Текст книги "Искалеченная"

Автор книги: Хади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Никто всерьез не воспринял его слова, мы даже шутили над угрозой тюрьмы, казавшейся нам чрезмерной.

Но, по странному стечению обстоятельств, мамы «забыли» о его дочке Аве.

Во время другого путешествия в тысяча девятьсот девяносто девятом году я приехала в родную деревню и встретилась на дороге с кузиной, «вырезавшей» моих дочерей. На этот раз она говорила со мной откровенно:

– Я видела тебя по телевизору, когда была в Дакаре. Я видела, как ты борешься против «вырезания». Я больше не живу во Франции, но если я была бы там, то поддержала тебя. Мы поняли, что обряд не имеет отношения к нашей религии и нужно положить конец дикости. Даже мы в деревне знаем, что это плохо для здоровья и много наших женщин бесплодны или теряют детей при родах. Сейчас есть ассоциации, которые информируют нас.

Закон, запрещающий «вырезание», появился в Сенегале в тысяча девятьсот девяносто девятом году.

Я никогда не испытывала к кузине ненависти. Если кого и винить, то только себя. Я должна попросить прощения у своих детей. Но ничего нельзя вернуть. Никто во Франции не знал тогда, что такая практика существовала и все маленькие африканские девочки подверглись «вырезанию» между тысяча девятьсот семьдесят пятым и восемьдесят вторым годами. Только в восемьдесят втором, после смерти маленькой девочки и суда над женщиной, «вырезавшей» ее, произошло настоящее возмущение общественного мнения. Это время создания ГАМС (Организации за отмену половых увечий), ассоциации, созданной педиатрами и африканскими женщинами для проведения разъяснительной работы в центрах материнства и детства. Мне исполнилось двадцать лет в семьдесят девятом году. Я начала задумываться, но еще не занимала активной позиции. Мне предстояло очень многое сделать в надежде, что однажды я буду настоящим борцом. Я не могла больше вынести своего существования, мне нужны были передышка, отдых, время подумать о том, чтобы стать кем-то другим, кроме куска дерева в постели для служения мужу. Я сказала ему, что хотела бы поехать в Сенегал к своей семье и набраться сил. Иначе бы я снова оказалась в больнице. Он не возражал.

Отъезд и возвращение

Февраль тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Я приезжаю в Дакар к четырем утра с тремя детьми. Самой младшей лишь два месяца. Отец встречает меня в аэропорту.

Мы всегда были близки с ним, возможно потому, что он не жил с нами постоянно. В детстве я вела себя как мальчишка, и мать наказывала меня время от времени. Но когда папа был дома, то всегда заступался за меня. Я быстро поняла этот порядок вещей и вела себя послушно до его прихода, после чего могла делать что хотела, будучи под его защитой.

Баба – так мы называли папу – никого никогда не бил, я его всегда обожала. Помимо дедушки, которого все внуки уважали, папа был мне примером настоящего мужчины, человеком справедливым и добрым.

Баба стоял в своем белом бубу и красном колпаке. Я прослезилась. Его не было в Дакаре, когда я покидала Сенегал. Мы не виделись около пяти лет.

С восходом солнца мы завтракаем вместе, и у меня сразу же появляется приятное ощущение того, что я оживаю. Моя страна, мой отец, солнце, еда… Наконец мои дети узнают свои корни – откуда я, кто я.

Отец везет нас на машине к моей матери в Тьес, где нас ждет праздник. Вся семья в сборе, начиная с дедушки Кизимы, все такого же худого и статного. С тех нор как умерла моя бабушка по материнской линии и его вторая жена, вырастившая меня, он живет со своей третьей женой и сестрой. Всегда есть бабушки в доме. Зарезали барана в честь нашего приезда. Я снова среди своих, свободная и счастливая. Муж далеко, я наконец дышу свободно, одна с детьми, подругами и моей настоящей жизнью.

Все мои подружки из нашего квартала пришли посмотреть на детей, особенно на мою младшую, ее передавали с рук на руки. Я словно окунулась в детство, когда каждая женщина занималась тем или другим ребенком. Было естественно, например, чтобы соседка, тетушка или подруга пошли за малышом после утреннего душа и привели к себе на целый день. С моей младшей все возились с удовольствием.

При рождении маленькая Аби была такая светлая, что дядюшки в Париже забеспокоились. Один из них даже спросил моего мужа, был ли он уверен в своем отцовстве! Муж абсолютно не сомневался: его бабушка была светлокожей, и у моей материи были мавританские корни.

В семье никто не удивился; это обычно, когда ребенок со светлой кожей, вырастая, темнеет. Но светлая кожа моей дочки спровоцирует забавное недоразумение, из которого я вынесу урок. В Тъесе только что закончили строительство нового стадиона, и тысячи людей пришли на его открытие. Я устраиваю ребенка на спине, как настоящая африканка, и прохожу в толпе зрителей с подругами и кузинами. Вдруг одна дама окликает меня:

– Бедняжка, ты плохо обращаешься с ребенком твоего хозяина!

Женщина приняла меня за прислугу белых, которые меня наняли нянькой для их малыша. Кузина ответила ей:

– Она не нянька. Это ее дочка, ее ребенок. И дама начала смеяться:

– Извини меня, девочка, ты слишком молода и плохо несешь ее, надо лучше привязывать.

Чтобы носить ребенка на спине, надо использовать две полоски ткани, завязывающиеся на талии и под мышками. Малыш находится внутри, как в кармане, а ножки сильно раздвинуты. Врачи во Франции очень ценят такой способ ношения ребенка и считают его лучшим для развития бедер малыша. Часто педиатр просил меня и моих соотечественниц-эмигранток не забывать этот наш обычай, поскольку многие, приезжая во Францию, предпочитают «кенгуру».

Вернувшись домой, кузина вызвала всеобщий смех, рассказав о том, как меня приняли за няньку. Вот что удивительно у нас: мы, может, и бедны, но любим жизнь. Любая мелочь вызывает у нас желание смеяться и немедленно устроить праздник. Условия жизни в Африке таковы, что лучше не забывать о них. Но сенегальцы часто используют черный юмор, шутя по малейшему поводу. Доход на душу на населения здесь один из самых низких в мире. Даже если Дакар внешне выглядит как современная столица, ключ к выживанию у нас – умение выкручиваться: быть готовым к любой работе, чтобы избежать безработицы; без устали переделывать все, что еще может послужить; мастерить игрушки из пивных банок и бутылочек с содовой; собирать пластиковые упаковки и плести из них ремешки для изготовления сумок и даже чемоданов. И потом над всем этим смеяться.

Я знаю, что обязательно должна вернуться во Францию, но сейчас, на семейном празднике, совершенно не думаю об этом. Музыка, домашние шутки, традиционные блюда – я наслаждалась всем. Я – гурман. Особенно люблю наше национальное блюдо – кашу на основе традиционного кускуса, заправленную соусом из листьев фасоли и арахисовой пудры. На языке сонинке это – дере. Но лучшее время – время завтрака. Мама режет хлеб и раздает каждому с небольшим кусочком масла, если оно есть. Я сажусь на маленькой скамеечке во дворе с чашечкой кинкелибы, это местный чай. В тот утренний час солнце очень приятное, не слишком жарко, дети подходят еще сонные, и одна из бабушек говорит:

– Иди вымой лицо и прополощи рот, прежде чем поздороваться.

У нас не разговаривают с людьми, не совершив необходимый утренний туалет.

Я все это слышу вновь, вот оно – настоящее счастье. В этом дворе я свободна, вдали от моей парижской окраины, от узкой комнаты, где невозможно даже повернуться. Здесь я могу ходить, не боясь на что-нибудь наткнуться. Мои девочки бегают за курами и велосипедами, пытаясь их догнать. Они любимы, окружены вниманием и почти забыли меня. Они научились «вычислять» бабушек и тетушек, приберегающих для них что-нибудь вкусненькое.

Дети поняли, что два дома – дедушкин и моей матери – связаны между собой и что можно и там и тут отыскивать съестное и везде быть обласканными. Мои племянники и племянницы гордятся маленькими кузинами и гуляют с ними по кварталу. В нашем доме всегда много гостей – подруга, тетушка или соседка, которая приходит с маленькой миской еды, чтобы поприветствовать вернувшихся на родину. Это простой способ показать им, что они являлись частью сообщества, прежде чем уехать далеко, и что никто их не забыл. Даже если мы считаемся богатыми, живя во Франции, мы не должны забывать, как жили здесь. Там есть социальная защита, пособие, работа, а значит, еда и медицинское обслуживание. Здесь же есть семья, солидарность и любовь.

Я пошла с детьми в деревню родителей около города Баккеля. Стояла жара, но мы должны были туда пойти, чтобы поприветствовать старших братьев отца и выразить соболезнование по поводу смерти одного из них. Это долгое путешествие – через деревни неулов и сонинке в долине реки Сенегал до границы с Мали и Мавританией. Железная дорога, соединяющая Дакар с Бамако, заканчивается в Ки-гире, там последняя остановка перед Мали. Оттуда нужно продолжать некомфортную дорогу на машине, а потом сесть на пирогу, чтобы добраться до родовой деревни всей моей семьи со стороны и матери, и отца. Нас встретил по традиции народный поэт, и мы остались на неделю. Я увиделась с двумя сестрами, с которыми воспитывалась у бабушки Фулей. Мы стали взрослыми. Было волнительно узнавать Друг в друге женщин и матерей семейства. Деревенские жители все еще более гостеприимные и приветливые, чем городские. В деревне делятся всем. Мы с мамой увозили из деревни просо, рис, молодую картошку, кукурузу, кускус и арахис. Нам дали поручение раздать эти презенты в Тьесе во всем квартале. Каждому – своя доля.

Это африканская солидарность.

До самого отъезда я не думала о возвращении во Францию. Поэтому в аэропорту я очутилась с тяжелым сердцем и в слезах.

Я села на самолет с детьми и вернулась в свое жилище, показавшееся мне еще более тесным по сравнению с тем, что я покинула до поездки в Сенегал.

Больше нет двора с восходящим солнцем, маленькой скамейки под манговым деревом. Мне снова нужно привыкать не только к европейской, но и к семейной жизни – совместной жизни с отцом моих детей, общей постели, где я всегда в опасности.

Я начинаю говорить, что больше не хочу иметь детей. А значит, и сексуальных отношений. Такой отказ тяжело воспринимается любым мужем. Я скоро в этом смогу убедиться сама. В то время нам удалось скопить немного денег; поскольку квартплата была умеренной, мы могли отправлять помощь в Африку, установить телефон и, главное, реализовать мечту моего отца, подарив ему путешествие в Мекку. Муж не возражал, чтобы отец пожил немного с нами и отсюда отправился бы в святой город.

Напротив нас была другая маленькая однокомнатная квартира с душем. Мы присмотрели ее после рождения третьего ребенка. Муж просил у своего шефа, хозяина жилья, нам ее предоставить, но мы не получили положительного ответа.

– Иди сама к нему, тебя он, может, послушает. И на самом деле он меня послушал. Когда я вошла в его офис, он выпучил глаза:

– Это невозможно! Вы – жена Муссы?! Сколько же вам лет? И у вас уже трое детей? Вы такая молодая! Он намного старше вас!

Я улыбнулась, ничего не ответив. Но он согласился сдать нам квартиру. Тогда, в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, плата за две квартиры составляла триста пятьдесят франков в месяц. Таким образом, я могла поселить своего отца, пока он был с нами, в квартиру с душем, а с ним и двух старших девочек. Мы остались с младшей. Позже я собиралась сама устроиться там с детьми, чтобы быть подальше от супружеского ложа.

Но в середине года один из моих братьев, младший сын отца, умирает в возрасте пятнадцати лет. К несчастью, он страдал неизлечимой болезнью с рождения. Эта грустная новость пришла к нам с телеграммой отца: «Младший брат умер, но это мешает моему приезду». Телеграмма была неправильно передана из Дакара. Отец на самом деле хотел сказать: «Но это не мешает моему приезду». Однако я решила, что он не приедет, поэтому аннулировала его билет в Мекку. Но однажды в октябре зазвонил телефон, и я услышала голос двоюродного брата:

– Сейчас я передам кое-кому трубку. Я слышу голос отца:

– Что происходит? Я звоню тебе с утра. Ты не встретила меня в аэропорту.

– Но ты же сообщил, что не приедешь!

– Это какая-то ошибка! Я не собирался выбрасывать деньги за билет! Твой младший брат умер, я не могу его оживить, даже оставшись в Мекке.

Так папа прожил с нами год до путешествия в Мекку. Билеты стоили слишком дорого, чтобы возвращаться в Сенегал, а потом опять лететь во Францию. К тому же он вышел на пенсию, у него не было важных дел на родине и это был его первый визит во Францию. Пользуясь его присутствием для присмотра за детьми, я начала обучаться бухгалтерскому делу. Муж не хотел, чтобы я возвращалась в школу, не хотел, чтобы я работала, но все уговаривали меня снова взяться за учебу и получить профессию. Мама склонялась к медицинскому образованию, она говорила, что медсестра всегда найдет работу в Сенегале. Я выбрала то, что было легче всего осуществить тогда, поскольку мечтала однажды вернуться на родину навсегда.

Я выучилась на курсах помощника бухгалтера. Они были платными, но я подала прошение в одну из благотворительных ассоциаций, чтобы мне оплатили их. Именно из-за учебы у нас и начались споры, потому как я уходила на целый день. Папа смотрел за детьми; это было нетрудно – две старшие девочки ходили в садик, он их только забирал и следил за малышкой, что ему прекрасно удавалось и что он делал с удовольствием.

Муж упрямо стоял на своем: «Женщина не должна работать, она должна оставаться в доме!» Уже сразу после приезда во Францию я поняла, что не может идти и речи о моей работе или о предоставлении мне даже малейшей независимости. В этом особенно отличаются африканские иммигранты. У нас на родине женщины ведут себя свободно, работают в меру своих возможностей, чтобы увеличить доход семьи. Сенегалка, к какой бы этнической группе или касте она ни принадлежала, уважает мужа и семью, но свободна в своих действиях. Она не носит хиджаб, как арабская женщина, только покрывает голову и одевается по-светски, что не мешает ей быть правоверной мусульманкой. Она пытается в условиях многоженства сделать все от нее зависящее. Мужья позволяют женам иметь маленький бизнес. Во Франции же муж хотел запереть меня в комнате с единственным социальным статусом – матери-производительницы, чтобы, да простит меня Бог, получать максимальное количество социальных пособий для своего личного использования, как и множество других мужчин. Но я поняла это слишком поздно.

Я отказывалась вписываться в предложенные мне узкие рамки. Я обожаю моих детей, они плоть от плоти моей, но почти в двадцать лет я сделала все, что могла. Желание преуспеть толкнуло меня на выполнение других задач. Я ходила на бухгалтерские курсы, была домработницей, чтобы заработать немного денег.

Однажды я присматривала за пожилой женщиной. Моя мавританская подруга, уезжая на каникулы, попросила меня заменить ее. Я сопровождала женщину в театр, в кино. Она открыла для меня крупные магазины Парижа – «Галери Лафайет», «Самаритен», «Бон Марше», которых я никогда в жизни не видела. В то время я уже ездила сама на автобусе, чтобы покататься по Парижу. Когда мне было плохо и одиночество становилось слишком тяжелым, я садилась в автобус, и он вез меня по всему городу по цене одного билета. Иногда это был семьдесят пятый маршрут до моста Пон-Неф. Я совершала маленькие путешествия до возвращения мужа с работы, чтобы узнать город и развеять грусть, глядя на здания, красивые дома, знаменитые памятники. Я не желала оставаться малообразованной африканской иммигранткой. Я хотела узнать Париж сердцем – город, подаривший мне столько возможностей, чтобы работать и преуспеть в жизни. Я мечтала зарабатывать и содержать себя и детей, иметь профессию и однажды сесть в самолет, чтобы начать все заново на родине.

Незадолго до конца обучения на бухгалтерских курсах, в начале тысяча девятьсот восьмидесятого года, я снова забеременела. Муж тогда был безработным, его завод закрылся. Но милосердный Бог никогда не оставляет меня! Я встречаю француза, и он предлагает мне работу в своей компании. Речь идет об управлении домом в Ришелье-Друо. Нужно следить за уборкой и немного убирать самой. Я соглашаюсь и представляю французу мужа, который получает благодаря ему работу охранника здания. А вскоре я получаю диплом специалиста по обработке данных – помощника бухгалтера. Это произошло после рождения моего четвертого ребенка – сына Мори.

Для того чтобы родить сына и восстановить силы после родов, я на время оставила курсы и попросила младшую сестру приехать помочь мне: дети должны были скоро пойти в школу. Сестричка приехала в конце восемьдесят первого года. Я снова пошла на курсы, получила диплом и записалась в центр по временному трудоустройству в надежде получить работу на полный день.

Моему сыну было восемь или девять месяцев, но семейные споры не прекращались – по поводу моих амбиций работать и по поводу сексуальных отношений, которых я больше не хотела. А также по поводу денег, которые я зарабатывала и которыми «имела наглость» распоряжаться сама. Все было источником для конфликтов. Брак становился капканом. Мне нужно избавиться от него, но как? К тому же не спровоцировать проблем для семьи. Мой отец по возвращении из Мекки заболел, и я должна была положить его в больницу до отъезда в Сенегал. В течение всего того времени мужчины из окружения моего мужа настраивали его против меня. Муж слышал только такие советы:

– Ты не должен позволить твоей жене делать то или это…

– Если женщины работают, то должны отдавать зарплату мужу. Но они хотят все оставлять себе или отправлять деньги родителям. Это ненормально. Ты привез ее сюда, она должна все отдавать тебе.

Муж продолжал покупать еду, но не хотел давать мне ни сантима. Я с нетерпением ждала телефонного звонка: «Приходите по такому-то адресу, есть работа для вас…»

Звонок наконец раздался.

Улица Фобур-сент-Оноре, шикарный квартал Парижа. Я одеваюсь па западный манер – юбка, блузка и пуловер. Сестренка смотрит за детьми. Мой отец еще здесь. Я беру штурмом мою первую в жизни настоящую работу. Мне объясняют мои обязанности, я вхожу в курс дела с легкостью с первой же недели. И чудо! Временное место становится работой на шесть месяцев! Я чувствую себя другой, важной, я работаю в офисе, в большой страховой компании, в шикарном квартале. У меня есть возможность полдня в неделю общаться с детьми. У меня те же преимущества, что и у других, мне нужно только наработать мои сто шестьдесят девять часов в месяц.

Забывается все – раздоры с мужем, супружеская постель. Я завтракаю с коллегами в бистро на углу. Я что-то собой представляю, я преуспею однажды! Я зарабатываю почти в два раза больше мужа.

Отныне я могу участвовать в расходах по квартплате, надеясь втайне, что в обмен на это муж оставит меня в покое.

Бунт зреет в моей голове. Я прошла через все: традиции «вырезания», насильственного брака, обязательных половых отношений. Я участвую в расходах по хозяйству, но сохраняю свою автономность.

Однажды я протягиваю мужу пачку банкнот, две с половиной тысячи франков:

– Вот мой вклад на покупки.

Он смотрит на деньги с презрительным видом и бросает их мне обратно:

– Это все, что ты хочешь мне дать?

Он говорит мне это в присутствии подруги, которая пришла заплести мне косички. Какой стыд! Я отвечаю ему:

– Хорошо, начиная с сегодняшнего дня не рассчитывай больше на меня. Все кончено.

И больше никаких беременностей каждый год. Теперь я принимаю таблетки по совету врачей из центра планирования. Теперь я постою за себя, если он приблизится ко мне.

Я в непростой ситуации. Скоро, по мнению мужа, осуждение моего поведения не заставит себя ждать в обществе дядей и кузенов. – Моей младшей сестре четырнадцать. Она очень помогает мне и без колебаний встает на мою защиту, когда муж груб со мной. К тому же мой отец был в доме, и муж не осмеливался запрещать мне что бы то ни было. Папа прекрасно видел: в нашей семье что-то не ладится. Но теперь я старалась быть независимой. Я даже совершила свое первое путешествие в Лондон на уик-энд с кузенами и кузинами, чтобы привезти оттуда красивые ткани на продажу. Я не пренебрегала никакими возможностями, которые предоставляла жизнь, чтобы заработать денег. Я хотела идти вперед. Как говорила моя мама: «Ты ходишь слишком много, дочь моя!»

На самом деле я ходила по важным для меня делам. И как только покидала семейный очаг, чувствовала себя свободной. Я менялась, но не мой муж, И не мужчины, которые окружали его и назывались друзьями.

Как только папа уехал, я осталась наедине с мужем и его обидами. Он не знает, что я принимаю противозачаточные таблетки. У нас и так уже достаточно причин для споров, чтобы я добавила еще одну, к тому же такую значительную. В любом случае, каким бы ни был повод, даже самый безобидный, я всегда не права. Муж жалуется на меня дяде, который сообщает мне нравоучительно:

– Женщина всегда не права перед мужем. – И дает моему мужу совет: – Отправь ее младшую сестру в Африку. Она бунтует оттого, что малышка здесь. Ты увидишь, твоя жена снова станет покорной.

Иначе говоря, они хотят лишить меня помощи моей младшей сестры по дому, поддержки, позволяющей мне работать и зарабатывать на жизнь, а значит, восставать против мужа. И все для того, чтобы снова поставить меня на прежнее место. Для того, чтобы муж снова взял власть в свои руки.

И тогда муж начал вести себя отвратительно с моей сестрой, и ситуация обострилась. Он рассказывал нашим родственникам в Сенегале, что она доведена до изнеможения домашними хлопотами. Все знали об этом. Наконец, уставшая от бесконечных пересудов, моя мама рассердилась и сказала ему:

– Если ты не способен смотреть за моем младшей дочкой, твоей двоюродной сестрой, отправь ее домой.

Я начала добиваться для сестры вида на жительство, чтобы она могла окончить школу во Франции и получить профессию. Но однажды муж объявил мне:

– Вот билет твоей сестры, она уезжает.

Я пыталась повлиять на моих родителей, но они сказали «нет». Никогда не прощу мужу жестокости по отношению к моей сестре и ко мне.

С того времени я начала злиться не только на него, но и на все его окружение. Я была вынуждена бросить работу. Мое отрытое окно в мир и независимость захлопнулось. И я оказалась одна в доме, занятая детьми, без единого человека, с кем можно было поговорить вечерами. Именно вечерами мы с сестрой разговаривали, а ему это не нравилось. Иногда мы беседовали на языке волоф, которого он не понимал, и это бесило его.

Наш брак – ошибка. Только дети спасают его. Несмотря на споры, до сегодняшнего дня муж вел себя как хороший отец. Он любит детей, я тоже. Однако эта общая любовь не может сблизить нас. Я не смогла полюбить его. Может, в том моя вина, мое нежелание супружеской постели, отвращение к ней. Я не знаю. Африканские женщины не рассказывают об этом. В то время я еще не понимаю, связано ли это с моим отношением к сексу и все – результат «вырезания». Я, конечно, думаю об этом, но предпочитаю ничего не знать. К чему? Так распорядились моей судьбой.

К началу нового учебного года, в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, мой сын сможет ходить в ясли и у меня появится немного свободного времени днем. Это единственная надежда найти работу.

Именно тогда я случайно встречаю малийку, которая была членом первой африканской ассоциации в Париже, созданной добровольцами. Она мне советует приходить время от времени на их заседания.

Я вижу там женщин, матерей африканских семей, учащихся читать и писать. В очередной мой визит малийка предлагает мне преподавать на курсах грамотности на добровольных началах. Я встречаю на этих курсах сенегалку, с которой могу поговорить, это позволяет мне окончательно не впасть в депрессию. Я могу хоть чем-то заниматься, у меня есть дело в маленькой группе женщин, наконец и я пригодилась хоть для чего-то.

И я готовлюсь к своему второму путешествию в Африку. На этот раз меня послали в страну, чтобы родители вразумили меня и чтобы я вернулась более послушная. Все мужское сообщество советовало это мужу. Тем лучше для меня – я так хотела уехать!

По возвращении, через три месяца, вразумленная или нет, но я по-прежнему непослушна. Наоборот, все стало еще хуже: я впервые чувствую ненависть к этому человеку, который пытается властвовать надо мной. Прежде всего, я не простила ему, что он прогнал мою сестру только для того, чтобы помешать мне работать. Уже тысяча девятьсот восемьдесят третий год, я бьюсь восемь лет за свое место под солнцем. У меня нет намерения покориться.

Директор яслей приняла моего ребенка, трое остальных ходят в школу, все пристроены днем. В первое время я забирала сына в полдень, потом директор предложила мне оставлять его на обед. У меня появился шанс ходить на курсы шитья и французского языка в течение шести месяцев. Я по-прежнему занимаюсь своими детьми; занятия на – курсах для матерей семейств заканчиваются тогда же, когда и уроки в школе, и мне удается выйти из положения.

Дома я – настоящая дикарка: остаюсь в своем «углу» и делаю то, что хочу. И точка. Муж считает меня своим врагом. Он, который хвастался перед семьей в начале нашего брака, радуясь, что я была хорошей женой, такой, какую он и хотел, неприхотливой и послушной. Теперь муж постоянно отправляет письма моим родителям, чтобы очернить меня. Я плохая жена и вдобавок проститутка – с того момента, как он нашел в моей сумке те самые таблетки.

– Что это такое?

– Лекарства.

– О, да! Вы, женщины, принимаете это, чтобы не иметь детей и чтобы бегать за мужчинами! Женщины, которые принимают таблетки, проститутки! У меня было четверо детей, и желание бегать за мужчинами полностью отсутствовало. Если бы муж уделял мне больше внимания, то отдавал бы себе отчет в том, что я была на это не способна. Я не хотела говорить об усталости, связанной с постоянными беременностями, а еще об абсолютном отвращении к сексу.

С этим мужчиной невозможно было наладить диалог. Он решительно стоял на позициях самца, у которого нет объяснений для поступков женщины, поскольку она всегда ошибается, в отличие от мужа. С точки зрения западного человека, это дикость. Но с точки зрения африканцев, во всяком случае тех иммигрантов, которых он посещал, – норма. К тому же муж был почти на двадцать лет старше меня, никогда не ходил в школу и никогда не пытался видеть дальше своего носа. И вовсе не только потому, что был неграмотным. Он просто не умел думать.

Муж попросил написать письмо в Сенегал, где рассказывал, что я принимаю таблетки, и утверждал в оскорбительной форме, что я делаю это для того, чтобы бегать за мужчинами. И мой дедушка не выдержал, ведь была затронута его честь:

– Осмелившись оскорбить тебя, он оскорбляет твою мать! Я отдал ему свою внучку, а он увез ее, чтобы издеваться!

В своей семье я чувствовала себя более защищенной. Но община во Франции не внушала мне доверия. Здесь муж всегда был прав, во всяком случае все ему так говорили. Прав, желая присвоить себе мою зарплату, прав (не противоречие ли?), мешая мне работать. Прав, заставляя меня беременеть каждый год, всегда прав. Он был неплохим человеком, даже вежливым, но только тогда, когда слушал других.

В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году я получаю диплом. В моем представлении это только начало, я планирую получить диплом модельера. Я хотела бы изучить всю технику шитья – от покроя до отделки. Мне говорили о школе, где учат этому, но там не было мест.

Год прошел в мрачной обстановке. Старшая дочка учится в средней школе, вторая идет следом, третья – в начальной. Я делаю все, чтобы мои дети хорошо учились и занимались спортом. Каждый раз, когда в школе случаются выездные мероприятия, они участвуют в них, как и другие дети. А когда хорошая погода, в дни каникул, я веду их на прогулку в парк, по кварталу или в Ботанический сад.

Как-то в воскресенье, после недельных споров, муж попросил прийти к нам дядю, чтобы вразумить меня еще раз.

– Послушай, я не понимаю тебя. Ты не слышишь ничего, что тебе говорят. Твой муж рассказал мне о спорах на этой неделе. Ты совершенно не права.

О чем рассказал? О существенном? Или глупости о моей манере поведения? О таблетках? Об отказах? О моих прогулках по Парижу?

Я чувствую себя очень плохо в тот день и решаю больше не плакать и не выслушивать нравоучения. Кончено. Я зову детей.

– Берите пальто, мы идем в парк.

– Куда ты? – спросил дядя.

– Я иду гулять с детьми в парк.

– Ты не своему мужу выказываешь неуважение, а мне! Это я пришел, чтобы урегулировать ситуацию!

– Для меня все кончено, никаких примирений. Я устала. Если Бог существует, он нас рассудит.

Пока происходили все эти неприятности, я решила отвезти детей на каникулы в Нормандию и навестить своего двоюродного дедушку. Это единственное убежище, где я обретала свободу. В деревне. Настоящее счастье!

У дедушки был старший брат, проживший во Франции всю жизнь. Он приехал сюда в тысяча девятьсот шестнадцатом году как один из многочисленных стрелков, воевавших за Францию. Так Нормандия стала его второй родиной. Он не видел своих родственников со времен войны. Нормандцы стали его новой семьей, он обожал землю, где жил на огромной ферме. И он передал мне любовь к французской провинции.

Я никогда не забуду день, когда дедушка отправил мне адрес своего старшего брата. Я села с детьми на поезд и приехала в Нормандию, в ближайшую деревню от фермы дедушки. Там я спросила дорогу у полицейских. Их шеф, знавший дедушку, любезно проводил нас до места.

Было лето, кукурузные поля колосились. Я заметила мужчину, заложившего руки за спину, в голубом комбинезоне, с почти облысевшей головой. Ему было почти девяносто лет. Он приблизился твердым шагом, и мне показалось, что я вижу своего дедушку! У меня полились слезы. Братья жили так далеко друг от друга, один – в Сенегале, другой – во Франции, и, однако, то же лицо, та же легкая, с достоинством походка.

Он, живший во Франции, никогда не забывал, что его родная страна бедна, и всегда помогал семье. У него были фотографии всех детей своего брата – моей мамы, ее сестер и братьев. Он прошел пешком восемьсот километров, отделявших его деревню от Тьеса, чтобы записаться на службу. Я с интересом слушала его рассказ о том, как осматривали зубы и мускулы, измеряли рост и силу будущих стрелков. Новобранцы, эти молодые мужчины в униформе, были великолепны, и их отправили на фронт, чтобы защищать Францию. Б тысяча девятьсот шестнадцатом году, в тяжелейший период войны, брат дедушки оказался во Франции. Он мне описывал траншеи, где погибло множество солдат.

– Нельзя помочь приятелю, который только что упал, потому что надо было бежать, всегда бежать. Пытаешься поднять друга, а тебе кричат, что нужно уходить.