Текст книги "Бес противоречий (СИ)"

Автор книги: ira.gale

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Он волочит Йесо по коридору, пока та едва успевает перебирать ногами, стирает набойки на каблуках, царапая пол. С силой отшвыривает её в угол кабины лифта, вдавливая кнопку первого этажа. Молчит, на неё не смотрит, но лопатками чувствует страх и непонимание. Успокаивать? Входить в её положение? Пытаться наладить контакт? Нет уж. Хватит. С него хватит.

Он терпел её пьянство, ночные выходки, когда она распускала руки и откровенно себя предлагала, желая поиметь ещё один повод натыкать его носом в лужу «смотри, дорогой, что ты со мной наделал». Он честно раскладывал своих тараканов в коробочки по номерам, но она продолжает открывать их, доставать с целью препарировать и выбросить после за ненадобностью. Он честно замалчивал свое недовольство, надеясь на обычное «перебесится и простит». Не простит, а он больше не будет терпеть.

Снова её тащит, но уже сквозь просторный холл, не обращая внимания на прислугу – у них в рабочие обязанности входит быть слепо-глухо-немыми. Йесо путается в ногах и жалобно пищит, ломая каблук. Оседает на пол беспомощным мешком в красивой черной обёртке, и Чимин, наконец, оборачивается, предварительно отключив в себе всякую человечность. Не чувствует ничего, когда взглядом скользит по вздымающийся груди, по тонким пальцам, размазывающим тушь.

Ложь.

Чувствует. Он чувствует раздражение и отвращение. Топит всякую жалость к ней в этих двух, разъедающих внутренности, эмоциях. Потому что за одну короткую поездку в лифте он вспоминает, кто он такой. Пак Чимин – образцово-показательный сын, студент, наследник и самая конченная мразь, когда что-то идёт не так, стоит не так, выглядит не так, говорит не так.

Йесо вся не так.

На коленке дурацкая ссадина, поломанный каблук и торчащие гвозди из задника, грязные дорожки на щеках и взгляд максимально потерянный, как у оленя, который оказался посередине дороги в тот момент, когда там проезжала машина. Чимин та самая машина. Он нагибается к ней и цедит сквозь зубы:

– Утри сопли, пока это не сделал я. Дома на кулак их намотаешь, а тут изволь выглядеть хоть на одну сотую достойно. Ты все-таки моя жена.

– В жо…

– Отдай её мне на перевоспитание? – Сокджин обрывает её своим неожиданным появлением, и ему только белого плаща не хватает для достоверности образа рыцаря. Он же именно эту маску вечно на себя надевает.

– Может, мне ещё и место свое в компании тебе отдать, хён? – прячет руки в карманы брюк Чимин, переводя всё свое внимание на старшего, будто Йесо тут и вовсе не существует.

– Позже, – с уверенностью отмахивается, словно знает наверняка, что Чимин отдаст, но когда придет время. Бесит ужасно. – Пока обойдусь твоей милой женой.

– И что ты готов отдать за неё? – носком ботинка цепляет воздух рядом с Йесо.

– Договорюсь с СОУЛом, и ты про неё забудешь, устрою всё так, будто Мин Йесо никогда и не существовало в твоей жизни.

Звучит слишком заманчиво, чтобы всерьез об этом не подумать. Он вертит в ладони шпильку от босоножки, взвешивая все «за» и «против», но, давайте начистоту, вариантов «против» просто не существует. Только вытатуированная кошка на ребрах, что спрятана под жирным шрифтом, немного когтями царапает его, как бы спрашивает «неужто все из-за чашек?». Из-за чашек, – мысленно кивает ей Чимин, – из-за вазы, которую сдвинула на три сантиметра вправо в четверг, из-за засоса, который Юнги оставил, из-за прилипших к кастрюле макарон, из-за обкуренной побудки, когда играла с ним с помощью своего тела. Но в целом, корень зла именно в кофейных кружках в цветовой палитре rgb, поэтому роняет на пол тяжелое:

– Забирай.

И когда Чимин разворачивается и уходит, последнее, что Мин Йесо видит – это спину, обтянутую черным пиджаком, своего соулмейта и такую же, в тон пиджаку, шпильку от её босоножки, что дырявит мужскую ладонь.

И когда первая капля крови падает на белоснежный мраморный пол у самых дверей, Мин Йесо не думает о своем будущем, она думает, что отныне по пятницам носить будет только красное.

Комментарий к black

Новости, плейлисты, визуальная эстетика – всё это можно найти в моей авторской группе: https://vk.com/kg_magic

========== grey ==========

Они спрашивают: как дела? всё хорошо? тебе нужно свежее полотенце? что ты хочешь на завтрак? куда ты идешь? тебе вызвать такси? Йесо улыбается, обнажая зубы, и говорит, что полотенце не нужно, ей бы новый шампунь с зубной пастой, погода на улице чудесная, поэтому она пройдется пешком до ближайшего круглосуточного. Охранник перестает её слушать ещё на этапе «пройдусь пешком». Куда она денется? Если и денется, то явно недалеко.

Она возвращается с пакетом рамёна и пушистым кульком. Кулек оказывается котом, которого благополучно называют Сахаром. Сахар становится единственным живым собеседником для Йесо, не считая Сокджина, который заходит раз в сутки проведать её. Средства связи отбирают в тот же вечер, прежде чем запихнуть на пассажирское сидение автомобиля. Что такое wi-fi, ноутбук, университет и социальные сети в номере люкс отеля Four Sasons очевидно не знают.

Йесо привыкает, просит игрушки для Сахара, сменное белье для себя и учится не ставить стакан на край тумбы-стола, оставлять еду не накрытой. Чимин бы оценил, если б мог.

Чимина Йесо не видит… недели три? четыре? две? Судить сложно, когда у тебя из номера даже электронные часы забирают, но она не расстраивается. Пусть занимается своими взрослыми делами – ручки кофейных чашек переставляет на север, например. Справедливости ради, Мин Йесо обиды на него не держит, почти не злится: всё внимание, все её эмоции сосредотачиваются на пушистом клубочке, который Сахар периодически сблевывает в угол. Куда там Пак Чимину до таких привилегий!

В один из дней Сокджин приносит сумку и желтый бумажный конверт. Йесо не экстрасенс, но что в конверте находится – знает. Там что-то напоминающее новые документы и шанс на жизнь без каждодневного выбора маски.

– Теперь ты – Ким Ёнсо, – шумно вздыхает Джин, устраиваясь в кресле напротив. Сахар мигом оживляется и запрыгивает к нему на колени, тыкаясь мордочкой в ладони. – Я отправил документы в три университета на выбор: Токио, Лондон, Берлин. Ткни пальцем куда хочешь, там и закончишь обучение. На время учебы я тебя обеспечу всем необходимым – аренда жилья, транспорт, охрана и прочие расходы.

Другая на её бы месте кручинилась, что придется к имени привыкать, к новой жизни, но Йесо с пятнадцати лет в маске ходит, наслаивая поверх множество других, которые ей присваивает общество. Шлюха, лесбиянка, ведьма, ненормальная c языкового, соулмейт Пак Чимина. Йесо не волнует ни новое имя, ни новая страна, её волнует цена.

– Почему? – голову не поднимает, смотреть на него сложно: ощущение сразу будто смотришь в отзеркаленную кривую версию себя. – В смысле, не почему Ким Ёнсо, а почему ты помогаешь мне?

– Спустя две недели ты задала хоть один логичный вопрос, а то всё: мне бы миски для кота, мячик резиновый, толстовку новую, – хмыкает довольно Джин, пока Йесо мысленно ставит галочку напротив «две недели не видела Чимина».

– Рано или поздно это должно было произойти.

– Окей, – кивает. – Я не только тебе помогаю, но и Чимину хочу насолить.

– Зачем?

– Я в тебя влюбился, – хихикает Джин, только вот у Йесо от этого смеха липкие мурашки по загривку ползут. Она все-таки смотрит на него, запоминает, как выглядит лицо Сокджина, когда он врет, и решает пока не копать глубже.

– Я сделаю вид, что поверила, – задумчиво растягивает каждое слово, кусая губы. – Есть три условия.

– Условия? Ты уверена, что ты в том положении, чтобы их ставить? – заламывает брови Джин, но не от удивления, а скорее из интереса. На лице у него ни грамма злости, только любопытный огонек в глазах блестит.

– Ну ты ж влюбился, – парирует девушка. – Так что условие первое: я забираю с собой кота и уезжаю в Лондон. Условие второе: я ни при каких обстоятельствах с тобой не сплю, – она делает долгую паузу, собирается с духом, чтобы озвучить последнее и самое сложное для неё условие. Сложное, потому что пятой точкой чует, что именно тут-то её развернут и пошлют в увлекательное эротическое путешествие.

– Третье? – нетерпеливо поторапливает её Джин, наглаживая кота.

– Я должна попрощаться с Юнги, – не «хочу», не «можно?», а «должна», потому что он её чип-и-дейл в одном лице, потому что он единственный, кому всё это время было не плевать что внутри, а не снаружи.

– Нет, – ожидаемо отрезает Джин.

– Тогда в жопу Лондон и твою любовь, возвращай меня Чимину.

Джин закатывает глаза и, подумав с минуту-другую, все-таки даёт свое согласие, но с оговорками. И поэтому через три дня Йесо встречается с Юнги не в университете, не в общежитии и даже не в многолюдном кафе, а в хост-баре. Сокджин выбор места объясняет простым: «Там никто не подумает искать Мин Йесо». Она благополучно оставляет при себе встречный вопрос о том, где тогда будут искать Мин Йесо?

***

– Объяснишь, что происходит? – в лоб спрашивает Юнги, когда она заходит в приватную кабинку, забронированную специально для них.

– Кажется, я смогла уйти от Чимина, – Йесо неуверенно крошит слова о зубы, смотрит в зеркало на стене, без интереса разглядывая собственное отражение: щурится уставшими глазами, подёрнутыми красным по каёмке, выдающими, как на счётчике, количество бессонных ночей; щурится подозрительно, но не злобно. – Кажется, это не навсегда, но имеет все шансы стать таковым.

– Это я уже понял, – качает головой Юнги, закуривая, – в университете только и разговоров, что Пак Чимин сплавил своего соулмейта и жену в одном флаконе.

– Слухи быстро распространяются, – фыркает девушка.

– В чем прикол-то?

– Помнишь, я говорила, что хочу довести Чимина до той черты, когда либо позор со сломанной психикой, но со мной под руку и по всем соулмейтовским законам, либо покой, кофейные чашки и без меня? – облизывает пересохшие губы. – Я добилась желаемого, он внезапно взорвался и буквально отдал меня какому-то чуваку с замашками мецената. Не знаю точно, зачем это нужно Сокджину, но я и не уверена, что хочу знать, ибо жопой чую – там история такое дно, которое мне и за двадцать лет не пробить. В общем, Сокджин договорился с Чимином и СОУЛом: Мин Йесо по всем документам оправляется в Китай на обучение по гранту, живёт там три года, Чимин к ней катается для вида, получает в процессе отцовское кресло, а потом Йесо случайно погибает в каком-нибудь несчастном случае. В это время в Лондоне – Ким Ёнсо живёт себе припеваючи с котом, учится в университете и никаких Чиминов знать не знает.

– И этот Сокджин, конечно, тебе за просто так помогает? – спрашивает Юнги, перебирая взглядом её по косточкам, когда они на минуту погружаются в тишину.

– Пока – да, но!.. – указательный палец задирает, – я планирую свалить раньше, чем он решит выставить мне счет.

– Вот скажи, – Юнги даже бровью не ведет, хмуро разглядывает граненый бокал, крутит в руках, оставляет отпечатки на вспотевшем стекле. – Чего тебе с Чимином-то не жилось? Он уже на мировую с тобой пошёл, а ты в позу. Зачем?

– Давай, на пальцах. Из-за его заебов на идеальности меня изнасиловали – раз, – загибает первый. – Из-за этого же мне постоянно тыкали в лицо тем, что я шлюха, рассылая мои фотки везде и всем – два. Он в прямом смысле купил меня у моих родителей, когда я не пошла с ним добровольно – три. Он выкатил свод его правил для его комфортной жизни – четыре. Он силой заставил меня выйти за него замуж, когда я просто покурила травы, потому что объективно он меня давил морально – пять. Мне угрожали из-за него – шесть, – загибает большой палец левой руки. – Не отпустил меня даже тогда, когда узнал о том, что со мной сделали из-за него, хотя я просила – семь. Всё это время он плевал на меня, мои чувства и желания – восемь. Постоянно угрожал мне и пытался меня переделать под себя – девять. Самое главное, он выбросил меня, когда понял, что я не подлежу исправлению, слишком деформирована – десять.

Вдох, пальцы в кулаке посильнее сжимает, чтобы ногтями в ладони впиваться до глубоких следов.

– Не можем мы с ним вместе быть, даже если соулмейты.

Эта выдуманная ею же невозможность, немощь даже, щекочет больные нервы и заставляет ампутировать ту часть сознания, которая отвечает за предусмотрительность, благоразумие и выживание. Ей будет дурно так далеко от него в прямом и переносном смысле, но всё равно меньше, чем с Чимином рядом.

Они с Юнги не говорят больше об этом, выпивают пару шотов куба-либре – символично, ага – и расходятся, обнявшись друг с другом. Йесо надеется, что в последний раз, потому что не планирует больше возвращаться. Юнги надеется, что в последний раз, потому что девчонка заслужила пожить нормальной жизнью.

Йесо останавливается покурить у чёрного выхода, прикидывая, как проще: добраться до отеля сразу или сначала зайти в магазин за консервами Сахару. Успевает сделать три или четыре затяжки, прежде чем улавливает какой-то шорох возле себя. Мин Йесо никогда не получала по лицу бейсбольной битой и точно не знает, как чувствует себя при этом человек, но догадывается, что примерно вот так: секунду назад всё было в порядке, а потом проваливаешься в бульон где нет времени, гравитации и каких-либо мыслей, кроме легкого беспокойства, что у тебя взорвалась голова.

Сигарета падает на брусчатку. Гравитация никуда не пропадает, просто теперь Йесо держат за глотку, не давая упасть. В известной игре «бей или беги» за такое поведение начисляют ноль баллов. Стыковка её затылка с кирпичной стеной происходит лучше, чем у космических кораблей, и вместо того, чтобы как можно громче закричать, она пытается съёжиться и закрыться. Кто-то должен выйти: Юнги, Сокджин, люди Сокджина, которых он послал следить за ней, чувак из соседнего дома с мешком мусора, кто угодно.

Никто, естественно, не выходит, потому что это тупик, а здание напротив целиком арендовано под офисы: некому даже выглянуть в окно. Над ухом звенит чужой недобрый смех: «Привет, Йесо», «Не хорошо сбрасывать звонки, Йесо», «Не-веж-ли-во». Можно не угадывать, о чьих звонках идет речь, потому что список состоит буквально из одного имени.

– Я поняла, поняла, – и в этот момент она готова сказать, что угодно: что будет отвечать и трепаться с Чимином по четыре часа в сутки, если он захочет, или будет делать тонну голых фоток, каждый раз выходя из душа, или… Да, без разницы, лишь бы её больше не трогали.

Йесо тихонечко взвизгивает, когда к щеке прислоняется что-то холодное, и только по коротким гудкам понимает, что это всего-навсего телефон. От голоса на том конце провода её чуть ли не выворачивает наизнанку. Йесо уверена, что слышит, как он улыбается, даже когда с деланным сожалением рассказывает, как сильно успел соскучиться – и по чашкам с единорогами, и по ней, которая должна была свалить ещё два дня назад, но почему-то в Сеуле. Улыбка исчезает из его интонации резко, Чимин говорит:

– Ты сама нарвалась на неприятности, а я всегда знал, что до таких, как ты, никогда не доходит по-хорошему, – шумный вдох носом. – Но мы ведь можем попытаться ещё раз, правда?

Йесо мелко кивает, как игрушка, которую крепят на приборную панель автомобиля, и повторяет:

– Конечно, я уеду завтра… нет, сегодня. Всё, что ты захочешь.

И Чимин реально хочет, чтобы она уехала сегодня. Её пихают в тачку и везут в Инчхон, где у входа передают прямо в руки взъерошенного Сокджина, у которого в руках лишь маленькая спортивная сумка:

– А я предупреждал.

Только Йесо всё ещё напугана до мелкой дрожи в конечностях, потому что любое физическое воздействие со знаком «агрессия» – обязательный срыв триггеров. Пальцы на шее? Чтобы хрипела и рот открывала пошире, потому что так удобнее толкаться внутрь своим членом, пока друг снимает всё это на камеру и ждёт своей очереди. Руки обхватывают талию? Чтобы удобнее насаживать было, потому что сама она, как бревно, и они не забывают гаркнуть об этом с презрением. Ладони на бедрах? Потому что кожа такая аппетитная и очень любопытно, как на ней будут смотреться синяки.

Пак Чимин – корень зла всех её липких триггеров.

Пак Чимин – единственный, кто срывает их без анестезии и чужими руками…опять.

И, когда Йесо колошматит с амплитудой в двенадцать баллов, а Сокджин растерянно обнимает её, потому что не знает, что ещё надо делать в таких ситуациях, она хочет загнуть палец на ноге: «Подослал ко мне людей, которые очевидно были готовы убить меня в любую секунду – одиннадцать».

***

Первый месяц в Лондоне Йесо привыкает буквально ко всему: к просторной квартире, в которой чашки хоть и черно-белые, но смотрят ручками на север; к тому, что на неё никто косо не смотрит; к тому, что никто не рычит волком за оставленную тарелку в раковине; к тому, что психолог – по вторникам и четвергам – диагностирует у неё клиническую депрессию и тревожное расстройство; к университету, в котором никто по углам не шепчет кусачее «шлюха».

Сокджин приезжает в середине второго месяца, чтобы проверить, как она обустроилась, и привезти Сахара. Встреча проходит чинно и благородно, местами даже чересчур. Йесо с кислой мордой грызет печенье. Сокджин размешивает свой идиотский чай. Они толком не разговаривают – не о чем. Психолог запретил Йесо обсуждать Чимина и что-либо с ним связанное даже косвенно, потому что она ещё не готова и проблемы её сидят гораздо глубже, в детстве. Поэтому они молчат.

В следующий раз Сокджин приезжает через полгода, за которые Йесо успевает обзавестись местной версией Юнги – Джексоном Вангом – в качестве друга; проработать детские обиды с психологом; признаться самой себе, что чиминовская система порядка, мать твою, удобна. Джин рассказывает последние новости из Сеула и не обходит стороной Чимина:

– Он за четыре месяца в компании отца продвинулся до руководителя проектного отдела.

– Дресс-код «Неделька» он ввел первым делом? – фырчит девушка, звонко цепляя ложкой борта кружки, и машинально сжимает плечи, на всякий случай. В конце концов, всегда есть шанс, что Пак Чимин – современная версия Воландеморта, при упоминании чьего имени обязательно что-нибудь ломается, взрывается, прилетает ментальной пощечиной в одном конкретном случае.

– Это твой новый друг так заточил тебе язык? – будто между делом уточняет Джин, хихикая.

– Друзья – против правил?

– Нет, – пожимает плечами. – Просто интересно.

На этом и заканчивают разговор, расходясь ещё на три месяца. Джин приезжает внезапно и под Рождество, когда у Йесо горит зачёт по английской литературе, а вытатуированная овчарка до болезненного зуда чешет клыки об её лодыжку. Сокджин говорит, что это синдром отмены:

– Твой организм требует соулмейта. Так бывает, когда связь не разорвана окончательно. Скоро ты начнешь ловить и более неприятные симптомы: приливы жара, ломота в костях, мигрени, возможно – галлюцинации, проблемы с сердечным ритмом.

– В жопу, – отмахивается Йесо, скролля вниз страничку с разбором «Утопии» Томаса Мора.

Сокджин цокает языком, почесывая за ухом Сахара и подумав секунду-другую, всё-таки говорит:

– Может, воспользуешься чьей-нибудь помощью?

Йесо замирает с поднесённым к губам карандашом, прислушивается к своим собственным ощущениям: полоса – она же открытая рана от чужого словесного кнута – ширится меж лопаток, кровоточит красным с желчью и пузырит химическими ожогами кожу. Прошлое, что прочно засело образом чучела Дровосека в несчастной каморке и звуком хлесткой пощечины, болезненно наслаивается на отвратительную в своей сути тоску по Чимину, на вязкую и прелую картинку, простигосподи, соития с кем-то. Вся шелуха из самоконтроля, самодостотаточности, самообмана и другие «само-» по списку облетает, как с зайца шёрстка по осени – и болит, кажется, каждый сантиметр, каждая клеточка внутри. Тронь – и плоть будет отслаиваться лоскутами, и завоняет подгоревшим мясом.

Она знает, что Сокджин знает о её прошлом-настоящем-будущем и от этого только хуже, больше хочется ударить его лицом об дверной косяк, потом ухватиться за пряди волос и пересчитать его носом все книги в доме. Одна проблема – потом придется заново их расставлять, а она только утрамбовала их по году издания, алфавиту и жанрам.

– Второе условие, помнишь? – резко, прерывистым выдохом.

– В жопу условие? – парирует с улыбкой её же словами Сокджин.

– Лучше от инфаркта загнусь, – и возвращается к своей «Утопии», пока у самой кровь в жилах стынет от ужаса, а перед глазами почему-то всполохами отрывки той самой пьяной ночи в постели Чимина с Чимином. Овчарка с удвоенной силой грызет лодыжку, футболка липнет к спине горячим хлопком, внизу живота тугой узел.

Этим же вечером отправляет Сокджина в отель, а себя в клуб, чтобы под равнодушный ко всему ритм заело-твою-музыку-хауса вывести с потом и биологию, и постыдное прошлое, что бродит скисшим вином в ней до сих пор. На заднем фоне страхует Джексон, который спустя пару часов тащит её на своей спине до дома, заботливо укладывая на диван в конце. Горечь на корне языка удерживает слабую связь с реальностью. Йесо неловким движением шарит по карманам и по памяти воспроизводит номер психолога, чтобы записать самый длинный войс в её жизни, в котором две минуты вялой речи и четыре часа урчания Сахара.

– Я хочу домой, у меня нутро всё выворачивается и скулит. Я, кажется, мать вашу, реально хочу домой. Я вам никогда не говорила, но у меня ручки чашек смотрят на север – он был бы доволен. Книжки расставила, по пятницам теперь ношу красное, а в воскресенье черное – ему бы не понравилось, но он бы оценил с точки зрения подхода. Хочу домой, чтобы ткнуть ему это всё в лицо, – хмыкает запись голоса Йесо, но по факту хлюпает соплями вперемешку со слезами.

Утром она позорно разбивает коленку, падая с дивана, ползком добирается до кухни и чувствует – легче не стало. Организм выкручивает похлеще, чем во время героиновой ломки. Не то, чтобы Йесо знала, как протекает ломка, но у неё есть все основания полагать, что примерно вот так. Она осушает бутылку с водой и ковыряет воспоминания прошлой ночи: клуб, выпивка, танцы, выпивка, Джексон, который клянется, что больше никогда с ней никуда не пойдет, собственный диван и неловкое сообщение психологу в пять утра.

– Твою мать, – морщится и кидается к мобильнику, чтобы извиниться, удалить и замять проблему. Меньшее, чего ей сейчас хочется, чтобы Сокджин узнал какой-нибудь её пьяный секрет (будто у неё они ещё остались).

На экране одно уведомление, которое заставляет пальцы согнуться и выронить телефон. Он падает громко, отдаваясь в грудине барабанной дробью; на сетчатке глаз выжжено короткое: «В жопу тебя, Мин Йесо» и выученный наизусть чиминовский номер телефона.

***

К моменту, когда Йесо прорабатывает окончательно свою травму, которая всё это время гнила в кладовке рядом с чучелом Дровосека; когда учится глушить свою соулмейтовскую тягу антидепрессантами; когда заканчивает семестр с отличием, в этот самый момент звонит Сокджин.

– Йесо, послушай, – запыхавшимся голосом, – мне очень жаль, я сделал, что смог, но авария… и повреждения были слишком… тебе надо приехать… я всё подготовлю.

– Что случилось? – прерывает его несвязную речь, чувствуя, как паника спиралью вьётся вокруг рёбер.

– Твои родители… они погибли в автокатастрофе.

А дальше всё, как в дешевом кино или сериале, который показывают по утрам, чтобы хоть чем-то забить эфирное время, которое никому нафиг не всралось. Джин объясняет, что ей можно делать и говорить в Сеуле, а что – нельзя. Например, ей придется много контактировать с Чимином, потому что условленные три года ещё не прошли. Йесо пытается объяснить, что давно простила родителей и отпустила их ещё в тот момент, как перешагнула порог чиминовской квартиры – ей не надо с ними прощаться. Сокджин настаивает.

– На Чимине это плохо отразится. Его семья не поймет, акционеры тем более. И в случае чего полетит твоя красивая жизнь, а не моя, Йесо. Подумай сама, что лучше – всю жизнь с Чимином или неделю поиграть в знакомую игру, чтобы потом жить спокойно?

Ну, во-первых, спокойной её жизнь нельзя назвать. Сломанная, неаккуратно склеенная – определенно, но точно не спокойная. Она только начала ощущать, как маска постоянного притворства дала трещину, и теперь опять. Снова играть, снова притворяться, снова Чимин.

За год в Лондоне Йесо понимает сокджиновский план: соулмейтовская связь причиняет боль обоим, отсюда следует, что когда страдает Йесо – страдает Чимин. И если она может себе позволить упиться или закинуться колёсами, прикрываясь депрессией, то вечно правильный, кристально чистый Пак Чимин лучше глотку самому себе перегрызет. И надо отдать должное Джину: не каждый сможет запастись таким поездом терпения, чтобы три года методично и планомерно доводить одного конкретного человека (это надо быть пиздец обиженным или жадным до власти социопатом).

Выходя из самолета, Йесо чувствует, как наслаивавшееся всё это время болезненное напряжение, вызванное пропастью между ней и её соулмейтом, снимает свой верхний слой. Дышать не то, чтобы легче, но значительно проще. Каждый километр, который приближает её к дому родителей, где уже собралась целая куча народа – спасибо криво работающим авиалиниям, что не пришлось их оплакивать по всем традициям – расправляет легкие. На крыльце своего бывшего дома Йесо цепляет к лицу очередную маску. Сегодня четверг и в меню – горе.

– Нам очень жаль, – произносит соседская пара.

В пустом желудке тяжко ворочается недобитый зародыш жалости. Йесо выдавливает горькую улыбку, жмет множество рук, пока снисходительная форма чужого сострадания заставляет злиться на саму себя в первую очередь. Она идёт на кухню, когда людская очередь горюющих заканчивается.

– Ну и как тебе это нравится, мам? – надтреснутым шепотом спрашивает Йесо у черно-белого снимка. Взгляд переводит на доску, где так и висит нетронутый кусок ватмана, сплошь заклеенный иллюстрациями светлого будущего – карта желаний, визуализация мечт. Картон с шелестом падает в ноги девочки-которая-в-это-дура-верила.

Она прячется на кухне среди пирогов, запеканок и кимчи с рисом. Портит пахнущий выпечкой воздух сигаретным дымом напополам с флюидами ненависти. Её удивляет, что Чимин, приблизившись к зоне повышенной радиации, даже не закашливается.

Он не один.

***

Остановившись в нескольких шагах от Йесо, он молча наблюдает за тем, как она курит. За те несколько секунд, что Пак оценивает ситуацию, она успевает два раза стряхнуть пепел в ближайший пирог – наверняка любовно испечённый какой-нибудь соседкой, вставшей по такому случаю в пять утра – и тушит окурок о золотистую корочку, где торчат уже три точно таких же. Показательный концерт детского недовольства, не заслуживающий внимания, и все-таки он остается в кухне, ощущая себя при этом довольно странно. Не чувствуя никакого желания оправдываться, Чимин признает, что с Йесо стоит поговорить: желательно до того, как она ляпнет при Эрин что-нибудь совсем неуместное.

Едкий запах ванильного табака щекочет ноздри – он терпеть не может запах сигарет, и Йесо, не будь дурой, хорошо знает об этом. Акт неповиновения в трех частях посвящен, безусловно, Чимину, и ему же отведена честь быть единственным зрителем – остальные, включая Эрин, находятся во внутреннем дворе, их голоса доносятся фоновым шумом. Кое-как удержавшись от порыва отобрать у неё всю пачку, Чимин ограничивается тем, что выбрасывает испорченный пирог в мусорку вместе с тарелкой.

– Я не хотел, чтобы вы виделись при таких обстоятельствах, – и он слышит, как Йесо фыркает: она будто давится воздухом от возмущения, и ему кажется странным, что Йесо вообще считает себя вправе быть недовольной. В конце концов, ей никто ничего не обещал.

Никогда.

– Но, раз уж так вышло, я буду благодарен, если ты перестанешь смотреть на Эрин так, словно вот-вот свернешь ей шею, – уточняет Чимин.

И это едва не заставляет Йесо начать царапать горло, чтобы разодрать несуществующую веревку, обвившуюся петлей. Произнести в её доме, в её присутствии, посреди спектакля «Трагически погибшие родители» совершенно неуместную реплику, содержащую чужое женское имя – всё равно, что отвесить ускоряющий пинок до Лондона.

Может, она всё неправильно поняла?

– Тебе показалось, – пожимает плечами Йесо. – Что за ерунда, никому я не хочу ничего свернуть. Разве у меня есть повод? Обстоятельства и правда печальные, но познакомиться-то надо. Секретарь же твой, да? Помощница? Как, говоришь, зовут? Хотя, ладно, она сама мне скажет.

Прищурившись, Йесо отколупывает от ближайшего пирога небольшой кусочек и отправляет в рот, облизнув указательный палец.

– Ну что, представишь меня? Или я сама схожу, а ты пока отдохнешь? В черном-то по четвергам наверняка совсем неудобно.

Надежда прикинуться ветошью тает на глазах – он видит, как Мин закрывается на глазах; слышит издевательски-тягучие нотки в её голосе, без подсказки догадываясь, что это значит и чем может закончиться. Будь Йесо хоть на грамм обычной, то типично-женское «всё в порядке» расшифровывалось бы стандартным «обними меня немедленно», но в её случае доступен один вариант – «умри мучительной смертью в ближайшие две минуты, пожалуйста». Йесо о том, что с ней всё в порядке, врать не пытается, но то, что она произносит в итоге, нравится ему ещё меньше.

– Мы здесь не для этого, – напоминает то ли ей, то ли себе: вид облизывающей пальцы Йесо отвлекает в той же степени, что и её взгляд снизу вверх. – Я лучше вызову ей такси, если захочешь поговорить – могу остаться. Ненадолго.

Чимин делает шаг назад и вытаскивает смартфон из кармана – не столько всерьез боится, что Йесо реально выбежит в толпу и вцепится в волосы Эрин, сколько пользуется легальной возможностью уставиться в экран и не смотреть. На Йесо короткое до неприличия платье и несмываемая печать блядства вперемешку с невинностью на ассиметричных губах. Сочетание для светских бесед не лучшее.

Йесо улыбается.

Шанс, что она ошиблась с выводами, извиняется за неоправданную надежду и удаляется от греха подальше. Какой резон отправлять помощницу на такси, если между ней и Паком ничего нет? Правильно, никакого. Йесо коробит до отвращения – надо же, останется он ненадолго, одолжение ей делает, какая, блять, честь. Ловит себя на почти ревнивой злости: она-то думала, что Чимин здесь мается от боли и невозможности быть рядом со своим соулмейтом, а он?..

– Не торопись, – говорит Йесо, правда, непонятно, что она имеет в виду – звонок оператору или длительность пребывания в родительском доме. – Я хочу с тобой поговорить. Надо же поделиться своими чувствами, ну, знаешь, что мы испытываем сейчас. Я, например, в шоке с твоей помощницы.