Текст книги "Дневник Пита (СИ)"

Автор книги: fazezzia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

На экранах повысилась активность. Я смотрю на своего мучителя, и понимаю, что во всем его образе меня раздражают только до крайности совершенные тонкие слегка подрагивающие губы. В моем воспаленном мозгу они кажутся двумя дождевыми червями. От отвращения дрожь усиливается. Далее следует еще несколько вопросов о семье, на которые я не отвечаю. Контролируй себя, Пит, контролируй! И тут профессор внезапно спрашивает все также мягко и спокойно:

– Пит, а почему в детстве ты так и не подошел к Китнисс? Не познакомился с ней?

Я ощущаю, как убыстряется сердце, и холодная волна пробегает по телу.

– Датчики показывают значительное увеличение всех характеристик, – говорит еще один в белом халате. Я вижу его лицо совсем близко от себя. – Зрачки расширились.

– Не подходите так близко к нему, он отвлекается, – тихо говорит белобородый. И теперь я вижу только его лицо.

– Я не буду… отве… отвечать, – задыхаясь, прошептал я. Язык совсем окостенел от яда. Я чувствовал неприятное опьянение, и мой контроль над собой таял на глазах. А после такого глубоко личного и важного для меня самого вопроса и вовсе что-то во мне сломалось. Я обмяк, глаза совсем перестали фокусировать. Я понял, что яд начал активно действовать на мозг.

– А ты часто представлял себе Китнисс? – голос его звучал будто откуда-то сверху. Иногда мне удавалось сфокусироваться на его лице, и я тогда я искренне недоумевал, куда пропал его рот? Почему борода говорит со мной? Он все повторял: «Я твой друг. Твой самый надежный друг». И я сам шептал это «мой друг».

– Я не буду… не буду… не бу… не буду отвечать… – лепетал я, сопротивляясь из последних сил, но мне почему-то хотелось ему все рассказать. Будто внутри меня был заперт человек, который отчаянно хотел быть услышанным. И действительно, спустя пару вопросов я почти бессознательно начал тихо шептать ответы, словно говорил это самому себе.

– Ты хочешь целовать ее? Обнимать?

– Да, – шептал Пит. – Где ты, Китнисс? Ты слышишь этот голос? Кто это? Зачем он спрашивает о тебе? Любим… любимая… – голос мой срывался на шепот.

– А хотел бы ты, чтобы она была твоей? – тонко и спокойно чеканил копошащийся в моих мозгах голос.

Я блуждал взглядом по потолку, словно слышал вопросы оттуда. В голове тяжело пульсировала кровь, я слышал в ней удары сердца. И тут мой внутренний пленник вырывался на свободу.

– Я хочу Китнисс. Китнисс! Хочу целовать ее, ласкать, обладать ею… Заботиться. Я хочу быть с ней. Хочу любить… Хочу быть любимым. Любимым… Самым любимым ее… целовать… ее… я хочу… – меня начали одолевать галлюцинации. Мне казалось, что руки мои свободны и по ним бегает Китнисс с луком за плечами. А потом на них отдельно лежали ее губы, глаза, волосы. Китнисс выходила из рамки, с моей картины дома и падала ко мне в объятья с каким-то кукольно неподвижным лицом. Жуткие, тяжелые образы… Я удивлялся сам себе, откуда во мне все это? Мне казалось, что прошло несколько часов, пока я пребывал в этих видениях. Но вязкий шепот второго человека в белом халате, который отдавался в моем сознании как удары колокола, вернул мой разум в реальность.

– Он готов.

С невероятной четкостью предстал передо мной ненавистный кабинет. Я видел мельчайшие буквы на мониторах. После небольшой паузы я услышал неестественно громкий голос своего мучителя, ибо губы его едва шевелились. Лицо его опять было мучительно идеально. И эти извивающиеся губы…

– А теперь слушай меня внимательно, Пит, ты хочешь одного. Убить Китнисс Эвердин. Ты хочешь свернуть ей шею, разорвать ее на клочья. Она – переродок. Переродок, – четко и громко говорил он.

Это слово напрочь разбило мне мозг. Я инстинктивно ощущал, как они отнимали у меня самое дорогое. Во мне вновь появились силы. Для последнего броска.

– Нет! Нет! Она – лучшее, что было в моей жизни. Она так красива… – испуганно верещу я.

– Смотри! Смотри! – кричит человек. Голова начинает болеть от громкости его голоса. Он подставил к самому моему лицу монитор с изображением жуткого существа с пеной у рта и серыми глазами Китнисс. Оно двигалось прямо на меня и издавало самые отвратительные и пугающие звуки, которые я когда-либо слышал. – Ты называешь это красивым?? Любуйся же, давай!

Это зрелище, усиленное моим порабощенным ядом мозгом производит на меня чудовищное впечатление. Я чувствую, как дергаются пальцы. Закрываю глаза, надеясь укрыться в темноте, но воображение уже готовит мне новые, еще более страшные галлюцинации. Открываю глаза, и передо мной опять чудовище, от которого никуда не деться.

И потом как заклинание еще много раз повторяет этот голос тирана, показывая мне переродка:

– Это Китнисс.

«Это Китнисс», – бессознательно повторяю я. Внутри витает противоречие,но уже слабое, призрачное. Я фокусирую взгляд на экране, посреди которого переродок с кровавой пастью раз за разом превращается в Китнисс. Уж не знаю, был ли это ролик, подготовленный Капитолием или мое воображение. Пытки электричеством или побои хороши тем, что дают передышку от страдания, но этот белобородый с губами-червями совсем не торопится дать мне передышку, из-за обручей я даже лишен возможности отвернуть голову от этого зрелища. Тошнота подкатывает к горлу.

Я вновь закрываю глаза, но жуткий образ, усиленный действием яда теперь неуклонно стоит в моей голове. Чудовище двигается, скалится и рычит. В комнате и вправду появляются жуткие звуки рычания, воя, клокотания. Бешеный взрыв происходит в моей голове, я кричу. Кричу, и наверное теряю сознание. Внутри пульсирует боль и в жутком водовороте сменяют друг друга сцены убийств на арене, морды переродков и образ Китнисс. Повсюду: воспоминания о пещере, поцелуях, разговорах, мечты, фантазии – все в одном сумасшедшем урагане. На какой-то момент образ Китнисс доминирует над ужасами, я вижу поцелуй, страстный и нежный, такой, о котором я всегда мечтал, мы обнаженные, в объятьях друг друга. Но потом поцелуй превращается в кошмар: Китнисс становится переродком и вгрызается мне в горло. Звучат слова: «Она всего лишь переродок! Убьет тебя! Она предала тебя!» Я все еще пытаюсь бороться, вспоминая все моменты близости с Китнисс – самые сильные эмоции. Потом я представляю себе, как занимаюсь с ней любовью, даже в этой сонной пропасти я ощущаю в теле желание. На какой-то миг чувствую свою победу в борьбе с Капитолием. Но вдруг все начинает катиться в бездну: она шепчет: «Гейл», я смотрю на свои руки и как-то понимаю, что я это он. В диком ужасе начинаю рвать свою кожу, пытаясь снять эту оболочку. Страх пронзил мне мозг, и защита разом ослабела. С этого момента переродки заполонили мою голову. Привыкнув к отчаянию, я даже находил теперь удовольствие видеть этих существ. И образ Китнисс казался теперь враждебным и далеким. В голове все еще как заезженная пластинка повторялись слова профессора о том, что Китнисс переродок. Последнее, что я видел в этом до ужаса реалистичном кошмаре – это как тело Китнисс расползается и дробится в моих руках, превращаясь в маленьких переродков, которые облепляют меня и сжирают. Потом был мрак, абсолютное ничто, сквозь которое я летел, пока не очнулся в своей камере.

Спустя пару часов я услышал до боли знакомый голос в коридоре. Сноу!

– Сегодня будет сеанс?

– Да, мы только начали. Удивительно, как одно имя этой девчонки поднимает активность определенных участков его мозга. Парень просто живет ею.

– Ничего, скоро будет жить приказами Капитолия, – посмеиваясь, сказал Сноу.

– Да, я думаю, мы сможем использовать его любовь для более крепкого программирования.

– Почему процесс идет так медленно? Я надеялся на заметный сдвиг уже после пары сеансов.

– Мальчишка сопротивляется. К тому же мы не можем повышать дозу яда, иначе все это может повредить…

– Сколько вам нужно?

– Думаю, сэр, мы можем гарантировать результат, если проведем еще шесть – восемь сеансов.

– Хм… Не переусердствуйте. Он нужен живым.

– Не беспокойтесь, я знаю, что делаю.

В голове было удивительно ясно. Я быстро пробежал взглядом по камере, судорожно соображая, как можно себя убить. Была мысль с разбега удариться о стену, но вряд ли бы я убил себя одним ударом. А если мозг будет поврежден, то защита совсем ослабнет. Так что идея была забракована. Тогда я закрыл глаза и стал вспоминать все то хорошее, что было связано с Китнисс. И вдруг с ужасом ощутил, что во все мои воспоминания вкралось какое-то сомнение. Я прекрасно помнил все события, но как будто смотрел на них под другим углом, каким-то очень критичным и подозрительным взглядом. Все в поведении Китнисс вызывало сомнение. Она казалась мне совсем не такой идеальной как прежде. Особенное разочарование вызвали ночи в поезде. Даже поцелуй на пляже был омрачен… Где она настоящая?.. Единственное оружие – воспоминания – было уничтожено. Как я был наивен. В последующие дни я уже задавал себе вопрос: «Человек ли она?». А потом вопросов не осталось…

На следующих сеансах все было точно также, только теперь мне еще показывали отрывки Голодных игр, где я был вместе с Китнисс. Они трактовали их по-другому, говорили, что она притворялась, что она любит другого и что от каждого поцелуя ее скручивало от отвращения. Я из-за яда очень легко всему верил и рыдал от боли. Ведь меня еще до Квартальной бойни мучил вопрос, любит ли она меня или нет. Они знали, куда надавить.

– Китнисс… – слабо лепетал я. – Почему все так?…

А между тем яд въедался в мою кровь все сильнее. Из-за новых доз видения стали более устойчивыми и похожими на реальность. И в этом бреду я как будто прожил еще одну жизнь. Настал момент, когда я уже не мог представить себе, что Китнисс не переродок.

========== Часть 6 ==========

Паника разгорелась неожиданно и парализовала волю. Передо мной стояла главная героиня моих кошмаров. Тех, что Капитолий своими истязаниями сделал частью меня. Глаза заволокло туманом, кровь яростно пульсировала в висках. Меня охватил ужас, чувство угрозы, и руки сами потянулись к расплывчатому монстру, который двигался в мою сторону. Позже я узнал, что это была не обычная для меня галлюцинация, а реальность. Я едва не убил человека. Хотя… человека ли? Кто такая Китнисс на самом деле?

В последнее время жизнь стала для меня сложной головоломкой. События предыдущих двух лет будто бы вообще разрушились и оставили после себя лишь горсть обломков. Более ранние воспоминания собрались туманом и осели как грузный сгусток на дне моего сознания. Я не помнил детально событий, но видел общую смазанную картинку. Это были какие-то блеклые акварельные наброски моего прошлого, почти лишенные подробностей. Было еще кое-что: несколько непреложных, как мне поначалу казалось, истин, неоспоримых фактов. Они постоянно патрулировали развалины моего разума: 12-й разрушен после взрыва на арене. В этом виновна Китнисс. Она – мой главный враг и враг всех людей Панема. Она создана, чтобы уничтожить всех и вся. Она – переродок. Я должен убить ее, чтобы спасти Панем и отомстить за 12-й. Эти мысли всегда появлялись стройной цепочкой, когда начиналась паника. Они были яркими и четкими, и потому давали такую желанную определенность и порядок. Я не осознавал, откуда они в моей голове, но без них я бы точно сошел с ума, увязнув в хаосе собственной памяти.

Я никак не мог привыкнуть к расплывчатому миру вокруг. Все время хотелось зажмуриться, помотать головой, чтобы сфокусироваться на чем-либо. Но никогда не удавалось. Иногда я видел странные вещи, оглядывался вокруг, чтобы оценить реакцию других людей, но они не замечали моих видений. Помнится, врачи из 13-го долго переговаривались и сосредоточенно что-то писали в своих блокнотах, когда я удивленно спросил, зачем они напустили столько кошек в мою палату.

Из-за приобретенного страха надолго закрывать глаза я боялся спать. Но когда усталость все-таки валила меня с ног, я все равно думал, что бодрствую. Я просто перестал замечать границу между сном и реальностью – настолько они были похожи.

После обследования и освобождения от осиного яда я впервые за несколько недель почувствовал себя хорошо. Мир вновь стал четко очерченным и ярким. Даже слишком с непривычки. Все тело болело, голова особенно. Но все равно было в 100 раз лучше, чем прежде.

После недели реабилитации ко мне зашел врач с помощниками и начал долгую, размеренную беседу. Это был солидный мужчина лет сорока с черными, как смоль волосами, и мягким голосом. Поначалу он спокойно рассказал мне все, что случилось со времени взрыва на арене вплоть до этого момента. Я даже не перебивал его, хотя и с подозрением относился к сказанному. К тому же у меня не было никакой уверенности в верности своей версии.

– Пит, у тебя было сильное отравление осиным ядом. Ты не умер только потому, что он модифицирован для особого воздействия непосредственно на психику. Так что телом ты совсем скоро будешь здоров. Мы сделали все возможное, чтобы свести на нет урон от побоев и пыток, – он снял очки. – Но вот с твоим психическим состоянием все куда сложнее. Ты осознаешь, что Капитолий деструктировал твои воспоминания и запрограммировал твое сознание с определенной целью?

– Я слышал, как говорили, будто мне промыли мозги.

– Грубо говоря, да. Под действием осиного яда тебе внушили страх к конкретному человеку. Ты понимаешь, о ком идет речь? – осторожно спросил он.

Я вздрогнул.

– Да.

– Так вот. Пит. Ближайшие две недели мы будем проводить с тобой психоаналитические беседы с целью понять уровень повреждения твоей нервной системы и психики. Я надеюсь, ты будешь стараться оказать полное содействие для твоего же скорейшего выздоровления.

– А почему я должен вам доверять? Наверняка вы заодно с ней.

– Не хочешь же ты сказать, что в Капитолии тебе было лучше, чем здесь? Мы дистрикт 13. Мы сами за себя, Пит.

– А почему тогда она здесь? – я начал раздражаться. Доктор видимо почувствовал это. Он вздохнул и пристально посмотрел мне в глаза.

– Пит, у тебя есть выбор: остаться во власти своих страхов и запутанных воспоминаний и всю оставшуюся жизнь мучиться от этого, либо с нашей помощью попробовать излечиться. А то, на какой мы все стороне разберемся после.

– А вдруг вы сделаете со мной что-то похуже Капитолия?

– Честно говоря, я не уверен, что может быть хуже, – горько посмеиваясь, сказал доктор.

– Значит, у меня нет выбора. А возможно ли вообще меня вылечить?

Доктор довольно приосанился.

– Вот это правильный вопрос! Я рад, что наше общение становится конструктивным. Тебя можно вылечить. По крайней мере, восстановить психическую устойчивость.

– Устойчивость? А как же моя память?

– Тут тебе самому придется потрудиться. Мы, конечно, поможем ускорить процесс восстановления посредством терапевтических сеансов. Но ты тоже старайся: общайся с посетителями, собирай как можно больше информации, сравнивай, сопоставляй. Постепенно ты сможешь воссоздать картину прошлого и настоящего, уверяю тебя. Ведь дело того стоит, правда? – он слегка похлопал меня по плечу. В голове на миг вспыхнула картинка: я разговариваю с отцом. Тогда я понял, что надежда есть.

Визитов было много, я сильно уставал. Но такой накат посетителей, начиная с Хеймитча и Плутарха, кончая целой оравой докторов и психологов, продолжался только первое время. Последующие недели были относительно спокойными. Мой доктор часто приходил для проведения бесед, во время которых мне даже удавалось смонтировать некоторые кусочки из прошлого. Но при слове «Китнисс» руки начинали дрожать, и темнело в глазах. Опять этот неприятный сгусток ненависти и страха.

Иногда я забывал самые простые вещи. Но все же постепенно мир моих воспоминаний расцветал деталями. Я гонялся за ними беспрерывно. Появлялись очертания лиц, цвета и звуки. Доктор как-то раз забыл ручку и блокнот в моей палате. Я почти неосознанно начал что-то малевать на белом листе. Руки не слушались, но все равно что-то вычерчивалось: я рисовал пекарню. Удивлению не было конца: я рисовал детально и точно. Рука подгоняла память. Когда доктор увидел рисунок, он довольно улыбнулся. С тех пор рисование стало еще одним способом лечения моей памяти.

Я понял потом, что говоря: «Мы можем тебя вылечить», доктор больше убеждал себя, нежели меня. От Джоанны я узнал, что когда меня привезли, никто не знал, что со мной делать. И не знают до сих пор.

Однажды ко мне привели девушку по имени Делли Картрайт. Я долго пытался вспомнить, глядя на ее лицо, что связывало нас в прошлом. В голове пронеслось: «Кажется, я ей нравился». Она заговорила о школе, моем отце. Память плохо поддавалась. Это нервировало меня. Погружаясь в детство, я тут же забыл о взрыве в 12-м. В голове пробежали сцены работы в пекарне, семейные обеды, ссоры родителей. Я обрадовался, что столько вспомнил из детства. Но когда спросил про родителей у Делли, она вдруг замялась и начала что-то говорить про новую жизнь. Воспоминания детства вновь блокировались, и меня перекинуло в реальность, в которой 12-й мертв, в которой я остался один среди врагов. И во всем виновата проклятая Китнисс! В голове раздался рык переродка, я на мгновение закрыл глаза и увидел жуткую хищную морду. Руки свело судорогой. Я кричал, пока меня не усыпили. Очередной нервный срыв.

Следующий месяц прошел относительно спокойно. Я много рисовал, общался. Энни заходила ко мне. Милая девушка и такая красивая. Она мне нравится. Но мысли не заходят дальше дозволенного, словно внутри какой-то барьер. Резко вспыхивают кусочки детства: я иду со школы вслед за темноволосой девочкой, украдкой бросаю на нее взгляд во время уроков, ищу ее в толпе на школьном дворе. Она почти всегда одна…

Энни выходит замуж. Я предлагаю испечь для нее свадебный торт. Она смеется. Конечно, я сделаю, если мне разрешат. Доктор согласится. Он решительно выступает за все, что помогает мне придти в себя.

По ночам мне снятся родители и братья, их смерть во время взрыва. Пепел, кости, черепа, застывшие в крике. Меня мучает одиночество и пустота. Порой я даже сомневаюсь, стоит ли вспоминать что-то. Ведь от этого еще горше осознание нынешней безысходности моей жизни. Мне незачем жить, некуда вернуться и больше не о ком заботиться. В такие моменты хочется забыться морфлингом, но врач запретил давать мне его. Остаются только пустые холсты, на которые я изливаю свою боль.

Койн заходила. Неприятная женщина. Жестокая, это видно по глазам. И как-то уж слишком мило она вела себя со мной. Будто я вовсе не предатель, а прямо лучший солдат 13-го. Сказала, что я могу присоединиться к учениям как только буду готов. Получается, ее даже мнение врача не интересует? Пожалуй, я не против. Хоть какое-то разнообразие. От этой палаты уже тошнит.

На очередной сеанс доктор приносит записи Игр и публичных выступлений. Сначала я против, стало не по себе. Но другого выхода нет. Первые Игры. Жатва. При виде Китнисс сжимаются кулаки. Но я уже могу контролировать себя. Не без помощи таблеток, конечно.

Недоумение. Вот главное чувство, которое владело мной при просмотре. Это как в школе, когда я подготовил не тот параграф, хотя был уверен, что все делаю правильно. В интервью признался ей в любви. Как я мог такое сказать своему убийце?

– Вот, вот момент истины! Ее первая попытка меня прикончить, смотрите! – воплю я, когда доходим до момента с осами. Внутри все дрожит при одном виде этих тварей.

– Не могу отрицать, Пит. Здесь попытка убийства налицо. Но заметь, не только тебя. Ты же в этот момент на стороне профи, ее враг.

– Ладно, давайте дальше смотреть.

Ее первый поцелуй. Внутри что-то екнуло и тут же накрылось злостью. Притворство. Ненавижу ее! Единственный момент, когда я действительно серьезно засомневался в себе, это ее отчаянная вылазка за лекарством. У нее совершенно не было мотивов спасать меня тогда. А может я зачем-то все-таки был ей нужен? Ну конечно, подорвать авторитет Капитолия. Вот зачем я был нужен ей. Никаких личных мотивов. Ради меня самого она ничего не сделала.

Притворство и предательство, предательство и притворство. Как я мог позволить так долго использовать меня?

С каждым новым просмотром прояснялась моя память и росла ненависть. Нет, Китнисс не переродок. Это слишком сильно сказано. Она всего лишь маленькая двуличная тварь, которая вертела мной как заблагорассудится. Я вспомнил наши ночи в поезде. Притворство. Вспомнил ее поцелуй с Гейлом на кухне. Предательство. Вспомнил ночь на пляже. Притворство. Вспомнил ее заговор с Хеймитчем. Предательство.

Я попросил привести ко мне Джоанну.

– Привет.

– Да, привет, Пит, – она устало плюхнулась на стул рядом с моей кроватью. – Мерзко тут у тебя. А это что в углу? Ты опять рисуешь?

– Что-то пытаюсь. Как ты?

– Паршиво. Но лучше, чем ты, – она усмехнулась. – Скоро тебя отсюда выпустят?

– Не знаю. Но лучше уж быть запертым тут, чем кого-то убить в припадке.

Она поднялась и подошла к картинам, посмеиваясь. С полминуты она осматривала мои мрачные работы, порывистые, резкие и страшные, как моя боль.

– Отвратительно тут кормят. За это можно и убить.

– Ты общаешься с Китнисс? – нерешительно спросил я.

– Приходится. Мы в одной комнате живем.

Я насторожился.

– И что она делает?

– Ее только недавно из второго дистрикта привезли с пулевым. Она туда ездила с этим красавчиком… как его…

– С Гейлом?

– Угу, – Джоанна противно заулыбалась. – Что, неужели все сохнешь?

– Нет, – мне даже смешно вспомнить. Внутри только злость. Теперь я не могу доверять даже Джоанне.

– Хм. Твой доктор, он прихвостень Койн. Ты знаешь?

– Могу догадаться.

– И как он? Чем-то помогает тебе?

– Да, конечно.

– Хм, странно.

– Почему? – искренне удивляюсь я.

– Потому что, – тихо говорит она, присаживаясь рядом со мной и подбираясь к самому уху, – он ее шпион, а не доктор.

Я посмеиваюсь.

– Тогда он просто хороший человек.

Она смотрит вопросительно.

– Потому что искренне пытается мне помочь.

Возле двери слышатся шаги, Джоанна поднимается. Входит доктор.

– Выздоравливай, Пит. Может, зайду еще.

Как бы там ни было, сказать мне все равно нечего ни Койн, ни кому-либо еще.

Однажды доктор сам начинает странный разговор:

– Койн больше не заинтересована в твоем лечении, Пит. Она считает, что мы зря тратим время. И Китнисс уже смирилась. – он вздыхает и прохаживается по палате. От последней фразы невольно сжимаю кулаки. – В общем, с тех пор, как все попытки выяснить что-то об этой методике промывки мозгов не принесли реальных плодов, Койн приказала нам просто делать вид, что мы лечим тебя. Она почему-то убеждена, что ты безнадежен.

– Да, я заметил, что никто, кроме вас больше не приходит, – я помолчал. – Вы тоже думаете, что я безнадежен?

– Я думаю Пит, что у меня не хватает опыта.

– Но ведь вы не откажетесь от меня?

Он молчит.

– Я бы хотел тебе помочь. И ты заслужил это.

– И?

– Будем продолжать нашу прежнюю методику.

В меня проникает тепло. Кому-то не безразлична моя участь. От этого появляются силы.

Меня снова мучает Китнисс. Внутри новое чувство – любопытство. Мне захотелось увидеть ее теперь, когда я был не под действием яда и мог себя сдерживать.

Прошло еще пару недель. К свадьбе я подготовил огромный торт на тему моря. На пару дней я полностью ушел в работу. Это было счастье. На праздник меня не пустили. Это могло плохо кончиться, но Энни я все-таки поздравил, когда показывал торт. Она была с Финником. Хеймитч тоже зашел посмотреть на мои труды. Теперь у него вечно виноватый вид. Он заходит всегда очень ненадолго.

Я попросил его привести Китнисс после праздника.

Она осторожно зашла в палату и остановилась на приличном расстоянии от меня. Видимо, я правда чуть не убил ее тогда. С интересом рассматриваю ее как какую-нибудь незнакомую бабочку или жука. Память демонстрирует ассоциации, тасует кусочки прошлого, но ничего определенного. Ужасно неудобно лежать перед ней в ремнях и с иглой в руке. Чувствую себя каким-то ущербным. Хотя, почему меня это волнует? Разве она хоть что-то значит для меня? Продолжаю изучать ее, каждую деталь – привычка последних недель – погоня за деталями.

– А ты не такая уж высокая и не особо красивая, – констатирую я свои наблюдения. И вроде бы я сказал это равнодушно, но внутри, кажется, порадовался, что задел ее.

Она сжимает губы и тормошит пальцами рукав своего платья.

– Ну, раньше ты тоже выглядел лучше.

После терпеливого тона врачей и ласковых речей посетителей эта реплика изрядно режет слух, но я не обижаюсь, а скорее удивляюсь. В конце концов, я тоже слишком уж привык пользоваться своим положением больного и перестал следить за словами. А Китнисс… Она разговаривала со мной, как будто я был совсем здоров, как будто я был прежний. Это мне понравилось.

Меня опять тянет сказать что-то колкое, но Китнисс не намерена терпеть, она идет к двери. Ладно, хватит пререканий, нужно сказать самое важное:

– Китнисс, я помню про хлеб.

Она озаряется светом. Мы вместе вспоминаем памятный день в школе, одуванчик. Я вижу эту картинку в голове, и накатывает грусть. Я никогда не буду прежним. Однако внутри что-то теплится: маленький огонек прежних чувств. Он начал искриться, когда мы вместе вспоминали наше детство.

– Должно быть, я очень тебя любил.

Ее голос срывается, она пытается скрыть, но бесполезно. Мне вдруг ужасно хочется добиться от нее правды, посмотреть на наши отношения ее глазами. К тому же мое положение дает мне полное право на прямоту.

– А ты любила меня? – я впиваюсь в нее глазами. Чего я жду от нее? Что она может сказать парню, который еще месяц назад едва не задушил ее? Какая уж тут любовь. Но вспоминая просмотренные записи… в голове полная неразбериха. В конце концов, мной движет только любопытство, стремление восстановить память. Она говорит уклончиво и все не то. Наверное, нет. Не любила. Я почему-то начинаю злиться. И с каждым ее слово все больше и больше. С чего вдруг? Я ее больше не люблю, нас ничто не связывает…

– И нас это устраивало, что ты целуешься с обоими? – в моем голосе звучит равнодушный упрек. Она готова взорваться от злости.

– Нет. Вас это не устраивало. Только я у вас и не спрашивалась.

Мой последний выпад, и она вылетает в коридор как ошпаренная. Хеймитч с упреком смотрит на меня. Я презрительно улыбаюсь и все-таки внутри чувствую что-то к этой маленькой стерве. И это что-то причиняет мне боль. А еще из глубин поднимается застарелая ревность, которая будит неприятные воспоминания. Снова начинается приступ. Руки ищут шею мерзкого переродка.

Вскоре мне разрешают выходить из палаты и бывать на учениях. Пока что просто осматриваться. Руки постоянно в наручниках и рядом охрана. После встречи с Китнисс я снова и снова пересматриваю записи. Злоба растет. Постепенно я осознаю, какой никчемной пешкой был во время всей этой заварушки с Играми. А ведь когда-то я так боялся быть именно пешкой в чужих руках. От этого злость еще сильнее. Каким же ничтожеством я был, бегая за ней, даже не пытаясь разглядеть, насколько она расчетлива и лицемерна. Последнее время мысли все чаще возвращаются к Китнисс. Почему я не могу просто вычеркнуть ее из жизни? И ведь чувствую совсем не любовь, а ненависть.

Беру поднос с едой и иду прямо к ее столу. Вот они, бывшие победители, Делли, Гейл – все здесь, все на ее стороне. Знают ли они, что она из себя представляет? Сидит рядом с Гейлом и даже глаз не поднимает на меня. Неужели совесть зашевелилась, Китнисс? Зачем она притворялась, будто запуталась, зачем постоянно выбирала между нами? Было бы куда легче с самого начала знать, что ничего невозможно. Но нет, ей нравилось дразнить меня, заигрывать с нами поочередно. Двуличная стерва.

– А вы как – уже официальная пара? Или они все талдычат про несчастных влюбленных?

– Все талдычат, – отвечает Джоанна.

Злость закипает с новой силой, я близок к очередному приступу. Последней каплей становится упрек Делли, и я погружаюсь в пучину своей ярости. В этой бездне со мной разговаривают окровавленные безгласые, переродки откусывают мне руки и ноги, там Китнисс снова и снова превращается в зверя и охотится за мной, там она раз за разом отвергает мою любовь. А я кричу, пока не чувствую боль в горле. Когда я просыпаюсь, боль остается. Похоже, я и вправду кричал.

Пару недель я спокойно тренируюсь, изредка вижу Китнисс на другой стороне поля. Мне вспоминается детство, школа, моя любовь. С последней стычки я сижу за столом только с новобранцами. Тело ноет от нагрузок. За время, проведенное в палате, я изрядно потерял форму. Да еще ушибы и синяки зажили не до конца. Я много думаю о прошлом. И кажется, принимаю его.

Однажды меня с тренировок вызывают к Койн. Ничего себе, меня направляют с отрядом в Капитолий. Что ж, я не против. Тем более, Койн, кажется, не потерпит отказа. Похоже, для нас с Китнисс наступают новые Голодные Игры. Только теперь у меня нет никаких иллюзий на ее счет. Единственное, что я хочу – это вновь стать собой. Или умереть. Без разницы.

Снова думаю о Китнисс. С тех пор, как она нашла меня у ручья, я стал для нее вечной проблемой. Из-за меня ей пришлось притворяться. Наверное, она тоже ненавидит меня. А между тем, я стал лучше понимать свои воспоминания: все-таки Капитолий не настолько искусен, чтобы полностью изменить мою память. Я чувствую в голове какие-то инородные, неестественные вкрапления. Они заметны, я научился вычленять их, но от них тяжело избавиться, как от старой привычки.

Когда я попал в отряд, Китнисс места себе не находила, но потом стала мягче. Впервые за все эти месяцы я почувствовал ее участие. Это было так непривычно. И еще стало больно: я ведь видел, что после всего, что между нами было, она бросила меня. Оставила наедине со своей проблемой, отгородилась, как от прокаженного. Все эти месяцы она избегала меня, а за те пару встреч показала больше презрения, чем сочувствия. И только сейчас потянулась ко мне. Резко, беспричинно. Наверняка по наводке Хеймитча. Как всегда.

Я думаю, стал бы я так же вести себя с ней, будь она на моем месте? Неужели я бы также избегал ее? Хотя я все же понимаю Китнисс: что можно сделать для парня, который пытается тебя задушить при каждом удобном случае? Нет, нет, все правильно. Тогда было не время, это бы только усложнило все. И моя злость…

Постепенно я начинаю доверять своему отделению. В конце концов, мне больше ничего не остается. Пусть уж субъективная картина событий, чем полное ее отсутствие. Разбираюсь с собственными накрепко втиснутыми в мозг мыслями. Убить Китнисс, 12-й разрушен. Финник рассказывает про Игры, Гейл – про наш дистрикт. Труднее всего с Китнисс. Вроде бы я помню многое по записям, но опять же ускользают детали. Она мало-помалу начинает мне помогать, и я уже не ощущаю прежней злости к ней. Мы как будто сближаемся. Так не хватает человеческого тепла. Как же я одинок сейчас! Чем больше я осознаю реальность, тем больнее и тоскливее. Все чаще я вспоминаю родителей, братьев, знакомых из 12-го. Всех тех людей, которых я теперь уже никогда не увижу. Хочется взвыть от внутренней пустоты. Хорошо, что на утро думать становится некогда. Мы движемся вперед.