Текст книги "Одиссея "

Автор книги: Гомер

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

 
Рядом с прекрасным Тифоном в постели проснулася Эос
И поднялась, чтобы свет принести и бессмертным и смертным.
На совещание боги сошлись. Восседал между ними
Зевс высокогремящий, могуществом самый великий.
Им рассказала Афина про все Одиссеевы беды:
Сильно ее он тревожил своим пребываньем у нимфы.
«Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!
Мягким, благим и приветливым быть уж вперед ни единый
Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,
Каждый пускай притесняет людей и творит беззаконья,
Если никто Одиссея не помнит в народе, которым
Он управлял и с которым был добр, как отец с сыновьями.
Много страданий терпя, на острове дальнем, в жилище
Нимфы Калипсо живет он. Она его держит насильно,
И невозможно ему в дорогую отчизну вернуться.
Нет у него многовеслых судов и товарищей верных,
Кто б его мог отвезти по хребту широчайшему моря.
Нынче же милого сына его умертвить замышляют
При возвращеньи домой. В песчанистый Пилос и в светлый
Лакедемон он поехал, чтоб там об отце поразведать».
Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:
«Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели,
Милая дочь! Не сама ль ты в рассудке своем порешила,
Как им всем Одиссей отомстит, воротившись в отчизну.
И проводи половчей Телемаха, – ты это ведь можешь, —
Чтобы вполне невредимым он прибыл в отцовскую землю,
А женихи бы вернулись назад, ничего не достигнув».
Так сказав, обратился он к милому сыну Гермесу:
«Ты и всегда ведь, Гермес, посланником служишь, так вот что:
Нимфе скажи пышнокосой про твердое наше решенье,
Чтоб возвращен был домой Одиссей боестойкий, – однако
Чтобы никто из богов иль людей ему спутником не был.
Морем, на крепком плоту, перенесши немало страданий,
В день двадцатый до Схерии он доплывет плодородной,
Где обитают феаки, родные бессмертным; и будет
Ими оказана почесть ему, как бессмертному богу.
На корабле отошлют его в милую землю родную,
Меди и золота дав ему кучи и кучи одежды,
Сколько б он ввек не привез из-под Трои, свою получивши
Долю добычи, когда бы домой невредимым вернулся.
Да! Суждено ему близких увидеть и снова вернуться
В дом свой с высокою кровлей и в милую землю родную».
Так он сказал, и вожатый послушался Аргоубийца.
Тотчас к быстрым ногам привязал золотые подошвы
Амвросиальные, всюду его с дуновением ветра
И над землей беспредельной носившие и над водою.
Жезл захватил он, которым глаза усыпляет у смертных,
Если захочет, других же, заснувших, от сна пробуждает.
Аргоубийца могучий с жезлом тем с Олимпа понесся
И, миновав Пиерию, с эфира низринулся к морю.
Низко потом над волнами понесся крылатою чайкой,
Жадно хватающей рыб в провалах ревущего моря,
Смело во влаге соленой мочащей крепкие крылья.
Чайке подобный, понесся над сильно волнистым он морем.
После того как на остров далеко лежащий он прибыл,
Вышел на сушу Гермес с фиалково-темного моря.
Шел он, пока не достиг просторной пещеры, в которой
Пышноволосая нимфа жила. Ее там застал он.
На очаге ее пламя большое пылало, и запах
От легкоколкого кедра и благовоний горящих
Остров охватывал весь. С золотым челноком обходила
Нимфа станок, и ткала, и голосом пела прекрасным.
Густо разросшийся лес окружал отовсюду пещеру,
Тополем черным темнея, ольхой, кипарисом душистым.
Между зеленых ветвей длиннокрылые птицы гнездились —
Копчики, совы, морские вороны с разинутым клювом.
Пищу они добывают себе на морском побережье.
Возле пещеры самой виноградные многие лозы
Пышно росли, и на ветках тяжелые гроздья висели.
Светлую воду четыре источника рядом струили
Близко один от другого, туда и сюда разбегаясь.
Всюду на мягких лужайках цвели сельдерей и фиалки.
Если б на острове этом и бог появился бессмертный,
Он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен.
Стал в изумленьи на месте и Аргоубийца-вожатый.
После того как на все с изумленьем Гермес нагляделся,
В грот он пространный вошел. И как только на гостя взглянула
Нимфа, свет меж богинь, его она тотчас узнала:
Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги,
Даже когда б и великое их разделяло пространство.
Но не застал он внутри Одиссея, отважного духом.
Он на скалистом обрыве сидел, как обычно, и плакал,
Стонами дух свой терзая, слезами и горькой печалью.
В даль беспокойного моря глядел он, и слезы лилися.
В ярко блестящее кресло меж тем усадила Гермеса
Нимфа, свет меж богинь, и к нему обратилась с вопросом:
«Что это? Входит сюда Гермес златожезленный, в дом мой,
Чтимый всегда, дорогой! Ты не часто меня навещаешь!
Что тебе нужно, скажи: исполнить велит мое сердце,
Если исполнить могу и если исполнить возможно.
Милости просим, войди, чтоб могла тебя угостить я».
Так сказавши, поставила стол перед гостем богиня,
Полный амвросии; нектар ему замешала багряный.
Пил тут и ел, усевшись за стол, убийца Аргоса.
После того как поел и дух укрепил себе пищей,
С речью ответной такою к богине Гермес обратился:
«Бога, богиня, меня о приходе моем вопрошаешь.
Все я правдиво тебе сообщу: ведь сама мне велишь ты.
Зевс приказал мне явиться сюда, хоть сам не желал я.
Кто ж добровольно помчится по этакой шири бескрайной
Моря соленого, где не увидишь жилищ человека,
Жертвами чтящего нас, приносящего нам гекатомбы!
Но невозможно веленье эгидодержавного Зевса
Богу другому нарушить иль им пренебречь дерзновенно.
Он говорит, что находится здесь злополучнейший самый
Муж из героев, что девять годов осаждали упорно
Трою, в десятый же, город разрушив, отплыли в отчизну,
При возвращеньи, однако, они раздражили Афину;
Ветер зловредный и волны большие она им послала.
Все его спутники в море погибли, его самого же
К этому острову ветер принес и волны пригнали.
Этого мужа велит он тебе отослать поскорее,
Ибо ему не судьба в отдаленьи от близких погибнуть,
Но суждено ему близких увидеть и снова вернуться
В дом свой с высокою кровлей и в милую землю родную».
Так он ответил. Калипсо, богиня богинь, ужаснулась
И со словами к нему окрыленными так обратилась:
«Как вы жестоки, о боги, как завистью всех превзошли вы!
Вы допускать не хотите, чтоб ложем законным богини
Соединялись с мужами, чтоб женами им они были.
Так розоперстая Эос себе избрала Ориона.
Гнали его вы, живущие легкою жизнию боги,
Гнали, пока златотронной и чистою он Артемидой
Нежной стрелою внезапно в Ортигии не был застрелен.
Так с Язионом Деметра на трижды распаханной нови
Соединилась любовью и ложем, послушавшись сердца.
Очень недолго об этом в неведеньи Зевс оставался.
Молнией он Язиона убил ослепительно белой.
Так же и мне не даете вы, боги, остаться со смертным.
Я его в море спасла, когда одиноко сидел он
На опрокинутом киле. Корабль его молнией белой
Надвое Зевс расколол посреди винно-чермного моря.
Все остальные его товарищи в море погибли,
А самого его ветер и волны сюда вот пригнали.
Я любила его и кормила, надеялась твердо
Сделать бессмертным его и бесстаростным в вечные веки.
Так как, однако, нельзя повеленье великого Зевса
Богу другому нарушить иль им пренебречь, то пускай же,
Раз того требует этот, – пускай в беспокойное море
Едет. Но спутников дать ему никаких не могу я:
Нет у меня многовеслых судов и товарищей верных,
Кто б его мог отвезти по хребту широчайшему моря.
Что ж до советов, охотно я дам их ему и не скрою,
Как ему невредимым вернуться в отцовскую землю».
Аргоубийца-вожатый на это богине ответил:
«Значит, его отпусти! Трепещи перед Зевсовым гневом.
Иначе тяжко тебе почувствовать гнев тот придется».
Аргоубийца могучий, сказав это ей, удалился.
Нимфа-владычица, только Зевесов приказ услыхала,
Тотчас направила шаг к Одиссею, отважному духом.
Он на обрыве над морем сидел, и из глаз непрерывно
Слезы лилися. В печали по родине капля за каплей
Сладкая жизнь уходила. Уж нимфа не нравилась больше.
Ночи, однако, в постели он с ней проводил поневоле
В гроте глубоком ее, – нежелавший с желавшею страстно.
Все же дни напролет на скалах и у моря сидел он,
Стонами дух свой терзая, слезами и горькой печалью.
В даль беспокойного моря глядел он, и слезы лилися.
Близко свет меж богинь к нему подошла и сказала:
«Будет, злосчастный, тебе у меня горевать неутешно!
Не сокращай себе жизни. Охотно тебя отпускаю.
Вот что ты сделаешь: бревен больших нарубивши, в широкий
Плот их сколотишь, помост на плоту там устроишь высокий,
Чтобы нести тебя мог через мглисто-туманное море.
Я ж тебя хлебом, водою и красным вином на дорогу
Щедро снабжу, чтобы голод они от тебя отвращали.
В платье одену тебя и пошлю тебе ветер попутный,
Чтобы вполне невредимым ты прибыл в отцовскую землю,
Если того пожелают царящие в небе широком
Боги, которые выше меня и в решеньи и в деле».
Так говорила. И в ужас пришел Одиссей многостойкий.
Голос повысив, он к ней обратился со словом крылатым:
«В мыслях твоих не отъезд мой, а что-то другое, богиня!
Как же могу переплыть на плоту я широкую бездну
Страшного, бурного моря, когда и корабль быстроходный,
Радуясь Зевсову ветру, ее нелегко проплывает?
Раз ты сама не желаешь, на плот ни за что не взойду я,
Если ты мне не решишься поклясться великою клятвой,
Что никакого другого несчастия мне не замыслишь».
Так он сказал. И в ответ улыбнулась пресветлая нимфа,
Гладя рукою, его назвала и так говорила:
«Ну, и хитер же ты, милый, и тонко дела понимаешь,
Раз обратиться ко мне с такою надумался речью!
Пусть мне свидетели будут земля и широкое небо,
Стиксовы воды, подземно текущие, – клятва, ужасней
И нерушимей которой не знают блаженные боги, —
Что никакого другого несчастья тебе не замыслю,
Что о тебе непрерывно заботиться буду и думать,
Как о самой бы себе, если б это со мной приключилось.
Не лишено и мое справедливости сердце, и, право,
Дух в груди у меня не железный и ведает жалость».
Кончив, свет меж богинь пошла впереди Одиссея,
Быстро шагая, за нею же следом и он устремился.
В грот они оба глубокий вошли – богиня и смертный.
Он уселся на кресло, какое недавно оставил
Аргоубийца-вожатый, а нимфа пред ним разложила
Всякую пищу, какою питаются смертные люди.
Села сама пред равным богам Одиссеем, и нимфе
Подали в пищу служанки амвросию с нектаром сладким.
Руки немедленно к пище готовой они протянули.
После того как питьем и едою вполне насладились,
Нимфа, свет меж богинь, начала говорить Одиссею:
«Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!
Значит, теперь же, сейчас, ты желаешь домой воротиться
В землю родную… Ну, что ж! Пусть боги пошлют тебе радость!
Если бы сердцем, однако, ты ведал, какие напасти
До возвращенья домой перенесть суждено тебе роком,
Здесь бы вместе со мною ты в этом жилище остался,
Стал бы бессмертным! Но рвешься ты духом в родимую землю,
Чтобы супругу увидеть, по ней ты все время тоскуешь.
Право, могу похвалиться, – нисколько ни видом, ни ростом
Не уступлю я супруге твоей. Да и можно ль с богиней
Меряться женщине смертной земною своей красотою?»
Нимфе Калипсо в ответ сказал Одиссей многоумный:
«Не рассердись на меня, богиня-владычица! Знаю
Сам хорошо я, насколько жалка по сравненью с тобою
Ростом и видом своим разумная Пенелопея.
Смертна она – ни смерти, ни старости ты не подвластна.
Все ж и при этом желаю и рвусь я все дни непрерывно
Снова вернуться домой и день возвращенья увидеть.
Если же кто из бессмертных меня сокрушит в винно-чермном
Море, я вытерплю то отверделою в бедствиях грудью.
Много пришлось мне страдать, и много трудов перенес я
В море и в битвах. Пускай же случится со мною и это!»
Так говорил он. А солнце зашло, и сумрак спустился.
Оба в пещеру вошли, в уголок удалились укромный
И насладились любовью, всю ночь проведя неразлучно.
Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.
Тотчас плащ и хитон надел Одиссей богоравный,
Нимфа ж сама облеклась в серебристое длинное платье,
Тонкое, мягкое, – пояс прекрасный на бедра надела
Весь золотой, на себя покрывало накинула сверху.
После того занялась отправкою в путь Одиссея.
Медный вручила топор, большой, по руке его точно
Сделанный, острый с обеих сторон, насаженный плотно
На топорище из гладкой оливы, прекрасное видом;
Также топор для тесанья дала и потом Одиссея
В дальнее место свела, где были большие деревья —
Черные тополи, ольхи, до неба высокие сосны —
Давний все сухостой, чтобы легки для плаванья были.
Место ему указавши, где были большие деревья,
Нимфа Калипсо, свет меж богинями, в дом воротилась.
Начал рубить он деревья. И быстро свершалося дело.
Двадцать стволов он свалил, очистил их острою медью,
Выскоблил гладко, потом уравнял, по шнуру обтесавши.
Нимфа Калипсо меж тем бурав принесла Одиссею.
Бревна он все просверлил и приладил одно ко другому,
Брусьями бревна скрепил и клинья забил между ними.
Точно такого размера, какого обычно готовит
Дно корабля грузового кораблестроитель искусный, —
Сделал такой ширины свой плот Одиссей многоумный.
После того над плотом помост он устроил, уставив
Часто подпорки и длинные доски на них постеливши.
Мачту в средине поставил, искусно к ней рею привесил,
Чтобы плотом управлять, и руль к нему крепкий приладил.
Сделал потом по краям загородку из ивовых прутьев,
Чтоб защищала от волн, и лесу немало насыпал.
Нимфа, свет меж богинь, холста принесла, чтобы сделать
Парус на плот. Одиссей изготовил прекрасно и это.
К парусу брасы потом подвязал, и фалы, и шкоты,
Плот потом рычагами спустил на священное море.
День четвертый пришел, и кончено было с работой.
В пятый день Одиссея отправила нимфа в дорогу,
Платьем одевши его благовонным и вымывши в ванне.
Мех один ему с черным вином на плот положила,
Больших размеров другой – с водою, в мешке же из кожи —
Хлеба, а также в большом изобильи различных припасов.
Ветер попутный послала ему, не вредящий и мягкий.
С радостным духом он ветру свой парус подставил и поплыл.
Сидя на крепком плоту, искусной рукою все время
Правил рулем он, и сон на веки ему не спускался.
Зорко Плеяд наблюдал он и поздний заход Волопаса,
Также Медведицу – ту, что еще называют Повозкой.
Ходит по небу она, и украдкой следит Ориона,
И лишь одна непричастна к купанью в волнах Океана.
С нею Калипсо, свет меж богинь, Одиссею велела
Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку.
Целых семнадцать уж дней он по морю путь совершал свой.
На восемнадцатый день показались тенистые горы
Края феаков, совсем невдали от пловца. Походили
В море мглисто-туманном на щит боевой эти горы.
От эфиопов меж тем возвращался Земли Колебатель.
Издалека уж, с Солимских он гор заприметил, как море
Переплывал Одиссей. Сильней он разгневался сердцем
И, покачав головой, обратился с такой к себе речью:
«Что это значит? Ужели решили насчет Одиссея
Боги иначе, как только в страну эфиопов я отбыл?
Он уже близок к земле феакийской, где должен избегнуть
Крепкой петли тех несчастий, которые терпит все время.
Но еще досыта горя надеюсь ему я доставить».
Быстро он тучи собрал и море до дна взбудоражил,
В руки трезубец схватив. И разом воздвигнул порывы
Самых различных ветров и тучами землю и море
Густо окутал. Глубокая ночь ниспустилася с неба,
Евр столкнулись и Нот, огромные волны вздымая,
И проясняющий небо Борей, и Зефир быстровейный.
У Одиссея расслабли колени и милое сердце,
В сильном волненьи сказал своему он отважному духу:
«Горе, несчастному мне! О, чем же все кончится это?
Страшно боюсь я, что всю сообщила мне правду богиня,
Мне предсказавши, что множество бед претерплю я на море,
Прежде чем дома достигну. И все исполняется нынче.
Сколькими тучами вдруг обложил беспредельное небо
Зевс! Возмутил он все море, сшибаются яро друг с другом
Вихри ветров всевозможных. Моя неизбежна погибель!
Трижды блаженны данайцы – четырежды! – те, что в пространном
Крае троянском нашли себе смерть, угождая Атридам!
Лучше бы мне умереть и судьбу неизбежную встретить
Было в тот день, как в меня неисчетные толпы троянцев
Сыпали медные копья над трупом Пелеева сына!
С честью б я был погребен, и была б от ахейцев мне слава.
Нынче же жалкою смертью приходится здесь мне погибнуть».
Так говорил он. Внезапно волна исполинская сверху
С страшным обрушилась шумом на плот и его закрутила.
Сам он далеко упал от плота, из руки ослабевшей
Выпустив руль. Пополам разломилась на самой средине
Мачта от страшного вихря различных сшибавшихся ветров.
В море далеко снесло и помост и разорванный парус.
Сам Одиссей под водой очутился. Мешал ему сильно
Вынырнуть тотчас напор вздымавшихся волн исполинских.
Сильно одежда мешала, ему подаренная нимфой.
Вынырнул он наконец из пучины, плюясь непрерывно
Горько-соленой водою, с его головы нистекавшей.
Как ему ни было трудно, но все ж о плоте не забыл он.
Вплавь через волны за ним погнался, за него ухватился
И в середине уселся плота, убегая от смерти.
Плот волна и туда и сюда по теченыо носила.
Так же, как северный ветер осенний гоняет равниной
Стебли колючие трав, сцепившихся крепко друг с другом,
Так же и плот его ветры по бурному морю гоняли.
То вдруг Борею бросал его Нот, чтобы гнал пред собою,
То его Евр отдавал преследовать дальше Зефиру.
Кадмова дочь Левкотея, прекраснолодыжная Ино,
Тут увидала его. Сначала была она смертной,
Нынче же в безднах морских удостоилась божеской чести.
Стало ей жаль Одиссея, как, мучась, средь волн он носился.
Схожая летом с нырком, с поверхности моря вспорхнула,
Села на плот к Одиссею и слово такое сказала:
«Бедный! За что Посейдон, колебатель земли, так ужасно
Зол на тебя, что так много несчастий тебе посылает?
Но совершенно тебя не погубит он, как ни желал бы.
Вот как теперь поступи – мне не кажешься ты неразумным.
Скинувши эту одежду, свой плот предоставь произволу
Ветров и, бросившись в волны, работая крепко руками,
Вплавь доберися до края феаков, где будет спасенье.
На! Расстели на груди покрывало нетленное это.
Можешь с ним не бояться страданье принять иль погибнуть.
Только, однако, руками за твердую схватишься землю,
Тотчас сними покрывало и брось в винно-чермное море,
Сколько возможно далеко, а сам отвернися при этом».
Так сказавши, ему отдала покрывало богиня
И погрузилась обратно в волнами кипевшее море,
Схожая видом с нырком. И волна ее черная скрыла.
Начал тогда размышлять про себя Одиссей многостойкий.
Сильно волнуясь, сказал своему он отважному сердцу:
«Горе мне! Очень боюсь я, не ткет ли мне новую хитрость
Кто из бессмертных богов, мне советуя плот мой оставить.
Нет, не послушаюсь я! Еще далеко, я заметил,
Берег земли, где, сказала она, мне прибежище будет.
Дай-ка, я так поступлю, – и будет всего это лучше:
Время, пока еще крепко в плоту моем держатся бревна,
Буду на нем оставаться и все выносить терпеливо.
После того же как волны свирепые плот мой разрушат,
Вплавь я пущусь: ничего уж тогда не придумаешь лучше!»
Но между тем как и сердцем и духом об этом он думал,
Поднял большую волну Посейдаон, земли колебатель,
Страшную, с верхом нависшим, и в плот Одиссея ударил.
Так же, как вихрь, налетевший на кучу сухую соломы,
В разные стороны мигом разносит по воздуху стебли,
Так весь плот раскидала волна. За бревно уцепившись,
Как на коня скакового, верхом на него он уселся.
Скинул одежду с себя, что ему подарила Калипсо,
Грудь себе быстро одел покрывалом богини и, руки
Вытянув, вниз головой в бушевавшее кинулся море,
Плыть собираясь. Увидел его Земледержец-владыка,
И головою повел, и сказал про себя, усмехаясь:
«Плавай теперь, настрадавшись, по бурному морю, покуда
К людям, питомцам Зевеса, в конце ты концов не прибудешь.
Тем, что случилось, и так не останешься ты недоволен!»
Так он сказал и, хлестнувши бичом лошадей длинногривых,
В Эги вернулся к себе, где дворец у него знаменитый.
Новая мысль тут пришла Афине, рожденной Зевесом.
Загородила богиня дороги ветрам бушевавшим,
Всем приказала им дуть перестать и спокойно улечься,
Только Борея воздвигла. И спереди срезала волны,
Чтоб наконец Одиссей, от богов происшедший, достигнул
Веслолюбивых феаков, и Кер избежавши и смерти.
Долго, два дня и две ночи, по сильной волне он носился,
Сердцем смущенным не раз пред собою уж видя погибель.
Третий день привела за собой пышнокосая Эос.
Ветер тогда прекратился, и море безветренной гладью
Пред Одиссеем простерлось. Высоко взнесенный волною,
Зорко вперед заглянул он и землю вблизи вдруг увидел.
С радостью точно такою, с какою относятся дети
К выздоровленью отца, который в тяжелой болезни,
Богом враждебным сраженный, лежал и чах все сильнее,
После же боги, на радость им всем, исцеляют больного, —
Радость такую же вызвали лес и земля в Одиссее.
Поплыл быстрей он, ступить торопяся на твердую землю.
Столько, однако, проплывши, за сколько кричащего мужа
Можно услышать, он шум услыхал у прибрежных утесов.
Волны прибоя кипели, свирепо на берег высокий
С моря бросаясь, и весь был он облит соленою пеной.
Не было заводи там – защиты судов – иль залива,
Всюду лишь кручи виднелись, суровые скалы и рифы.
У Одиссея ослабли колени и милое сердце.
В сильном волненьи сказал своему он отважному духу:
«Горе великое! Дал мне увидеть нежданную землю
Зевс, переплыл невредимо я эту пучину морскую,
Но никакого мне выхода нет из моря седого.
Острые скалы повсюду. Бушуют вокруг, расшибаясь,
Волны, и гладкой стеной возвышается берег высокий.
Море у берега очень глубоко; никак невозможно
Дна в нем ногами достать и гибели грозной избегнуть.
Если пристать попытаюсь, то волны, меня подхвативши,
Бросят на твердый утес, и окажется тщетной попытка.
Если ж вдоль берега я поплыву и найти попытаюсь
Где-нибудь тихую заводь морскую иль берег отлогий, —
Сильно боюсь я, чтоб буря, внезапно меня подхвативши,
Не унесла в многорыбное море, стенящего тяжко,
Иль чтоб не выслало мне божество одного из огромных
Чудищ из моря, питаемых в нем Амфитритою славной.
Знаю ведь я, как сердит на меня Посейдон-земледержец».
Но между тем как рассудком и духом он так колебался,
Вдруг понесен был огромной волной он на берег скалистый.
Кожу бы всю там содрал он и кости себе раздробил бы,
Если бы вот чего в сердце ему не вложила Афина:
Прыгнув, руками обеими он за скалу ухватился.
Там он со стоном висел, покамест волна не промчалась.
Так он ее избежал. Но вдруг, отразившись обратно,
Снова его она сшибла, далеко отбросивши в море.
Если полипа морского из домика силою вырвать,
Видно на щупальцах много приставших к ним камней мельчайших;
Так же и к твердому камню утеса пристала вся кожа
С рук Одиссея. Его же волна с головою покрыла.
Тут бы, судьбе вопреки, и погиб Одиссей несчастливый,
Если б присутствия духа в него не вложила Афина.
Вынырнув вбок из ревущей волны, набегавшей на скалы,
Поплыл вдоль берега он и на землю глядел, не найдется ль
Где-нибудь тихая заводь морская иль берег отлогий.
Вдруг, плывя, добрался он до устья реки светлоструйной.
Самым удобным то место ему показалось: свободно
Было оно и от скал и давало защиту от ветра.
Сразу узнал он впаденье потока и духом взмолился:
«Кто бы ты ни был, владыка, внемли мне! Молюсь тебе жарко,
От Посейдоновых страшных угроз убегая из моря.
Даже в глазах у бессмертных достоин почтения странник,
Их о защите молящий, – вот так, как теперь, пострадавший,
Я к теченьям твоим и коленям твоим припадаю!
Сжалься, владыка! Горжусь, что тебя о защите молю я!»
Тотчас теченье поток прекратил и волну успокоил.
Гладкою сделал поверхность пред ним и спас его этим
Около устья реки. Подкосились колени и руки
У Одиссея. Совсем его бурное море смирило.
Все его тело распухло; морская вода через ноздри
И через рот вытекала, а он без сознанья, безгласный
И бездыханный лежал: в усталости был он безмерной.
После того как очнулся, и дух в его сердце собрался,
Прежде всего отвязал он с себя покрывало богини
И покрывало пустил по реке, впадающей в море.
Быстро оно на волнах понеслось по теченью, и в руки
Ино его приняла. И выбрался он из потока,
Лег в тростнике и к земле плодоносной припал поцелуем.
Сильно волнуясь, сказал своему он отважному сердцу:
«Что ж это будет со мной? И чем все кончится это?
Если возле реки тревожную ночь проведу я,
Сгибну я здесь, укрощенный холодной росою и вредным
Инеем: обморок сделал совсем нечувствительным дух мой.
Воздухом веет холодным с реки с приближением утра.
Если ж на холм я взойду и в этой вон роще тенистой
В частых лягу кустах, и прозяблость меня и усталость
Там покинут, и сон усладительный мной овладеет, —
Как бы, боюсь я, не стать для зверей мне добычей и пищей!»
Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он:
К роще направил свой путь. Она на пригорке открытом
Близко лежала от речки; пробрался под куст он двойной там
Сросшихся крепко друг с другом олив – благородной и дикой.
Не продувала их сила сырая бушующих ветров,
Не пробивало лучами палящими яркое солнце,
Не проникал даже до низу дождь, до того они густо
Между собою ветвями сплелись. Одиссей погрузился
В эти кусты и под ними нагреб себе тотчас руками
Мягкое ложе из листьев опавших, которых такая
Груда была, что и двое и трое б могли в ней укрыться
В зимнюю пору, какою суровой она ни была бы.
В радость пришел, увидавши ее, Одиссей многостойкий.
Листья он в кучу нагреб и сам в середину забрался,
Так же как в черную золу пастух головню зарывает
В поле далеком, где нет никого из людей по соседству,
Семя спасая огня, чтоб огня не просить у другого.
В листья так Одиссей закопался. Паллада Афина
Сон на него излила, чтоб его от усталости тяжкой
Освободил он скорей, покрыв ему милые веки.