страха, как она сама себя же загоняет в клетку с шипами внутрь, и решает помочь: лучше сейчас он окунет её в мазут страхов, с соулмейтом всё равно будет проще, как лопнуть нарыв, под которым зеленый и густой гной.

Он сгребает её руки и заламывает прямо на столе. Ладонь опускает на спину, принуждая грудью упереться в деревянную поверхность, оглаживает частокол позвонков, наслаждаясь цветовой гармонией: фиолетовый бархат платья и его фиолетовый костюм в ржавом свете рассвета. Чимин добирается до затылка, замирает на секунду и опускается торсом на беззащитное тело под ним, придавливая весом, жилистые ноги, затянутые в брюки, насильно разводят чужие колени в стороны, раскрывая Йесо для него:

– Мы не будем спешить, – тихо на ухо, выдохом через нос, и короткий кивок в ответ.

Чимин гладит её плечи, стаскивая до локтей края платья, губами оставляет горячий влажный след на спине. Запах её тела льется в его ноздри, забивается тяжелыми нотами кардамона и сладкого граната. Чимина основательно рвет на куски. Йесо хочется резко, до больных вскриков, без прелюдий – он слишком долго ждал. Мнет пальцами кожу, пальпирует ребра, забирается под бархат, оглаживая живот и кусает в загривок резко, заставляя её издать звук.

– Я где-то читал, – Чимин заполошно дышит в ямочки на девичьей пояснице, – что клин клином выбивают, – он предупреждает, цепляя подол платья и поднимая его выше, чтобы смять в ладони ягодицу до красных отпечатков. – Так что плачь, кусайся, кричи…очищайся, Йесо-я.

Отодвигает край белья, давя в себе вскрик – фиолетовое кружево опускает забрало и давит на язык, чтобы, наконец, с чистой совестью назвать её хорошей девочкой. Чимин едва контролирует силу, надавливая на клитор, и видит, как дергает тело, отзывается непроизвольно на незнакомые ощущения. Он пальцами другой руки путается в её волосах, скользит вдоль скулы и заползает в горячий рот. Йесо кусает фаланги до глубоких следов, стонет, гнется, всхлипывает, топает ногой по полу, но всё равно вылизывает подушечки, втягивает их, сосет, позорно прикрывая глаза. Она не знает, что надо делать, действует подсознательно и через силу, огибая свои страхи.

Чимин дышит рвано и тяжело, ему каждое прикосновение пахом к её бедрам отдается электрическим током. Балансировка на острие ножа, где одна граница – «разрушить имеющиеся триггеры», а вторая – «наворотить новых», выносит его за скобки реальности.

Сглатывает вязкую слюну и входит смоченными пальцами в Йесо. Мягко, аккуратно, но с нужным градусом напора, чтобы создать правильный эффект силы и эмоций. Он двигается в ней неровно, прислушиваясь к реакции. Йесо скребет пальцами дерево, бьется тазовыми косточками об край столешницы, желая сбежать, а после сама же насаживается, помогая Чимину, и всё время стонет. Сначала жалостливо, почти умоляюще, потом густым и утробным стоном, а под конец и вовсе переходит на предоргазменный хрип. Чимин считывает ещё не сокращение мышц, его преддверие, на анемичном профиле лица. Сковывает пальцами свободной руки её талию, тянет на себя, выгибая руку под неестественным углом, чтобы в пик чужого оргазма упереться членом меж раскрытых и влажных бедер.

Йесо позволяет ему поймать удивление в своих глазах, проступившее в тот миг. Мгновение схлопывается на её развязном стоне. Чимин отпускает её только лишь для того, чтобы развернуть и усадить на стол, заглянуть в лицо полноценно. Черты заострились, стремительно и необратимо, он позволяет себе ухмыльнуться уголками губ и процедить сквозь зубы:

– Теперь я хочу видеть всё.

Руки опережают мысли: он задирает платье до живота, целует грудь, кусает соски, отпечатывает фиолетовым следы пальцев на белой коже. Йесо обжигает дыханием шею, скрещивает ноги у него на пояснице и дышит хрипло, выдергивая пуговицы из рубашки. Царапает ногтями его торс и требует большей близости. Происходящее напоминает гонку, где Йесо отчаянно желает поскорее догнаться, получить заветное облегчение от связи с соулмейтом и перетерпеть ужасы, застрявшие отсыревшей костью в черепушке, а Чимин…Чимин хочет контролировать, выдавая облегчение дозировано и на своих условиях.