Текст книги "Великая сила искусства (СИ)"

Автор книги: Графит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Вот не помнил, и все. Тряпки радужные помнил, очки помнил, голос, а лицо – нет. Вот когда Кристоф остался без этих тряпок, очки снял, близоруко прищурился, тогда Виктор Дарьевич разглядел. А до того, если бы фотографию ему показали – не узнал бы в упор.

Кстати, о фотографии…

Фаланга переместился к столу и сгреб снимок бесцветной лапкой, убрал обратно во внутренний карман. Виктор Дарьевич положил трубку, в которой уже не было голоса Кристофа, а только короткие гудки.

– Зачем же задерживаться, Виктор Дарьевич? – ну до чего все-таки у фаланг противные голоса, как будто половина с гайморитом ходит. – Надолго, во всяком случае. Сейчас мы быстро пройдемся по отделениям – и пожалуйста, отправляйтесь домой. Если, конечно, нигде не наткнемся на человека, которого вы не можете вспомнить. Но и тогда времени уйдет немного – не могли же вы и правда помнить в лицо каждого, кто приходит, верно?

Приехали. И ведь так прозвучало, как будто у Виктора Дарьевича других причин задержаться на работе нет, кроме как слушать излияния фаланги. Манией величия отдавало.

– Верно, – согласился Виктор Дарьевич. – Пройдемся. Только сначала покажите нам бумагу, чтобы мы до конца друг друга понимали.

Фаланга изобразил лицом удивление – брови поднял, губы изогнул.

– Какую же бумагу, Виктор Дарьевич?

– С четырьмя подписями, – ответил вместо него Юр Карпович.

– От лиц с первым уровнем доступа, – подхватил Валентин Ананьевич.

– С требованием провести обыск на территории, подведомственной Медкорпусу, – припечатал Врат Ладович.

И Медицинская гэбня выжидательно посмотрела на фалангу.

С этого можно было и начинать. Есть бумага – есть разговор, нет бумаги – гуляй, дорогой человек, от Медкорпуса подальше. Однако не было у гэбни полной уверенности, что бумаги не было. Еще с прошлого визита не было уверенности. Вроде бы и складывалось логично: фаланги хватились пропажи и помчались во всех направлениях гения искать. Но если бы у этого, теперешнего фаланги нашлось бы разрешение на обыск…

Это могло означать, что Бюро Патентов отменило свое решение и дало добро на выдачу пациента лицам с третьим уровнем доступа.

Это значило бы, что Бюро Патентов зачем-то столкнуло фаланг и Медкорпус лбами в очередной раз. С непонятной целью, потому что подогревать раздор между Медкорпусом и фалангами необходимости не было – их взаимное чувство нелюбви крепло с каждым годом.

Леший знает, что бы это все значило.

Все зависело от того, была ли бумага.

Фаланга пошевелил лицом – еле заметно, мгновенно, и Виктор Дарьевич понял – бумаги не будет.

– Если вы настаиваете, разумеется, в следующий раз мы будем говорить уже с ордером на руках. Мне виделось, что мы сможем разрешить наш вопрос быстро и без лишней официальности, но если вы желаете – будем соблюдать протокол. Только в этом случае наш следующий разговор может затянуться и отвлечь вас от вашей важной работы на куда более долгое время.

Это была уже такая пустая болтовня с угрозами, что за фалангу даже неловко становилось – непрофессионально, непрофессионально! Поэтому гэбня ограничилась заверениями, что говорить о каком-то «их» вопросе нет смысла, потому что у Медкорпуса никаких вопросов к лицам третьего уровня доступа нет. А если нет ни вопросов, ни бумаги, лучше бы всем вернуться к своей работе. Кому-то – на территории Медкорпуса, а кому-то – вне ее. Надо и честь знать, в конце концов, и так столько времени потратили, с дебильными лицами разглядывая фотографию.

Фаланге пришлось проглотить пилюлю. На территории Медкорпуса вообще трудно от этого отвертеться. Так что пошел он, от раздражения пощелкивая суставами, словно и не человек, а механизм. Хотя какой он механизм – винтик он…

Так бы и разошлись, если бы Валентину Ананьевичу не захотелось голос подать.

– А если еще кого-нибудь потребуется разыскать, то можно сначала в регистратуру обратиться. Ваш коллега этого не гнушался.

Это он зря, конечно, это даже не месть – так, кнопка на стул, иголка в ягодичную мышцу. Но Валентину Ананьевичу простительно: была у него в анамнезе нехорошая история с фалангами, и если бы не Медкорпус, неизвестно, не отправился бы он на Колошму степь косить. А так все остались в выигрыше – и Медкорпус, и Валентин Ананьевич, потому что его талант пускать на покос травы было бы непростительным расточительством. В проигрыше были разве что фаланги, но кого волнуют переживания фаланг?

Но шпильки – это зря, зря…

Фаланга остановился, спина под серой рубашкой выразила любопытство, хотя когда он повернулся, лицо было скучающее, как обычно.

– Это какого же вы коллегу, Валентин Ананьевич, в виду имеете?

– По имени не знаю, – пожал плечами Валентин Ананьевич, в воздухе повисло непроизнесенное «и знать не хочу».

– Нам он не представлялся, – пришел на выручку Врат Ладович. – Разговаривать он с нами не пожелал, так, в регистратуре о своем справился и ушел.

– И вам не показалось странным, что мой коллега, оказавшись здесь, не пожелал встретиться с головами гэбни?

– Откуда нам знать, – Юр Карпович стряхнул с белоснежного халатного плеча невидимую пылинку, – может, он родственника искал. У лиц третьего уровня доступа ведь бывают родственники, в конце концов.

– А имени этого родственника вы тоже не запомнили?

– Не запомнили, – ответил Виктор Дарьевич. Еще не хватало упоминать лишний раз Лавра Сандриевича. Без бумаги, конечно, фаланга все равно ничего сделать не может… серьезного, а вот нервы помотать – может, а времени у гэбни Медкорпуса лишнего не было совсем.

– Очень жаль, – покивал фаланга с видом «ну разумеется, чего еще ждать». – До свидания. Или до скорых встреч.

Пока проводили фалангу, пока в гэбне словом перекинулись – распогодилось, и солнце стало садиться. Золотой свет ударил в глаза Виктору Дарьевичу, когда он открыл дверь в палату. Виктор Дарьевич прищурился и подумал, что вот здесь-то были бы уместны очки Кристофа. Должно же было хоть что-то из его гардероба быть уместно хоть где-нибудь.

Пациент лежал на постели, вытянув ноги в полосатых пижамных штанах и закинув руки за голову. Корзина возле его постели была полна обрывками бумаги: опять он рисовал или чертил, а потом уничтожал рисунки. Неподвижный, в закатном свете он походил на каменную глыбу, залитую солнцем. Обычная складка между бровями разгладилась, лицо было спокойно, и Виктор Дарьевич подумал: спит? Однако когда он шагнул ближе, пациент заворочался и грузно сел на постели.

– Выпустили бы хоть погулять, – сказал он, когда обычные приветствия и вопросы о самочувствии остались позади. – Как сыч в дупле сижу. Одна радость – до соседнего отделения прогуляться, к этому, вашему…

– Вас, Лавр Сандриевич, выпустишь, а вы опять кому-нибудь нос разобьете, – возразил Виктор Дарьевич.

Проходили они уже это. Виктор Дарьевич счел, что прогулки на свежем воздухе пойдут пациенту на пользу. А чтобы оградить его от лишнего внимания других пациентов, отправил пару сопровождающих – на всякий случай. А оказалось, что защищать надо не Лавра Сандриевича от других, а других – от Лавра Сандриевича. Тогда обошлось разбитым носом, и носов в распоряжении Виктора Дарьевича, вместе с их обладателями, было еще много, но вспышки агрессии его не порадовали.

Лавр Сандриевич смущенно хмыкнул.

– Погорячился… Только вот ведь какое дело, доктор. Вы мне все время говорите, что никто за мной не следит, что нет никаких шпионов. Что это говорит во мне болезнь. А я слежку заметил – и ведь даже вы не отрицаете, что было дело. Как же мне было поступать?

Виктор Дарьевич придвинул стул, сел, разглядывая пациента. В таких беседах они уже провели множество времени. Лавр Сандриевич то сдавался было перед доводами разума, подкрепленными медикаментозно, то снова отступал и упирался. Виктору Дарьевичу он так до конца и не поверил и все время пытался поставить его в тупик и открыть истинное лицо. Поскольку лицо у Виктора Дарьевича было одно, с каким он пациенту и являлся, подловить его не получалось, но Лавр Сандриевич не отступался.

– Вы, Лавр Сандриевич, на шпионов из Европ охотитесь. Которые, как говорите, вас преследуют и ведут слежку. А в саду никакой слежки не было. Был присмотр, чтобы вы сами себе и другим не навредили.

– Присмотр, – Лавр Сандриевич произнес это чуть не по буквам, поднялся, прошелся, потер руками широкий лоб. – А только все одно – чужие глаза за тобой наблюдают. Как отличить, кто для твоего блага за тобой следит, а кто – с нехорошим умыслом? Кто поручится-то, доктор? Вот и с идеями моими то же самое. Как понять, кто для блага росского народа их применять станет, а кто украдет – и ищи ветра в степи?

– Ну, дорогой мой, – развел руками Виктор Дарьевич. Этот «дорогой мой» выскочил откуда-то из обширного арсенала Врата Ладовича. – Вы у нас не рядовой гражданин Всероссийского Соседства. Вам же объясняли, чем отличаются уровни доступа, как и кем они присваиваются. Так и смотрите – по уровню доступа.

– Уровни, – Лавр Сандриевич подошел к окну, уперся руками в широкую белую раму, как будто выдавить хотел. Может, и хотел, но не для того такие окна делались. – Вы мне об уровнях, а я вам о людях. Хоть с каким уровнем будет человек, а все равно – на человеческую натуру штампик не поставишь. Вот хоть вас взять. У вас же, доктор, тут тоже не библиотека, чтобы все на виду стояло. И что же, не было такого, чтобы кто-нибудь из ваших людей захотел жизнь получше, а кусок послаще? И что-нибудь секретно взял бы да и вынес? Ответьте честно, только если скажете, что не было никогда – не поверю.

А что тут рассказывать. О человеческой натуре Виктор Дарьевич знал куда больше, чем пациент, благо, изучал эту самую натуру в самых разных ее проявлениях. А четыре дня назад поймали очередного дефективного, который не выдержал тяжкого бремени работы в Медкорпусе и заявил, что жестокость экспериментов выводит его из душевного равновесия. В подопечных он, конечно, ходил у Валентина Ананьевича, который у себя развел цветник. И мало того, что этот бывший сотрудник стал бывшим, чем огорчил заведующего Инфекционной Частью, так еще и ничего ему, скотине, не помешало вынести за пределы территории пробирку со свеженьким вирусом, который он собирался загнать где-то на стороне. Вот и вся трепетность натуры, вот и верность высоким гуманистическим идеалам. Вирус изъяли, сотрудника оправили на проработку, а у Валентина Ананьевича настроение испортилось до того, что он стал на фаланг срываться.

Но это же не повод обвинять в шпионаже все Всероссийское Соседство скопом!

Да, если ты в здравом уме. А шизофренику ничего не мешает.

– Идеала не существует, – сказал Виктор Дарьевич. – Никто не говорит, что неприятностей не бывает. Но уровни доступа для того и созданы, чтобы сократить их число. Да и последствия минимизировать.

Не зря же, в конце концов, Медкорпус держит при себе специально обученных людей, которые похитителя вирусов привели к Валентину Ананьевичу целым и даже относительно невредимым. Негативное влияние человеческого фактора можно искоренить только вместе с человечеством, но кто сказал, что некоторые дефекты нельзя исправить?

– Хороший вы человек, доктор, – плечи Лавра Сандриевича тяжело поднялись и опустились. Гранитный памятник, а не человек, и здоровье, если не считать психического заболевания, как у скалы – сто лет простоит. – Да только в моем деле рисковать нельзя. Знаю я, конечно, про все эти уровни. И на первый уровень насмотрелся. Может, вы на четверку эту глядите, и вам спокойно. А я смотрю и думаю, что не должно от четверых человек будущее страны зависеть. Им вожжа под хвост попадет – да хотя бы и не всем, одному! – и конец. А может, уже попала. Может, они только и ждут… Вы говорите, что я болен, что у меня мания преследования. А я говорю, что здоров, а общество наше больное, где все за всеми следят, а порядка нет все равно.

– Значит, никому доверять вы не можете? – уточнил Виктор Дарьевич.

Лавр Сандриевич обернулся через плечо, глаз сверкнул хитрым безумным блеском – знакомая картина.

– А вы ждете, я вам сейчас фамилии назову? Нет уж, не дождетесь. Есть хорошие люди. И то им о моем изобретении знать не надо, Европы сразу поймут – не упустят.

Об изобретении Виктор Дарьевич в общих чертах уже знал. Лавр Сандриевич, конечно, эскизы свои рвал на мелкие кусочки, которые собрать в одно целое не получалось, но кое-что Виктор Дарьевич из этих клочков вытянул. К рисунку одинокой лопасти добавились обрывки с надписями «..одъемная си…», «высоте от 1…». Вместе с оговорками пациента о том, что Европы до крыльев не доросли и небеса им заказаны, получалось, что Лавр Сандриевич устремлял свою инженерную мысль в дальние выси. Летать хотел Лавр Сандриевич и, если ему верить, уже знал, как.

Но это если верить, конечно. Бред изобретения психиатрии давно известен. Сколько было уже «изобретателей», которые околачивали пороги всех учреждений с проектами вечных двигателей! Виктор Дарьевич сам таких наблюдал – нормальные параноики, ничего особенного. Но бред изобретения у Лавра Сандриевича, если это и в самом деле был он, сочетался с бредом преследования. Отсюда и постоянная зацикленность на своей идее и уверенность, что ее собираются украсть. Случай интересный, хотя и тяжелый, потому что для того, чтобы избавить пациента от навязчивой идеи об изобретении, идею стоило обсуждать, а на это Лавр Сандриевич не соглашался.

А между тем, Бюро Патентов уже дважды интересовалось, как идет лечение. И начинало проявлять признаки нетерпения. Лучше бы подтвердило или опровергло, на самом ли деле их драгоценный инженер работал над проектом летательного аппарата или нет. А то у них информация первого уровня доступа, а отделять бред сумасшедшего от реальности Виктору Дарьевичу. Самому бы не сойти с ума в этих хитросплетениях.

– Я у вас фамилий и не просил, – заметил Виктор Дарьевич. – Просто хотел убедиться, что вы не считаете, что против вас весь мир.

Лавр Сандриевич снова отвернулся к окну, прижался лбом к тихо вздрогнувшему стеклу.

– Не весь, – глухо согласился он. – Пока еще не весь.

***

В воскресенье Виктор Дарьевич решил с утра выкурить сигарету на балконе – как раз между утренним чаем и чтением журнала, который он прихватил с работы еще в пятницу, а прочитать было недосуг. Двор внизу, под балконом и попирающими его ногами в тапочках, был обычным весенним грязноватым двором Столицы, до которого коммунальные службы еще не успели добраться. Слякоть снеговая отступила, пришло время луж и грязи после дождя. Зато окна дома напротив сверкали, недавно отмытые до блеска, и молодая трава, которую коммунальщики еще не скосили по плану благоустройства, пробивалась из трещин, и было что-то в воздухе неуловимо приятное. Самая отличная обстановка, чтобы спокойно покурить.

Но спокойно покурить Виктору Дарьевичу не дали: в глубинах квартиры зазвонил телефон. Из-за двери спальни раздалось недовольное мычание и шорох – не иначе, разбуженный Кристоф попытался уползти под одеяло или закрыться подушкой. Он заявился уже за полночь, объявил, что устал, как сволочь, и намерен отоспаться. И немедленно отправился в постель исполнять свою угрозу. Что ему мешало отсыпаться в собственной квартире, осталось загадкой, но Виктор Дарьевич не возражал: субтильный Кристоф занимал мало места.

Телефон продолжал надрываться, пронзительно и неотступно, как Еглая Андреевна, которой опять не сдали вовремя карты пациентов. Виктор Дарьевич посмотрел на сигарету, которую еще и наполовину не выкурил, вздохнул и решил не тушить – вдруг разговор окажется коротким.

– Витенька, – сказал в трубке голос Врата Ладовича, – приезжай срочно.

– Сейчас вызову такси, – отозвался Виктор Дарьевич. – А в чем дело?

Он не слишком волновался. Наверное, опять кто-то из рыжовских тонких натур выкинул кульбит. Ну или фаланги явились на порог – неприятно, но не смертельно.

– Такси я к тебе уже отправил, – сказал Врат Ладович и закашлялся неловко. – Пациент твой сбежал, Витенька. Тот самый, особенный.

Тут уже сам Виктор Дарьевич зашелся в приступе кашля посреди затяжки.

– Как – сбежал? – только и выдавил он, когда перестало так отчаянно царапать легкие. – Как сумел?!

Ведь это же извернуться надо: сбежать из стационара Медкорпуса, с охраняемой территории, мимо медбратьев и этой самой охраны – затмение на всех нашло, что ли?! Неужели трудно выполнять такую простую работу, которой учат серьезных людей с пистолетами?!

– Я тебе, Витенька, расскажу все, – пообещал Врат Ладович, – когда приедешь. Одно понятно: без крысы в наших рядах не обошлось. Мы тут задержали кое-кого, – голос у него стал мрачным, – из Общей Терапии. Ты приедешь – мы вопросы позадаем. Собирайся.

А что собираться, если Виктор Дарьевич час назад еще встал, ему только ботинки натянуть и пальто накинуть. И даже подумать толком не получится, что со всей этой неприятностью делать, пока подробностей нет. Одно ясно – тут не он один, тут вся гэбня по самые уши в неприятности влезла, и Бюро Патентов на этот раз покачиванием голов и изгибаниями бровей не обойдется. Снять вряд ли снимут – на кого менять-то? – но доверие к Медкорпусу и его способностям решать проблемы самостоятельно пошатнется. И прости-прощай дотации, встречайте на территории фаланг и финансовую ревизию – это в лучшем случае. Работа не встанет, Бюро Патентов слишком эту работу ценит, но перетрясут всех, сотрудников начнут дергать с мест на беседы, Врат Ладович в бумагах утонет, да и остальным трем головам мало не покажется…

– На розыски послали? – хрипло спросил Виктор Дарьевич и механически потушил окурок о стенку стакана с карандашами.

– Нет, ждал твоих указаний. Приходи в себя уже, Виктор Дарьевич, и приезжай. Все, отбой. Мне еще Вале с Юром звонить.

Виктор Дарьевич положил тяжело загудевшую трубку. Вот ведь пакость какая. Но Врат Ладович был прав: надо было приходить в себя и разбираться.

И возвращать пациента, сколько в него труда было вложено! Гений, чтоб его перевернуло.

За спиной зашуршало. Виктор Дарьевич обернулся: позади в дверном проеме спальни стоял Кристоф в пижамных штанах с узором из попугаев, щурился близоруко, лохматил и без того вставшие дыбом волосы. Все наверняка слышал. Зрение его подводило, зато слух был, как у летучей мыши.

И чего подскочил? Помочь Виктору Дарьевичу он все равно не мог, а расспросы на тему «а что же такое произошло в страшном и ужасном Медкорпусе» даже и затевать не стоило. Была у него профессиональная черта – говорил иногда так, словно интервью брал. Ну, само по себе не страшно – Виктор Дарьевич тоже из любопытства провел как-то пару опытов, Кристоф и не заметил. У всех свои слабости. Но надо же как-то чувствовать момент! Но нет пределов любопытству людей с радио – вот, поддернул штаны, рот открыл…

– Позвонил бы ты фалангам, Витя, – сказал Кристоф человеческим голосом. – От них, конечно, головной боли много, но по части розыска лучше никого не найти. Что ты изводишься?

– Нельзя фалангам, – возразил Виктор Дарьевич машинально и замер, уставившись на Кристофа, потому что не могло этого разговора быть.

– Только ты не подумай, что я за тобой шпионю или что-то еще, – заторопился Кристоф под его изумленным взглядом. – У тебя однажды жетон из внутреннего кармана выпал, когда я в прихожей твое пальто перевешивал. Я еще хотел тебе сказать, чтобы ты осторожнее был, а потом подумал: ты взрослый человек, зачем мне лезть со своими поучениями.

Часть вопросов отпала. Но не все. Далеко не все. Потому что обычный гражданин Всероссийского Соседства знает только одно значение слова «фаланги» – то, которое разбирают на первом курсе медфака. Если этот гражданин не наследник Революции, например. Но воображение Виктора Дарьевича пасовало, как только он пытался представить, что кто-то из Революционного Комитета мог породить Кристофа Карловича Толстолобикова.

– А ты вообще кто? – спросил Виктор Дарьевич, чувствуя, что реальность вокруг начинает пошатываться, как во времена его буйной юности, когда некоторые препараты приходилось испытывать на себе. – Какой у тебя уровень доступа?

Кристоф ответил.

И реальность на время встала на место.

***

На первый взгляд Медкорпус не отличался от обычного воскресного Медкорпуса: такой же притихший, хотя всегда бодрствующий – но воздух был наэлектризован. На проходной люди с бульдожьими лицами и оловянными глазами даже потребовали у Виктора Дарьевича документы, хотя уж его-то не узнать не могли. Виктор Дарьевич раздраженно взмахнул жетоном и быстрым шагом миновал проходную, не дав себе труда убедиться, разглядели что-то охранники или нет. Теперь-то что суетиться и дергаться? Прошляпили так прошляпили, поздно нести капельницу, когда вскрытие в разгаре. А они бы еще мигалки на себя нацепили для имитации бурной деятельности – а что, ярко, красочно, а пользы примерно столько же, как от бдений на проходной.

В отличие от охраны, Виктор Дарьевич собирался заняться делом. Двадцать пять минут назад он высадил Кристофа из служебного такси возле радиостанции. Увидел, как тот через ступеньку взлетел на крыльцо, задержался у бронзового грифона, быстрым движением потер круглый глаз и впорхнул внутрь. Это к делу не относилось. Пока не относилось. Возможно, совсем. Но здравый смысл и интуиция подсказывали Виктору Дарьевичу, что лучше иметь под рукой любые доступные средства. В нагрудном кармане рубашки у него лежал ключ к одному из средств – бумажка с номером и несколькими словами, написанными острым почерком Кристофа.

– Заходи, Витенька, – Врат Ладович ждал за проходной. Он был хмур и представлял собой сто двадцать килограммов раздражения и огорчения. Огорчать Врата Ладовича было неблагоразумно. – Остальные уже ждут. Ты что, на собаках добирался?

– Пришлось сделать крюк, потом объясню. Врат Ладович, как это вышло? И как обнаружили?

Врат Ладович помрачнел еще больше и стал похож на спустившуюся на землю грозовую тучку. Тучка грозила одарить разрядом первый подходящий громоотвод.

– Честно говоря, Витенька, обнаружили-то по чистой случайности. Если бы у этих недоделанных накладка не случилась, нам бы сейчас и зацепиться бы не за что было.

– У этих? – переспросил Виктор Дарьевич. – Значит, действовало несколько человек?

Об этом, впрочем, он и сам бы мог догадаться. Не может одинокий шизофреник сбежать из охраняемой палаты, пусть он даже три раза гений. Можно всякое думать о серьезных обученных людях, но совсем имбецилов в Медкорпус работать не берут. И даже если найдется сотрудник, который по каким-то своим причинам решит выпустить на волю томящегося больного, в одиночку ему не справиться. Ну или он тоже гений, но что-то получается слишком много гениев на квадратный метр, они даже в Медкорпусе в таких количествах не водятся.

Врат Ладович открыл дверь в свой кабинет, пропустил Виктора Дарьевича вперед. Юр Карпович кивнул им с высокого стула для посетителей, Валентин Ананьевич, примостившийся на подоконнике, махнул рукой. Лица у обоих были пасмурные, хотя и не отдающие близкой грозой, как у Врата Ладовича.

– Давайте я по порядку расскажу, а там уже спрашивать будете. Будем. Ты, Виктор Дарьевич, меня вчера попросил пациенту фарадизацию обеспечить, помимо основной физиотерапии.

Виктор Дарьевич кивнул и занял второй гостевой стул. Просил, было дело. Неудобно все-таки, что в стационаре при Когнитивной Части еще не было своих кабинетов физиотерапии, хотя Виктор Дарьевич давно говорил, что ему без них никуда. И даже уже проектную документацию составляли, а пока приходилось пациентов гонять во владения Врата Ладовича.

– Я, чтобы волокиту не разводить, направление сам подписал и своих предупредил. Сами знаете, в нашей ситуации чем меньше всяких замов-завов привлечено, тем лучше.

На словах про замов и завов Врат Ладович поджал на миг губы, и Виктор Дарьевич начал догадываться, кто же устроил пациенту побег. И ведь проверяли его, и трясли, и решили в итоге, что померещилось – мало ли, какие могут быть у человека невинные слабости, это еще не значит, что он собирается куда-то бежать. А он все-таки не оправдал доверия, скотина.

– А сегодня утром звонят мне из физиотерапии и говорят: распоряжение ваше, Врат Ладович, принять больного есть, а больного-то и нет. Ну, мало ли, напутали, не привели. Но я что-то неспокойный стал после давешнего визита. Решил позвонить сам, проверить. А мне и говорят: забрали больного уже к вам, Врат Ладович, ваши люди и забрали. Я упокоился, подумал: разминулись. А через пятнадцать минут снова звонят мне из физиотерапии: ждать ли еще больного или можно следующего пускать? Вот тут мне что-то нехорошо стало. Даже звонить не стал, прогулялся, Витенька, к тебе, тряхнул одного-другого. В голос клянутся: забрали, причем показали направление из Терапии.

Врат Ладович прервался, чтобы вытереть платком пот со лба. Юр Карпович хмурился, сидя очень прямо и сложив шатром кончики своих знаменитых пальцев. Валентин Ананьевич в задумчивости покачивал головой и ногой, причем не в такт – нога чуть-чуть запаздывала.

– Но своих ты, Витенька, натренировал хорошо, уважаю. Направление они у себя оставили, хотя теперь вроде говорят, что им пытались пообещать, что на «обратном пути» отдадут. Я на направление посмотрел – а там подпись Худошеева. А ему, сами понимаете, я никаких распоряжений на счет этого пациента не давал.

Гэбня дружно вздохнула. Виктор Дарьевич поморщился – оказываться правым иногда бывает неприятно, а еще неприятнее, когда берешь ты к себе человека, даешь ему работу, зарплату, хромого лешего, а он в итоге тебя же подставляет. Диверсант недоделанный.

– Тут я уже охрану на уши поставил, – продолжил Врат Ладович. – Худошеева-то они взяли тепленьким, с рабочего места. Звонил кому-то, говорят.

– А кому? – не выдержал Валентин Ананьевич.

– Не выяснили. Да перестань ты дергаться, Валя, я с тобой скоро сам нервный тик заработаю!

– Сколько уже говорили, – вмешался Юр Карпович, и его косой пробор едва заметно дрогнул. – Сколько говорили: надо ставить прослушку на телефоны, особенно у завов и замзавов! Особенно у таких, как Худошеев, которые на контроле. Но нет же. Не надо лишний раз ограничивать свободу своих сотрудников, мы же не фаланги, без этого разберемся. Вот теперь и будем… разбираться.

– Да леший с ним, с Худошеевым! – вмешался Виктор Дарьевич. – Что с пациентом?

Плечи Врата Ладовича поникли, и все его килограммы дрогнули от тяжелого вздоха.

– Не отследили. Тут, Витенька, история совсем странная. Неприятная. Я, когда тревогу поднял, одного из охраны послушал. Так он говорит, что Худошеев из здания покурить выходил в компании двух медбратьев. И курил долго. А вернулся один и к себе умчался – тут его и взяли, у телефона.

– А медбратья? – быстро спросил Валентин Ананьевич.

Врат Ладович поднял толстый палец.

– Охранник говорит, что один был повыше и в плечах пошире, и как будто халат у него был коротковат – сдается мне, Витенька, это твой пациент и есть. А второго-то нашли, только он вряд ли чего скажет – лежал в парке с пробитой головой.

– Живой? – Юр Карпович чуть подался вперед.

– Нет, – разочаровал его Врат Ладович. – И тут патологоанатом не нужен, чтобы понять – упал, ударился виском о бордюр. А уж сам, или пациент помог…

– Шляпы, – с отвращением сказал Юр Карпович и снова выпрямился. – Охрана называется. У них из-под носа пациента увели. Наверное, Худошеев перед ними своим пропуском помахал, а у медбратьев никто и не подумал документы проверить.

– И где он теперь? – спросил Виктор Дарьевич с неприятным чувством. История получалась до того некрасивая, что воротило от нее. Труп – ладно, дело житейское, теперь полежит – не обидится. Если уж покойный был таким идиотом, что взялся сопровождать агрессивного шизофреника с бредом преследования и не справился – сам виноват. А вот то, что больной испарился невесть куда… Плохо, очень плохо, хуже бывает, но редко.

– Медбрат в морге, – стал перечислять Врат Ладович, – Худошеев – в комнате для допросов, охранник показания дает нашему розыску, а вот где пациент – сам хотел бы знать. Тебе, Витенька, кого?

– Мне бы пациента, – вздохнул Виктор Дарьевич. – Но раз нет, придется пока удовольствоваться Худошеевым.

Фамилия Худошееву подходила. Был он маленький, щуплый, с выступающим кадыком на цыплячьей шейке и с неожиданно красивыми раскосыми глазами. Было у него в лице что-то таврское – Худошеев был потомком одной из смешанных пар, которые появились после завоевания Южной Равнины. Но отваги, которой так яростно и немного смешно гордятся тавры, потомку не досталось: в глазах мелькнула мольба о пощаде, когда гэбня зашла в комнату для допросов, ноги, прикрученные к ножкам стула, напряглись, мосластые коленки чуть-чуть приподнялись и упали обратно. У Худошеева была возможность хорошо подумать, пока он сидел в одиночестве, спеленутый смирительной рубашкой. Должен был уже сообразить, что карьеру он себе загубил навсегда, а жизнь – как придется.

Гэбня села за стол.

– Рассказывать будете? – поинтересовался Виктор Дарьевич.

Худошеев сглотнул, кадык дернулся.

– Вы не имеете права…

Гэбня переглянулась, пожала плечами. Врат Ладович открыл чемоданчик, который принес с собой, достал шприц, ампулу, отломил стеклянный носик. Все по справедливости – это его человек, хотя уже стоило бы сказать «был» его, ему и начинать.

Красивые глаза Худошеева округлились.

Пребывание в гэбне означает огромное количество инструкций – иногда разумных, иногда утомительных, иногда просто смешных, вроде того же обязательства про секс вчетвером. И про допросы там много чего было написано – и чем комнату оборудовать, и где сидеть, и как смотреть, и что говорить, и куда бить, если вдруг разговоры не помогают. Виктор Дарьевич всегда считал, что инструкции эти писал кто-то с очень и очень интересным мышлением. Но все это отдавало каким-то конспираторством, застенками, театральщиной. Это пусть тюремные гэбни учатся, под каким углом правильно в глаза светить. И вперед, на Колошму на практику.

Здесь Медкорпус. Здесь все проще.

Когда вокруг все пропитано духом изобретательства, когда сотрудники то и дело тестируют новые препараты, когда в одних пробирках зреют вирусы, а в других – вакцины, без побочных продуктов не обойтись. Иногда и вовсе получается, что выводили одно, а получили совсем другое, зато с такими интересными свойствами… Сыворотки правды вот не изобрели пока, а жаль, но в остальном – выбор велик. Воздействие на психику с галлюциногенным эффектом. Обострение чувствительности. Полная потеря чувствительности. Наконец, обыкновенная боль – простой, но часто эффективный способ. И все это можно пускать в ход – не всегда, конечно, и важно не переборщить, но результат себя оправдывает. Особенно, когда время дорого.