Текст книги "Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского"

Автор книги: Гомер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вот, почтенный Странник, дом, который ты искал. В этих чертогах пируют высокородные короли. Входи бесстрашно: странника из дальних стран выручит в трудный момент уверенность на челе. Иди прямо к королеве (ее зовут Арета), она сродница короля, а ведут они свой род от Навзифоя, сына Посейдона, Потрясателя земли, и Перибеи, самой прекрасной женщины своего времени.

«Она была младшей дочерью Эвримедона Великолепного, издревле короля горделивых великанов, которых он погубил за нечестие, но с их погибелью и сам погиб. Посейдон, однако, возлежал с его дочерью, и она понесла сына, Навзифоя Великодушного, впоследствии короля феакийцев. Навзифой родил двух сыновей, Рексенора и Алкиноя. Рексенор умер вскоре после женитьбы, пораженный Серебряным лучником, Аполлоном. Он не оставил сыновей, но лишь дитя-дочь, Арету.

«Впоследствии Алкиной избрал ее своей супругой, и окружил заботой, как ни одну женщину на свете, хранящую семейный очаг для мужа. Ее несказанно почитают дорогие дети, а также ее повелитель Алкиной. Народ чтит ее, как богиню и благочестиво приветствует, когда она шествует по городу. Она щедро одарена умом, и, если ее уговорят, разрешает споры мужей. Если она благосклонно посмотрит на тебя, ты можешь надеяться вновь увидеть своих друзей, величавый дом и родную землю».

С этими словами Афина покинула его. Она оставила милую Схерию и перенеслась над пустыней моря в Марафон, а затем на широкие улицы Афин, и вступила в крепкий дворец Эрехтея. А Одиссей все медлил перед воротами прославленного дома Алкиноя. Он колебался, не решаясь ступить на медный порог, и его сердце одолевали сомнения.

Свечение в высоких чертогах благородного Алкиноя было подобно сиянию солнца или луны. Изнутри стены были облицованы бронзой от входа до самых удаленных уголков дома, а сверху бронзовые панели окаймлял глазурованный темно-синей эмалью карниз. Обитые золотом двери охраняли большой дом, висели они на серебряных верейных столбах, стоявших на бронзовом пороге, из серебра была и притолока сверху, а дверная ручка – из золота. С обеих сторон крыльца стояли золотые и серебряные псы, хитроумно сработанные мастером Гефестом. Они служили бессмертными и нестареющими сторожами в дому великодушного Алкиноя.

Вдоль стен зала стояли троны, расставленные от входа и до внутренних чертогов. Троны были драпированы светлыми тканями работы дворцовых женщин. На тронах сиживали вожди феакийцев за едой и питьем, которых всегда было вдоволь, ибо гостеприимство во дворце было неприжимистым. Золотые фигуры юношей на ладных пьедесталах держали в руках пылающие факелы и освещали пирующих в зале с наступлением ночи. Из пятидесяти служанок, занятых во дворце, одни мололи яблочно-золотое зерно ручными жерновами, другие ткали на прялках, а третьи сучили шерстяную пряжу на веретенах, и их руки шелестели, как листва высокого тополя. А ткань их полотен была такой плотной, что даже чистое масло не протекало^[39] насквозь. Непревзойденной мореходной сноровке феакийцев не уступало проворство их женщин за прялкой. Афина дала им талант творить прекрасное.

Вокруг дворца простирался обнесенный изгородью величественный сад площадью в четыре десятины. В нем росли высокие деревья: груши и гранаты, яблони в праздничной мишуре блестящих плодов, сладкие смоковницы и маслины. Плод этих дерев никогда не вянет и не иссякает, ни зимой, ни летом. В саду постоянно веет западный ветер, позволяя созреть одному урожаю и готовя следующий. Рядом со старой грушей вырастает новая, яблоко за яблоком, смоква за смоквой. Тут же были посажены и плодоносные лозы винограда. Одна лоза открыта солнцу, и его лучи превращают ягоды в изюм. С другой лозы собирают зрелый виноград, а совершенные плоды третьей лозы давят и получают вино. На одной лозе набухают первые плоды с еще не опавшими лепестками, а на другой багровеют грозди полной зрелости. За последним рядом дерев аккуратно расположены садовые грядки, а на них весь год цветут цветы. В саду бьют два ключа, один бежит по канавкам и поит плодовую рощу, а другой исчезает под лежнем ворот усадьбы и вновь вытекает за пределами величественного дома, и туда горожане ходят по воду^[40]. Такими благородными дарами осыпали боги дворец Алкиноя.

Великий Одиссей стоял перед дворцом и озирался. Насмотревшись на эту красоту, он быстро перешагнул через порог, и дворец поглотил его. Он увидел феакийских лордов и капитанов, возливающих зоркому Победителю Аргуса – такой уж был у них обычай: перед отходом ко сну возлить последнюю чашу ночи Гермесу. Несокрушимый Одиссей шел дальше, и плотный туман, которым Афина окружила его облик, скрывал его, пока он не подошел к Арете и королю Алкиною. Одиссей охватил колена Ареты. Посланный богиней туман рассеялся, гости смолкли, увидев героя. Они стояли, разинув рты от удивления, а Одиссей обратился с мольбой:

– О Арета, дочь богоравного Рексенора, испив чашу страданий, я прошу убежища у твоего повелителя, припадаю к твоим коленам и взываю к гостям в крайней нужде. Дай вам боги счастья в жизни и радости завещать сынам добро своего дома и мирскую славу. А себе я прошу одного – отправьте меня на родину как можно скорее. Много тяжких долгих лет назад я расстался с друзьями.

Сказав это, он уселся в золу очага, возле огня, и на время весь зал стих. Наконец раздался голос мужественного лорда Эхенея, феакийского старейшины, который владел ораторским даром и ведал мудрость древних. От всего сердца он обратился к королю с дружеским советом:

– Алкиной, не к лицу тебе и не по чести, что странник сидит в золе очага^[41], пока гости терпеливо ждут твоих слов. Подыми же и усади Странника в подбитое серебром кресло. Прикажи виночерпиям смешать для нас вино, совершим возлияние Зевсу Громовержцу, покровителю молящих о помощи, а ключница подаст Страннику на ужин то, что бог послал.

Король-помазанник Алкиной внял совету, взял глубокодумного Одиссея за руку, поднял и усадил рядом с собой, на полированный трон, который уступил по просьбе короля его любимый сын, доблестный Лаодам. Прислужница полила Одиссею воду на руки из прекрасного золотого кувшина над серебряным тазом, накрыла полированный столик, а бодрая ключница поставила хлеб и угощения, услужая ему от всего сердца. Степенный Одиссей пил и ел, а затем его королевское величество приказал герольду:

– Понтоной, смешай вино в кратере и разлей. Возольем же Зевсу-Громовержцу, покровителю молящих о помощи.

Он рек. Понтоной смешал медовое вино и наполнил чаши гостям. Они возлили Зевесу, и сами выпили от души. Алкиной снова обратился к ним:

– Внемлите мне, капитаны и советники феакийцев, и я скажу вам, что у меня на сердце. Попировали и будет: настало время разойтись по домам и постелям. С утра соберем большой совет старейшин и примем Странника в нашем гостином зале по всем правилам, принесем достойные жертвы богам. А после церемонии поразмыслим, как возвратить его домой без бед и тревог с нашим эскортом. Где бы ни был его дом, мы защитим его от тягот и несчастий в пути, вплоть до высадки на родном берегу. На этом наша миссия завершится, и ему придется перенести то, что суровый Рок впрял в нить его жизни еще в чреве матери.

«Но, может, он – один из бессмертных, спустившийся с небес? Если так, то боги придумали новый прием. В былые дни они появлялись открыто и принимали обильные жертвы. Они и пировали с нами запросто, и сидели меж нас, не маскируясь. И даже одиноким путникам-феакийцам боги являлись в своем подлинном облике. В конце концов, мы им родня, не меньше, чем циклопы или беззаконное племя великанов».

– Алкиной, ты можешь быть совершенно спокоен, – ответил ему проницательный Одиссей. – Я не похож на Бессмертных с просторных небес, ни обликом, ни натурой. Я обитатель земли и смерть – мой удел. Лучше вспомни людей, которые на твоем веку испытали всю тяжесть боли и горя. С ними у меня больше сходства. Я мог бы ныть бесконечно, рассказывая о своих страданиях, о многочисленных испытаниях, выпавших мне по воле богов. Но вместо этого я попрошу вашего позволения поддаться инстинктам и навалиться на ужин, несмотря на бремя невзгод. Нет ничего требовательнее изголодавшегося брюха, оно не даст человеку спокойно погоревать, но потребует мяса и выпивки, насильно и бесстыдно заставляя его поставить насыщение тела перед агонией души. Тем не менее, я заклинаю вас на рассвете решить, как доставить вашего несчастного гостя на отчий берег. Пусть там я распрощаюсь с жизнью – лишь бы перед смертью я смог увидеть мое имение, моих людей и мой просторный величественный дом.

Он рек. Собравшиеся одобрили его речь и воскликнули, что и впрямь нужно отвезти Странника домой. Они возлили богам, и утолили жажду, и разошлись спать по домам, оставив великого Одиссея с Аретой и Алкиноем в зале, где бегали туда-сюда служанки, убирая остатки пиршества.

Белорукая Арета первая нарушила молчание, потому что она узнала тунику и накидку Одиссея: это был прекрасный наряд, который она сама сшила с помощью служанок. Поэтому она обратилась к нему с расспросами:

– Странник, я должна задать тебе несколько прямых вопросов: что ты за человек? И откуда? Кто дал тебе этот наряд? Ты говоришь, что волей случая тебя принесло из-за моря?

Находчивый Одиссей ответил:

– Связный рассказ о всех моих злосчастьях с начала до конца был бы слишком утомителен: много бед послали мне небесные боги. Я отвечу только на твои вопросы. Далеко в океане лежит остров Огигия, а на острове живет дочь Атласа, лукавая блондинка Калипсо. Она божественная и удивительная – и опасная. Ни боги, ни люди не знаются с нею. Но боги забросили меня, злосчастного, в ее владения – меня одного, ибо Зевес сокрушил ослепительным перуном наш прочный корабль в безграничном темно-винном море. Мои верные товарищи погибли, лишь я схватился обеими руками за киль крутобокого судна и верхом на нем несся девять дней. Во мраке десятой ночи боги выбросили меня на берег Огигии, где живет Калипсо. Грозная богиня взяла меня к себе и страстно полюбила. Она заботилась обо мне и даже собиралась превратить в бессмертного и не знающего старости. Но она так и не завоевала мое сердце.

«Так я терпел семь долгих, нескончаемых лет. Слезами увлажнял я одеяния бессмертных, которыми почтила меня Калипсо. Но когда пришел должным чередом восьмой год, она внезапно помогла мне отплыть. Не знаю, велел ли ей Зевес, или ее чувства наконец-то переменились.

«Она отправила меня на прочно сколоченном плоту, нагрузив дарами, едой и сладким зельем, и одеяниями богов, послала и попутный теплый мягкий ветер, который нес меня семнадцать дней. На восемнадцатый день в дымке показались горные вершины вашей страны. Сердце мое ликовало – но преждевременно. Потрясатель Земли Посейдон еще готовил мне новые тяжкие беды. Он поднял ветер и взбушевал море так, что и богам не снилось. Волны, беснуясь, сбросили меня, злосчастного, с плота. Шквал разбил плот и разметал бревна во все стороны.

«Я пустился вплавь прямо через залив, пока ветер и течение не принесли меня к вашему берегу. Я попытался выбраться на берег, но волна яростно схватила меня, понесла на огромный утес и шваркнула о рифы. Мне пришлось отказаться от своего плана и отплыть обратно в море, но тут я увидел устье реки. Это укрытое от ветра место показалось мне благоприятным для второй попытки: там не было скал. На этот раз я выбрался на берег, упал на песок и долго лежал, собираясь с силами. Тут спустилась бессмертная Ночь.

«Я оставил берег небесами насыщаемой реки, зашел в заросли, и чудесно уснул, укрывшись охапкою листьев. Бог послал мне, удрученному и изнеможенному, столь глубокий сон, что я проспал под листвой всю ночь и утро, и еще полдня. Солнце уже клонилось к западу, когда сладкий сон оставил меня, и я заметил спутниц вашей дочери, игравших на отмели. Меж них была и принцесса, и я было принял ее за богиню. Я обратился к ней с мольбой. Она проявила больше здравого смысла, чем можно было ожидать от юной особы: молодежь обычно бездумна. Она угостила меня хлебом и пенистым вином, дала мне умыться в реке и предложила эти одежды. Сейчас вы знаете всю правду, хоть и нелестную для меня».

– Странник, – ответил Алкиной, – Моя дочь совершила одну ошибку – она не отвела тебя, в обществе фрейлин, прямиком в мой дворец. Она нарушила долг по отношению к просящему о помощи.

– Герой, не вини безвинной девы, – немедля возразил Одиссей. – Она велела мне следовать с ее спутницами за ней, но я отказался, опасаясь, что твое сердце возмутится при моем виде. Нашему поколению свойственна подозрительность.

– Странник, – воскликнул Алкиной, – не так легко мое сердце возмущается от безделицы. Но я признаю, что во всем лучше соблюдать приличие. Ах, клянусь отцом-Зевсом, и Афиной, и Аполлоном, если бы муж вроде тебя, близкий мне по чувствам и манерам, взял мою дочь и звание моего зятя и навеки поселился с нами! Я бы с радостью наделил тебя домом и богатством, если бы ты остался. Но не опасайся: против воли мы, феакийцы, тебя не задержим. Это противно Зевсу. Чтобы ты был спокоен, я немедля назначу на завтра твое отплытие. Завтра ты приляжешь и вздремнешь, а весла команды вспенят гладкое море и унесут тебя на родину, в твой дом, куда ты стремишься. Неважно, где он: пусть даже за Эвбеей, хоть она и на краю света, как считают наши моряки. Они видали Эвбею, когда возили рыжеволосого Радаманта на встречу с сыном Земли Титием. Они без труда обернулись за день, и вернулись домой. Но ты скоро увидишь мои превосходные суда, увидишь, как мои молодцы вспенивают соленое море веслами.

Он сказал. Терпеливое сердце Одиссея забилось от счастья, и он повысил голос в молитве:

– Отец всего сущего, Зевес, дай Алкиною исполнить обещанное, и пусть не померкнет его слава на сей плодородной земле, и дай мне вернуться на землю отцов.

Пока они беседовали, белорукая Арета велела служанкам поставить топчан на веранде, застелить его лучшим пурпурным ковром, положить простыни, а сверху – теплые одеяла. Женщины ушли из зала с факелами в руках. Старательно они взбили мягкую постель на ладном топчане, и затем позвали Одиссея, стоя у его кресла и приговаривая: "Иди спать, Странник. Постель тебе расстелена". И сладким было ему предвкушение сна. И он уснул там, уснул усталый Одиссей на деревянном топчане на гулкой веранде, а Алкиной удалился вглубь большого дома в свои покои, где его госпожа супруга расстелила и разделила с ним постель.

Песнь VIII

Состязания феакийцев

Как только зарумянилась свежая Заря, великий король Алкиной оставил свое ложе. Встал и разоритель городов Одиссей, родич Зевеса. Венчанный монарх привел его на совет феакийцев, собравшийся у кораблей. Они уселись плечо к плечу на скамью из полированного камня, а Афина Паллада, приняв обличие королевского герольда, бродила вдоль и поперек по городу, строя планы возвращения храброго Одиссея домой. Она останавливала всех советников и говорила настоятельно:

– Идите сейчас же на совет, капитаны и советники феакийцев, и вы увидите Странника. Он пришел к нам из пучин моря и взыскал гостеприимства у нашего мудрого Алкиноя. Видом он подобен Бессмертным.

Этими словами она возбудила всеобщий интерес и любопытство, и вскорости и сидения, и вся площадь были запружены горожанами. Чудесным казалось им обличие хитрого сына Лаэрта, ибо Афина осенила его голову и плечи облаком славы, сделала высоким и громадным его стан, чтобы он снискал любовь феакийцев, а также внушил им почтение и страх, и смог бы проявить чудеса силы на состязаниях. Когда все мужи собрались, Алкиной возвысил голос и сказал:

– Капитаны и советники феакийцев, внемлите словам, идущим от сердца. Странник пришел в мой дом, мне он незнаком, и никто за него не ручался, неизвестно даже, откуда он родом – с Восхода или Заката. Он просит доставить его домой и умоляет оказать ему эту милость. Я предлагаю, согласно обычаю, отправить его на родину. Никогда не тосковал у нас гость из-за того, что не мог отплыть домой. Давайте же пошлем черный корабль в славное море в первый рейс, и выберем из горожан пятьдесят два молодых гребца, доказавших свою доблесть. Пусть команда вставит весла в уключины и поспешит на берег, в мой дворец на пир.

«А вам, державные владыки, я скажу: милости просим в мой просторный дом. Мы радушно примем Странника в большом зале. И пусть никто не пренебрежет моим призывом. Кликнем и нашего божественного менестреля Демодока; Бог послал ему дивный дар очаровывать слушателей своим пением».

Король смолк и вышел. За ним шли державные владыки, герольд поспешил за богоравным певцом, в то время, как выбранные юноши направились к кромке соленой пустыни. Придя на берег, они спустили черный корабль в спокойное море, подняли мачту, занесли на борт паруса и вставили длинные весла в сыромятные уключины. Они оснастили корабль, подтянули белый парус к рее и поставили судно на якорь на рейде. Затем они поспешили во дворец великого Алкиноя. Все дворы, залы и галереи были полны народу. Для угощения Алкиной посвятил дюжину овец, восемь боровов с блестящими клыками и двух тяжело ступавших быков. Их освежевали и приготовили для пира – услады сердца.

Подошел герольд и привел их любимого менестреля, превыше всех возлюбленного Музой. Но нет добра без худа: Муза дала ему талант гармонии и лишила зрения. Понтоной прислонил подбитый серебряными гвоздями стул к высокой колонне посреди зала, и усадил певца, подвесил звучную лиру на колышек над его головой и положил на нее руку певца, чтобы тот сумел ее найти. Перед певцом стояла корзинка со снедью, и узорный столик, и полная чаша вина, чтобы он мог пить, когда его душе угодно. Сотрапезники набросились на выставленное угощение, пока не насытились мясом и вином. Муза вдохновила барда воспеть подвиги героев. Он выбрал известную на земле и на небе песнь: песнь о распре Одиссея и Ахилла, сына Пелея.

Однажды на роскошном пиру в честь богов два героя обрушили друг на друга ужасные обвинения. Король мужей Агамемнон был втайне рад ссоре ахейских вождей: ее предсказал Феб Аполлон, когда Агамемнон переступил голую скалу Пифийского святилища и обратился к оракулу. Это было еще до той волны злосчастий, что затопила троянцев и данайцев по воле всемогущего Зевса.

Знаменитый бард пел, но Одиссей натянул мощными руками пурпурную мантию на голову и укрыл пригожее лицо. Он стыдился плакать прилюдно, при феакийцах. Всякий раз, когда божественный певец прерывал песнь, Одиссей утирал слезы, высвобождал голову из-под мантии и возливал из двуручной чаши Богу. Но как только Демодок, поощренный феакийскими лордами, продолжал любимую ими песнь, вновь прятал лицо Одиссей и глушил рыдания. Сотрапезники не замечали его слез, но Алкиной обратил внимание, потому что он сидел рядом и невольно слышал подавленные стенания Одиссея. Когда представилась возможность, он сказал веслолюбивым феакийцам:

– Капитаны и советники, мы насытились пирушкой и лирой, спутницей прекрасного обеда. Выйдем же на площадь и потешимся играми. Пусть Странник расскажет друзьям в своем дому, что мы, феакийцы, всех лучше в борьбе и кулачном бою, и в прыжках, и в беге.

Он вышел, и все последовали за ним. Герольд повесил звучную лиру на колышек, взял Демодока за руку и вывел его из зала вслед за феакийской знатью, шедшей на состязания. Огромное множество, тысячи человек сопровождали их к месту игр.

Вперед выступили доблестные юноши: Акроней, Окиал с Элатреем, Навтий, Примней с Анхиалом и Эретмеем, Понтей, Прорей, Фоон и Анабесионей с Амфиалом, сыном Полинея, внуком Тектона. Был там и Эвриал, сын Навбола, – в бою он мог потягаться со смертоносным Богом войны, а красой и смелостью превосходил всех феакийцев, кроме несравненного Лаодама. Вышли вперед и три сына короля Алкиноя: Лаодам, Галий и принц Клитоней.

Первым было состязание в беге. Старт брали прямо от столба, чтобы не терять времени. Бегуны рванули разом по ровному пустырю в пыльной буре. Всех превзошел благородный Клитоней: он вернулся к толпе зрителей, обогнав прочих бегунов на ширину поля, вспаханного за день упряжкой мулов. Затем они схватились в борьбе, и чемпионом чемпионов стал Эвриал. Амфиал победил в прыжках, а Элатрей – в метании диска. В кулачном бою взял верх Лаодам, могучий сын Алкиноя. Пока шло веселье, сказал Лаодам, сын Алкиноя:

– Пошли-ка, друзья, спросим Странника, силен ли он в спорте, и сможет ли побить наши рекорды. Он неплохо сложен: его бедра и голени, бычья шея и мощные руки – залог немеряной силы. Он еще в цвете лет, но надломлен лишениями и испытаниями. Море крушит сильных мужей и сильные сердца.

– Лаодам, – ответил ему Эвриал, – мне по вкусу твоя мысль. Иди же, назовись и брось ему вызов.

Честный сын Алкиноя проложил себе путь сквозь толпу и обратился к Одиссею:

– Не попробуешь ли, отец-странник, блеснуть перед нами в играх своей сноровкой? Славу при жизни завоевывают силой и умением в спорте. Ни о чем не заботься, покажи свою удаль, – ведь ты скоро отплывешь домой. Корабль уже спущен на воду, и команда получила приказ.

– Лаодам, – ответил лукавый Одиссей, – да ты издеваешься надо мной? Мне не до игр. Я слишком долго страдал. Все мои помыслы – лишь о доме. Я сижу здесь, как проситель пред королем и народом, в надежде вернуться на родину.

Эвриал насмешливо бросил в лицо Одиссею:

– И впрямь, Странник, не думаю, что ты силен в спорте, как настоящий джентльмен. Ты, скорее, шкипер каботажного судна, гоняешь на тяжело груженном купце вдоль берега, заботишься о карго, беспокоишься о фрахте, считаешь первым делом прибыль. Нет, на атлета ты не похож.

Быстрый Одиссей в гневе прогрохотал в ответ:

– Кто бы ты ни был, а речи твои подлые, и дураком сказаны. Они доказывают, что боги не посылают одному человеку все дары: и красоту, и ум, и красноречие. Один с виду замухрышка, но оратор от бога и движет глаголом сердца людей. Он выступает уверенно, но с пленяющей скромностью, в собрании на него устремлены все взоры, и по городу он идет, как бог. А другой – прекрасен как бессмертный бог, но речи лишены очарования. Вот ты, например: твое тело и боги не смогли бы улучшить, а мозгов нет. Ты рассердил меня своим злобным карканьем. Я не слабак в спорте, что бы ты ни говорил. В свое время я был одним из чемпионов, пока играла юная сила. Но я испытал много лишений и мук в битвах с мужами и с враждебным морем. И все же, несмотря на удары лихой судьбы, я приму твой вызов помериться силой. Твоя издевка меня возмутила, и твои слова задели меня за живое.

Сказал он и вскочил на ноги. Не снимая плаща, он схватил огромный каменный диск, куда тяжелее тех, что метали феакийцы. Одним махом он выпустил его из могучей руки, и диск загудел в полете. К земле припали феакийцы, мастера долгих весел и владыки моря, под свистом пролетающего камня, который легко взвился из руки героя и упал дальше всех прочих отметок. Афина в человеческом облике отметила место падения диска и крикнула в голос Одиссею:

– Странник, даже слепец нашел бы шарящей рукой вмятину от твоего диска! Все отметки легли кучно, а эта – гораздо дальше. В этом виде спорта, – можешь не беспокоиться, – ни один феакиец не побьет твоего рекорда.

Крикнула богиня, и обрадовался великий Одиссей, что в этом собрании у него нашелся надежный друг. С веселым сердцем он вызвал феакийцев:

– А ну, молодые атлеты, побейте мой результат! Я смогу и подальше метнуть диск. Прочие виды спорта меня не страшат. Пусть любой, кому не терпится, выходит состязаться со мной в кулачном бою, в борьбе или даже в беге. Вы меня так раззадорили, что я готов соревноваться с любым феакийцем – кроме Лаодама, потому что я у него в гостях. Только безголовый дурак или безумец станет бороться со своим благодетелем. Вызвать хозяина, щедро принимающего тебя в чужой земле, – себе во вред. Но за этим исключением – я никого не отклоню и ни от чего не откажусь. Я готов принять любой вызов. Ни в одном виде мужского спорта я не осрамлюсь. Я хорошо владею гладким луком. В бою я первый пускал стрелу и валил врага, быстрее моих соратников. На полях Трои, когда ахейцы соревновались в стрельбе, только Филоктет превзошел меня. Я владею луком, наверное, лучше всех, кто ест еду живых. С героями прошлого я не берусь равняться, ни с Гераклом, ни с Эвритом из Охалии, – они могли потягаться с бессмертными богами. От того безвременно погиб юноша Эврит: его сразил Аполлон, разгневавшийся за вызов на состязание. Да я метну копье дальше, чем любой из вас пустит стрелу. Только в беге, боюсь, некоторые из вас смогут меня обогнать, ибо меня порядком потрепали бурные волны на утлом судне, и колени мои ослабли.

Так он сказал, и они притихли. Король Алкиной ответил за всех:

– Странник, мы не сердимся на твои слова. Тебя задело, что этот парень вышел и оскорбил тебя всенародно. Ты показал свою природную силу. Теперь никто не усомнится в твоей хватке. Но послушай, что я скажу. Когда ты будешь пировать у себя дома с женой и детьми, и гости спросят тебя, чем славятся феакийцы, скажи своим друзьям и героям, что Зевес дал нам и нашим отцам кое-какие таланты. Мы не лучшие боксеры или борцы, но в беге мы быстры и яхтсмены первоклассные. А больше всего мы любим пиры, песни, пляски, чистое белье, горячую ванну и мягкую постель. Выходите же, мои лучшие танцоры, покажите свое уменье! Пусть Странник, вернувшись домой, расскажет друзьям, что мы мастера в беге, и в водном спорте, и в танцах, и в пении. Сбегайте, принесите Демодоку его звучную лиру, она, верно, висит в зале.

По слову Алкиноя герольд побежал во дворец за гладкой лирой. Встали девять избранных распорядителей, и подготовили сцену. Они выровняли площадку для танцев, расчистили широкий круг. Явился вестник со звучной лирой барда. Демодок вступил в расчищенный круг. Вперед вышли лучшие танцоры в первом цвете юности. Их ноги ритмично застучали по священной земле, восхищая Одиссея.

Голос барда перекрыл звуки лиры. Он запел о любви Ареса и прекраснокудрой Афродиты, о том, как они встретились украдкой в дому Гефеста, какие дары принес ей Арес, и как он осквернил брачное ложе бога Гефеста. Но Гелиос-Солнце подглядел, – продолжал певец, – и выдал мужу тайну любовников. Гефест услышал эту горькую весть, и поспешил в кузницу, замышляя зло. В горниле он выковал несокрушимые цепи, чтобы навеки сковать виновную пару. Гнев и злоба на Ареса вдохновляли его. Гефест прошел в супружескую спальню, где стояло его ложе, и поставил силки на ножки кровати. На стропила он подвесил тонкие, как паутина, сети и цепи. Ни человек, ни блаженный бог не могли их разглядеть, – так тонко они были выкованы. Расставив свои ловушки, Гефест притворился, что уезжает в свой любимый славный город Лемнос.

Не зря Арес Золотые Поводья зорко следил за Гефестом: как только увидел, что великий мастер уехал, он бросился, пылая страстью, во дворец к венчанной Киприде. Она лишь вернулась от своего мощного отца Зевеса и не успела присесть, как Арес ворвался к ней, схватил за руку и сказал:

– Пошли, любимая, в постель, потешимся. Гефест уехал в Лемнос, верно, к своим варварским друзьям-синтийцам.

Она только того и ждала. Они пошли и легли на ложе. И тут на них обрушились силки изобретательного Гефеста, и опутали по рукам и ногам так, что они не могли пошевельнуться. Слишком поздно они поняли, что им не скрыться. И тут вернулся муж: Гелиос, доносчик-Солнце, подал ему знак, и съедаемый ревностью бог захромал домой. В тисках яростного гнева он страшно заорал с порога, обращаясь ко всем богам:

– Отец-Зевес и вы, блаженные бессмертные боги, спешите сюда, поглядите, вот жестокая потеха. Дочь Зевса, Афродита презирала меня за хромоту и отдала свое сердце убийце Аресу, потому что он хорош собой и строен, а я родился калекой. Кого же мне винить в этом, как не отца и мать? Лучше бы мне не родиться! Посмотрите, как эта парочка нежно обнимается на моем ложе! Этот вид мне как нож в сердце. Но они бы так не лежали, нет, ни одной лишней минуты, несмотря на всю свою похоть. Им хочется расцепиться, но из моих хитрых цепей им не вырваться. Я их не отпущу, пока ее отец не вернет мне все дары, которые я дал ему за эту наглую суку. Хоть она дочь Зевса и хороша собой, но слаба на передок.

На его крики боги сбежались во дворец с бронзовым полом. Принеслись Потрясатель земли Посейдон, Быстроногий Гермес, лучник Аполлон, но богини остались дома – по женской скромности. В дверях дворца стали благодатные боги, и, увидев хитроумную ловушку Гефеста, разразились неудержимым хохотом^[42].

– От греха не жди добра, – подмигнул один бог другому. – Черепаха догнала зайца. Хромой Гефест сцапал Ареса, чемпиона по бегу среди бессмертных олимпийцев. Калека победил умением. Теперь Аресу придется заплатить ему виру за прелюбодеяние.

Так они перешептывались, а сын Зевса лорд Аполлон громко обратился к Гермесу:

– Гермес, сын Зевса, вестник и благодетель, а ты бы захотел оказаться в оковах, да в постели с золотой Афродитой?

И ему посланец богов, поразивший Аргуса, ответил:

– Еще как захотел бы, лорд Аполлон, властелин лука! Пусть ревнивец утроит цепи, пусть все боги и богини соберутся на зрелище, – я все равно соглашусь, лишь бы оказаться в постели с золотой Афродитой.

Его слова вызвали бурю хохота среди бессмертных богов. Не смеялся лишь Посейдон. Ему было не смешно. Он уговаривал хромого кузнеца Гефеста освободить Ареса. Крылатыми словами заговорил он:

– Отпусти его, клянусь, он расплатится с тобой сполна, как обещал перед бессмертными богами.

А прославленный хромой Бог отвечал ему:

– Ты меня не уговоришь, Посейдон-земледержец. Обещанья ненадежных людей ненадежны. Разве я смогу призвать тебя к суду бессмертных, если Арес стряхнет и цепи, и долги?

Отвечал ему Потрясатель земли:

– Гефест, если Арес улизнет, не рассчитавшись, я сам заплачу тебе виру.

– Такое поручительство я приму, – сказал великий хромой мастер, – твоего слова мне достаточно.

Великий Гефест расцепил оковы, и освобожденная от силков пара немедля вскочила и улетела, – он во Фракию, а смешливая Афродита – на Кипр в Пафос, где стоит ее храм, и курится фимиам перед ее алтарем. Грации омыли ее и умастили маслом амброзии, хранящимся лишь для бессмертных, и облачили в дивные одеяния, и стала она подлинным очарованьем очей.

Знаменитый менестрель пел, и радовался песни Одиссей, и с ним веслолюбивые повелители моря – феакийцы. Алкиной повелел Галию и Лаодаму пуститься в танец вдвоем – никто не смел состязаться с ними в танце. Они взяли в руки прекрасный пурпурный мяч, сделанный для них мастером Полибием, и один, запрокинувшись назад, бросал мяч в пушистые облака, а другой, в свой черед, высоко подпрыгивал и изящно ловил его в прыжке. Отличившись бросанием мяча в высоту, они стали быстро перепасовывать мяч друг другу, танцуя на плодородной земле. А молодежь стояла кругом и отбивала такт, да так, что всё кругом гремело. Великий Одиссей обратился к Алкиною: