Текст книги "Ученик слесаря (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Исследуя тело, он немного успокоился насчет Александры. В поле его зрения больше трупов не было. Версия проникновения тела на склад сложилась в его голове, пока он его обследовал. Несомненно, проникло оно сюда, когда еще было живо. Воспользовавшись халатностью Шурочки, сделало слепок с ключей. Рассчитывая поживиться материальными ценностями, проникло ночью в контору, а потом и на склад. Вошло, заперлось изнутри. Завесило окно одеялом, которое сейчас было сорвано и лежало частично не батарее отопления, частью на полу. Включило свет, и принялось за неспешный осмотр, кое-что откладывая в сторону с тем, чтоб с собой унести. Но на тело напали. И умертвили его.

Кто напал, как проник, как, наоборот, покинул запертый склад этот 'кто' – кто, как не Петруха? – про это Иван пока не задумывался. Дверь заперта изнутри. Окно целое. Щелей нет. Тайна закрытой комнаты. Вот приедет милиция, выдаст, возможно, версию.

Он быстро осмотрел в углах и за другим стеллажами – нет, не было тел. Однако, почему на рабочем месте ее нет? Вновь беспокойство вернулось к Ивану.

Начальник цеха, пьющий мужчина лет пятидесяти пяти, но чрезвычайно ответственный руководитель и грамотный специалист, только что вернулся с оперативного совещания у руководства. Вернее, был вызван по телефону наряду со здравоохранением и милицией. Милиции еще не было, здравоохранение подоспело, но опасалось войти. Начальник белел лицом в проеме двери, демонстративно засовывая под язык таблетку.

– Что там, Вань? – спросил он.

Видимо то облегчение, что имел Иван на лице, не найдя Александры, начальник прочел и тоже воспрянул, надеясь, что все еще обойдется. Что мертвецов на вверенной ему территории сегодня нет, что кровь, размазанная по бетону, это – так, а нога – что нога? Нет на планете ныне мест, где б не ступала нога.

– Нет ее там, – сказал Иван.

– Нет? – с надеждой переспросил начальник.

– Нет, – подтвердил Иван. – Но хотелось бы знать, где.

– Ты про... Ты про Александру? Так я ее отпустил, – сказал начальник. – Критические дни. – Он находил в себе силы еще и шутить. – Вернее так: утром позвонила она мне, мол, сына на прививку вести – я и отпустил. После обеда, возможно, будет. А нога?

– Нога Слесарю принадлежит, – сказал Иван. – Борису Борисовичу. И тело там. Мертвое.

– Совсем?

– Вполне. Вон, медицина пусть подтвердит.

– Ой, я боюсь, – сказала медсестра, конопатая и молоденькая.

– Ну боишься, так не ходи, – разрешил Иван. – Все равно ты ему уже ничем не поможешь.

– Тогда я не пойду, – сказала сестричка. – Пусть его криминалист констатирует.

Что и говорить, зловещее зрелище. Этот окровавленный слесарь кого угодно бросил бы в дрожь.

Люди не расходилась до тех пор, пока не прибыли криминалисты. Любопытствующие, бледные от безделья, были ими из конторы выпровожены. Ивана же менты оставили при себе, чтобы отвечал на вопросы и помогал следствию. Первый вопрос, который был ему задан, звучал так:

– Слушай, студент, а где здесь гальюн?

Иван показал.

Судмедэксперт, худая смуглая женщина, предположила, куря, что смерть наступила от свернутой шеи.

– Так и писать: от свернутой? – переспросил протоколист.

– Писать: в результате перелома шейного позвонка, – сказала женщина, роняя пепел на распростертого Слесаря.

Иван же склонен был полагать, что в результате укуса. А шею могли свернуть и потом, когда Слесарь, будучи уже укушен, но еще жив, в борьбу с нападавшим вступил. Естественно, он о своих догадках предпочел у молчать.

Тайна закрытой комнаты ментов не смутила. Мол, и не такое распутывали. Ну-ну... Зорких вам озарений. Вот только на кого этот труп вешать будете.

Тут он подумал, что повесить запросто могут и на него – по косвенным доказательствам. Собрав все отпечатки и выявив наиболее многочисленные. Тем более возникает необходимость выстраивать встречную версию. Может менее правдоподобную, чем у ментов, но единственно верную. И доказательства предъявить.

На всякий случай он вытребовал у того, кто был главный здесь, визитную карточку. Вдруг что-либо вспомнится, так чтоб позвонить. Карточки этот мент ему пожалел, написал телефон на каком-то клочке. Иван сунул клочок в карман рядом с зубом.

Склад опечатали.

Дома Иван сравнил прикусы. Тот, что из холодильника вынул – с тем, что в памяти запечатлел. Отпечатки резца и клыка, кажется, совпадали.

Он осмотрел зуб. Зуб отличался своеобразием. Во-первых, имел зазубрины, как у гарпуна, отчего и остался в теле. Во вторых, имел отверстие и желобок, словно для стока жидкости. Иван не видел гремучих змей, но именно так представлял себе их ядовитый зуб. Хотя вряд ли, конечно, его представление полностью совпадало с оригиналом. Этот все-таки был человеческий, и во рту – от прочих не отличим, ибо гарпунчик был с внутренней стороны. Вот только цвет он имел тускловатый. Как бы чем-то багровым налит. Вернее, был налит, а теперь пуст, и только остался испачкан изнутри. Как пустая чернильница. И материал имел не костяной, а какой-то еще. Более быстрорастущий, но не менее твердый, чем кость. Только полупрозрачный, что ли.

Иван, не зная, можно ли хранить этот вещдок в холодильнике из-за возможной остаточной ядовитости, сунул его за батарею, завернув в тот же платок.

Сыр с оставшимся прикусом начал уже подсыхать и сморщиваться. Иван выбросил его в мусорное ведро.

Судя по адресу, взятому им в книге механика, наставник жил на самой окраине. Если от завода – то не так далеко. А если от квартиры Ивана – то изрядно.

Можно было доехать на маршрутном автобусе, но Иван не спешил. Уже было вполне темно, но еще оживленно. Дойдет он за тридцать минут. За это время движенье уляжется. Как правило после десяти вечера в это время года улицы вымирали. Молодежь кучковалась у субботних клубов и дискотек. Люди постарше припадали к телеэкранам или спали уже.

Он знал, что жил Петруха один.

Есть те, кто вынужденно живет в одиночестве и тяготится им. Другие же выбирают этот способ существования вполне осознанно, каждый в силу своих причин. Вряд ли слесарь Петруха следовал по первому пути. Скорей, по второму – как какой-нибудь негодяй или гений, или человек, не склонный к пустому общению. Или монстр, или маньяк, что еще требовалось доказать. Одиночество не является доказательством. Даже косвенным. В конце концов, Иван тоже жил один в доставшейся от матери двухкомнатной. В силу этого подозрения могут пасть и на него. Тем более, что наследил на складе своими отпечатками изрядно.

Дома ближе к окраинам теряли в росте. Вот и одноэтажные уже пошли. Иван замедлил шаг. Фонари горели вдоль четного ряда домов, Иван перешел на нечетную, стараясь держаться в тени. Номеров по этому ряду в темноте не было видно, но Иван считал, что угадает Петрухин дом в нечетном ряду интуитивно. Вряд ли это будет аккуратный и вместительный особнячок, крытый сверху искусственной черепицей, а по стенам – сайдингом. Скорее развалюха какая-нибудь. Которую давно пора продать на слом.

Улица Партизанская. Дом 109. Не этот ли? Забор покосился. Не хватает в нем штакетин. Ворота болтаются на одной верхней петле. В окнах свет. Ситцевые занавесочки прикрывают лишь нижнюю часть окна. Он постоял у окон, дожидаясь, не покажется ли кто-нибудь в окне. Показалась старуха с чашкой и блюдечком. Села за стол пить чай. Нет, это не тот.

На четной стороне шел восьмой десяток номеров, но понятно, что десятки почти никогда не совпадают. На нечетной мог быть как шестой, так и двенадцатый. Иван совсем замедлил шаг, вглядываясь в окна домов внимательней, и ругая себя за то, что вышел так поздно. В некоторых домах уже погас свет, и если выключит в своем доме свет и Петруха, то вряд ли он сегодня тот дом найдет.

А если найдет? Никаких планов насчет того, что предпринять в отношении Петрухи, у Ивана не было. Что он хотел в его доме найти? Доказательства виновности? Невиновности? Если он и вправду в Саратове, как механику врал или не врал – что ж, в таком случае рад за вас, мэтр: у вас алиби. У Ивана самого жила тетка в Саратове. Приходилось в этом поволжском городке и ему бывать.

Кусты, чья-то тень застряла в кустах. Ничейный участок – со стеной, с тенью стены, с тенью тени. Что за стена? Чьи развалины? Кто там таится в кустах? Он торопливо миновал неприятное место. Не то, что бы он боялся кого-то, кто бы мог там затаиться. Нет, просто не хотел терять времени на возможную стычку и тем самым напрасно вечер убить.

Он прошел улицу до конца, то есть до пустыря и помойки, где разворачивались и отстаивались маршрутные автобусы и такси, перед тем как им тронуться в обратный путь. Он все время тщательно всматривался в те дома, которые соответствовали его представлению о жилище наставника. Окна уже большей частью были темны, и когда, развернувшись у свалки, он отправился в обратный путь, спящих домов становилось все больше. А если наставник и в самом деле в Саратове, то его окна и не зажигались вообще. Он еще прошел туда, до помойки, и обратно, в сторону центра, пока не признался себе, что эта нынешняя его вылазка оказалась напрасной. Автобусы еще ходили. Он успел вскочить в попутный, который едва не отправился от остановки без него, и вернулся домой.

Утром, а вернее ближе к обеду уже, ибо сон Ивана был глубок, совесть чиста, и спал он в воскресные дни обычно подолгу – так вот, около полудня он прокатился на вчерашнем автобусе по улице Партизанской до помойки и вспять. Непрерывно глядя в окно, он нашел дом с номером 109-м. Как и предполагал Иван, дом был не из лучших на этой улице, но и развалюхой не выглядел. Были хижины и похуже в этом ряду. Приходило на ум, что у хозяина лет десять назад возникли денежные затруднения, возникли и вошли в его жизнь, и с тех пор дом не подмалевывался, не ремонтировался – то есть выглядел ровно так, как женское средних лет лицо с осыпавшейся косметикой. Дом под двускатной крышей имел два окна, выходивших на улицу, и был огражден невысоким забором. К дому примыкал палисадник, заросший травой. Иван отметил крыльцо под навесом, выходящее во двор, какое-то дощатое строение в глубине двора. За домом было, очевидно, еще какое-то пространство, задворки, может быть. Как показалось Ивану, там еще оставалось место для пары грядок моркови. Но была ль за окнами и забором жизнь?

Тем же автобусом он вернулся назад, и проезжая мимо 109-го, вглядывался не менее напряженно, и то ли очень уж ему хотелось того, то ли действительно так, но только заметил он за забором промельк движенья. Значит, жизнь все же была. Значит, днем – не стоит пытаться. Он не оставлял мысли о том, чтобы проникнуть за этот забор. Пошарить по двору, заглянуть в окно. Только придется ночью опять, когда хозяин уснет. Развалины приходились на ?103, за два номера до дома наставника, так что Ивану очень кстати пришелся этот ориентир. Вечером он решил повторить попытку.

Мы живем в недооткрытом мире. Где те рубежи, межи, за которыми открывается неправдоподобное и чудесное?

Впрочем, в нашем очаровательном отечестве чертовщина прёт изо всех щелей.

На этот раз он не пошел пешком. Дождался автобуса. Сошел на остановке, ближайшей к дому Петрухи. Час был примерно тот же, что и вчера, когда он, оставив надежду найти это жилище, садился в автобус, чтобы тронуться в обратный путь. Большинство окон было погашено. Окна дяди Пети, те, что выходили на улицу, были забраны ставнями. Днем, Иван это точно помнил, ставни были распахнуты. Значит, есть кто-то в этом доме. Сам ли Петруха, или тот, кому он поручил присматривать за жилищем, пока в Саратове сам гостит.

Никакого специального снаряжения, кроме фонарика, у Ивана с собой не было. Да и фонарик был не фонарик, а брелок для ключей, чтоб под ноги себе посветить. Более конкретный свет мог быть бы замечен хозяином или соседями.

Он перелез в палисадник, поискал в ставнях щелочку. Заглянул. Окно, ко всему прочему, было задернуто шторой. Он вылез обратно на улицу и заглянул через забор. Собаки, судя по всему, не было. Если б была, то уже дала бы о себе знать. Он перелез.

Во двор выходили еще два окна. В дальнем, в том, что было за крыльцом, горел свет. Ближнее было темно. Жилище довольно просторное на одного. По российским меркам. Три комнаты, определил Иван. Кухня. Сени. Крыльцо. Он ступил на крыльцо – оно еле слышно скрипнуло – подергал входную дверь: заперто изнутри. Шторы окна снизу были раздвинуты, из окна во двор падал треугольник света. Обойдя это пятно, Иван заглянул в окно издали.

Никакой мебели на первый взгляд в комнате не было. А на второй – обнаружилась пара предметов: самодельно сколоченный стол и табурет от того же производителя. Что и за мебель-то можно было принять разве что с превеликой натяжкой. Стены были выбелены белой глиной или известкой. Ни полок на них, ни гобеленов, ни тем более картин, ковров. Пол с этой точки не был виден Ивану, но и на нем, он был уверен, не было тоже ковров. Предельный минимализм. Даже шторы, что прикрывали верх окна, создавая треугольник света, были разноцветные. Левая была багровых тонов, правая – темно-коричневая. Но видимо хозяину на эти мелкие отличия было плевать. А может, дальтоник был. В таком случае он мог бы плевать на все краски этого мира.

Хозяин возник в поле зрения Ивана как-то внезапно. Возможно, наблюдатель в это время перемигнул, или отвлекся мыслью, но вот Петрухи в комнате не было, и вдруг он есть. Сидит на стуле, который только что был пуст, прихлебывает что-то из большого бокала. Вряд ли что-то спиртное: так, неспешно, с неравными паузами, пьют чай, перед тем, как хлебнуть, на него дуя, когда внимание отвлечено чтением вечерних газет или собеседником. Собеседника в комнате не было, но газета была, в которую дядя Петя и уткнул нос, воздев на него очки.

Мирный, ни на что не намекающий вечер. Одинокий мужчина средних лет решил перекусить или отужинать, перед тем, как улечься в постель. Сейчас выйдет, зубы почистит и погасит свет. Зубы... Нечего и пытаться зубы его рассмотреть отсюда. Даже если зевать начнет во весь рот.

Говорят, зевота заразительна. А ну-ка... Иван заставил себя зевнуть, и только с третьей попытки у него получилось искренне. Он зевнул еще и еще, наконец, и Петруха начал позевывать, но к сожаленью, прикрыв рот рукой, потом зевнул от души и уже в открытую, но на месте ли его зуб, Иван действительно не рассмотрел. Да и как он может на месте быть, если у Ивана за батареей лежит, завернутый в тряпочку?

Что еще? Какова в сущности цель этого ночного визита? Убедился, что наставник жив-здоров, не в Саратове, и не собирался туда, ибо смотаться туда и обратно за два дня только на личном самолете возможно. А дальше? Пошарить в темноте по двору? Заглянуть в пристройку, где, крытый пылью, хранится всяческий хлам?

Нельзя сказать, что такая мирная картинка Ивана как-либо раздосадовала. Если дядя Петя вообще не при чем, разумеется, он будет этому только рад. Оставит свои подозрения и домыслы и никому никогда не скажет о них, даже Александре. Александра. На миг ее лицо выплыло из темноты, глаза распахнуты, в каждом – по огромному вопросительному знаку. Что ты делаешь здесь, Вань? Напрашиваешься на происшествие?

Одинокий мужчина средних лет. Коротает вечер выходного дня. Не пьян, по всему судя. Не похоже, что именно он учинил шкоду. Тем более, что каких-либо ссадин, царапин или угрызений совести на его лице Иван с места своего наблюдения не заметил.

Одинокий мужчина встал, вышел. Очки остались на столе. Свет не погашен, значит, вернется еще. Иван на всякий случай передвинулся поближе к дощатой пристройке, чтобы успеть юркнуть в щель между ею и соседским сусеком, таким же дощатым, если дяде Пете придет в голову выглянуть на крыльцо. Окно с этого места хуже просматривалось, но все же Иван усек, когда Петруха вернулся в комнату, и переступил поближе к окну, на первоначальное место наблюдения.

Дядя Петя, стоя спиной к Ивану, а лицом к стене, что-то делал. Иван видел, как ходят, движутся его локти. С рук свешивался какой-то жгут. Нет, веревка, определил Иван. Рядом со стеной стоял табурет, на котором Петруха сидел и пил чай несколько минут назад.

Веревка, табурет... Иван поднял глаза к потолку, почти уверенный в том, что сейчас увидит. Так и есть: в потолке торчал крюк. Крюк, судя по всему, торчал довольно давно, во всяком случае, был вбит или ввинчен еще до того, как потолок в последний раз белили.

Дядя Петя без всяких внутренних колебаний – он раз или два показал Ивану свой профиль, профиль был безмятежен, от сомнений и горестей чист – привычным, как показалось Ивану, движеньем, встал на табурет и почти не глядя накинул конец веревки, завязанный в кольцо, на крюк. Другой конец, но уже не с кольцом, а с петлей, накинул себе на шею. Небрежно, не глядя вниз, дернул ногой, табурет упал, а дядя Петя повис в полуметре над полом, словно над бездной, подумал Иван, но повис он как-то буднично, спокойно, без судорог и конвульсий. Ни один мускул не дрогнул, бровь не шевельнулась, а что говорят о повешенных – о высунутых языках, выпученных глазах и железной эрекции – так этого и в помине не было. Эрекция, впрочем, могла быть и не видна. Наверное, он и на стене цеха так висел, тихо и безмятежно, пока Иван и ныне покойный Етишкин, не вытянули его на парапет. Руки наставника свободно свисали вдоль тела. Он только однажды – и едва ль не игриво – оттолкнулся пятой от стены, чтобы, простерев руку, дотянуться до выключателя и погасить свет.

Эти манипуляции с петлей заняли ровным счетом двадцать секунд – от того момента, когда он вдел в нее голову и до того, как погасло электричество. Иван даже, когда первая оторопь прошла, склонен был счесть, что все вышеприведенное ему привиделось. Сколько произошло за эти два месяца – нахватаешься, словно зайчиков от электросварки Етишкина, глюков. И глюки эти, как слесари кровавые в глазах, могут быть чрезвычайно реальны.

Минуту спустя он подкрался к окну, попытался вглядеться во тьму, но ничего не увидел. Луны не было. Звезды задернуты тучами. Фонари не простирали свои лучи в этот двор. Бесполезный в этом отношении фонарь стоял через дорогу и лил свет себе под ногу. Ждать же проезжей машины, чтобы попробовать воспользоваться светом ее фар, в это время суток, в этом забытом даже муниципалитетом закутке, вряд ли вообще стоило.

Еще какое-то время спустя он обнаружил себя у забора, сидящим на корточках, с затекшими ногами и пустой головой. Не знающим, как поступить. Ломать дверь или разбивать окно, во всяком случае, было уже поздно. Но с другой стороны, учитывая опыт прошлого повешения, все вполне могло еще и обойтись. Может, у него хобби такое. Припоминая, как ловко он все это проделал, создавалось впечатление, что пользуется он петлей не в первый раз. Может, как царь Митридат, постепенно приучавший свой организм к ядам, этот себя к петле пристраивает? Надеется обмануть смерть? Может, это йога такая? Нет, не бывает подобных йог. Разве что один раз в жизни, в самом ее конце.

Он подошел к окну и – будь что будет – направил в стекло свой условный источник света, годящийся лишь для того, чтобы вставить ключ в замок квартиры или автомобиля. Нет, света хватило. Тело висело. И более того, Иван готов был поклясться, что едва он включил свой фонарь, как Петруха резко зажмурил глаза.

Тут уж не на шутку испуганный, Иван в два прыжка пересек двор и перемахнул через забор. И припустил темной стороной обочины в сторону центра, торопясь покинуть этот квартал до полуночи. Именно в полночь лезет из всех щелей всякая нечисть. Он поднажал еще, словно сама смерть в сумерках гналась за ним.

Укладываясь в постель и упрекая себя за трусость – по опыту зная, что подобные упреки сильно угнетают жизнь, опуская настроение иной раз ниже той отметки, при которой влачить эту жизнь еще стоит – он попытался как-то оправдаться перед собой. Спасать этого человека от самоповешенья ему уже приходилось. И если в тот раз это было квалифицировано как оплошность, интересное и без пяти минут трагическое стечение обстоятельств, то теперь он готов был сменить эту формулировку на умысел. И если наставник вторично сунул голову в петлю, значит, были веские причины у него для этого. Может, действительно виноват в том, в чем Иван его подозревает, и вот – угрызения. Может, другая причина есть, не менее веская. А может – глюк, объект сомнительной объективности. Засыпая, Иван все больше склонялся к последнему.

А может, то не Петруха висел? А его родной или двоюродный брат, схожий лицом и комплекцией? А может, таких как Петруха уже полгорода. И это нашествие иных существ всему миру бедой грозит.

Утро было туманное. Перешагнув порог четвертого цеха, ступив из тумана в туман, Иван на минуту остановился. Грохот и лязг не так давил уши, как в разгар рабочего дня: была пересмена.

Ивана терзали сомненья: как поступить. Как дать знать о смерти Петрухи? Кому? Милиции? Ни в коем случае нельзя было выдавать своего вчерашнего присутствия на месте повешенья.

Отгулы его истекли, сегодня он должен выйти, механик в любом случае обязан обеспокоиться его отсутствием. Вызваться его навестить?

Но все его сомнения и колебания тут же развеялись, едва он, вошел в слесарку. Ибо первый взгляд Ивана пал на то место, где обычно по утрам сидел Петруха. И первым, кто отразился в его зрачках, был он.

Сидел в своей обычной похмельной позе, навалившись на стену, отрешенность была в его лице. Но Иван-то знал, что никакого похмелья не было, пьяным вчера наставник не выглядел, да и не был им. Висение в петле его утомило? Потеря зуба лишила сил?

Он все же прикрыл за собой дверь, застигнутый столбняком в дверном проеме, хотя инстинкт требовал оставить ее открытой, как это делает опытный почтальон, заходя в незнакомый двор, опасаясь возможного пса. Но здесь бригада была в обычном своем составе, так что немедленного нападения скорее всего не произойдет. Да и с какой стати ему нападать? Чего ты разнервничался?

– Здравствуйте, – поздоровался Иван с коллективом. И отдельно – с наставником. – З...здорово дядь Петь. П...привет.

Наставник, не глядя, кивнул. Все выглядело как обычно. На верстаке забивали козла. Токарь, открыв шкаф с инструментом, ковырялся в нем. Вот только Слесаря не было. И его возможный убийца вот он сидел, вялый и безынициативный. Отмается полдня и завалится в раздевалке с открытым ртом и выпученными глазами.

Иван подумал, что так должен бы выглядеть висельник, а не наоборот. То есть, в петле аккуратно он выглядел, словно спящий, насколько Иван при свете синей подсветки мог рассмотреть, а спя, был похож на висяка. Аномалия какая-то. Недаром сны его вычурны. В таком иррациональном состоянии – что может сниться нормального?

Полдня прошло, как в тумане, который во внешнем мире к полудню рассеялся. Внутренний туман в голове продолжал существовать. Иван даже особо не всматривался, заглядывая в рот уснувшего после обеда наставника: зуба не было, он это краем глаза отметил, охлопывая его карманы в поисках связки ключей. Ключи он обнаружил быстро. Искать долго не пришлось. А если б пришлось, то Иван, скорее всего, прекратил бы это брезгливое занятие.

Ключей было пять или шесть. От шкафчика в раздевалке. От шкафчика с инструментом. Один из них – от двери дома. Можно было попробовать угадать, какой именно, сделать с него слепок, а потом, не спеша выточить ровно такой же, и улучив другой удобный момент, опять же не спеша, обшарить квартиру этого наставника. Но Иван не был готов к столь продолжительному промежутку, откладывавшему удовлетворение его любопытства на неопределенный, пусть и не на очень длительный, но все же срок. Он просто прихватил всю связку с собой и покинул предприятие, рассчитывая, что покуда наставник спит, осмотреть его жилище тайно. Даже рискуя тем, что его отсутствие будет замечено. Даже тем, что будет замечено отсутствие ключей.

Вохры враждебные... Через проходную он не пошел, найдя в бетонном заборе щель, которой многие и до него пользовались.

Ходьбы до дома наставника было пятнадцать минут, ибо предприятие располагалось в этой же части города, которая раньше считалась предместьем, а теперь входила в городскую черту. Иван, не особо оглядываясь по сторонам, лишь на ходу краем глаза отметив, что улица, вроде, была пуста, перемахнул через забор. Ключи. Он на взгляд выбрал наиболее подходящий. Он действительно подошел. Открыл. Вошел.

Его сразу объяла тьма и прохлада. Он включил свой синий источник, ибо в темноте никак не мог нашарить ручку двери. Дверей оказалось две. Он дернул одну из них, и чуть не был ушиблен тяжелым предметом, ударившим его по плечу. Иван успел этот предмет подхватить, чтоб не наделал грохоту, ударившись о пол. Ловушку подстроил, надеясь убить? Но тут же понял, что никакой ловушки не было и в помине, просто открыл дверь в чулан, и с верхней полки на него упала посудина. Иван и сам не любил возиться с посудой, и сунув кастрюлю куда подальше, предпочитал о ней забыть. Посудина оказалась дюралевой жаровней, которая, конечно, могла убить, но только если с размаху, с оттягом, приложив дополнительное усилие сильной руки.

Он постоял, прислушивался: не таится ли в доме живое что? Ни звука, ни признака. Он бегло оглядел чулан. Ничего примечательного. Примечательное, наверное, можно было найти, но это требовало длительного осмотра, с выниманием всех вещей и внимательном их рассматривании. Времени на это у Ивана не было. Он сунул утварь на место. Потянул другую, тугую, дверь. Она подалась. Переступил порог.

Было сумрачно. Окна с улицы со вчерашнего вечера оставались забраны ставнями, завешаны шторами, но рассмотреть убранство кухни, в которую он попал, было все-таки можно. Он сделал еще пару шагов, одновременно принюхиваясь. Запахи. Нет, трупами здесь не пахнет. Да и ничем таким, что намекало бы на потустороннее или даже на рядовой криминал. Не сказать, что пахнет фиалками. Но и не тошнотворно. Нейтральный запах. Как в жилищах одиноких мужчин, не склонных умащивать себя благовониями.

Комнат, как он и предполагал, оказалось три. Но результат их поверхностного осмотра разочаровал бы самого непритязательного сыщика. Комнаты были совершенно пусты. В одну, судя по слою пыли, вообще никогда не заглядывали. И только в той, которую Иван наблюдал вчера, стоял грубый, даже не крашеный, стол, табурет. Крюк... На чем же он спит? В петле, что ли? И табурет один. Никто к нему в гости не ходит? А как же родня из Саратова, в котором у Ивана тоже была родня? Впрочем, и к Ивану родня не ездила.

Где он держит продукты, припасы? Холодильника не было в доме. На чем готовит себе еду? Впрочем, была, кажется, на кухне, на подоконнике ржавая электроплитка. Где он хранит свои шмотки? В чулане, наверное.

Создавалось впечатление, что житейские дела Петруха забросил совсем. Хотя бы диван себе приобрел, чтоб на нем полежать, посмотреть телевизор, побыть собой. Да и телевизора не было. Голые стены. Он отшатнулся: почудилась тень петли на стене.

Вернувшись на кухню, он обнаружил лаз, ведущий в подпол. Откинул крышку, но отверстие лаза столь надежно было забрано паутиной, что стало ясно, многие лета туда никто не то что спускался, но и не заглядывал.

Он дал себе четверть часа на осмотр, чтобы до конца обеда успеть не только самому вернуться в цех, но и вернуть ключи. Взглянул на часы: двенадцать минут уже истекли. Три минуты оставалось на то, чтобы запереть дверь и покинуть подворье.

Перестраховка, конечно. Наставник лежал в той же позе, в коей и был оставлен. Иван сунул ключи в тот карман, из которого их вынул. Петруха не шелохнулся. Будет, наверно, пучить глаза до конца рабочего дня. Зуб? Нет, зуба в отверстом рту не было.

Дверь кладовой была все еще опечатана. Александра перебралась в кабинет бухгалтера. Дела их с Иваном временно прекратились за отсутствием места и времени. Она наотрез отказалась работать в этом помещении, даже если б было оно не опечатано, и написала заявление об увольнении. А Ивану сказала, меж прочим, что в церкви была и свечку ставила, чтобы прислал Бог архангела с мечом и поразил эту нечисть. Иван на мгновенье почувствовал себя этим архангелом. Он почти уже взял это событие на себя.

Менты еще заглянули разок, покивали, покачали головами, недоумевая насчет Слесаря: мол, как он мог сам себя так истерзать? Ясно, по какому пути пойдет следствие. После этого они не показывались. Меж тем апрельское отсутствие трупа интриговало Ивана. Вероятно, он был, но вне предприятия. Выбрав момент, он позвонил из кабинета механика по телефону, записанному давешним ментом на клочке. Внушая себе, что это не он сотрудничает с милицией, а она с ним. И пока там подходили к телефону, соображал, что спросить? Мол, известна ли уже милиции такая фамилия, как Фандюк? Его долго переспрашивали, как это слово пишется, потом сообщили, что нет, на мэ такой фамилии у них нет. Тогда попробуйте поискать на фэ, сказал Иван, и мент уже через минуту выдал: да, был в этом году привод у такого, на фэ, за нервное поведение, однако отпущен в связи с днем космонавтики. Амнистирован и помилован полностью. Но несмотря на такое гуманное к нему отношение, дважды в течение одной недели подавал жалобу на выбитый зуб. Может, еще что есть? Может, свидетелем проходил? Нет, ответил милиционер, такие свидетели нам не нужны. В свидетели мы фандюков не привлекаем, потому что от свидетелей в последнее время отбою нет. Так что привлекаем мы только тех, кто положительно характеризуется по месту работы. А если привлекательные блондинки есть... Значит, зуб менты ему выбили, бросил трубку Иван. Что скрупулезно доказывает следующее... То есть, не доказывает а... В общем, вот почему нет трупа в апреле.

Вечером Иван вновь был у дома Петрухи. Теперь с большей уже осмотрительностью – долго примеривался – перевалил через забор. Не исключено, что этот Петруха заподозрил кой-что. Когда вчера полусветом синим ему лицо освещал. Теперь Иван даже припомнить не мог, открыл или закрыл Петруха глаза в тот момент. Про глаза не мог утверждать со всей достоверностью. Во всяком случае, настаивать том или ином варианте он бы не стал. Но свет был. И мог его потревожить.

В результате этой своей экспедиции Иван лишь нашел подтвержденье вчерашнему. Убедился: тот же висяк. Но теперь хоть сомненья отпали: не морок, не глюк. Вероятно, это он так ко сну отходил, спал так, в петле, и это хоть как-то оправдывало отсутствие у него дивана. То есть повешенье смертельным образом на организме его не отражалось.

Ибо наутро он был жив-здоров и замышлял нечистое. Вот только зуб вырастет. Выглядел дядя Петя более оживленным, чем вчера. Видимо, зуб снова прорезался. В рост пошел.