Текст книги "Враг (Сломанные) (СИ)"

Автор книги: Хастлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Пульс ускоряется, и только его ритмичные удары я слышу, когда вздрагивающим лучом света выхватываю всё новые и новые отпечатки кроссовок. Что это именно следы кросс Димы, я уверен почти на сто процентов. Именно в них он уходил с квартиры, и именно их я не заметил на полу в комнате с кровавыми пятнами и битыми бутылками. Ускоряюсь и вдруг понимаю, что следы закончились. Снег чист. Оглядываюсь, не понимая, и тут же возвращаюсь назад.

Вот тут они ещё есть, немного натоптано, как будто бы он решил выйти на дорогу, потом вернулся на обочину и опять на дорогу. Хлопаю по карманам в поисках сигарет и понимаю, что где-то уже посеял их. Фонарь опять прорезает пространство, скользя по зарослям какого-то кустарника, высохшей и покрытой снегом травы. Луч останавливается на колючих ветках шиповника, где с одной стороны куста снега нет, как будто бы его стряхнули, и, метнувшись немного в сторону, светлым пятном замирает в траве, отчётливо выделяя скрюченную в снегу фигуру человека. Незнакомая тёмная куртка и голые ноги, светлая прядь волос, выглядывающая из-под капюшона.

– Дима? – зову негромко и боюсь сделать шаг. Боюсь, что не успел в этот раз…

========== Всё будет хорошо ==========

Продрогшее до костей тело покалывает будто мелкими иголками, и меня всё ещё трясёт, но холода уже не чувствую. То ли просто перестал реагировать, то ли вообще умер. Последняя мысль начинает пробиваться всё чаще в затуманенном сознании, но что-то мешает ей закрепиться. Пытаюсь пошевелиться, но не могу двинуть ни ногой, ни рукой. Тело не слушается, только странные звуки словно роями накатывают, а потом внезапно пропадают, чтобы через некоторое время вернуться в мою голову. Запрещаю себе что-либо слышать, но чей-то голос настойчиво пытается вытащить меня из темноты. Отгораживаюсь от непонятных шипящих слов, потому что, как только начинаю вслушиваться, где-то внутри прорезается острая боль. Но голос настойчив, а сознание, наверное, не может быть вечно в отключке.

– Дима…

Своё собственное имя кажется чужим, как будто на меня его просто прилепили, написав на изодранном клочке бумаги, и мне, чтобы убедиться в том, что так зовут именно меня, нужно раскрыть глаза и прочитать буквы на этом чёртовом листике. А глаза не открываются, поэтому часто повторяющееся «Дима» просто отскакивает от меня как мячик. Где-то фоном ещё голоса, чужие и пугающие, но этот, который ближе всех, слышится всё отчётливей.

– Маленький мой, ну же, очнись…

Хочется улыбнуться, но губы тоже почему-то не слушаются. Раньше, ещё в детстве, бабушка очень часто называла меня так, пока однажды, классе в третьем, я не заявил ей, что уже вырос. С тех пор я стал просто Золотком, Димочкой, Димой…

Мысленно возвращаюсь на несколько минут назад. Значит, «Дима» – это всё-таки я? И голос над моей головой обращается ко мне.

– Как он? – хрипловатый вопрос где-то со стороны.

– В отключке, – произносит надо мной, совсем тихо, наверное услышал только я, а не спросивший. – Может, сразу в город?

– К нам ближе.

– У нас не те условия, ты же знаешь.

– Ему сейчас хоть бы что-то. А там и в город можно, – говоривший прокашливается и добавляет уже тише. – Лёш, может положишь его на кушетку?

– Холодно… – чувствую как меня словно тисками сжимают. – Почему никто не догадался взять чёртовы одеяла?

– Не психуй. Выехала самая ближайшая к нам машина. Уж что было, то было. Ты сам-то не замёрзнешь?

– Нормально мне… – при последних словах улавливаю тёплое дыхание, коснувшееся моей щеки.

– Ну, ладно. Ещё минут десять ехать. Надеюсь, что в больнице ты позволишь врачам сделать свою работу?

– Я от него не отойду.

– Я понимаю, мальчик – твой друг, но ты мешаешь людям работать. Ребята из скорой…

– «Ребята из скорой» пусть радуются, что я им конечности не поломал за их невъебенную заботу о больном, – руки, сжимающие меня, напрягаются, теперь отчётливо понимаю, что меня кто-то обнимает и прижимает к себе. – Костоломы чёртовы.

– Алексей, перестань. Кто же знал…

– Знать не обязательно. Нахер им глаза во лбу? Пусть бы смотрели вначале, а потом что-то делали.

– В больнице куртку с него всё равно снимут.

– Конечно… И пусть только ему будет больно при этом!

– Что за ребячество! Ему и так хреново! – говоривший матерится почти шёпотом и продолжает. – У парня переохлаждение, ушибы по всему телу, а ещё изранена спина. Правда, рассмотреть последнее ты врачам не дал, так как тебе не понравилось, как они отдирают ткань от ран…

– Он кричал.

– Да мать твою, Алексей! А если там что-то серьёзное?! А если кто-то из медиков со скорой напишет жалобу? Жизнь человека, возможно, зависит от этого, а ты вцепился в него как клещ и не выпускаешь из рук. Может, ты сам сейчас и делаешь ему плохо!

Тут же железные объятия, не дававшие дышать нормально, немного ослабевают, и я втягиваю в себя воздух со свистом. Вместе с кислородом в тело возвращается боль. Одновременно накатывает непонятный страх, словно всё только должно случиться.

– Пусти… – двигаю губами, но звук не получается, а меня всё больше начинает потряхивать. Я узнал голос надо мной и понял, в чьих руках оказался. Опять.

А он? Как может просто так обнимать меня, говорить о плохих врачах, о том, что хочет уберечь меня. Как может так притворяться? Игра на публику или потом, предо мной, он тоже будет строить саму невинность?

Всё ещё не открывая глаз, но уже достаточно придя в себя, высовываю руку из кокона вещей, в которые меня замотали, и упираюсь в твёрдую грудь, по ощущениям обтянутую только футболкой.

– Пусти, – в этот раз получается, и моя просьба, в совокупности с отталкивающим жестом, была замечена.

– Дима? – Лекс склоняется очень низко, так, что я чувствую его дыхание на коже. – Как ты?

– Пусти меня, – открываю глаза и вижу перед собой размытое пятно его лица.

– Потерпи, родной, мы сейчас в больницу приедем, – гладит меня рукой по волосам, а меня тошнить начинает от такой притворной заботы.

– Аркадий Петрович… – с трудом вспоминаю как зовут крёстного Лекса и надеюсь, что именно его голос я слышал несколько минут назад. – Это он виноват…

– Парень, о чём ты? – в поле зрения появляется ещё один неясный образ.

– Лекс… Алексей Волков… Это он всё придумал. Приказал ребятам… меня… – в глазах мутнеет ещё больше, и я стараюсь договорить пока опять не отключился. – Он хочет моей смерти, уже давно… С того случая на речке, когда его… изнасиловали.

– Дима, замолчи! – Лекс шипит мне в лицо, и я не могу понять: злобно или наоборот, с болью в голосе.

– Золотарёв? – следователь склоняется ещё ближе. – Откуда?..

– Я был там… – дыхание сбивается, и я немного теряюсь в пространстве, поэтому приходится прикрыть глаза, чтобы голова не так кружилась. – Я был там с ним… Но я убежал. Испугался. Мне было страшно…

– Перестань… – Лекс почти стонет и утыкается губами в мои волосы, не боясь того, что мы тут не одни.

– … я не позвал на помощь, хотя должен был… Именно из-за меня они сделали с ним это.

– Господи… – Аркадий Петрович устало садится рядом с нами на кушетку.

– А теперь Волков мстит мне за мою трусость… – последние слова даются с трудом, но меня, кажется, услышали.

В воздухе как будто образовался вакуум. Своим виском я чувствовал как бешено забилось в груди сердце Лекса. Он молчал. Следователь тоже хранил тишину. Я просто физически не мог выдавить ни звука, но явно понимал, что что-то поменялось.

– Лёш… – первым отмер именно его крёстный. – Ты же понимаешь, что как только мы приедем, я буду обязан… До выяснения всех обстоятельств…

– Понимаю, – голос Лекса слишком ровный и спокойный. – Делай, что должен.

– Может положишь его на кушетку?

– Нет, – на мне поправляют окутывающие меня куртки, подозреваю, что одна из них именно Лекса, не зря он сидит полураздетый. – Мы почти приехали.

Остаток пути в машине скорой помощи была полная тишина, не считая поскрипывания, характерного для более старых авто, и размеренного дыхания в моих волосах. Его дыхания. Лекс по-прежнему прижимал меня к себе и что-то нашёптывал. Я долго не мог понять, что он говорит, и только в конце, когда скорая наконец-то остановилась, понял.

– Всё будет хорошо, малыш, всё будет хорошо… – шептали его губы, а я почему-то подумал, что хорошо уже не будет никогда.

***

В больнице я несколько раз отключался, поэтому время до того, как я оказался в палате, помню смутно.

Очнулся уже один, в тонких проводках капельницы и лёжа на боку. Первым желанием было перевернуться на спину и осмотреться, но я очень вовремя вспомнил об оставленных Васькой следах. Интересно, что там? Если я спрошу у кого-нибудь из мед персонала, мне ответят? А, может, глянуть самому? Но последнюю мысль я отмёл тут же. Не хотелось знать, что изобразила на моей спине больная фантазия цыганёнка. Может быть потом.

Некоторое время я просто лежал и наблюдал за каплями, медленно падающими в системе капельницы, потом начал вслушиваться в звуки из коридора, но вокруг была тишина. Если судить по темноте за окном, на улице всё ещё ночь или уже следующая ночь. Я не мог точно сказать сколько нахожусь тут и какой вообще день недели, так же как и не мог предположить сколько пробыл в той яме.

Судя по слабости в теле и лёгкому ознобу, жар не прошёл окончательно, а тянущая боль в горле говорила о начале простуды. Конечно, разве можно было надеяться на другой исход, гуляя с голой задницей по морозу?

Зашевелил свободной от проводков рукой под одеялом и, пройдясь по коже груди и живота, обнаружил неприятную вещь: я голый. Единственное, что украшало моё тощее побитое тельце – это повязка на всю спину. Я чувствовал её от затылка до копчика.

Не то чтобы я прямо сейчас намеревался свалить куда-то, я же не полный псих, но осознавать себя полностью раздетым было неприятно.

За спиной скрипнула дверь, и послышались тихие шаги, а меня как будто в ледяную воду окунули. Я тут же вспомнил до мельчайших подробностей тот день в больнице, после подвала, и то, как Лекс приходил ко мне. Стало дурно и, несмотря на обстоятельства и своё, явно плачевное, физическое состояние, захотелось спрыгнуть с кровати и убежать.

– Дима… Золотарёв?

Уже было собравшись сорваться с места, я выдохнул с облегчением и повернул голову, разглядывая пришедшего.

Аркадий Петрович выглядел устало и как будто постарел на несколько лет одним махом: красные глаза и сероватого оттенка кожа, как минимум трёхдневная щетина на лице и всклоченные седоватые волосы.

Заметив, что я не сплю, обошёл кровать и сел на стул в метре от меня. Некоторое время просто смотрел то на мою, выглядывающую из-под простыни руку в гипсе, то на проводки капельницы, опутывающие эту же руку, в конечном итоге всё же перевёл взгляд мне на лицо.

– Здравствуй, – произнёс как-то неуверенно, и я подумал, что сейчас в нём нет ничего от того грозного следователя, которого я знал.

– Здравствуйте, – собственный голос был хриплым, и слова отдавались болью в горле.

– Я хотел с тобой поговорить, – мужчина потёр лоб и продолжил. – О том, что случилось вчера, и о том, что произошло более четырёх лет назад.

– Спрашивайте, – я перевёл взгляд на тёмное окно и попытался заставить себя не думать о том, что сейчас собираюсь говорить.

***

Сдать Ваську и его подпевал со всеми потрохами было не так сложно, хотя где-то внутри царапали неприятные воспоминания, и разум то и дело подкидывал картинки прошедшей ночи.

Сдать Лекса было равносильно смерти, но я продолжал свой рассказ, периодически прерываясь и глотая горький комок в горле. В тот момент, когда я, вполголоса, заплетающимся языком, поведал следователю о случае, когда Лекс дал добро своим парням, чтобы меня изнасиловали, но в последний момент сам же остановил их, и я отделался только оцарапанной спиной, всё же заплакал. Без звуков, просто слёзы сами потекли по щекам. Стыдно не было. Было больно, как будто всё произошло только вчера.

Единственное, что я не смог рассказать и о чём умолчал – это наша ночь с Лексом, когда он взял меня, сделал меня своим, заставил понять то, чего я не понимал раньше. Да, это было изнасилование чистой воды, и я это знал, но просто не смог обвинить его ещё и в этом. Не потому что мне было жалко его. Просто мне казалось, что это должно остаться между нами. Об этом должны знать только мы вдвоём.

– Это всё? – Аркадий Петрович выдохнул как-то обречённо.

– Да.

– Ты уверен, что Алексей был в сговоре с ребятами, которые тебя похитили?

– Да. Они сами об этом сказали. Васька сказал… что ему приказал Ле… Волков.

– Понятно… Ну, что же, если вспомнишь ещё что-то, я оставлю номер телефона, звони.

– Хорошо, – я смотрел на то, как мужчина устало поднимается, и неожиданно для себя спросил. – А где сейчас… Волков?

– В камере, – следователь всего на несколько секунд зажмурил глаза, как будто боясь, что я могу увидеть лишнее в его взгляде, и только потом успокаивающе посмотрел на меня. – Не переживай, он больше тебя не тронет.

– А эти?.. – как ни силился, я не мог вспомнить имена и лица тех парней, только Ваську.

– Они тоже пойманы, – он кивнул головой, как бы подтверждая свои слова, и поспешил на выход, у самого порога негромко сказав мне в спину. – Отдыхай. Всё будет хорошо.

А я тут же вспомнил слова Лекса, которые он мне шептал, почти не слышно, согревая меня своей курткой и свои телом. Почему?

Зная, что поступаю правильно, сообщив обо всём Аркадию Петровичу, я не почувствовал облегчения, наоборот. Словно что-то давило изнутри, мешая нормально дышать. Какая-то часть меня сломалась, и осколки разлетелись острыми иглами по венам, доходя до мозга, чиркая по воспоминаниям, оставляя после себя кровавые царапины.

«Будь ты проклят, Лекс! Я должен ненавидеть тебя! Должен!»

И только сейчас, осознав весь ужас происходящего, я позволил себе разрыдаться. Не просто пустить слезу, а выть в подушку раненым зверем, сминая больничное покрывало и грозясь нечаянно вырвать капельницу из руки.

Не знаю, как долго бы это продолжалось, но меня спасла дежурившая сестричка, вошедшая в палату проверить как у меня дела и испугавшаяся моей истерики. Долго не раздумывая, вколола мне успокоительное, и я наконец-то смог позволить себе отключиться, провалившись в пустой сон без картинок и образов.

========== Покаяние ==========

POV Лекс

Серые, недавно выкрашенные стены и самое обычное окно с заснеженными ветками густой ели за стеклом. Без решётки. Кисти рук тоже свободно лежат на гладкой поверхности стола, не скованные холодным железом. Без верхней одежды немного прохладно, футболка ни черта не греет, но всё же терпимо. Куртка так и осталась в больнице.

Мысли тут же вернулись на десяток часов назад, когда я вытащил из снега свёрнутое в клубок тело. Первое на что я обратил внимание – ОН дышал. Уже только одного этого хватило, чтобы выдохнуть с облегчением. Прямо там, в сугробе, я стянул с себя куртку и свитер и попытался максимально прикрыть голые бёдра и ноги Димки. Так и нёс его до самой машины скорой, завёрнутого в кокон из одежды.

Раны на спине я увидел раньше медиков. Кое-где кровь подсохла, и ткань подкладки намертво прилипла. А эти твари даже не обратили внимание на то, что парень воет от их манипуляций, даже будучи практически без сознания. Я же увидел только часть поясницы и бок, но и этого мне хватило, чтобы понять. Он не оцарапался, не упал где-нибудь, не счесал спину о твёрдую поверхность. Его порезали. Причём порезали намеренно, потому что, если мне не изменяет память, я успел увидеть несколько букв, кровоточащих на бледной коже. Порезы глубокие, скорей всего придётся шить, и шрамы останутся навсегда…

Невольно провожу пальцами по своему горлу. У меня тоже есть метка на всю жизнь, но эту я сделал себе сам.

Скрип ключа в замке, и в комнату входит крёстный. Слишком усталый у него вид, слишком красные глаза.

– Как ты?

– Как ты?

Спрашиваем одновременно и вымученно улыбаемся друг другу. Аркадий придвигает ближе ещё один стул, имеющийся в комнате, и садится напротив меня. Некоторое время просто молчим, он разглядывает пейзаж за окном, я рассматриваю его. Слишком напряжён, как струна натянут. Неужели всё так плохо?

– Как дела у Димы? – не выдерживаю первым.

– Слава Богу, всё обошлось. Парень пришёл в себя ночью. Состояние стабильное. Немного помят и пришлось загипсовать руку, плюс его разобрала простуда, но в остальном нормально.

– Его перевезли в город?

– В этом нет необходимости, Лёш. У парня переохлаждение и ушибы, ну и шок, конечно, но всё не так критично.

– Что с его спиной? – спрашиваю и вижу, как меняется в лице.

– Всё сделали как надо…

– Что с его спиной? – повторяю вопрос с нажимом и только после этого крёстный смотрит мне в глаза.

– Он порезан с затылка по самую поясницу. В некоторых местах пришлось накладывать швы. В большинстве мест… Но всё заживёт. Он молодой и сильный.

Хочу спросить про надпись, но язык не поворачивается, немеет. Слова в горле застряли, и не выдавить и звука. Вижу, что ждёт именно этого, вижу, как не хочет отвечать.

– Что… – голос не слушается, и приходится прокашляться, – … что там написано?

– Откуда ты знаешь про надпись? – напрягается, и я вспоминаю слова Димы о том, что я причастен. Неужели крёстный поверил? Хотя тут сложно усомниться.

– Я видел часть, когда его пытались раздеть в скорой, – говорю как есть, и он облегчённо вздыхает. – Так что там?

– «Волчья принцесса», – и смотрит на меня. Теперь уже ждёт, что я отвечу. – Лёш?

– Твари… – шиплю, не обращаясь ни к кому конкретно, скорее просто мысли в слух.

– То, что он сказал про тебя… Про твоё участие в этой истории – правда?

– Нет, – сглатываю и сжимаю пальцы в кулаки. – Если бы я только знал, если бы я добрался до них первым, этого бы не случилось.

– Всех троих нашли, так что можешь быть спокоен.

– Как я могу быть спокоен?! Ты видел, что они с ним сделали?! Суки! Убью! – подрываюсь со стула и нависаю над ним.

– Сядь! – говорит приказным тоном, так, что мурашки по коже, и я падаю обратно на стул. – Перестань истерить, это делу не поможет. Скажи лучше, что с ним сделал ты.

– Ты о чём? – поднимаю на крёстного глаза и натыкаюсь на ледяной взгляд.

– О том, что произошло четыре года назад. И о том, что происходило прошлым летом.

– Ты знаешь, что тогда было. Я всё тебе рассказал.

– Не всё, – трёт виски и достаёт из сумки папку с бумагами. – Тут… – кивает на документы, – … нет ни слова о том, что у речки ты тогда был не один. Почему ты молчал? Прикрывал?

– Нет. Просто… – задумываюсь на минуту и понимаю, что сам не могу объяснить причину того, что я утаил часть истории.

Я ненавидел его тогда всем сердцем. Не сразу, правда. Вначале я думал, что он не добрался до дома, и только спустя несколько дней, очнувшись в реанимации, случайно услышал разговор своей матери и отца. Они говорили о мальчике с нашей улицы. Моём друге, который так испугался случившегося со мной, что просидел в сарае до самой ночи, пока его не нашла тётка. Мама плакала, жалела меня, жалела этого мальчика, который так за меня переживал, что с ним случился приступ истерики прямо у него дома. А я… Я начал ненавидеть. Именно в ту минуту, когда услышал, что он просто испугался. Трус, трясущийся за свою шкуру. Друг, который был для меня больше, чем другом. Мальчик, увидев которого в первый раз, я понял, что больше не будет как раньше, потому что потерялся в ту же секунду, как его небесные глаза остановились на мне. Кто бы знал, как часто я жалел, что он не девочка, кто бы знал, как часто я представлял то, о чём нельзя даже думать. Но голубоглазый мальчик не был виноват в том, что я чувствовал к нему, поэтому я старался быть ему хотя бы другом. Лучшим другом, который всегда рядом, который поддержит и поможет. И что я получил в ответ? Нож в спину. Предательство…

Но всё же я не выдал его, не сказал, что он там был. И только теперь, сидя в этой серой комнате, я понял почему. Я не хотел, чтобы его мучили допросами, не хотел, чтобы на него показывали пальцем. Не хотел, чтобы мои друзья винили его в произошедшем со мной. Тогда бы он стал изгоем и для детей, и для взрослых, а я не желал ему такого. Даже ненавидя его, я любил.

– Лёш? – хрипловатый голос возвращает меня в реальность.

– Я не хотел втягивать Диму в это всё, – отвечаю уверенно, ни капли не соврав ни крёстному, ни себе.

– Понятно, – он замолкает на некоторое время, чтобы потом продолжить чужим, отстранённым голосом. – Тогда объясни мне, за что ты издевался над ним после того, как он переехал жить к своей тётке в прошлом году. Мстил?

– Мстил, – соглашаюсь.

– Тогда, значит, уберёг, а теперь мстил? Так?

– Получается, что так.

– И как? Получилось?

– Что? – передёргиваю плечами, чувствуя неприязнь от человека, сидящего напротив.

– Отомстить.

– Не очень, – вспоминаю, как терзался каждый раз, когда делал Диме больно, но всё же делал.

– Он мне многое рассказал, – Аркадий убирает бумаги и откидывается на спинку стула.

– Всё? – интересуюсь почти безразлично. Мне не страшно.

– Ну, тебе лучше знать, всё или нет. Может и ты поделишься своим видением ситуации.

– Хочешь услышать историю от двух источников и сравнить то, что получилось?

– Возможно.

– Записывать будешь? – слегка ехидно улыбаюсь, происходящее вызывает глухое раздражение.

– Я не веду это дело. Поэтому просто послушаю.

– Даже так… – вскидываю бровь и тоже откидываюсь на стул. – Стыдно, что я у тебя такой?

– Нет. Просто хочу, чтобы всё по-честному.

– Вот как? А когда отмазывал за драки, тоже по-честному было? – язвлю, понимая, что перегибаю палку, но ничего не могу с собой поделать.

– Это не драки, Лёш. Сейчас это совсем другое. Ты умышленно издевался над другим человеком. Натравливал на него своих дружков. Избивал его сам и позволял делать это им. Ты чуть не стал участником группового изнасилования, если верить Золотарёву. Сейчас в моих глазах ты не многим лучше тех троих, что закрыли его в подвале.

– Ты кое-что упустил, – смотрю ему прямо в глаза и добиваю. – Изнасилование было, только не групповое. Я был один.

– То есть? – Аркадий становится одним цветом с мрачными стенами. – Что ты такое говоришь?

– Значит, он тебе не рассказал, – выдыхаю и как-то даже расслабляюсь внутри. Дима не обвинил меня в том, что случилось той ночью. Значит ли это, что он тоже тогда что-то почувствовал? Ведь несмотря на всю боль, что я ему причинил, было и что-то другое. Что-то, чего мы не приняли сразу и поняли только потом.

– Ты расскажешь? – делает голос почти ласковым, и я понимаю, что он на автомате включает уловки, с помощью которых ведёт допросы.

– Вряд ли тебе будет приятно услышать такое.

– Переживу как-нибудь.

Отворачиваюсь к окну и стараюсь вспомнить тот день, когда я узнал, что Дима переехал в наш посёлок насовсем. Что я тогда почувствовал? Мог ли знать, что всё обернётся так?

Человек, которого я люблю, на больничной койке, скорей всего, благодаря мне, хотя я даже не подозревал о готовящемся похищении. А я… Я, наверное, сяду, потому что сейчас собираюсь обвинить сам себя, рассказав всё как есть. А Дима потом просто подтвердит мои слова. Ведь подтвердит же?

========== Призрачная свобода. ==========

Веру, ко мне пустили, только через два дня. Не потому что мне плохо было, просто с ней случилась истерика, и врачи решили что в таком состоянии, мне не стоит её видеть. Когда она, бледной тенью вошла в палату, мне стало стыдно за то, что из-за меня эта женщина не знает покоя. Последнее время я часто вёл себя по свински, не только по отношению к ней, но и ко всем остальным людям, которые меня окружали. Но к моему удивлению, извинятся начала именно она.

– Прости меня родной. – Верин голос дрожал и я боялся как бы она не заплакала. – Это я не доглядела.

– О чём ты? – всматриваюсь в её лицо замечая новые морщинки, которых раньше не было.

– Я вся в работе, а ты растёшь сам по себе, как будто сирота какая.

– Вер, я и есть сирота. – слегка улыбаюсь, данный факт уже давно не делает мне больно.

– Ну что ты говоришь такое?! Ты же знаешь, роднее тебя у меня никого!

– Вер, ты тоже у меня одна. – ловлю её взгляд мечущийся по комнате. – И я люблю тебя, хоть и веду себя иногда как скотина.

– Перестань. – она наклоняется ближе и берёт меня за руку, легонько сжимает пальцы и добавляет. – Хочешь, уедем отсюда?

– Зачем? – предложение меня удивляет.

– Я тут подумала… Может тебе неприятно оставаться там, где с тобой столько всего случилось.

– Мне? Неприятно? – сжимаю её руку в ответ. – Вер, а чего хотелось бы тебе?

– О чём ты, Дим?

– Ты же молодая ещё, а кроме работы и хозяйства и не видишь ничего.

– У меня есть ты!

– Есть. Но я не должен быть центром твоей вселенной. Почему ты до сих пор не вышла замуж?

– Как же? А вдруг вы не вживётесь. Вдруг…

– Господи! Вера! – повышаю голос и вычитываю как маленькую. – Да при чём тут, сойдёмся или нет? Это твоя жизнь. Ты не обязана упускать своё счастье только потому, что есть я.

– Я даже не знаю, Дим… – краснеет и я вдруг понимаю что у неё кто-то есть, только она боится признаться мне, боится что я буду против.

– Познакомишь? – отрубаю все пути к отступлению и вижу удивление в её глазах.

– Ты действительно этого хочешь? – спрашивает осторожно.

– Хочу. – подмигиваю ей и вижу как на уставшем лице расцветает улыбка.

– А как же отъезд?

– Никто, никуда не уезжает. – перевожу взгляд в окно, где впервые за долгое время голубое, чистое небо. – Мне нравится здесь.

***

Ближе к обеду меня навестил Костя, вместе со Светкой. Видя их вместе я обратил внимание, как они гармонично смотрятся друг с другом. Высокий, худой Костя с крашенными длинноватыми волосами, весь в чёрном и, маленькая, тоненькая Светка с серьгой в брови, которую я раньше не заметил, и в массивных ботинках на платформе. Оба слегка неформальные и слегка сдвинутые на чём-то своём. И что это «своё» окажется у них общим, я и не сомневался.

Костя немного смущался и всё время стоял у окна, зато Светка вела себя как дома. Уверенно осмотрела мой гипс, потом без каких-либо уколов совести достала ярко красную помаду и нарисовала на нём несколько сердечек, в конце поставив размашистую подпись. Не спросив, угостилась апельсинами из моей тумбочки, накормив ими и меня и Костю. Не переставая болтала и смешила нас, от чего я чуть не плакал от смеха в подушку, боясь лишний раз дёрнутся и потревожить спину. Я знал её всего несколько дней, но было такое чувство – что много лет.

В конечном итоге, в палату влетела возмущённая медсестра и выдворила ребят, заявив что больной ещё слишком слаб для такого шумного время провождения. Уходя, Светка показала мне язык, а Костя благодарно кивнул. А я, втайне понадеялся, что у него хватит смелости завоевать и удержать такую девушку, как Света.

Когда солнце уже перевалило далеко за полдень, в палату, тяжело ступая вошёл Олег. Слишком серьёзный, слишком напряжённый.

– Привет. Как ты тут? – осторожно садится на стул у кровати и осматривает мою руку и белоснежный гипс в ярко красных рисунках.

– Бывало и лучше. – как-то тушуюсь в его присутствии, не зная о чём говорить. Олег тоже как будто не в своей тарелке.

– Выглядишь не важно.

– Ты не лучше. – и не понятно, мы пытаемся так пошутить, или наоборот обидеть друг друга.

– Ребята привет передавали. – Олег смотрит на шкурки от апельсинов, валяющиеся на тумбочке и вздыхает. – Мне жаль что так вышло с тобой…

– Олег, ну хоть ты будь нормальным! – начинаю злится. – Разве так трудно прийти и дать мне пизды, чтобы не повадно больше было. Что ты как с маленьким?

Долгую минуту смотрит на меня и вдруг улыбается, прежде чем выдать:

– Ты редкостный придурок, Дим.

– Сам в шоке от себя.

– Скажи, почему, твоя тощая задница вечно попадают в какую-то херню?

– Она не тощая, просто не везучая. – хмыкаю на его картинно закатанные глаза. – Курить есть?

– Курить? У меня? – переспрашивает с притворным удивлением.

– Ну не у меня же. Я как видишь, пока сам сбегать не могу за сигаретами. Так что?

– Нет. – говорит слишком уверенно.

– Врёшь. – протягиваю здоровую руку к нему. – Доставай.

Нехотя вытаскивает из кармана новую, ещё запечатанную пачку сигарет.

– Для меня покупал? – забираю и зубами снимаю плёнку.

– Не для себя же… – бурчит, хотя по взгляду вижу, что доволен тем, как угадал моё первостепенное желание. – Ты что, прям тут?

– На шухере постоишь? – вытягиваю зубами сигарету и взглядом показываю, что мне бы ещё огня.

– А запах? – достаёт из другого кармана зажигалку и прикурив мне, уходит к двери, выглядывает осторожно в коридор.

– Выветрится. – затягиваюсь с таким удовольствием, что аж в носу щекочет.

– А тебе можно? – поздно спохватывается и смотрит слегка виновато.

– Олег, это сигарета, а не шприц с наркотой. Уймись. – делаю ещё одну затяжку, чувствуя как слегка кружится голова. – Расскажи лучше, как там Васька с дружками?

– Может потом? – вижу что тема ему неприятная, а мне то как! Но я всё же хочу знать, а кроме как у Олега, больше ни у кого и не спросишь.

– А разница? Что сейчас, что потом?

– Хорошо. – отходит от двери и забрав у меня почти до фильтра докуренную сигарету. выбрасывает её в открытую форточку. – Там и рассказывать особо нечего. Все трое, вроде как уже признали свою вину. Сейчас в городе, в сизо. Мамка Васьки бегает по селу, всё тебя проклинает, виновных ищет. Родаки Михи, на днях, к Вере твоей приходили, плакались, просили за сына, денег предлагали.

– Да ладно? – слегка поворачиваюсь, поудобнее устраиваясь на боку. – И что?

– А тебе тётка не сказала?

– Неа.

– Послала она их подальше, вместе с их деньгами.

– А третий?

– Стас который? – Олег выглядывает в окно и жмурится от падающих на лицо лучей солнца.

– Наверное. Я имена плохо запомнил.

– Он сирота. За него некому попросить. Говорят он первый и сознался, а потом и остальных за собой потащил.

– Смотрю ты многое знаешь, откуда инфа?

– Ну, у нас в посёлке, такое не сильно утаишь. В ментовке, тоже у всех есть родственники и друзья, которым за стопкой выбалтываются некоторые детали.

– А… – запинаюсь на слове, но я всё же должен спросить. – А Волков?

– Волков, пока у нас закрыт, под крылышком у крёстного. – Олег оборачивается и внимательно смотрит на меня, прежде чем продолжить. – Только вот в этот раз он не виноват.

– О чём ты? Я ясно слышал… – начинаю закипать тут же.

– Он к этому не причастен. Васька всё придумал, всё организовал. Лекса приплёл, чтобы парни не сомневались, стоит ли выполнять поставленную задачу.

– Я не верю! – прикрываю глаза и утыкаюсь лицом в подушку. В горле горчит.

– Дело твоё, Дим. Только он не при чём.

– Тогда, почему его ещё не отпустили? – хватаюсь за последнюю возможность обвинить.

– А он по другому делу идёт. Даже по двум.

– Что за дела? – спрашиваю глухо, всё ещё в наволочку.