Текст книги "Великая сила искусства (СИ)"

Автор книги: Графит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Все случилось весной.

Снег в Столице уже почти сошел, и слякоть на улицах оказалась непобедима, несмотря на все усилия коммунальных служб. Под ногами чавкало и хлюпало, пахло талой водой, зато небо, наконец, очистилось и радовало глаз наивной голубизной. Виктор Дарьевич решил прогуляться, пока Медицинская гэбня ждала служебного такси – шофер как раз отправился на дозаправку, не мог раньше озаботиться. Остальные головы были не против разойтись на время, потому что обсуждать что-то на улице, да еще в непосредственной близости от здания, где размещалось Бюро Патентов, все равно было не с руки.

Виктору Дарьевичу хотелось подумать.

В этот раз встреча Бюро Патентов с Медицинской гэбней не ограничилась напоминанием о пристальном внимании Европ к росским разработкам (до чего утомили, недоразвитые: мало того, что своего изобрести не могут, так и в краденых работах понимают с пятого на десятое) со стороны Бюро Патентов и просьбой о дополнительном финансировании со стороны Медицинской гэбни. Уже ближе к концу встречи Бюро Патентов заявило, что собирается отправить на лечение в Медкорпус нового пациента. Пациент, сказало Бюро Патентов, был невероятно талантливым инженером, но в последнее время так старательно напрягал гениальные мозги, что его светлый разум перенапряжения не выдержал. Усталый гений всюду стал видеть заговоры, порывался сбежать за границу и был перехвачен в считанных метрах от поезда на Бедроград, откуда намеревался отправиться морем в Латинскую Америку. Теперь ему требовался курс лечения и постоянный присмотр, и Бюро Патентов надеялось, что Медкорпус обеспечит бедному больному и то, и другое.

Медицинская гэбня согласно кивнула, после чего Виктор Дарьевич решил уточнить кое-какие детали. Потому что пациент пациенту рознь. И если Бюро Патентов просто решило устроить склонному к побегам гению отдых в стерильных объятиях Медкорпуса, то это дело житейское. И палата свободная найдется (мало ли площадей), и пятиразовое питание обеспечится (мало ли средств), и курс лечебных процедур проведется (мало ли лекарств). И неусыпный присмотр обеспечить можно – зря, что ли, Медкорпус держит при себе некоторое количество обученных людей с оружием. Люди эти в последнее время сидели без работы и наверняка начинали тосковать, хотя по их сосредоточенным лицам трудно было что-то разобрать. Вот и пригодились бы, пока всю бумагу на «крестики-нолики» не извели. Но все это не имело к Виктору Дарьевичу ни малейшего отношения. Скорее уж гения стоило бы сдать Горяченькому Врату Ладовичу, который, помимо прочего, отвечал еще и за АХЧ и обеспечил бы предмету забот Бюро Патентов подходящий режим. Поэтому Виктор Дарьевич аккуратно осведомился, насколько пациент – пациент.

Бюро Патентов старательно оскорбилось на намек и, покачав головами, еще раз подчеркнуло, что светлейший разум росской инженерии находится в плачевном состоянии. Посему Бюро Патентов надеется, что Медицинская гэбня, а в особенности Виктор Дарьевич как заведующий Когнитивной Частью, приложит все усилия, чтобы излечить этот разум как можно скорее.

Что ж, расстройство психики – тоже дело житейское, а Виктору Дарьевичу еще и стоило поблагодарить Бюро Патентов, если случай был на самом деле интересным. И он с куда большим удовольствием потратил бы время на этот случай, чем, к примеру, на грядущее выступление по радио в научно-популярной передаче – угораздило же! Поэтому Медицинской гэбне оставалось только спросить, когда именно фаланги и их цепной Силовой Комитет доставят в Медкорпус беглого гения. Чтобы морально подготовиться к этому явлению.

И вот тут началось что-то странное.

Бюро Патентов секунду помедлило и непринужденно ответило, что ни фаланг, ни Силового Комитета ждать в ближайшее время не стоит. И лучше обеспечить доставку пациента в Медкорпус силами самого Медкорпуса. Не зря ведь при нем состоит штат специально обученных людей? И вообще, если в ближайшее время кто-нибудь из фаланг завернет на территорию, подведомственную Медицинской гэбне – прогуляться и побеседовать о природе и погоде – то оному фаланге совершенно необязательно знать, кого и как там лечат. Нежелательно даже.

Виктор Дарьевич в задумчивости пнул камешек, оказавшийся на его пути. Камешек ускакал вперед и нашел бесславную кончину в луже. Что-то неприятное ассоциировалось у Виктора Дарьевича с этим камешком. Концы в воду…

Что Бюро Патентов не обязано посвящать Медицинскую гэбню в свои планы – это понятно. Где первый уровень доступа, а где пятый. Но Бюро Патентов, которое призывает Медкорпус укрывать информацию от фаланг? Не разрешает, не позволяет не давать отчет людям в сером, а прямым текстом велит ничего не разглашать?

Нет, это было, несомненно, приятно. Чем меньше фаланг будет шататься по территории Медкорпуса, тем лучше. Но непонятно. А непонятное Виктор Дарьевич предпочитал расковыривать до тех пор, пока оно не становилось понятным или хотя бы пригодным для исследования.

Все это, конечно, нужно было обсудить гэбней, но сначала следовало добраться до Медкорпуса, а шофер все задерживался – и где только таких набирают, дефективных?

Вот на мысли о дефективных Виктор Дарьевич и столкнулся с цветным пятном в форме человека. Перед глазами мелькнуло что-то огненно-красное в сочетании с невозможно зеленым, что-то сверкнуло, Виктор Дарьевич пропустил мощный толчок в грудь, попятился на несколько шагов и разглядел нарушителя своих размышлений, который не удержался на ногах и приземлился в ближайшую лужу на ягодицы.

Первым побуждением Виктора Дарьевича было вытащить дефективного из лужи и сдать Врату Ладовичу, у которого пара сотрудников как раз с большим энтузиазмом изучала явление дальтонизма. Если бы Виктор Дарьевич не погрузился так глубоко в свои мысли, он наверняка бы заметил раньше это цветастое недоразумение, которое моргало в луже, задрав колени куда-то к ушам, и худобой и буйством красок напоминало какое-то ядовитое насекомое.

Дефективный поднялся сам, близоруко сощурился на Виктора Дарьевича (нет, определенно, у него что-то не то было с глазами) и развел руками.

– Извините.

– Ничего страшного, – отозвался Виктор Дарьевич и даже сделал шаг в сторону, давая место на сухом пятачке асфальта, где можно было отряхнуться.

Дефективный выловил из слякоти слева от себя очки-хамелеоны (вот что сверкнуло в воздухе, значит), повертел в руках, как будто сомневаясь, и со вздохом вытер о собственный красный плащ, который и без того был испорчен. Нацепил очки на нос, извернулся кренделем и попытался заглянуть себе за спину, чтобы оценить ущерб. Должно быть, не преуспел, потому что вдруг повернулся спиной к Виктору Дарьевичу и спросил:

– Все совсем безнадежно?

– Да, – честно сказал Виктор Дарьевич, потому что этот плащ был безнадежен еще на стадии идеи. Что до человека, который позволял себе носить такую вещь вместе с зеленым шарфом с бахромой, бегать по улицам и сбивать с ног людей, то все было не так однозначно. Грамотно подобранная терапия исправляла и не такие печальные случаи.

– Попробую сдать в химчистку, вдруг спасут, – вздохнул обладатель плаща, развернулся и вдруг широко улыбнулся. – А пока – не все ли равно, в чем спешить на разнос к начальству?

Он говорил очень правильно, четко, как будто на машинке печатал. Но это не мешало ему нести околесицу. «Разносов» Виктор Дарьевич не признавал. Если подчиненный натворил что-то совершенно ужасное, то должен сообразить это еще до того, как начальство решит устроить ему разнос, и все силы бросить на работу над ошибками. И зачем тогда объяснять ему в грубых выражениях, как он неправ, если это и так ясно обеим сторонам? А если не сообразил, не бросил и не ясно, то зачем Виктору Дарьевичу такой безмозглый подчиненный?

Вот и этот, в плаще, тоже – зачем? В принципе, имеется в виду, в рядах подчиненных Виктора Дарьевича его не было. Он бы запомнил.

Тут плащеносец бросил взгляд на запястье, обернутое массивным браслетом наручных часов, вскричал: «Ебучий случай! Еще три минуты – и меня порвут, как Набедренных оппозицию!» – и помчался куда-то со скоростью курьерского поезда. Теперь из-за пятен на плаще он еще больше походил на экзотическое крылатое насекомое. Ну точно, дефективный.

За спиной надрывно квакнул клаксон. Такси наконец подъехало, и Медицинская гэбня забиралась в салон.

***

– На моей памяти такого не было, – сказал Горяченький (Врат Ладович, Диагностически-прогностическая Часть и Общая Терапия).

– Но вряд ли Бюро Патентов что-то пояснит, – сказал Заглодов (Юр Карпович, Хирургическая Часть).

– Чем меньше фаланг, тем лучше, – сказал Рыжов (Валентин Ананьевич, Инфекционная Часть).

– Хотя бы пациент настоящий, – сказал Виктор Дарьевич.

Пациент на самом деле оказался пациентом, в этом Виктор Дарьевич убедился лично на осмотре, который провел безотлагательно, когда специальные люди привезли достояние росской инженерии в Медкорпус. Специальных людей Виктор Дарьевич отослал (еще начнут дергаться не к месту, а тревожная кнопка в любой палате есть) и пошел знакомиться с гением.

Гений был высок, массивен и стрижен под Коленвала. Даже в просторной палате он занимал много места. А старался занимать поменьше: сел на край постели, скорчился, обхватил круглую голову ширококостными руками. Когда Виктор Дарьевич вошел, пациент даже не шевельнулся. И только услышав прямо перед собой вежливое «здравствуйте», поднял глаза, посмотрел неприветливо и мрачно.

– Как вы себя чувствуете?

– Не ваше дело.

– Ну почему же, – возразил Виктор Дарьевич. – Вы, уважаемый, находитесь сейчас в Медкорпусе, и мне, как врачу, есть дело до вашего состояния. Если с вами все в порядке, то, конечно, мне лучше заняться другими пациентами.

– Пациентами, – хмыкнул человек на постели. – Скрутили, держали под замком, теперь сюда привезли… Так у вас обращаются с пациентами? Уважаемыми?

– По-разному, – пожал плечами Виктор Дарьевич. – Пациенты разные бывают, не позволяем им навредить себе и другим.

Скрутили его, скажите, пожалуйста, нежности какие. Можно подумать, измывались над ним. А ведь сидит себе на больничной койке, жив, цел и не в смирительной рубашке. Медкорпус своих личных фаланг натаскивал на то, чтобы больных доставляли по назначению ласково, без лишних синяков. К чему бесполезное насилие, когда существует полезное? Открыл в себе садиста – пусти наклонности на благо науки, в ней есть, где развернуться. А гения этого и вовсе пальцем не тронули, Виктор Дарьевич спрашивал.

– Навредить, говорите, – пациент произнес это слово как будто с удовольствием. – А вы вот не боитесь, доктор, что я сейчас возьму и сверну вам шею? Сил у меня хватило бы.

Виктор Дарьевич боялся не слишком. Потому что тревожная кнопка. И медбратья поблизости. Иногда Виктор Дарьевич удивлялся, как некоторые медбратья умудрились не надеть плащи сотрудников Силового Комитета. А вот поди ж ты, что любовь к науке делает с человеком, пусть даже этот человек науке не может ничего дать, кроме крепких рук и преданности.

– Вы не бойтесь, – продолжил пациент, – не сверну. Я не такой, как вы все, я не убийца.

Виктор Дарьевич еще не решил, можно ли считать это оскорблением или нет, потому что не успел поставить предварительный диагноз. Если человек и правда болен, то его слова стоит рассматривать только как индикатор текущего состояния. А вот если нет – увольте. Ну кто в здравом уме будет искать в Медкорпусе – в Медкорпусе! – убийц? Чушь какая.

– А кого вы имеете в виду под «всеми»?

– Вы не притворяйтесь непонимающим, доктор, – пациент тяжело пошевелился и снова застыл, немигающим взглядом уставился на Виктора Дарьевича. – Вон, у вас и рубашка… и галстук завязан так, что сразу видно – вы с ними.

Галстук у Виктора Дарьевича был куплен сто лет назад. Он бы и вовсе его не носил, зачем эта удавка нелепая, но гэбня сказала: непрестижно заведующему без галстука, особенно когда ему лет всего ничего, и то и дело с ординатором путают. Пришлось купить и время от времени таскать на шее, особенно если предстояла встреча с Бюро Патентов.

– А с ними – с кем?

– С предателями, – отрезал больной, и Виктор Дарьевич решил, что оскорбляться все-таки нет смысла. – Предателями родины, которые только и мечтают продать росские земли и народ Европам. Сидят четыре гниды, за всех решают… Скоро в десны с Европами целоваться будут, а всем все равно. Было несколько нормальных людей, так и тех… кого купили, кого убили, кому голову задурили. Меня купить и задурить не удалось – и вот он я, тут сижу, с вами балакаю… Пишете, небось, доктор? На кассетку? Пишите, пишите. Все равно ничего не узнаете. Чертежи я сжег, а без чертежей Европы не взлетят. У других умишка маловато, не разберутся. Так что пусть вы меня тут сгноите, а своего не получите. Нечего предателям крылья давать, пусть ползают, где им место.

Картина прояснялась так стремительно, что даже неинтересно было. Светлейший ум росской инженерной мысли страдал от банальнейшей параноидальной шизофрении и строил теорию заговора вместо того, что он там должен был строить по задумке Бюро Патентов. И куда смотрели, спрашивается? Надо было брать больного под руки и оставлять на попечение Когнитивной Части еще давно, пока он ничего жечь не начал и не видел признаков заговора в чьих-то галстуках. То-то Бюро Патентов нервозно бровями в разговоре шевелило. Распустили своего гения. Точнее, запустили.

– Меня зовут Виктор Дарьевич, – Виктор Дарьевич протянул руку для пожатия, больной ее проигнорировал, отвел глаза. – Я заведую здесь Когнитивной Частью. Мы теперь с вами, – он мысленно пробежал глазами по тонкому желтоватому листку, который гэбне вручили в серой картонной папке, – Лавр Сандриевич, будем видеться часто, тогда и расскажете мне о заговоре с Европами, а я обязательно выслушаю. А пока вам лучше остаться у нас. Здесь отличные условия и никаких европейских заговорщиков нет.

– Доносить побежали? – хмыкнул пациент, по-прежнему не глядя на Виктора Дарьевича. – Бегите, выслуживайтесь, они там уже все стулья протерли, пока ерзали от нетерпения. Так и передайте, что Лавр ничего не скажет. А что, доктор, ждать мне вечером незваных гостей? С оружием, с паяльником?

– Ни в коем случае, – решительно заверил Виктор Дарьевич, про себя изумляясь Бюро Патентов, которое прохлопало такой вопиющий случай. – А если кто-то придет, его не пустят. Вы видели наших медбратьев? Мимо них никакой шпион из Европ не проберется.

Больной не ответил, и Виктор Дарьевич вышел, унося первое впечатление и предварительный диагноз.

О визите к пациенту Виктор Дарьевич вкратце рассказал гэбне.

– Ну и отлично, – сказал Юр Карпович. – Будет у тебя одним пациентом больше. Все лучше, чем какие-то мутные дела. А фаланг мы бы и так к больному не подпустили.

– Любопытно, – сказал Валентин Ананьевич. – Зачем фалангам может понадобиться больной так, что об этом нас отдельно предупредили?

– Даже не это любопытно, – возразил Врат Ладович. – Фаланги везде норовят сунуть свой нос, в этом никакой тайны нет. А вот почему пациенту ни в коем случае нельзя с фалангами встречаться? Не из-за них ли у этого Лавра Сандриевича болезнь прогрессировала?

Такого Виктор Дарьевич не исключал. По его мнению, любой фаланга мог оказывать отрицательное воздействие на неокрепшую психику одним своим присутствием. Не люди, а психотронное оружие в серой обертке. А гении – натуры тонкие, сложные. Только тогда приходилось возвращаться к тому же вопросу: на кой леший гений сдался фалангам?

– Бюро Патентов могло бы и расщедриться на информацию, – в сердцах сказал Виктор Дарьевич. – Как я из его имени и адреса, которые они любезно прислали, должен вытащить причины болезни? По теоретическим выкладкам Фрайда? От фаланг пусть хоть само его существование скрывают, а от нас-то зачем?

– Ну так и пошли им запрос, – посоветовал Врат Ладович. – С обоснованием. В архивах пошурши. И веди этого Лавра. А как от пациента информацию получать, не мне тебя учить – кто тут заведующий Когнитивной Частью?

Врату Ладовичу хорошо было говорить: Врату Ладовичу не надо было оставлять проблемного пациента за собой, он отдал эту сомнительную честь Виктору Дарьевичу. Оно и понятно, у Врата Ладовича своих дел хватало, и административная работа не сама по себе делалась, да и сотрудник один, из замзавов, в последнее время вроде бы на сторону смотрел, скотина такая. А у Виктора Дарьевича времени излишек, что ли? Нет, случай обещал быть интересным, но…

– Напишу, – сказал Виктор Дарьевич. – И пошуршу. А пока я буду писать и шуршать, никто, уважаемые коллеги, меня не заменит на радио? Раз уж у нас тут особое задание…

И ведь все как один отказались…

***

А на первый взгляд радиостанция казалась солидным учреждением.

Здание радиостанции сохранилось еще с тех пор, как в Столице поставили первую вышку. Однако в позапрошлом году его реставрировали и реконструировали, и краска еще не успела облезть на светлых стенах, и ступеньки на крыльце не выщербились, и пара грифонов у входа смотрела на посетителей круглыми совиными глазами. Глаза у металлических грифонов были светлее всех остальных частей тела, и этому быстро нашлось объяснение: мимо Виктора Дарьевича пролетела наверх, цокая каблуками, какая-то девушка, приложила ладонь к глазу статуи, энергично потерла и скрылась за дверьми. В юности Виктора Дарьевича похожим образом приманивали удачу студенты-медики, дергая за нос бронзового Штейгеля. Поэтому на радио мог удивить разве что выбор объекта: кому пришло в голову лезть рукой в глаз, пусть даже и бронзовый?

Внутри все тоже было очень пристойно – хотя и не Медкорпус, конечно, но сравнивать радиостанцию и Медкорпус было бы глупо и как-то даже неприлично, в слишком разных они весовых категориях находились. Но все равно – светлые стены, большие окна, начищенные полы, в глубине вестибюля с мраморного пьедестала на входящих взирает какая-то очередная статуя. И пропуск для Виктора Дарьевича, когда он представился, у вахтера нашелся немедля, и в гостевом гардеробе его обслужили моментально, и бледного юношу выделили в провожатые, чтобы Виктор Дарьевич не заплутал в коридорах.

– Может, и экскурсию проведете? – спросил заинтригованный Виктор Дарьевич.

– Если хотите, – не растерялся юноша, хрупкой кистью отбрасывая со лба светлую челку. – Сейчас мы проходим мимо статуи, изображающей изобретателя радио Сандрия Гулямовича Попова-Маркони…

От дальнейшей экскурсии Виктор Дарьевич отказался. Но походило, что заведующего Когнитивной Частью Медкорпуса на радио ждали как дорогого гостя. Интересно, а если попросить стопку водки и бутерброд на закуску – дали бы? Но даже если бы и не дали, пока радиостанция производила приятное впечатление, хотя пребывание здесь Виктора Дарьевича было, конечно, бесполезной тратой времени.

Юноша потянул массивную дверь слева, повис на ней всем телом, и Виктор Дарьевич поспешно шагнул в открывшуюся щель, пока его провожатый не потерпел поражение в борьбе с бездушным механизмом. И сразу стало ясно, зачем на радиостанции такие тяжелые двери, а заодно и толстые стены: даже закаленного обучением на медфаке Виктора Дарьевича чуть не вынесло обратно волной хаоса.

В коридоре радиостанции порядок боролся с кавардаком, но отступал и проигрывал. Напрасно чьи-то руки намывали тут до блеска огромные окна, зря кто-то циклевал паркет, тщетно блестели надраенные бронзовые ручки, не спасали аккуратно покрашенные стены и расставленные у стен в полном соответствии с правилами композиции комнатные растения!

«Свирид, шушь зеленая, верни четверку!» – гласило объявление, криво приклеенное на тяжелую дверь, близнеца двери в вестибюль. Из-за приоткрытой двери кто-то (быть может, тот самый Свирид) сочным баритоном выводил лирическое «О, мое солнце!» и на требования кредитора плевать хотел. Возле кнопки пожарной сигнализации болталась табличка: «Не жать! ПРАВДА ОРЕТ! Подбегаев». У горшка с фикусом на корточках сидело лохматое нечто с явными признаками хронического недосыпа, поливало фикус заваркой из пузатого чайника и бормотало под нос: «пей, Гриша, пей…» Из-за соседней двери в коридор выглянула та самая блондинка, которая попалась Виктору Дарьевичу на крыльце, и гневно воскликнула:

– Ростик! Оставь растение в покое!

Лохматый покосился на нее через плечо и вернулся к своему занятию, шепотом успокаивая фикус: «не бойся, маленький, ничто не разлучит нас!»

На Виктора Дарьевича и его провожатого никто не обращал внимания, включая фикус.

Мимо протопали двое. Один, в клетчатом костюме и узких очках, объяснял второму: «…и тогда она делает вз-з-з-з! Понимаешь? Вз-з-з-з! А надо вж-ж-ж-ж! Нет, ты слышишь? Вж-ж-ж-ж…» Второй, одетый в синий рабочий комбинезон, задумчиво кивал и жал на автомобильный клаксон, который нес в руке:

– Ты заявку Ломянских послал?

– Обижаешь! Но она пока дойдет, сроки выйдут, ты посмотри, голубчик, пока так!

«Комбинезон» кивал, жал на клаксон и ничего не говорил.

Из-за угла вылетел кто-то огненно-рыжий с багровым не то от бега, не то от ярости лицом, остановился, прислушался и с воплем: «Попался, гнида!» – рванул туда, где все еще слышались звуки «Моего солнца». Рыжий распахнул дверь и ворвался внутрь. Баритон смолк.

– Где восьмая запись?!

– Восьмая?

– Да! Восьмая! Восьмая, ебись оно все таврским конем! Восьмая, падла, где-е-е?!

– Где?

Дверь, которую рыжий распахнул в порыве ярости, совершила обратное движение, захлопнулась, и звуки скандала как отрезало. В щель еще успело проскользнуть надрывное: «Восьмая! Расчленю!» – и все стихло.

За пять минут ходьбы по коридорам Виктор Дарьевич убедился, что попал в рассадник дефективных с богатым букетом нервных расстройств. Вот просто как дома оказался, в Когнитивной Части. Каждого второго бери и исследуй, каждому первому хотелось подсунуть под нос пятно Боршаха. Но не только поэтому чудилось Виктору Дарьевичу в творящемся кругом хаосе что-то родное и близкое. Виктор Дарьевич всегда ценил энтузиазм и инициативу, а местные сотрудники, при всех своих чудачествах, выглядели кем угодно, но не лентяями и тунеядцами. В коридорах радиостанции витал вольный дух, который в Медкорпусе холили, лелеяли и тщательно взращивали, чтобы проникся каждый сотрудник. Виктор Дарьевич был убежден, что главное в работе – чтобы было интересно, иначе никакого смысла заниматься такой работой нет, и ее может сделать кто-нибудь другой, для интересных дел не приспособленный. И тех, кто на своем месте скучал, отправлял от себя подальше: не терпеть же поблизости унылую физиономию, не освещенную свежей мыслью. Так вот, посмотрев вблизи на работников радио, на их ужимки, прыжки и беготню, Виктор Дарьевич готов был сказать: здесь интересно. Пусть даже все эти люди занимались полной чепухой, но они отдавались этой чепухе самозабвенно. Должно быть, все это было кому-то нужно, иначе не видать бы радиостанции возможности резвиться со своими клаксонами, фикусами и чайниками на сверкающем паркете – сидели бы в какой-нибудь конуре, которую город выделил от щедрот.

За новым поворотом бледный юноша взялся за ручку очередной тяжелой двери и поднял глаза на табличку из матового стекла с грозной надписью «Не входить!» – в точности как в Медкорпусе, разве что здесь к предупреждению добавили еще одно слово: «ЭФИР!». Табличка не светилась, матовое стекло холодно поблескивало в солнечном свете, и провожатый Виктора Дарьевича рванул дверь, подавшись назад всем телом. Виктор Дарьевич ждал нового наплыва звуков и даже отступил на шаг, но из-за открывшейся двери ничего не было слышно.

– Проходите, пожалуйста, – пропыхтел провожатый, и Виктор Дарьевич шагнул внутрь.

Внутри было какое-то гнездо из проводов и лампочек, большая часть проводов змеилась в направлении ощетинившегося рычажками и кнопками пульта, за который немедленно полез бледный юноша – видимо, он не только гостей по коридорам умел водить. Пульт приятно подмигивал разноцветными огоньками. Над ним висел плакат, рисованный от руки, с изображением микрофона и подписью: «Делая коллеге сюрприз во время эфира, ты вносишь в его жизнь приятное разнообразие!». Немного в стороне висело зеркало, возле него канцелярской кнопкой был прикреплен к стене пожелтевший исписанный листок, на котором Виктор Дарьевич разобрал: «1. Твирин шушеру муштровал-муштровал, перемуштровал, да не вымуштровал. 2…» Напротив пульта стоял стол, на котором вокруг двух микрофонов водили хоровод разноцветные чашки. На углу скромно притулилась папка для бумаг. За столом, спинкой ко входу, стояло вращающееся кресло. Из-за спинки виднелся выставленный вправо небесно-голубой локоть и носки апельсиновых ботинок, которые вознеслись наверх, прислонились к стене и ритмично постукивали друг о друга.

– Кристоф, – позвал провожатый Виктора Дарьевича. И, когда реакции не последовало, заорал так, что закладывало уши:

– КРИСТОФ!

Кресло с радостным возгласом: «А, уже!» – поехало и развернулось, явило прибывшим своего обитателя, и Виктор Дарьевич испытал обреченность узнавания. Он узнал не столько голос, сколько цвета – хотя нет, цвета были как раз другие – сколько полную, абсолютную их несочетаемость. Давешний дефективный предстал перед Виктором Дарьевичем, как сказочный козел по зову, облаченным в лимонный жилет, голубую рубашку, черные брюки и лаковые ботинки. Очки-хамелеоны остались прежними. На шее возле фиалкового шейного платка болтался кусок картона, на котором крупными буквами было напечатано: «Толстолобиков Кристоф Карлович».

Кристоф Карлович при виде Виктора Дарьевича просиял, содрал с головы толстые наушники, повесил их на шею, вскочил, заставив кресло заплясать, и помчался жать руку.

– Добрый день, Виктор Дарьевич! Очень рад, что вы все-таки приехали! У нас до последнего не были уверены, что вы выкроите время в своем графике.

– У нас тоже, – честно сказал Виктор Дарьевич, пожимая протянутую ладонь.

Дефективный счел это шуткой – засмеялся, показывая крупные зубы. Вблизи было слышно, как из наушников на его шее льется музыка – струнные и что-то еще, флейта, что ли?

– Квартет «Три зеленых шельмы», – прокомментировал Кристоф Карлович. – Очень талантливые ребята, предложил бы послушать, но у нас десять минут до эфира – проходите, Виктор Дарьевич, располагайтесь. Чай? Где-то должна быть еще одна кружка. Саша!

Юноша за пультом пробормотал что-то неопределенное и вернулся к своим кнопкам и рычажкам.

– А почему «Три шельмы»? – Виктор Дарьевич занял место за столом и прислонил к столешнице зонтик, который не стал сдавать в гардероб. – Это же квартет.

– Да леший их знает, – пожал плечами Кристоф Карлович, сгреб в объятия вереницу кружек со стола и потащил куда-то в угол. – Творческие личности бывают не от мира сего, понимаете. Рядом с ними бывает сложно выжить здравомыслящему человеку.

– Могу представить себе, – согласился Виктор Дарьевич, глядя в желто-голубую спину.

Спина пошевелилась.

– Да? Значит, правда, что между гениальностью и безумием – тонкая грань? Медкорпус нашел подтверждение тому, что у талантливых людей есть склонность к психическим расстройствам?

– Передача уже началась? – поинтересовался Виктор Дарьевич, которому вопрос не понравился. Потому что от этого вопроса за версту несло дилетантизмом, конечно, а не потому, что одного такого гения с паранойей они недавно обсуждали всей гэбней, а за пределами гэбни лучше было о нем не распространяться.

Гений, по докладам сотрудников, спал плохо, ворочался, иногда вставал, бродил, подслушивал под дверью. Вот с ним бы Виктор Дарьевич пообщался с куда большей охотой, чем с Кристофом Карловичем Толстолобиковым! Нейролептики он, конечно, гению уже выписал, но лекарства лекарствами, а одними нейролептиками параноика не вылечишь.

– Ну что вы, – Кристоф Карлович вернулся к столу и просочился на свое место – без чая, но что с него взять. – У нас еще две минуты. Перед началом эфира начнет мигать вот эта лампочка на столе. А когда она загорится ровно, мы выйдем в эфир. Вы раньше не были на радио, Виктор Дарьевич?

Виктор Дарьевич не был. Не считать же выходом в эфир трансляцию записи детского хора одиннадцатого отряда, который в лохматом году пел песню гостям в честь годовщины Революции. Да и там его голоса не прозвучало, потому что у маленького Вити (как, впрочем, и у взрослого Виктора Дарьевича) музыкального слуха не было совсем, и на него махнули рукой, поставили в задний ряд и велели беззвучно произносить «двадцать пять, двадцать пять, двадцать пять», пока песню будут петь те, кого природа музыкальными способностями не обделила.

Честно говоря, Виктор Дарьевич прекрасно бы обошелся и без сегодняшнего выступления, однако Бюро Патентов подняло брови и велело отправить кого-то для участия в научно-популярной передаче. Виктор Дарьевич не видел никакого смысла в популяризации науки среди взрослых. Среди детей – да, пусть юные таланты находятся на ранних порах и заранее готовятся вступить в чудесный мир науки. Среднему же обывателю Всероссийского Соседства даром не нужны глубокие познания в медицине. Для заботы об его, обывателя, здоровье, существует Медкорпус, а если он, обыватель, наслушавшись таких вот научно-популярных передач, возомнит себя знатоком и начнет лечить соседа подручными средствами, то у врачей в районных больницах прибавится головной боли. Если же какой талант и пропустят в детстве, то он прорвется в медицину безо всяких передач, сам, с черного хода, где его и встретит с ласковой улыбкой Медицинская гэбня.

Собственно, вся гэбня так считала, поэтому они раскрутили на столе шприц, и иголка указала на Виктора Дарьевича. Вот и пришлось ему посреди рабочего дня отправляться в это логово кандидатов в пациенты.

Так что Виктор Дарьевич на радио не был никогда, в чем и признался.

– Чудненько, – невесть чему обрадовался Кристоф Карлович. – Тогда краткий ликбез: про лампочку мы уже говорили – если она горит, значит, мы в эфире. Микрофоны у нас хорошие, поэтому постоянно говорить прямо в микрофон не нужно, но и слишком отодвигаться не стоит. У вас нет привычки ходить, когда вы объясняете что-нибудь? Нет? Отлично! А то у нас был один профессор…

– Кристоф, минута до эфира! – перебил из-за пульта бледный Саша.

– И последнее, Виктор Дарьевич, – скороговоркой произнес Кристоф. – Я буду задавать вам вопросы, возможно, какие-то покажутся вам глупыми, элементарными или просто смешными, но в моем лице с вами говорит обычный радиослушатель нашей страны. Если угодно, относитесь ко мне, как к студенту первого курса или вообще воспитаннику в отряде – знаний еще нет, а жажда знаний есть!

Виктор Дарьевич вздохнул и мысленно похоронил следующий час своей жизни.