Текст книги "Великая сила искусства (СИ)"

Автор книги: Графит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Кристоф Карлович взял папку с угла стола, пробежался взглядом по страницам, покивал чему-то и посмотрел на лампочку. Виктор Дарьевич тоже посмотрел на лампочку. Она загорелась красным, погасла. И еще раз. И еще. А потом засияла ровным светом, и человек рядом вдруг заговорил так, что его хотелось слушать.

– Добрый день, дорогие радиослушатели – а если вы в Куе или восточнее, то добрый вечер! Как всегда, в это время в эфире передача «Диалоги обо всем», меня зовут Кристоф, и я рад приветствовать вас на волнах радио. И сегодня в нашей студии Виктор Дарьевич Подпокровов, заведующий Когнитивной Частью Медкорпуса. Здравствуйте, Виктор Дарьевич, вся страна слушает вас, – тут Кристоф Карлович вдруг опустил очки на кончик носа и подмигнул.

– Здравствуйте, – ответил Виктор Дарьевич.

– Мы знаем, что Медкорпус заботится как о физическом, так и о психическом здоровье граждан Всероссийского Соседства. Однако международное сообщество не всегда сходится в оценке методов, которыми пользуются наши специалисты в своей работе. Особенно когда речь заходит именно о психическом здоровье.

«Сейчас начнет спрашивать про опыты на детях», – про себя вздохнул Виктор Дарьевич и приготовился объяснять, что никаких опытов на детях нет и быть не может.

Кристоф Карлович слегка наклонился к Виктору Дарьевичу и доверительно сообщил:

– Вот, например, на международном медицинском форуме в октябре прошлого года польско-итальянский профессор Тадеуш Лыськевич заявил, что когнитивный метод в психологии абсолютно бесперспективен. Бихевиоризм – пожалуйста, изучайте человека с его поведением, как зверюшку. Фрайдизм тоже можно. А вот когнитивный метод пан Лыськевич не признает. Как же так, Виктор Дарьевич, – у нас в Медкорпусе есть целая Когнитивная Часть, а Европы не хотят слышать о когнитивных методах?

Виктор Дарьевич встрепенулся, как таврский боевой конь, и бросился в бой.

К сожалению, в первую же минуту размазать доклад Лыськевича, от которого Виктор Дарьевич плевался (в основном от доклада, хотя от Лыськевича, бестолочи с претензией, тоже), не получилось. Пришлось разъяснить на пальцах, на чем базируется когнитивный метод в науке, привести пару простых аналогий, пофантазировать о машине с человеческим интеллектом и только потом, все разжевав, вернуться к первому вопросу, чтобы избавиться от лыськевищины. Кристоф Карлович кивал, задавал вопросы, иногда даже не очень глупые (все-таки готовился, иначе откуда бы у него взяться заметке о форуме в октябре), понял две шутки Виктора Дарьевича из пяти и посмеялся – неплохой результат для обывателя. Можно было надеяться, что оставшиеся три в Европах, где наверняка тоже ловили росское радио, примут за чистую монету и за свежие достижения росской науки.

Лампочка на столе горела, глаза Кристофа Карловича тоже горели, и со своим искренним любопытством он выглядел не слишком дефективным. Виктор Дарьевич даже подумал, что если бы это любопытство в свое время направили в верное русло, мог бы выйти неплохой медицинский работник – а теперь уже поздно, человек потерян. Но, подогреваемый чужим доброжелательным интересом, Виктор Дарьевич и сам увлекся объяснениями, нарисовал одну простенькую схемку, которую Кристоф умудрился озвучить в нескольких фразах в эфир, пару раз порывался встать, но был пойман за полы пиджака и водворен на место.

Прошло минут двадцать, когда Кристоф беззвучно обменялся знаками с Сашей за пультом и произнес:

– Спасибо, Виктор Дарьевич! Дорогие радиослушатели, надеюсь, что вы узнали немного больше о достижениях отечественной медицины. Лично я услышал сегодня много нового для себя и еще раз убедился, что психическое здоровье нации находится в надежных руках. Напоминаю, что гостем в нашей студии сегодня был Виктор Дарьевич Подпокровов, заведующий Когнитивной Частью Медкорпуса, о которой мы столько услышали. На этом я прощаюсь с вами, уважаемые радиослушатели – вас ждет запись живого концерта ансамбля «Афстралийские грифоны». Концерт состоялся месяц назад, музыканты исполнили как старые и полюбившиеся ценителям современной музыки вещи, так и новые композиции. Например, они представили на суд слушателей песню Фрау Гагген «Не зови меня, Александр» в своей оригинальной обработке. Я слышал запись и смею заверить – это нечто потрясающее! С вами был Кристоф и его «Диалоги обо всем», до новых встреч в эфире!

Оттарабанив эту бессмыслицу на одном дыхании, Кристоф уставился на лампочку – та замигала, а потом погасла совсем, как будто под влиянием гипнотического взора из-под очков. Тогда Кристоф шумно выдохнул и растекся по креслу.

– Фух-х, ебическая сила. Спасибо, Виктор Дарьевич, без дураков.

– Музыкальная пауза? – Виктор Дарьевич достал пачку сигарет, которую таскал во внутреннем кармане, скрывая от бдительных взоров гэбни. Курить вдруг захотелось так, что даже отсутствие пепельниц не смущало. Из-за пульта раздался вялый протест, но Кристоф Карлович махнул рукой и стащил у Виктора Дарьевича сигарету из пачки. Без спроса, между прочим. На свет из выдвижного ящика под столешницей явились толстостенная пепельница и зажигалка. Кристоф Карлович с наслаждением затянулся, выпустил губами кольцо дыма и вдруг засмеялся – Виктор Дарьевич уже заметил, что смеялся он иногда некстати.

– Уже не пауза, уже все, Виктор Дарьевич! Кончилось время наше эфирное, а минут через пятнадцать нас и из студии попрут, хоть покурить успеем!

Виктор Дарьевич собирался было ткнуть под нос дефективному наручные часы, чтобы тот не нес ерунды, но часы самым предательским образом сообщали, что час и в самом деле прошел.

– Потерялись во времени? – спросил Кристоф Карлович и снова с удовольствием затянулся. – Какую прелесть вы курите, зашибись… Так вот, это бывает в эфире. Великая сила искусства, знаете ли. Кстати, работать с вами – одно удовольствие. Нет, серьезно, я наслаждался, хотя сейчас меня, кажется, можно выжимать и выносить…

– Это после наслаждений случается, – пробормотал за пультом бледный Саша, но Виктор Дарьевич уже не слушал.

Он поспешно поднялся на ноги, еще раз глубоко затянулся и с сожалением затушил недокуренную сигарету в пепельнице. Такси уже наверняка ждало у входа, а еще предстоял осмотр пациентов, и посещение архива, и просмотр результатов последней ревизии – что-то там не сходилось так, что расхождение не влезало в привычную погрешность. Поэтому Виктор Дарьевич попрощался, торопливо вышел в коридор, и тяжелая дверь за его спиной заглушила Сашино «Я вас провожу!» и «Виктор Дарьевич, подождите, вы…» Кристофа.

***

– Как ваше самочувствие сегодня?

Пациент не ответил. На этот раз он не жался на койке, а стоял у окна, глядя на внутренний двор Медкорпуса, где все начинало зеленеть и расцветать. Спина его выражала всеобъемлющее презрение к Виктору Дарьевичу и его вопросам.

– Ну что, не дождались шпионов из Европ ночью? Не пришли?

Это зацепило – Лавр Сандриевич обернулся через плечо, посверлил Виктора Дарьевича взглядом, шевельнул каменной челюстью.

– Может, и не пришли. А может, поняли, что меня врасплох не застанешь. Я, доктор, сплю вполглаза, с тех пор как понял, что вокруг творится.

«Это мы поправим», – мысленно сделал пометку Виктор Дарьевич.

– А раньше, Лавр Сандриевич, вы сталкивались с этими шпионами? Узнавали их?

– Проверяете? – глаза у пациента были черные, птичьи, хитрые – такие хитрые взгляды не редкость у больных. Больные – народ в принципе изобретательный и труднопредсказуемый. – Хотите понять, кого я раскрыл, а кого нет? Нет уж, доктор, это я при себе оставлю. Но у меня глаз наметанный, я таких с первого взгляда вычисляю. Как вас вычислил, хоть вы и белый халат носите, как настоящий врач, а те были не в халатах.

– В сером? – рискнул Виктор Дарьевич – и промахнулся.

– Почему в сером? – удивился пациент и тут же подозрительно сощурился. – А хоть бы и в сером, все равно понять нетрудно, кто есть кто.

Нет, не складывалась теория у Виктора Дарьевича, не складывалась, хоть ты тресни. Первой его мыслью было, что Бюро Патентов так старалось охранить гения от окружающей среды, что заменило значительную часть этой среды фалангами, что и довело гения до шизофрении. Это объясняло бы и запрет на свидания с фалангами, и некоторую неловкость Бюро Патентов: сами же довели гордость росской инженерии до психического расстройства.

Из карточки, которую Бюро Патентов все-таки прислало по его запросу, Виктор Дарьевич много не вытащил. Воспитывался Лавр Сандриевич в отряде среднестатистическом до безобразия: никаких экспериментов, никаких инцидентов, и выпускники этого отряда особого внимания Медкорпуса до сих пор не удостаивались. Можно было бы, конечно, собрать статистику по тем выпускникам и посмотреть, не порадует ли она большим количеством психических заболеваний на человека, но интуиция Виктору Дарьевичу подсказывала, что статистика покажет ему изящный, сложенный из цифр кукиш.

Дальнейший путь Лавра Сандриевича тоже никакими катастрофами не омрачался. Судя по пройденным медосмотрам, сначала он учился в бедроградской «корабелке», потом перевелся в Столицу на машиностроительный. По окончании поступил на службу в конструкторское бюро, при поступлении продемонстрировав прямо-таки железное здоровье. То ли обследовавший пациента психиатр был бестолочью, то ли Лавр Сандриевич и в самом деле никаких признаков болезни тогда не демонстрировал.

Ничего, ровным счетом ничего подозрительного в карточке не было. А параноидальная шизофрения – была.

Впрочем, как раз в этом трудно было увидеть что-то странное. Механизм возникновения паранойи до сих пор не был толком изучен нигде в мире, в том числе и во Всероссийском Соседстве. Предположительных причин ее возникновения было столько, что предположительными они и оставались. Да, существовали группы риска – и в одну из них, «мужчины после тридцати», Лавр Сандриевич как раз входил. Поэтому не было ничего удивительного в том, что один инженер из конструкторского бюро внезапно стал параноиком. И Виктор Дарьевич даже не полез бы в прошлое пациента, а сосредоточился бы на том, чтобы купировать приступы болезни.

НО ПРИЧЕМ ТУТ ФАЛАНГИ, СКАЖИТЕ НА МИЛОСТЬ?!

В первоначальную теорию фаланги вписывались прекрасно. Фаланги вообще всегда прекрасно подходили на роль катализатора всяческих неприятностей. Но такой катализатор, как фаланги, всегда отлично запоминался всеми, кто с ними тесно общался, и в первую очередь – из-за их неповторимой серости. Если бы пациент на самом деле принял фаланг за шпионов из Европ, то на упоминание людей в сером он отреагировал бы совсем иначе.

Ну или вместе с паранойей Лавр Сандриевич приобрел актерский талант, достойный сцен Большого и Малого академических театров. Маловероятно, но исключать нельзя.

Пациент интерес к Виктору Дарьевичу потерял и снова уставился в окно. На тумбочке рядом с постелью лежали какие-то исчерканные карандашом бумаги. Виктор Дарьевич с вежливым: «Разрешите?» – потянулся посмотреть.

Он успел увидеть что-то вроде очень ровного кабачка или огурца в авоське и в углу листа что-то вроде детской вертушки. А потом мир кувыркнулся, и Виктор Дарьевич обнаружил, что смотрит на носки собственных ботинок на фоне светлого, недавно перекрашенного потолка, и при этом у него на редкость неприятно звенит в ушах. Ноги дернулись и упали на пол.

Удар у Лавра Сандриевича был поставлен хорошо, да и скорость для человека его сложения была отличная. Виктор Дарьевич имел все шансы не добраться до тревожной кнопки, если бы его пациент не отвлекся на другое, куда более важное дело: очень быстро он рвал изрисованные листы на кусочки и пихал клочья в рот, поспешно пережевывал. Бумага не помещалась в рот сразу, по подбородку текла струйка слюны, но безумный инженер не сдавался.

В общем, кнопку Виктор Дарьевич нажал, и через три секунды в палате стало намного больше людей в белых халатах, и они вместе с пациентом быстро изобразили скульптурную группу «Медицина одерживает победу над заболеванием». Но Лавр Сандриевич почти не сопротивлялся. Когда его записи были уничтожены, он успокоился и не пытался драться, даже когда медбратья выкручивали ему руку. Один из медбратьев подал руку Виктору Дарьевичу, и он, наконец, поставил пол и потолок на нужные места. И, отдышавшись, назначил пациенту рвотное немедленно, потому что качество бумаги во Всероссийском соседстве, конечно, было на высоте, но это не повод пожирать ее целыми листами.

Вести беседы, когда пациент наелся бумаги и чуть не отправил своего лечащего врача в нокаут, было бессмысленно. Виктор Дарьевич прислушался к звукам из санузла, понял, что поглощенная Лавром Сандриевичем информация стремится на волю, но, увы, уже в непригодном для восприятия виде. Стряхнул с халата прилипший клок бумаги – тот медленно и печально спланировал на пол, перевернулся, и на нем обнаружилась лопасть то ли вертушки, то ли корабельного винта. Виктор Дарьевич поднял его и положил в карман, скорее из любви к чистоте, чем из желания разбираться в рисунке: грязь в Медкорпусе царапала нервы, как звук железа по стеклу.

Дойти до кабинета спокойно в этот день Виктору Дарьевичу было не суждено. Стоило ему выйти из стационара и устремиться туда, где успокаивающе поблескивала табличка «Заведующий Когнитивной Частью», где в столе ждала спрятанная от чужих глаз пепельница и можно было попросить уже принести чаю и каких-нибудь бутербродов из столовой, раз уж обеденное время давно осталось позади, как в коридоре возник неотвратимый, как возмездие, и такой же всеобъемлющий Врат Ладович.

– Витенька, – пробасил он, животом перекрыв отход к отступлению, – нам бы поговорить спокойненько.

Мечты выкурить сигарету развеялись, как утренний туман. Виктор Дарьевич открыл кабинет, и туда сначала прошел живот Врата Ладовича, за ним сам Врат Ладович, а уже потом – Виктор Дарьевич.

– Валя сейчас подбежит. У него там лаборанты что-то противоестественное с микроцентрифугой сделали, он разберется и придет, – сообщил Врат Ладович, умостившись на жалобно скрипнувшем стуле. – А Юру ты сам позвони, а то я что-то не дозвонился.

Перед мысленным взором Виктора Дарьевича проплыла сигарета, кокетливо вильнула фильтром и растаяла. Если уж Врат Ладович решил говорить гэбней, значит, дело затянется. А главное, расспрашивать его до того, как все соберутся, бесполезно. Лучше звонить Юру Карповичу, и хорошо, если он не на операции.

Валентин Ананьевич явился злой, как леший, – должно быть, лаборанты загубили не только центрифугу. Оборудование – дело наживное, Бюро Патентов деньги все равно выделит, не на одно, так на другое, а правильно тратить деньги Медкорпус умел. Правильно – это на лучшее и не трясясь над каждым грифоном. А вот образцы для исследований иногда доставать – мороки не оберешься. То подходящих случаев нет, то они есть за тридевять земель, а транспортировать трудно, а то у какого-нибудь дефективного гуманиста нервы не выдержат, и он возьмет и загубит результаты полугодовых трудов, сволочь. А у Валентина Ананьевича, как назло, была слабость к тонким вдохновенным натурам, которые теории строили прекрасные, а на практике имели дурную привычку падать духом.

Юр Карпович, к счастью, оказался свободен, и Виктор Дарьевич все-таки позвонил в столовую и попросил чаю на четверых.

– Дела у нас такие, Витенька, – Врат Ладович подул на кружку и поморщился: слишком горячо. – Пока ты там по радио население убеждал в преимуществах когнитивного метода, явился к нам фаланга.

Виктор Дарьевич на первой части чуть не поперхнулся, зато на второй проглотил невысказанное и обратился в слух.

– Что-то быстро, – нахмурился Юр Карпович. – И как успели узнать?

– Может, и не успели, – покачал головой Врат Ладович. – Он же не тебя, Витенька, искать пошел и даже не ко мне. Он в регистратуру пошел, как всякий честный гражданин.

Гэбня переглянулась и обменялась усмешками. В регистратуру – это правильно. Это очень хорошо, что в регистратуру. Потому что на карту Лавра Сандриевича они сразу же гэбенную печать пятого уровня доступа хлопнули. А пятый уровень доступа – штука очень удобная. Так что регистратуру фаланга мог хоть обнюхать – никакой информации о Лавре Сандриевиче там не было в полном соответствии с инструкциями, которые не позволяли такую информацию показывать даже вездесущей Еглае Андреевне, заведующей регистратурой, у которой была хватка сторожевого пса и кличка Моль.

– Вслепую тычутся, – поднял брови Валентин Ананьевич. – А зачем?

Была у Валентина Ананьевича привычка озвучивать то, что остальная гэбня думала про себя. Поначалу намучились с ним, пока не отучили его эту привычку применять в присутствии Бюро Патентов, а то неудобно иногда выходило.

Но и правда, зачем?

Если родственники потеряли, то опять: ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ ФАЛАНГИ? Расследовать похищение гражданина – дело Столичной гэбни, а никак не личной цепной нечисти Бюро Патентов.

Если бы по собственной инициативе влезли, Виктор Дарьевич не удивился бы. Вечно у фаланг зудело любопытство, впору мазать антигистаминным. Но снова не складывалось: слишком рано явились.

Вот если бы их послало Бюро Патентов, было бы логично. Пропала надежда росской инженерии, впору бить во все колокола и поднимать по тревоге Силовой Комитет. Такие-то вещи Бюро Патентов обязано контролировать лично, всеми четырьмя головами.

Оно и проконтролировало, когда отправило пациента в Медкорпус для лечения. Запретив, между прочим, выдавать информацию об этом кому угодно. В частности, фалангам. Что само по себе странно: так мозг человека мог бы скрывать информацию от собственных рук.

Первый день скрывать, на второй – отправить шаловливые ручки прощупать тайники.

– Тотализатор у них там, что ли, – усмехнулся Юр Карпович и тонкими пальцами взял ириску из вазочки. Хороши были у Юра Карповича пальцы – пальцы хирурга, такие точные в движениях, что муху на лету поймать могут. Вот лицом не вышел – как будто не в печи его пекли и даже не женщина рожала, а словно скальпелем вырезали из живой основы, в несколько надрезов черты наметили, а потом стружку снимали. И улыбка кривая у него была, как будто у резчика рука дрогнула. – Половина ставит на нас, половина на фаланг.

– Думаешь, послали их к нам? – Врат Ладович пожевал губами и выгреб из вазочки оставшиеся конфеты. – Сложно, возни много, а смысла маловато. Да и больно быстро он ушел, фаланга этот. Если бы был уверен, что пациент у нас, он бы к тебе, Витенька, клещом прицепился. И правда походит, что вслепую тыкался. А как сам пациент?

– А сам пациент о фалангах знать не знает, – за годы в гэбне Виктор Дарьевич научился распознавать, на какой вопрос отвечать. – А если и знает, то мне не скажет, потому что я шпион из Европ и скотина последняя.

– Не повезло, – покачал головой Валентин Ананьевич. – И уровень гэбенный…

Да, хорошая штука – пятый уровень доступа, но не всегда. Например, когда пациент с паранойей не доверяет лечащему врачу, а взять второго врача с пятым уровнем негде. Разве что Врата Ладовича с душеспасительной беседой послать и ведром карамелек фабрики «Новая Заря». Врат Ладович вызывал доверие в пациентах одним своим видом. Виктор Дарьевич иногда гадал, природный это талант или приобретенный с годами?

– Ничего, – Виктор Дарьевич пожал плечами. – Курс только начался.

– Ты только не переусердствуй, Витенька, – попросил Врат Ладович. – А то сам знаешь, в Бюро Патентов иногда такая щепетильность просыпается неуместная… А то начнешь ты свои экспериментальные методики пробовать, увлечешься, а мы потом из бумажек не вылезем.

– Вылезем, – пообещал Виктор Дарьевич и погладил в кармане тонкий бумажный лепесток с рисунком одинокой лопасти.

***

Апрель в Столице выдался дождливый, и Виктор Дарьевич думал, что такими темпами скоро придется выдавать сотрудникам служебные лодки, как в Польше-Италии, чтобы до работы можно было добраться. Серенький, тусклый свет брызгал в широкое окно кабинета, но даже на сером фоне вида за стеклом стоящий у окна фаланга умудрялся оставаться блеклым и невыразительным.

Чистейшая серость, дистиллированная.

Когда гэбне Медкорпуса позвонили и сообщили, что к ним явился фаланга и желает общаться, Виктор Дарьевич еще надеялся, что этот визит никак не связан с его особенным пациентом. Все-таки больше месяца прошло. Пациент в Медкорпусе обжился, привык к Виктору Дарьевичу с его визитами и даже начал допускать мысль, что не все окружающие шпионят на Европы. Но стоило Виктору Дарьевичу подумать, что вскоре можно будет вернуть гения Бюро Патентов, как гений снова взбрыкнул, забрызгал слюной, смотрел ненавидящими глазами и с Виктором Дарьевичем не разговаривал три дня.

Виктор Дарьевич разобрал расписание пациента в тот день едва ли не на молекулы – ну не было ничего подозрительного! До того дошел, что заподозрил, будто Врат Ладович на витаминизации пациенту что-то новенькое вколол, не предусмотрев реакцию с нейролептиком и антидепрессантами.

– Не сходи с ума, Витенька, – Врат Ладович даже не обиделся, разглядев, в каком состоянии коллега. – У нас с Валей грянул грипп, не успеваем вакцину гнать. Только материала для исследования нам и без того хватает, на что нам твой параноик?

Так что очередное помрачение разума гения оставалось необъяснимым, и пришлось начинать все сначала. Хорошо хоть, что бумагу Лавр Сандриевич больше не жевал. Так они с Виктором Дарьевичем договорились: если не хочется Лавру Сандриевичу свои записи и рисунки показывать – пожалуйста, а вот гастрит и язвенную болезнь зарабатывать вовсе ни к чему.

И только начали восстанавливать хрупкое равновесие, как явился фаланга. И даже не стал тянуть и ходить вокруг да около, что для фаланги было верхом нетерпения. Достал из внутреннего кармана небольшую фотографию и спросил, не помнит ли Медицинская гэбня этого человека.

Медицинская гэбня в лице Виктора Дарьевича этого человека навещала каждый день, поэтому помнила прекрасно. Разве что на фото он выглядел моложе, а может, так казалось из-за улыбки. Фотографию фаланги явно выдернули из личного архива: Лавр Сандриевич улыбался и щурился на солнце, а за его спиной виднелись какие-то зеленые ветки.

Виктор Дарьевич фотографию внимательно изучил и передал Врату Ладовичу, который тоже ее рассматривал долго и старательно. Гэбне не мешало подумать, а фаланга мог и подождать. Он и ждал, аккуратно сложив руки и губы.

То, что гэбня не опознает человека на фотографии, было и так понятно. Бюро Патентов свое указание не распространяться о пациенте не отменило до сих пор. А если бы и отменило, печать пятого уровня доступа с карточки Лавра Сандриевича никуда не делась, а делиться информацией с фалангами в Медкорпусе не любили.

А ведь Виктору Дарьевичу всегда импонировали люди любознательные! В грубом приближении, и фаланг, и Медкорпус интересовало, что у людей внутри. Но что за природные задатки должны быть у человека, и в какое русло они должны быть направлены, чтобы получить человекоподобную ищейку? Пока Бюро Патентов не давало разрешения на проведение эксперимента на ком-то из их подчиненных в сером, но времена меняются…

Пока фаланга собирался расколоть Медицинскую гэбню, Виктор Дарьевич мечтал вскрыть фалангу.

Но это лирика.

А если вернуться к делам насущным, то вопрос о выдаче Лавра Сандриевича можно было закрыть, не открывая.

Оставался другой вопрос: насколько был осведомлен фаланга?

После первого визита в регистратуру все было тихо, и через неделю гэбня уверилась, что визитер на самом деле ничего не знал и в Медкорпус заглянул для проформы. Если уже тогда у фаланг была какая-то информация о пациенте, то слишком они затянули с повторным посещением. А если у них появилась новая информация, то от кого?

Пациент не иголка, так просто его не спрячешь. Его видит персонал, о нем знают специально обученные люди, с ним сталкиваются другие пациенты, пока Лавр Сандриевич, например, идет в Терапию на физиопроцедуры. Разумеется, никто из них ничего лишнего не знал, в карточке, которая находится в общем доступе, были прописаны чужие фамилия и имя, и узнать в больном надежду росской инженерии мог только тот, кто сталкивался с Лавром Сандриевичем до этого.

Можно ли исключать такое совпадение?

Да нет, конечно.

Фотокарточка завершила свой путь вдоль стола в руках у Валентина Ананьевича, и Медицинская гэбня ответила, наконец, что человека на фотографии вспомнить не может.

– Очень жаль, я надеялся на другой ответ, – фаланга покачал головой и переплел пальцы на руках по-другому. – То есть вы, например, Юр Карпович, можете гарантировать, что в Хирургической Части этого человека нет?

Интересно, почему он выбрал Юра, подумал Виктор Дарьевич. Решил, что Медицинская гэбня расчленила пропавшего и теперь заметает следы?

Юр Карпович пожал плечами.

– Не могу. В Хирургической Части несколько отделений, с заведующими, сотрудниками, ревизорами и интернами. Кроме того, есть пациенты в стационаре, есть родственники пациентов, которые навещают их в приемные часы, а сейчас как раз время посещения. Поэтому если ваш подозреваемый…

– Зачем же сразу подозреваемый, Юр Карпович? – перебил фаланга и снова переплел пальцы. – Разыскиваемый.

– …если ваш разыскиваемый оказался бы сейчас в Хирургической Части, я бы не удивился. Но это не значит, что я лично санкционировал его пребывание здесь и знаю его в лицо.

– Значит, гарантий нет, – подытожил фаланга. – То же самое можно сказать о других Частях? Да, Виктор Дарьевич?

Вот тут лучше бы осторожнее и не зарываться, потому что в некоторых случаях фаланга все-таки мог поставить Медкорпус с ног на голову, и за ним потом пришлось бы долго и нудно прибирать.

– Вы сами знаете, что у нас пропускная система, – сказал Виктор Дарьевич. – Постороннему человеку в Медкорпусе взяться неоткуда. Но это не значит, что мы знаем и помним каждого, кто попадает внутрь.

Фаланга отлепился от шкафа, к которому прислонялся плечом, прошелся туда-сюда со скучным лицом. Посмотрел в окно, на дождь и светлые стены.

Зазвонил телефон, разрушил повисшую тишину. Телефон был виктор-дарьевичевский, как и весь кабинет. Конечно, каждой гэбне по инструкции положено иметь комнату для допросов, и Медицинская гэбня тоже себе такую завела – расчистила один из кабинетов, поставила диван, стол, стул, чайник туда притащили опять же, чтобы потом за кипятком не бегать каждый раз. Диван, кстати, удобный попался, Виктор Дарьевич на нем ночевал пару раз, замотавшись после дежурства. Так что комната была. Но в этот раз фаланга, не успели Виктору Дарьевичу доложить о его прибытии, ужом ввинтился в кабинет и предложил времени не терять и собраться прямо здесь, в Когнитивной Части, если Виктор Дарьевич, конечно, не возражает – все-таки не плановая проверка, не официальная беседа. Виктор Дарьевич, конечно, не возражал. То ли фаланга и правда торопился, хотя по нему не поймешь, то ли просто не хотел, чтобы гэбня успела договориться о том, что рассказывать будет. Дефективный – откуда гэбне знать, кто фаланг в очередной раз покусал? Ну, в процессе разговора гэбне тоже в кабинете договариваться не так удобно, как в комнате для допросов – стулья далеко друг от друга стоят, но лично Виктор Дарьевич всю эту ножную азбуку никогда не любил и считал игрушками для конспираторов. Чтобы свою же гэбню понять, пинаться под столом вовсе не обязательно.

После третьего звонка Виктор Дарьевич снял трубку – все равно все молчат.

– Я сегодня не задерживаюсь, – сказал ему в ухо мягкий голос, и каждый звук прозвучал идеально.

И как это вышло – неясно.

Виктор Дарьевич еще в юности понял, что та часть жизни, которую обычно называют личной, в его случае совершенно необязательна, а иногда может даже мешать. Пожалуй, идеальным вариантом были бы отношения внутри гэбни, но как-то не сложилось, несмотря на всю прелесть пальцев Юра Карповича. С людьми же со стороны Виктору Дарьевичу не везло. Как назло попадались ему натуры тонкие, трепетные, которые на третий день начинали спрашивать, не мог бы Виктор Дарьевич приходить с работы пораньше, да и вообще… уделять этой самой работе меньше внимания в пользу тонкой натуры. На одного такого дефективного Виктор Дарьевич потратил три месяца жизни, после чего зарекся иметь дело с большинством людей, не имеющих отношения к Медкорпусу. В Медкорпусе же Виктор Дарьевич интрижек не заводил: некогда было дурью маяться на рабочем месте. Если хочется развлечься, то глупо тратить ресурс Медкорпуса на развлечения настолько примитивные. В общем, личная жизнь Виктора Дарьевича была разнообразна и полна, но сношения в нее не входили.

– А я задерживаюсь, – сказал Виктор Дарьевич, покосившись на фалангу, который в свою очередь глядел на него рыбьими холодными глазами.

– Ну и леший с тобой, – засмеялись в трубке. – Буду в одиночестве есть виноград и тешить свою сибаритскую натуру. А ты продолжай кромсать больных.

Это Кристоф придумал созваниваться, когда один из них не задерживался на работе, а не наоборот. «Все равно дней, когда мы оба уходим вовремя, куда меньше, чем остальных», – сказал он. Правда, придумал он это не в первый день того, что, наверное, можно было назвать отношениями. В первый день, вернее, утро, не успел Виктор Дарьевич объяснить, что он человек крайне занятой и не может выделять много времени на свидания и прочую чепуху, как заспанный Кристоф посмотрел на часы, завопил что-то вроде «время, Кузьмич, ебать меня в ухо знаменем Революции!», натянул свое пестрое тряпье и был таков. После этого нужда в объяснениях как-то отпала.

– Не кромсать, а оперировать, – поправил Виктор Дарьевич и отвернулся от фаланги совсем. – И это не ко мне, а к Юру Карповичу.

Их утренний разговор не состоялся дома у Виктора Дарьевича, куда Кристоф заехал, чтобы вернуть забытый на радиостанции зонтик. Чтобы предупредить о своем визите, ему пришлось дозвониться до Медкорпуса и добиться разговора с Виктором Дарьевичем лично, что само по себе приравнивалось к подвигу для лица с улицы.

«У работы радиоведущим много плюсов, – смеялся потом Кристоф. – Как минимум, учишься разговаривать с людьми».

Виктор Дарьевич в этом убедился. В тот вечер, после удара по голове и разговора с гэбней, он бы махнул рукой и забыл проклятый зонтик навсегда. Но дефективный на том конце провода так красноречиво распинался о том, что ему ничего не стоит забросить пропажу к Виктору Дарьевичу домой самому, в благодарность за чудесный эфир, что проще было согласиться, чем объяснить, почему не надо.

– Да-да, а ты дашь таблетку – и ушки сами отвалятся, – весело согласился Кристоф. – Ладно, не отвлекаю.

Он и правда приехал тогда, потрясая мокрым зонтиком, который почему-то не открыл, хотя на улице к вечеру заморосило. И все получилось как-то само собой, хотя у Виктора Дарьевича не было привычки спать с людьми, чьих лиц он даже не помнил.