Текст книги "В Бруклине все спокойно (СИ)"
Автор книги: honey_violence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Ребекка, я включаю свет, – сообщает ей старик. – Джеймс приехал.
Метаморфозы, происходящие с Барнсом у него на глазах, даже немного пугают Стива. Баки присаживается осторожно на постель возле женщины и так же осторожно берет ее за руку, тихо здороваясь:
– Бак, кто это? – подходит Роджерс ближе.
– Моя сестра, – Джеймсу не до Стива, это видно, поэтому до более существенных пояснений он даже не опускается, но это и не нужно. Стив и так все понял, ведь он прекрасно помнил тот день, когда Ребекку забрала из приюта семейная пара. Помнил, как кричал Баки, глядя сквозь забор на сестру, с которой его разлучают. Помнил, как долгие годы Барнс искал ее, правда, безрезультатно. А потом началась война, и любые поиски оказались бесполезными.
– Джеймс, ты так вырос, – шепчет, улыбаясь, старушка, и Стив понимает, что она слабо воспринимает реальность. Если Пегги Картер знала, что произошло с ним, то сестра Барнса вряд ли могла быть в курсе, какие страшные эксперименты проводились над ее братом, а значит, ее сознание плохо ее слушается.
– А ты совсем не изменилась, – улыбается Баки, и сердце Стива сжимается – ему больно слышать такие интонации в голосе друга. Да, они с Джеймсом друзья, но Ребекка – его семья. Единственный родной ему человек, которого смерть может отнять в любой момент.
Тогда – приемная семья, теперь старость.
Стив не решается остаться в комнате дольше, поэтому молча выходит оттуда, а чуть позже к нему присоединяется старик.
– Что они с вами сделали… – качает головой тот, устраиваясь снова в кресле. – Я видел по телевизору. Я помню тебя оттуда, – он машет рукой в сторону запылившегося телевизора. – Всему должно умирать вовремя, мистер Роджерс. Больно оставаться и смотреть на смерть тех, кого любил когда-то.
И Стиву нечего ему ответить – боль от разговора с Пегги все еще жила в нем, а сейчас стала лишь острее. Он, прошедший через гибель всех близких ему людей, чудом вернувший себе лучшего друга, яснее всех прочих понимал, каково это – видеть то, как уходят в прошлое те, кто был тебе дорог, и быть не в силах этого изменить.
Такого даже врагу не пожелаешь. Уж точно не лучшему другу.
– Но я рад, что Джеймс нашел ее. Уже неделю она спокойна, как никогда за жизнь, – внезапно произносит старик, буквально на граммы облегчая тяжесть в душе Капитана. – Теперь ей и умереть не жаль.
Роджерс не согласен, ему хочется сказать, что все будет хорошо, что теперь, когда Барнс отыскал сестру, все они станут счастливее. Но он не может. Единственное, с чем не может бороться суперсолдат, – это время. Отнимающее, забирающее все, что было дорого. Поэтому он лишь молчит, глядя на огонь. А спустя полчаса из комнаты показывается Джеймс, сообщая старику:
– Она спит. Я отправлюсь в больницу, чтобы узнать, возможно, удастся что-то сделать, – но тот в ответ молча взмахивает рукой, прося замолчать, и тихо говорит:
– Джеймс, Бекки искала тебя всю жизнь, позволь ей умереть дома.
И Барнс только поджимает губы, несогласный с тем, о чем его попросили, но понимая, что дом – это не этот покосившийся домик. Дом – это он, брат Ребекки.
И не решается перечить.
– Я заеду завтра, – он кивает Стиву, указывая на дверь, а старик жестом показывает, что услышал, не вставая, чтобы проводить их. Когда они выходят на улицу, Роджерс спрашивает:
– Ты здесь не первый раз, так зачем сегодня взял меня с собой?
Барнс молчит долго – они успевают отъехать от поселка достаточно далеко – а потом тихо произносит:
– Просто… глядя на то, как смерть ее забирает, хотел знать, что ты рядом, что… время отнимет не все.
___
У Баки в каноне действительно был сестра Ребекка, с которой их разлучили в детстве.
========== Синяки и царапины ==========
Синяки и царапины на теле Капитана заживают чересчур быстро, и Солдат уже устал их оставлять, но по-иному нельзя: слишком липкие взгляды, слишком приторное обожание в глазах окружающих, слишком неприкрытые намеки и предложения. Роджерс – лакомый кусочек для каждого, кто тянет к нему свои влажные от возбуждения ладошки.
Барнс грубо дергает Стива за волосы, вынуждая запрокинуть голову, и кусает его за шею. Укусы крепкие, глубокие, моментально краснеют из-за подступившей крови, а от пальцев бионической руки остаются широкие синяки, медленно желтеющие на коже по мере заживления.
Два-три дня – и все по новой.
Челюсть сводит от напряжения, потому что от боли Роджерс лишь сильнее напрягает мышцы, и все это даже отдаленно не похоже на ласки. Солдат заявляет свои права, отставляя на его теле отметины – на самых видных местах, самым однозначным методом, а Роджерс добровольно подставляется под эти метки – будь его воля, он бы набил себе на лбу татуировку с армейским номером Барнса, чтобы каждый знал и больше к нему не лез.
Потому что в тоннах чужих восхищенных взглядов этот, горящий ненавистью и болью, ярче прочих. В тоннах чужих случайных/нарочных прикосновений огнем жалится память о синяках, оставляемых грубыми пальцами.
Потому что в тоннах чужих попыток завладеть его вниманием только фраза: “Ты мой” того, кто явился забрать, не спрашивая разрешения, отзывается жаром где-то внутри. Того кто, как когда-то давно, молча ставит на нем свое клеймо.
И это покорность, это спокойствие. Это клятва.
Только иногда, когда пальцы искусственной руки практически душат, Стиву становится страшно.
“Мне опять это снилось: как я отрубаю тебе ноги, и ты не можешь никуда от меня уйти”*.
========== На удачу ==========
– Ты серьезно? – Стив с недоумением смотрит на Зимнего Солдата, так нелепо, по его мнению, выглядящего в обычных джинсах и футболке. Было трудно привыкнуть к не вооруженному до зубов в прошлом наемнику Гидры, разгуливающему в тапочках и полотенце по дому, но еще труднее теперь дать уложиться в голове мысли о том, что Зимний Солдат отправляется на собеседование о приеме на работу.
– Должен же я на что-то жить, – отмахивается тот, наклоняясь, чтобы зашнуровать кроссовки.
– Не должен, – отрицательно качает головой в ответ Роджерс, но Барнс неумолим: не прошло и недели с тех пор, как Баки перебрался к Стиву из обшарпанной комнаты на краю города, как он внезапно решил, что должен оплачивать все счета за то, что Роджерс пустил его к себе жить, и тому никак не удавалось донести до Баки мысль о том, что живой лучший друг перекрывает все долги и обязательства.
Роджерс отвлекается на эти мысли и пропускает момент, когда Барнс достает из кармана монетку, засовывая ее в кроссовок.
– Что это ты делаешь? – интересуется он.
– Русские так делают. На удачу. А мне она сейчас пригодится, – отвечает Баки, чем ввергает Капитана в крайнее удивление: как монета под пяткой может принести удачу?
…
Барнс возвращается через пару часов хмурый и неразговорчивый, и Стив сразу понимает, что его не приняли на работу, но о причинах спрашивать не рискует.
– Это все из-за руки. Говорят, я буду распугивать посетителей, – внезапно сам принимается рассказывать Солдат. – Говорят, что я выгляжу агрессивно.
– Баааки… – тянет Роджерс, но тот мотает головой, намекая замолчать.
– Зато я случайно помог какому-то мужчине, вытащив его машину из ямы, и он предложил попробовать поработать в его автомастерской. Оказалось, я неплохо разбираюсь во всем этом. С завтрашнего дня испытательный срок.
– О. – Стив выглядит таким счастливым, словно выиграл в лотерею. – Тебе обязательно повезет. Я в этом уверен.
А утром, обуваясь, Барнс находит в правом ботинке целую горсть монет.
========== Ожидания ==========
– У меня есть от силы полчаса, – сообщает Стив, на ходу стаскивая с себя майку. Солдат кивает и принимается расшнуровывать ботинки.
– Ты что делаешь? – Роджерс подходит ближе, недоуменно наблюдая за непривычным процессом.
– Разуваюсь, – сообщает очевидное Барнс, – ты же босиком.
– Но это я, – Стив замирает, словно не понимая, что делать дальше. А после решает действовать по накатанной: вжикает молния на штанах, и он остается стоять напротив полностью одетого в униформу Солдата в одном белье.
– Сюда иди, – внезапно кивает на застеленную кровать тот, и Роджерс, наоборот, замирает, как вкопанный, абсолютно и окончательно сбитый с толку, поэтому Барнсу приходится подняться на ноги, и он впервые осознает, какой холодный в комнате отдыха пол. А Роджерс терпит, не возмущаясь.
Он осторожно ведет Стива за локоть с собой, вглядываясь в его ошарашенное лицо.
– Да что с тобой? – упирается в плечи успевшему присесть на край кровати Джеймсу Роджерс. Тот же, не обращая на вопрос внимания, молча притягивает его к себе ближе за талию и целует в живот, скользя руками по бедрам и ягодицам, чувствуя, как пальцы, вцепившиеся в плечи, впиваются лишь сильнее.
– Прекрати это, – просит Роджерс, – у нас нет времени.
– У нас есть полчаса, – Солдат тянет Стива на себя, откидываясь на спину, и тот покорно перемещается по чужим бедрам выше, замирая в ожидании дальнейшей команды. Но Барнс только смотрит. Проводит кончиками пальцев по его шее, груди, животу – почти невесомо, но заставляя кожу покрываться мурашками.
Стив чувствует себя странно. Впервые за все время их не менее странных отношений. Сколько раз они запирались в этой комнате во время коротких перерывов, сколько раз Барнс молча зажимал его у стены. Зачем теперь… все это?
– Баки, – тихо зовет он, понимая, что его не слышат. – Эй! – Стив перехватывает чужие руки, заводя их Солдату за голову и мягко удерживая в захвате. – Что происходит?
Тот молчит, отвернув лицо, и слегка хмурится, но не вырывается, что уже почему-то кажется Роджерсу хорошим знаком.
– Зачем ты все это терпишь? – внезапно отвечает вопросом на вопрос Барнс, и Стив тушуется, не зная, что ответить.
– Терплю что?
– Боль, которую я тебе причиняю, – Джеймс дергает рукой, высвобождаясь из чужого захвата, и сталкивает Роджерса с себя, нависая сверху. – Почему боль тебе кажется нормой, а то, что я впервые не трахаю тебя, вызвонив, как только мне приспичит, и просто провожу с тобой время, кажется тебе диким?
Роджерс молчит, но Солдат и не ждет ответа – молча принимается целовать его куда придется и обнимать, сжимая до синяков.
Но полчаса проходят слишком быстро, вынуждая Стива вынырнуть из таких непривычных ощущений чужого тепла.
– Я не ждал от тебя всего этого, – прежде чем выйти, произносит он, не рискуя смотреть не оставшегося лежать на кровати Солдата, – потому что не думал, что в тебе что-то такое осталось.
И в ответ ему доносится на удивление миролюбивый смешок, впрочем, быстро сменяющийся жалящими, как дикие осы, словами:
– Если ты не ожидаешь от собаки ничего, кроме укуса, это не значит, что она не умеет и не хочет ластиться. Так что проблема, как видишь, не в ней.
========== Мороженое ==========
http://ficbook.net/requests/129251
***
Барнс чувствует себя мороженым.
Стив вылизывает его взглядом, заставляя таять, стекать к своим ногам лужицей совершенно определенной субстанции, одним только взглядом умудряется разжечь внизу его живота такой огонь, что заблаговременно схваченный для антуража щит кажется даром свыше.
Хорошо бы он смотрелся без него: каменный стояк в лучах заходящего солнца, льющихся из окна. И как Роджерс вообще додумался заставить его позировать?
Хотя это и позированием-то назвать сложно. Большую часть процесса, как оказалось позже, Барнс проспал, разваливших на диване, а когда наконец проснулся от странных царапающих звуков, словно кошачьи когти скребутся по обивке кресла, то обнаружил Стива, сидящего в паре метров от него на стуле, увлеченно рисующим что-то в потрепанном альбоме.
Лучше бы не просыпался.
Столкнувшись с Роджерсом взглядами первый раз, Джеймс поперхнулся от неожиданности: Стив смотрел на него с таким восторгом, с такой страстью, что Барнс не сразу понял, что на самом деле его не замечают – лаская глазами каждый сантиметр его тела, Роджерс не видел его. Идеальная скульптура с рельефными мышцами, красивыми чертами лица – все это так и просилось на бумагу, и Роджерс пожирал его глазами, забыв, что Барнс – живой человек. И если самому Стиву было все равно, Джеймс реагировал откровенно неадекватно. Дружба дружбой, но когда на тебя смотрят с диким восторгом, тяжело дыша и прикусывая губу, ни одно тело в мире не останется равнодушным – поэтому, когда он почувствовал свой моментально напрягшийся член, то поспешил перевернуться на живот, чтобы это скрыть. Стив же заметил перемены в его позе только спустя пару минут.
– Эй, ты проснулся? – озвучил он очевидное, на что Барнс раздраженно рявкнул, скорее расстроенный фактом внезапного предательства от собственного тела, чем констатацией факта из уст Капитана:
– Ты так елозишь карандашом по бумаге, что только глухой не услышит, – и тут же прикусил язык: единственный, кто елозит сейчас по чему-то, – он сам, трущийся об диван.
– Я не дорисовал, – с мольбой в голосе начал было Стив, но Джеймс его оборвал:
– Я запарился лежать так, посмотри какое солнце – у меня все лицо обгорит скоро. – Никогда не умевший врать, сейчас он делал это до ужаса неловко, но Роджерс всегда все принимал за чистую монету, поэтому, ни капли не смутившись, предложил в ответ:
– Ну так разденься. Мне немного осталось.
На что Джеймс едва не завыл в голос, утыкаясь в сгиб локтя лицом; ему и самому немного осталось: еще пара таких фраз из чужих уст и несколько долгих горячих взглядов – и можно менять обивку дивана.
– Я без белья, – последний аргумент, призванный заставить Стива отвалить со своей идеей, с треском провалился, столкнувшись с очередной гениальной мыслью Капитана.
– Вон, щитом прикройся, – резво подскочил тот со стула, в два шага вернувшись к дивану с щитом в руках.
– Найди себе натурщицу, я не обязан устраивать тебе бесплатный стриптиз, – Барнс не любил грубить, но как последний шанс грубость вполне могла бы сработать. Но ведь это Стив, мать его, Роджерс. Роджерс с, мать его, глазами-блюдцами в пол-лица, просящий об одолжении.
– Отвернись, – Солдат проследил, как Кэп разворачивается на стуле, и резво подскочил на диване, чувствуя, что вместо приятного возбуждения все начинает скручивать в больной узел. Стянув с себя шорты, он улегся на спину, положив на бедра щит – металл приятно холодил кожу, остужая горящее тело, и Барнс почувствовал себя ощутимо лучше.
Но стоило Стиву вновь приняться за рисование, как все обострилось в разы, и стало еще более неловко – чужой взгляд бесстыдно исследовал его тело, по ходу разглядывания запечатлевая его на бумаге, и все, на что Барнса хватало, – это глубокие выдохи через нос и попытки думать о вселенских проблемах для облегчения физического напряжения.
Разумеется, Роджерс не мог этого не заметить.
– Расслабь руку, – попросил он, мельком скользнув по его лицу взглядом. – Ты чего такой напряженный?
– Расслабишься тут, – пробурчал в ответ Джеймс, чувствуя нарастающее раздражение: какого хрена малец настолько погружен в работу, что не замечает очевидного и до сих пор не уличил лучшего друга в грязных помыслах? Но нет, это же Стивен, мать его, Роджерс, святой в своей наивности и невинности.
Барнс сложил руки за голову, отвернув лицо в сторону окна.
– Ты не мог бы повернуться обратно, а то я другую позу рисовал? – донеслось до него спустя пару секунд, доводя до окончательной фазы раздражения.
– Роджерс, ты, блять, слепой? – Джеймс приподнялся на локтях, заглядывая другу в лицо.
– Нет, я вижу, что ты устал, я почти закончил, – испуганно ответил тот, поспешно переводя взгляд с листа на Джеймса и обратно.
– О-о-о, – простонал Баки, откидываясь обратно: бесполезно, Роджерс не поймет ничего, даже если просто убрать щит, продемонстрировав всю сложившуюся ситуацию. – Так, к херам это все! – придерживая щит, он резво подскочил на ноги, сбегая прочь из зала и слыша полный недоумения вопрос в спину:
– Так ты в туалет хотел? Мог бы просто сказать, я же не изверг: не отпустить.
Дрочить в ванной было до ужаса глупо, но выбора не оставалось. Стараясь дышать тихо и через нос, он попытался довести себя до разрядки, но ничего не получалось: образы красоток в голове сливались в одно бесформенное пятно, общая усталость от перенесенного стресса сводила все усилия к нулю.
– Эй, у тебя все в порядке? – донеслось из-за двери.
– Роджерс, – устало протянул Барнс в ответ, – хоть здесь оставь меня в покое.
– Я просто хотел помочь, – расстроенное лицо Стива было так легко представить, что Джеймс еле подавил смешок. А спустя секунду волна жара окатила его с ног до головы – мысли подсунули такую неожиданную вариацию помощи в виде коленопреклоненного Роджерса и собственных пальцев, зарывающихся в его волосы, вынуждая прижиматься ближе и брать глубже, что оргазм наступил быстро и ярко, выбив из легких весь воздух.
Идти в зал не хотелось, поэтому он прошмыгнул к себе в спальню, а Стив не решился ему докучать и от скуки отправился на пробежку. Но спустя полчаса Барнсом и самим овладела скука, поэтому, не придумав ничего лучше, чем посмотреть телевизор, он все же вернулся в зал, отвлекаясь по пути от намеченной цели на альбом, в котором рисовал Роджерс, лежащий на журнальном столике.
Рисунок, нарисованный Стивом сегодня, был красивым, но дико скучным: на нем Джеймс спал, вытянувшись на диване и согнув ногу в колене. Ничего необычного, все до ужаса банально.
И ради этого Барнс мучился несколько часов?
Солдат с раздражением принялся завязывать дурацкие старомодные ленты по краям альбома и только тогда заметил, насколько плотным тот был. Но внутри ничего интересного не обнаружилось – десятки пустых страниц, лишь кое-где помеченные набросками. А вот от содержимого конца альбома он даже присвистнул: довоенные зарисовки Роджерса поражали своей реалистичностью. Женщины, улочки, магазины, машины, танки, Баки, Баки, Баки. Все последние страницы занимал только он. И чем ближе к концу, тем откровеннее становились зарисовки.
А при взгляде на последнюю его и вовсе словно прошило током, от неожиданности он даже не сразу почувствовал, как бешено забилось сердце.
Стив, невысокий и тощий, и Барнс в солдатской форме, крепко держащий его за затылок и целующий в губы, властно прижимая его к себе другой рукой.
Джеймс не услышал, как хлопнула входная дверь. Стив не сразу понял, почему Баки смотрит на него во все глаза, сжимая в руках какой-то лист.
А когда понял…
Барнс слышал маты из уст Роджерса только два раза в жизни. И этот был вторым.
========== Мороженое 2 ==========
– Какого хрена, Роджерс?! – орет на Стива Джеймс, чувствуя невыразимое облегчение от того, что тайна, которую хранил друг, с лихвой перекрывает сегодняшнее происшествие и его собственный секрет.
– Это ты мне ответь, какого хрена ты полез в мой альбом? – орет в ответ Роджерс, едва ли не бросаясь на него с кулаками, и Баки понимает, что это скорей от обиды и ужаса, что его “поймали с поличным”, чем от злости на то, что Барнс трогал его вещи.
На лице Капитана отображается такая гамма эмоций, что на секунду у Солдата возникает идиотская идея внезапно вытащить из ниоткуда белый флаг и сообщить, что они на самом деле квиты, что Джеймс и сам ничуть не лучше, но одновременно с этим возникает четкое ощущение, что это лишь усугубит ситуацию и, возможно, действительно приведет к драке, поэтому Джеймс молча швыряет альбом на пол и уходит, оставляя Роджерса одного.
Несколько дней они не разговаривают. Даже ставшие обязательными – воскрешенные из прошлого – ритуалы вроде сообщить, куда идешь, чтобы друг не волновался, снова отбрасываются за ненужностью: любое слово обернется разборками, и если Джеймсу хочется узнать предысторию рисунка, то сообщать свою собственную тайну он не собирается, хотя это было бы честным и, вполне возможно, что обнулило бы все недопонимание.
Но это… стыдно. Поэтому Барнс отмалчивается, а Роджерс появляется дома слишком редко, чтобы можно было случайно с ним столкнуться и вывести на разговор.
Ситуацию спасает, как ни странно, Наташа, забежавшая узнать, что не так с Капитаном.
– Мрачный ходит, – сообщает она, вспархивая на высокий стул за кухонной стойкой и ожидая, пока Джеймс сподвигнется приготовить им кофе, – мрачнее был только, когда ты только улизнул с места крушения хэликэриеров и не давал о себе знать, пока не восстановил память. Все мозги иссушил своим нытьем!
С Наташей Барнсу всегда было просто. Даже кратковременный роман, закончившийся ничем, не испортил их дружбу, поэтому сейчас лучшего собеседника Баки и не мечтал найти. Но обсуждать это с Романовой?
Стыдно.
– У нас произошли разногласия, – нехотя произносит он, словно Вдова должна из этой скупой фразы понять все. Но Наташа всегда удивляла его своей интуицией – и не подвела теперь: с ходу поняла все.
– А ведь я знала, – произносит она, не поясняя свои слова, и Джеймсу приходится уточнить:
– О чем?
– Когда я рассказала Роджерсу, что мы с тобой встречались в советское время, он таааак, – она округлила глаза в притворном шоке, – посмотрел, словно я сообщила, что ЩИТ – это переформированный КГБ. Когда он тебе признался?
И Джеймс давится горячим кофе от неожиданности. Отставив чашку, он поднимается за тряпкой, чтобы вытереть стол, и сообщает, отвернувшись, чтобы скрыть внезапно запылавшее лицо при воспоминаниях о том рисунке, где он целует Стива.
– Он не признавался. Я нашел его старый альбом, полный вполне себе однозначных рисунков. Везде я, везде полуголый, на одном мы, вообще, целуемся. Он так орал, когда обнаружил, что я их увидел…
– Ох, Джеймс, – внезапно восклицает Романова, вынуждая Барнса резко обернуться, – кажется, мы оба неправы.
– Ты о чем? – спрашивает Солдат, незаметно даже для себя крепко стискивая в пальцах тряпку в ожидании ответа.
– Вспомни Стива того времени, когда он был еще обычным парнем, которого даже на войну не брали. Ты был его примером для подражания. Идеальным парнем по сравнению с ним. Разумеется, он был влюблен в тебя. Как в знаменитость с афиш, прекрасную и неземную, которой можно любоваться и беззаветно обожать. О которой можно мечтать, зная, что твои мечты никогда не исполнятся.
Наташа стучит по столу ногтями, задумавшись, и Барнсу приходится признать, что такая версия вполне себе реалистична.
– А теперь он зол, что ты заклеймил его геем, не дав объясниться, перечеркнул вашу дружбу и винишь его в том, что он не признался раньше. А признаваться-то и не в чем, – Романова подскакивает со стула, стремительно хватая куртку, в которой пришла, и спешит к выходу. – Я возвращаюсь на базу. Скажу, что тебе плохо. Он сразу примчится. А ты пока придумай, как будешь с ним объясняться.
– А если ты не права? – кричит ей вслед Барнс и получает крайне неприятный для себя ответ, чувствуя себя букашкой под лупой изумительной интуиции Вдовы:
– Тогда он ответит тебе взаимностью.
========== Мороженое 3 ==========
Стив предугадываемо врывается в квартиру спустя всего каких-то полчаса, с диким ужасом в глазах оглядывая пространство, словно Джеймса здесь, как минимум, убивают, как максимум – снова обращают в Солдата, будто Наташа, сообщившая ему о том, что с Барнсом неладно, действительно оставила бы того одного в серьезной ситуации, поспешив обратиться к кому-то за помощью. Но, кажется, Роджерс об этом даже не задумался – примчался спасать, не разбирая причин.
И теперь стоит, пытаясь отдышаться, с непониманием глядя на Барнса, целого и невредимого, вышедшего ему навстречу в одном только полотенце, обернутом вокруг бедер.
– Наташа сказала, что…
– Рисуй, – внезапно приказывает Джеймс, в упор глядя на Роджерса.
– Что? – непонимающе хмурится тот в ответ, но щит, крепко удерживаемый обеими руками, все же опускает – опасности действительно никакой, на Баки никто не нападает.
– Рисуй, – повторяет Солдат, одним движением сдергивая полотенце. Оно соскальзывает на пол, оставляя Джеймса полностью обнаженным под чужим потрясенным взглядом.
– Баки, я не понимаю, – пытается разобраться в происходящем Стив, но Барнс видит, как моментально расширяются его зрачки, как резко дергается кадык от сглатываемой слюны, как взгляд друга против воли скользит по его телу, разгораясь прежним восторгом.
– Нравится? – Джеймс не щадит Стива, спрашивает прямо и требовательно, не позволяя увильнуть от ответа, впрочем, Роджерс и не торопится отвечать – молча проходит мимо, сбрасывая на диван куртку и доставая с полки шкафа альбом. Единственное, о чем он спрашивает, прежде чем начать рисовать – действительно ведь хватается за карандаш – это:
– Зачем ты так со мной? – и Барнсу на секунду становится стыдно за собственные действия. Но Стив его не пощадил, так почему Джеймс должен проявлять к нему жалость?
Но через пару минут и альбом, и карандаш летят в сторону, а сам Роджерс подскакивает с дивана и, стараясь на смотреть на Баки, подходит к нему, поднимая полотенце и протягивая ему.
– Не знаю, какого хрена ты тут выдумал, – зло произносит он, – но я в твои игры играть не намерен. Дурацкие шутки, Баки.
– А это и не шутки, – Джеймс забирает полотенце, но не прикрывается им, а отшвыривает подальше. – Посмотри на меня.
Но, разумеется, Стив не реагирует. Молча стоит, глядя в сторону. Поэтому Барнс повторяет, уже с угрозой в голосе:
– Давай, приятель, нам все равно нужно решить этот вопрос, и лучше бы ты сотрудничал.
Звучит глупо, но Барнс всегда шутит, если тема действительно серьезная, поэтому Стив, памятуя об этом, все же смотрит на него, как-то по-птичьи задирая голову, чтобы ненароком все то, что находится ниже чужой шеи, не попало в поле обзора.
– Идиотизм, – заключает он. И Джеймс внезапно осознает всю провальность своей затеи. И в самом деле, чего он ожидал?
Словно в продолжение его мыслей, Роджерс задает тот же вопрос:
– К чему все это?
– Когда ты рисовал меня прошлый раз, я мечтал тебя трахнуть. – Ну вот, он сказал. Баки мысленно хвалит себя за смелость, чувствуя, как одновременно начинают гореть шея, щеки и уши, и надеясь, что ужаса, охватившего его, Стив не почувствует и не заметит.
– Но это же было до того, как ты увидел рисунки, – как-то беспомощно произносит Роджерс, словно это что-то им обоим проясняет, и как-то даже становится ниже ростом от опустившихся плеч, а Барнс закусывает губу от досады, чувствуя себя мудаком, обидевшим ребенка.
Внезапно его охватывает злость: он стоит тут голый и пытается прояснить, кто же из них кого обманывал и в чем, а Стив смотрит побитым щенком, словно не он сам заварил всю эту кашу, да и все в целом настолько абсурдно, что и в страшном сне не приснится.
Поэтому он не придумывает ничего лучше, кроме как сообщить еще более абсурдное:
– А тогда в ванной, когда ты ломился помочь. Я дрочил, вообще-то. И представлял тебя.
Лицо Роджерса стоило бы запечатлеть для потомков – настолько выражение его нелепо в своей потрясенности, но Джеймсу ни хрена не смешно. И отчего-то хочется хорошенько встряхнуть Наташу, ставшую причиной этого дурацкого разговора, который и на разговор-то не похож. Скорее, на вечер ломающих дружбу признаний.
То же самое читается в глазах Стива, поэтому уже Барнс неловко дергается в сторону выброшенного полотенца, мечтая прикрыться, а еще лучше – сбежать из квартиры, предварительно обнулив друга, чтобы тот ничего не вспомнил, даже если бы захотел.
– Ты бы никогда не посмотрел в мою сторону тогда, – Роджерс прикрывает глаза и устало трет переносицу, и Барнс облегченно выдыхает: Стив всегда умел разруливать не комфортные для остальных ситуации. Хорошо, что нашелся и теперь.
– Зато ты активно пытаешься этого не делать сейчас, – шутка не удается. Зато атмосфера немного разряжается, потому что Стив снова удивленно смотрит на него, и Джеймс видит на чужих губах робкую улыбку. Ему хочется, как в прежде, подойти и потрепать Роджерса по макушке, но в чем мать родила этого делать явно не стоит, и поэтому Барнс ограничивается ответной улыбкой, а затем серьезно добавляет:
– Ну же, Роджерс, сделай уже что-нибудь. Не стой столбом.
Дважды просить не приходится. Стив делает шаг к дивану, возле которого валяется разлетевшийся на листы альбом, а потом как-то странно вскидывает голову, смотрит несколько секунд, словно не видя Барнса на самом деле, а затем решительно подходит вплотную.
Джеймс чувствует, как бешено бьется чужое сердце, с удивление обнаруживая, что и собственное колотится, как ненормальное. А потом решает: была не была.
И целует Роджерса первым.
========== Мороженое 4 (подтаявшее) ==========
– Роджерс, полегче, – Барнсу приходится упереться руками в грудь Стива, едва ли не отталкивая приятеля, с такой прытью принявшегося прояснять ситуацию, ведь, несмотря на то, что именно Баки поцеловал его первым, благодаря внезапно проснувшейся активности Роджерса, эта самая ситуация принимала вполне себе однозначный оборот, потому что руки Стива, притягивающие его ближе и едва ли не приподнимающие Барнса над полом, не оставляли выбора, за кем здесь роль командующего парадом.
– Прости, Бак, я… – начал было Стив, но, то ли слов у него не нашлось, то ли договаривать он и вовсе не собирался, а произнес: “Прости” для облегчения собственной совести, но дальше слов дело не зашло, а сам Роджерс не остановился, приступив к еще более решительным действиям.
Барнс почувствовал себя девчонкой и трижды пожалел, что не перехватил инициативу, пока еще был шанс, потому что Рождерс, словно забыв, что Джеймс – живой человек, как и недавно во время процесса рисования, принялся исследовать его тело, но уже не взглядами, а губами, языком и руками, полностью отбирая у него возможность что-то делать в ответ, вынуждая замирать в чертовом трепете от каждого своего прикосновения, чувствуя сонмы мурашек, бегущих по рукам, бедрам и спине.
И вот тут-то для Джеймса настал момент озарения, пнувший гордость внезапно открывшимся фактом: быть снизу не так уж и плохо, и хотя с его фантазиями относительно Роджерса, наполнившими его сны и мысли в прошедшие дни, происходящее крайне разнилось, эмоции оказались не менее яркими и восхитительными, и именно поэтому – только поэтому, разумеется – он без малейшего возмущения позволил Стив утянуть себя в спальню на руках. Как чертову принцессу.
– Сукин ты сын, где же ты этому научился, – прошипел сквозь зубы бережно разложенный на постели Солдат, чувствуя прикосновения Роджерса одновременно везде: горячие губы выцеловывали дорожку от шеи к низу живота, руки гладили бедра, все чаще и чаще соскальзывая к паху. А когда Роджерс как-то чересчур ловко для девственника раздвинул ему ноги, вынуждая согнуть их в коленях, а после устроился между ними с вполне определенной целью, Барнс даже опешил, но ровно до момента, пока Стив не принялся вылизывать его член, слишком умело для того, кто пять минут назад в сторону этого самого члена стеснялся даже смотреть. Но разбираться в таких метаморфозах было некогда, хотя спросить хотелось, поэтому Барнс молча запустил руку приятелю в волосы, дергая больно и наверняка болезненно, чтобы передать всю гамму охренения от этого факта.
