Текст книги "Дневник Пита (СИ)"

Автор книги: fazezzia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Часть 1 ==========

Слезы застилают мне глаза, я смотрю вокруг невидящим взглядом. Падаю без сил на кровать. Я труп. Мой мир рухнул, и я не хочу домой, вообще ничего не хочу. Как жить дальше? «Но ведь до этого ты как-то жил?» – робко говорит внутренний голос. Но я не хочу слышать его. И тогда внутри меня остается только пульсирующая боль. Мне хочется кричать. Но вместо этого я корчусь на кровати, уткнув лицо в подушку. «Я люблю тебя, Китнисс!» – слышу я крик внутри себя, – «я так хочу быть с тобой! Вернись!» Но она не вернется. Хуже того, мы никогда не были вместе. Суровая правда разрезает мое сердце. Лучше бы я умер в той грязи, лучше бы она никогда не нашла меня и стала единственным победителем. Зачем мне мир, в котором Китнисс Эвердин не любит меня?

Потом боль притупляется злостью. Она обманывала меня, использовала! А сама ждала момента, когда встретится с Гейлом! Но эти мысли быстро рассыпаются об один неоспоримый аргумент: Китнисс спасала наши жизни, и ради этого пошла на все. Как я могу обвинять ее в чем-то?..

Спустя несколько часов я научился терпеть свою боль. Безразличие встало на защиту моего воспаленного разума. Я вспоминал наши с Китнисс счастливые моменты. Я хотел понять, почему я так безоговорочно поверил в ее любовь. Я выискивал среди бесчисленных эпизодов те, когда я верил ей.

То, что Китнисс притворяется влюбленной было для меня фактом. До одного разговора в пещере. Когда я отчитывал ее за ягодный сироп. Я был зол на нее, и будь у меня силы, никогда бы не позволил ей так поступить со мной, но в этот раз она меня перехитрила. Я никогда не видел Китнисс такой растерянной, робкой, когда она говорила, что сделала это не ради меня, а ради себя. Словно она дала волю какому-то чувству внутри себя. Я слушал ее, затаив дыхание. Сердце замерло. Но она молчала, не зная, какие слова подобрать.

– Беспокоится о чем, Китнисс? – спросил я. Она начала говорить что-то о Хеймитче, но я уже все понял, я был на сто процентов уверен, что она сделала это, потому что я ей не безразличен.

– Тогда мне придется догадываться самому, – с этими словами я приблизился к ней и поцеловал. Она жадно ответила на поцелуй, и это еще раз доказывало, что между нами взаимная привязанность. Так я думал в тот момент. И он остался для меня одним из самых счастливых за все Игры. В тот день все беды отступили от нас: мы не лежали при смерти или без сознания, не были голодны, не мерзли. Вспоминая тот день, я понимаю, насколько мы были счастливы. Это был тот редкий момент, когда я не гадал, искренни ли ее чувства или нет. Я знал наверняка, и эта уверенность делала безоблачным мое счастье. Я целовал ее, забыв обо всем на свете. Подумать только. Вокруг ужас Арены, а я держу в объятьях обожаемую девушку, целую ее, и знаю, что она любит меня. Мне было за что благодарить Игры.

С того дня я жил в облаках и не хотел спускаться. Какие бы ужасы не предстояли нам в дальнейшем, будь то Катон, переродки или жестокие капитолийские правила, я знал одно, что Китнисс со мной, и она любит меня, а значит и умереть не страшно.

Да, я чувствовал, что умираю, и только Китнисс связывала меня с этим миром. Я боролся ради нее. Я не мог оставить ее одну. Тогда, на крыше рога изобилия я держался из последних сил.

Последующие события как в тумане. Я где-то между небом и землей, вижу свое тело, а вокруг кружат врачи. А потом ужас от взгляда на пустоту вместо ноги. И рядом нет Китнисс! Где она? Что с ней? Мучительно долго длится время до церемонии. Я скучаю по своей любимой, и мне не хотят показывать ее ни при каких обстоятельствах до шоу. Я просто изнываю от тоски.

И вот она бежит ко мне навстречу, такая радостная, такая влюбленная! Значит, это правда! Она любит меня! Любит! Как же я ждал этих объятий, поцелуев. Не могу оторваться от нее! Как же она прекрасна! Как же я люблю ее!

Но нас опять разлучили после шоу. Что-то здесь не так. Зачем они это делают? Мне вспоминаются слова Хеймитча перед моим первым интервью: «Ни слова Китнисс. А то эффект пропадет». Робкое сомнение начинает прокрадываться в душу, но я отмахиваюсь от него, уж слишком я счастлив. Зачем надумывать?

Но в поезде все резко изменилось. Она избегает меня, чем-то все время озабочена. Мы выиграли! О чем еще беспокоиться? Капитолий был щедр как никогда. Я не могу понять, что происходит. Все прояснилось в тот самый час икс… Она прячет глаза, когда Хеймитч уходит. Рассказывает про ягоды, а потом и про спонсоров. Какой же я идиот… Чем я мог заинтересовать такую девушку как Китнисс. И тут меня охватывает дикая ревность. Гейл. Ну конечно! Игры кончились, теперь у нее будет кое-кто получше жалкого сынка пекаря. Я смотрю в зеркало: у меня нет такой красоты и благородства во внешности. Может, я и силен, но я не охотник, не крутой парень. Да еще и эта искусственная нога. Я же теперь инвалид! Прям и не знаю, кого из нас двоих выберет Китнисс! В отчаянии прижимаюсь к стене. Голова болит, тело ноет. Как бы я хотел, чтобы Китнисс сейчас постучала в дверь и сказала, что все это неправда, и она любит меня, и мы будем вместе… От таких мыслей мне становится еще тяжелее. А ведь уже почти утро. Сегодня нам выступать перед публикой. Надо взять себя в руки. В конце концов, на мне важная миссия также как и на Китнисс. Доказать всем нашу любовь. Мысли о предстоящем спектакле вызывают во мне отвращение.

После обеда я слышу робкий стук в дверь. Китнисс?!! Нет, не надейся. Я открываю. На пороге Порция.

– Пит, ты ничего не ел со вчерашнего дня… – должно быть вид у меня удручающий, потому что она выглядит ошарашенной. – Мы подъезжаем. Пора приготовить тебя для съемок.

Я не сопротивляюсь. Мне все равно. Я ко всему безразличен. Смотрю в зеркало. Грим скрыл мои синяки под глазами. Все нормально. Пора выступать. Меня ждет встреча с Китнисс. Интересно, что я почувствую? А ведь мне придется целовать ее на публике. Что может быть больнее? Словно нож Катона опять ерзает в моей ноге, разрывая живые ткани.

Вот она, как всегда прекрасна. Как всегда недостижима. Я контролирую выражение лица, но глаза наверняка выдают боль. Она жалеет меня, это видно, но жалость ее мне не нужна.

– Еще разок, для публики?

Вот и все. Все кончено между нами. Она несмело берет мою руку. Меня охватывает отчаяние. Я не могу вот так отпустить ее! Как мне жить без нее? Игры были моим шансом сблизиться с Китнисс, неужели я упустил его? И когда я целую ее, вместо боли и горечи я чувствую лишь отчаянное желание никогда не расставаться с ней, замереть вот так навечно. Я стараюсь скрыть это. Но в глубине души хочу, чтобы она поняла. Поняла, как я нуждаюсь в ней, как люблю ее! В ответ я чувствую ее неловкость, неуверенность, едва скрываемое смущение. А в ее глазах самый горький ответ на все мои мольбы: «Прости!»

Первые месяцы после возвращения были самыми тяжелыми. Ценность того, что я вернулся живым, стала ускользать от меня. Я пытался всеми силами встать на ноги после нашего разрыва. Ведь мы не просто перестали быть влюбленными наедине, мы вообще перестали разговаривать, виделись только у Хеймитча.

Я пытался переключить внимание на семью, но в ответ не чувствовал большой теплоты. Все было как раньше. Только теперь мне не надо было с утра до вечера работать в пекарне. Мать и братья заходили в основном за деньгами, они стали так милы и любезны с тех пор как я приехал, что я едва мог сдержать отвращение. Еще один спектакль. Но утешением стало неизменное понимание отца и его любовь. Он приходил нечасто, но каждый его визит был лекарством. Как-то раз после приезда он зашел ко мне, и у нас завязался разговор:

– Сынок, что с тобой? Ты сам на себя не похож. Что-то произошло? Ты поссорился с Китнисс? О, как я радовался, когда увидел по телевизору, что вы вместе.

Я молчал некоторое время. Безразличие на моем лице, ставшее ныне обыденностью, сменилось выражением мучительной боли. Пожалуй, даже когда я был при смерти, таких мук не было.

– Она не любит меня, отец. – Долго сдерживаемые слезы хлынули из глаз. Я безвольно упал на диван, корчась от рыданий. Только ему – самому близкому мне человеку – я мог открыть травившую меня горечь, – Все было притворством. Все! Она притворялась!

Отец вздохнул и закрыл глаза. Потом он сел рядом и погладил рукой по спине. Только он любил и понимал меня в нашей семье. Мне так хотелось стать снова всего лишь маленьким мальчиком, который не знает ни Голодных игр, ни любовных обид.

– Неужели мы с тобой обречены любить безответно? Я так хотел, чтобы тебе повезло в жизни, и ты прожил ее с любимой женщиной. Я знаю, сынок, знаю каково это. – Он мягко похлопывал меня по плечу. – Но Бог видит, ты достоин любви, ты ничем себя не опозорил. Я видел, как ты сражался за ее жизнь. Мне кажется, со временем она поймет это и изменит к тебе отношение.

– Еще больнее от того, что она не доверяла мне. Мы даже друзьями не стали. И мне так тяжело быть вдалеке от нее!

– Все наладится, сынок. Отвлекись. Займись живописью. Я помню, как ты всегда любил рисовать, а бумаги не было. Теперь у тебя есть возможность.

Меня захватила эта идея. Я страстно хотел избавиться от воспоминаний об Играх. Мало того, что каждую ночь мне снились кошмары Арены, наяву еще и образ Китнисс стоял перед моими глазами. Несмотря на боль, я часто вспоминал до мельчайших подробностей нашу любовь на Арене. Для меня все осталось свято: наша пещера, капли дождя, струящиеся по ее камням, ягоды, пруд, баночка бульона, подарившая мне возможность столько раз поцеловать Китнисс. Все это осталось дорого моему сердцу. В глубине души я отказывался верить, что ее любовь – это фальшивка. Слова Китнисс о том, что не все было ради Игр, вселяли в меня слабую надежду. Мне так хотелось выяснить до конца, понять в ее чувства ко мне, да что там, хотя бы иметь возможность говорить с ней! Я скучал. Я так скучал!

При встречах я старался не смотреть на нее. Это было как нарыв: я чувствовал, что постоянно доставляю ей боль своим присутствием, а она мне своим. И я не знал, как это изменить. Все что я сделал – это воздвиг ледяную стену между нами и оставил ее наедине со своим чувством вины. Я был обижен на нее, очень обижен. Она чувствовала себя виноватой, и мне хотелось, чтобы она так себя чувствовала. О да! Хотя я и понимал, что я сам заигрался в свою же игру. Но как она могла не доверять мне? Как могла сговориться с Хеймитчем у меня за спиной?

И еще я думал о том, что действительно требовал от нее невозможного. Она даже не знала меня до Игр, а с Гейлом провела всю юность. И для нее я был всего лишь мальчиком, невольно навязавшимся на шею во время Игр. Но как мне отпустить любимую девушку?! Я смутно надеялся, что теперь, когда она точно знает, как я к ней отношусь, она хотя бы оценит мою любовь, а может, и поймет меня. Порой я представлял, как она приходит ко мне, говорит, что я нужен ей, а я обнимаю ее. Мои грезы сводили меня с ума. Но теперь я нашел помощь. Холст и краски.

Поначалу выходило не очень хорошо. Я нашел много материалов, читал, рисовал наброски. Рука стала тверже и смелее. Мне не нужны были фотографии Китнисс, чтобы изобразить ее. Я знал каждую ее черточку наизусть. Хотелось запечатлеть все-все моменты, ситуации, в которых я видел ее на Арене. И как она сидела на дереве, скрываясь от профи. Как я боялся тогда за нее! Сколько планов по ее спасению придумывал! И как появилась передо мной умирающим, словно ангел, чтобы спасти меня, и как сама лежала в луже своей крови. У меня сердце опустилось в тот момент: думал, она умерла. Мой дом наполнился Китнисс.

Постепенно я нашел в себе силы жить как прежде. Каждый день я еще чуть больше понимал ее, чуть больше жалел и чуть больше прощал. Теперь мне все чаще хотелось, чтобы она перестала чувствовать себя виноватой. Я понимал, как был к ней несправедлив. Но общаться по-прежнему было непросто. Потому что, несмотря на то, что наедине я прощал ее, при встрече она была всегда так равнодушна, холодна, а порой и резка, что злость вновь и вновь брала верх, и я сдавался.

Но когда начался тур, наша вражда стала невыносимой. Перед первой официальной встречей я очень волновался. Только-только я оправился от нашего разрыва, как пришла пора вновь разыгрывать любовь. Мне не хотелось заново переживать все эти муки. В первый день она выбежала мне навстречу, мы повалились в снег, целуясь. Теперь я с болью замечал, как наигранно и неестественно она себя вела. Даже на Арене я не видел Китнисс такой. Мне захотелось помочь ей, взять часть этой ноши. Мне хотелось защитить ее, вселить в нее уверенность, что она не одна.

А ее губы вновь пьянили, я был готов поверить во что угодно, когда ее дыхание обжигало мне лицо, когда она целовала меня. Неужели я никогда не избавлюсь от трепета, который эта девушка вызывает во мне? С моих губ едва не сорвалось горячее «люблю».

========== Часть 2 ==========

В поезде обстановка была напряженной. Она злилась, ее заточили в клетку лжи, и она только отчаянно билась об нее. Я избегал Китнисс, чтобы не сделать хуже. Когда она вышла из общего купе, я, наконец решился туда зайти. На диване лежала ее кофта. Я нерешительно взял ее в руки. Она еще держала в себе частичку ее тепла. И тогда я жадно прижал теплую ткань к лицу и вдохнул запах Китнисс – немного дикий, в нем было что-то лесное, свободное и такое желанное. Я почувствовал волнение во всем теле. Как же мне не хватало ее! Китнисс едва не застала меня в таком состоянии, когда вернулась за кофтой. Я опустил глаза, она молча забрала кофту, которую я наспех бросил на диван, и тихо ушла. Нет, это невыносимо!

Когда она накричала на Эффи и выбежала из поезда, я решился поставить в точки над «и». Этот короткий диалог вселил в меня надежду. Неужели мы стали друзьями? В душе сразу посветлело. Меня радовал любой прогресс в наших отношениях. Она улыбалась мне, и так приятно было разговаривать с ней не о вопросах жизни и смерти, как на арене, а о простых вещах, о которых разговаривают обычные подростки. Теперь временами в наших отношениях проскальзывала дружеская нежность. И я старался не надеяться, что она может перерасти во что-то большее. Да и причины так думать, увы, не было. Несмотря на то, что порой в глазах ее я видел дружескую сердечность и признательность, она избегала меня, будто я прокаженный. Я чувствовал, что я олицетворяю один из прутьев ее клетки, но не понимал всю драматичность этого.

Ночами я боялся спать. До последнего я рисовал либо бродил по поезду, пока уже не валился с ног. Однажды я стоял недалеко от купе Китнисс. До меня стали доноситься слабые вскрики. Когда я понял, что кричит Китнисс, я побежал в ее купе, опасаясь, что с ней что-то случилось. Мои глаза наполнились болью и жалостью при виде открывшегося зрелища. Китнисс, хрупкая и беззащитная в борьбе со своими кошмарами, металась на смятой постели. Одеяло и подушка полулежали на полу. На шелковых простынях перекручивалась будто в конвульсиях растрепанная черная коса, лицо в слезах, губы что-то шепчут. Я бросился к ней, чтобы вырвать ее из кошмара. Она никак не могла проснуться, видимо действие снотворного. Я уже начал паниковать, когда она открыла глаза, испуганно огляделась вокруг и крепко вжалась в меня, как маленький ребенок. Потом она долго плакала на моей груди, а я досадовал, что не знал, чем успокоить ее. Спустя время она видимо полностью осознала, что в безопасности и начала успокаиваться. Я поправил ей постель, уложил и уже хотел уходить, как она схватила мою руку и попросила остаться.

В душе я снова был счастлив. Я был так счастлив, что нужен ей, что могу защищать ее и, конечно, быть с ней рядом, держать ее в объятьях! Может, отец прав, и она со временем оценит меня, а возможно и полюбит?.. Нет, не надо сейчас думать о возможном, надо наслаждаться реальным.

Ее голова покоилась на моей руке, Китнисс прижалась лицом к моей груди, мы обнимали друг друга также крепко, как на арене. Я едва заметно целовал ее волосы и вдыхал их аромат. Первое волнение и удивление прошло, я почувствовал спокойствие, умиротворение и, наконец, заснул. Вместо жутких снов, в которых Китнисс разрывают переродки и насмерть закусывают осы, я видел свои грезы: мы гуляем по 12-му, и нет никаких Голодных игр, никакого Капитолия, только мы, идущие вперед.

Наша первая остановка – дистрикт 11. Китнисс удручена. Я знаю, что для нее смерти Руты и Цепа были особенно тяжелыми. Она пытается написать слова для выступления, но лучше уж я сам все скажу. Да и Хеймитч говорит ей, что так будет лучше. Мне хочется сделать что-то особенное, хочется выразить благодарность не только словами, но и делами. И тут приходит мысль поделиться выигрышем с семьями погибших трибутов. Сейчас у нас есть все возможности помогать людям, и Китнисс будет довольна.

Но все идет не так, все идет совсем не так… Я что-то сделал. Люди на волоске от бунта. Что я натворил? Пока Хеймитч ведет нас наверх в какой-то закуток, я лихорадочно вспоминаю, что произошло на площади, складываю воедино всю картину последних событий, и тут во мне вспыхивает небывалая злость. Недоверие! Можно сказать предательство! И опять эти двое в сговоре. Какого черта! Как ты могла, Китнисс? Зачем ты так со мной?

Я вдруг чувствую себя последним идиотом. Пока Китнисс решала вопросы жизни и смерти, я бегал за ней со своими израненными чувствами, с головой, забитой мыслями о ней одной. Я возненавидел свою любовь, которая закрыла от меня пеленой все происходящее вокруг. Не будь я таким олухом, давно бы догадался, что Капитолий не дал бы нам двоим выиграть просто так. И у меня совсем нет времени все это обдумать и взвесить. Через пару часов будет торжественный прием, а я все еще ужасно зол на Китнисс.

– Тебе не стоило так кричать на нее, – я вздрагиваю от хрипловатого голоса Хеймитча за спиной. – Она всего лишь следовала моим указаниям.

Я вздыхаю. Злость потихоньку выходит с этим вздохом.

– Ладно, пора идти, – тихо говорю я.

– Пит, – Хеймитч подходит ближе. – Игры продолжаются, так что держитесь вместе.

Я внимательно смотрю в его глаза и киваю. Игры продолжаются. Наконец я знаю правду. Вот цена победы – вечные игры. Кто как не Хеймитч знает это. Он постоянно бежит от реальности, в которой вынужден участвовать в них. А теперь и мы с Китнисс. По сути, мы такие же мертвецы, как и другие трибуты, просто нас убивают иначе: изнутри, медленно и расчетливо, всю оставшуюся жизнь. Выходит, ты обречен в любом случае, если твое имя вытянули на жатве. И мне больно за всех нас. И как никогда я жажду восстания, жажду разрушить раз и навсегда эту жестокую систему, стереть ее в порошок. Но пока в моих силах только одно – защищать Китнисс и помогать ей пройти очередное испытание Капитолия.

И когда я иду к ней, в голове вновь робко проскакивает забытая на пару мгновений любовь. Именно сейчас мне хочется взаимности как никогда. В голове разом проносится весь утренний рассказ Китнисс о визите президента, поцелуе с Гейлом… О нет, я ничего не могу с собой поделать. Я ревную ее.

И когда я беру Китнисс за руку, чтобы идти навстречу камерам, в голове крутится только одна мысль: «Не может быть, что она всего раз целовалась с Гейлом! Неужели они не встречались?» Но Китнисс не знает о переменах в моих мыслях, которые происходили последние часы. Мы расстались, когда я был на нее страшно зол, и теперь она выглядит расстроенной и удрученной. Но я знаю, что прежние обиды между нами не имеют никакого значения перед лицом общего дела. И поэтому отныне мы договариваемся быть честны друг перед другом. Но скользкий вопрос в голове не дает покоя, и я решаю проверить наше соглашение о честности на прочность:

– А ты правда только раз целовалась с Гейлом?

Она ошарашена, но отвечает.

– Да.

Я чувствую прилив сил, теперь я снова готов бороться. И, несмотря на то, что Капитолий никогда не позволит нам жить так, как мы хотим, я вновь воскрешаю в своей душе мечты о семье, детях, матерью которых неизменно вижу Китнисс. Мне так хочется нормальности в этом перевернутом мире! Поэтому ее ладонь, обвитая моими пальцами, вселяет в меня слабую надежду на счастье. Она не встречалась с Гейлом, хотя ей ничто не мешало, но возможно когда-нибудь она полюбит меня. А сейчас я просто буду рядом с ней.

Так и происходит. Мы ездим из дистрикта в дистрикт, выполняем свою работу, оцениваем результат. И я всегда рядом с ней, мы нужны друг другу. Иногда в ее объятьях мне так спокойно, что я на время забываю, кто мы и что делаем здесь. Во сне она ровно дышит, а я в темноте вглядываюсь в ее лицо и пытаюсь угадать ее теперь уже нестрашные сны. Хочется прикоснуться к ее губам, но вместо этого я закрываю глаза и вспоминаю, как целовал ее сегодня в течение дня. Мне становится еще теплее от ее объятий и я засыпаю.

И вот близился час проверить нас на прочность. Оставив позади 1-й дистрикт, мы приближались к Капитолию. Снова это ненавистное место. Отчаяние охватывает нас обоих. Здесь находится наш главный враг. Нам кажется, что мы не сделали того, что ожидал от нас Сноу: дистрикты по-прежнему готовы восстать.

Мы с Китнисс стали намного ближе, чем до тура – выполнение общей задачи сделало нас командой. К тому же каждую ночь я приходил в ее купе, и вместе мы боролись с нашими страхами. Временно у меня опять не было конкурентов. Я не старался развить наши отношения, да и это ли тогда было в наших головах? Мы оба боялись за свои семьи. Но в глубине души я все же был рад, что рядом с ней сейчас я, а не Гейл. Неужели она правда целовала его всего раз? Они знакомы 4 года, и за все это время всего один поцелуй? Странно. Может, он и вправду для нее всего лишь друг?.. Ну вот, я снова не удержался от этих мыслей. Мы ходим по лезвию ножа, наши жизни на волоске, а я опять думаю о нашем любовном треугольнике. Хотя, если подумать, не о скорой же гибели мне постоянно думать? Так можно сойти с ума. Что бы ни ждало человека, он всегда жаждет нормальной жизни.

Мы входим в уже знакомое здание тренировочного центра. Сколько связано с этим местом! Прошло меньше года, как мы последний раз были здесь. Ничего не изменилось. Но стали другими мы с Китнисс.

За обедом она предлагает последний новый трюк для Сноу: публичное предложение руки и сердца. Я бы не сказал, что это стало для меня сюрпризом. Даже больше, такое решение логически вытекало из всего предыдущего. Но слышать это из уст Китнисс, пусть бы об этом сказал мне Хеймитич или Цинна и лучше наедине. Мне ничего не остается, кроме как согласиться. Но внутри меня что-то оборвалось. Словно все самые святые для меня вещи, связанные с Китнисс, растоптали и бросили в грязь. Я почувствовал жгучую ненависть ко всему миру, который заставляет меня делать все это. Ко всему прочему добавлялось еще и выражение лица Китнисс при этих словах, как будто оно говорило: «Ну что, добился, чего хотел?»

Я ушел к себе. Она винила меня или злилась, как и я на Капитолий? Наверно, и то, и другое. Я задумался, а можно ли было ее спасти иначе, не прибегая к трюку с влюбленными? Тогда я не мог по-другому. Я очень хотел защитить ее. В конце концов, никто не думал, что победим мы оба.

Разнообразные чувства обуревали меня. Я ощущал себя виноватым во всем. Я сделал любимую девушку такой несчастной, не смог защитить родных, обрек на смерть близких Руты и Цепа. В тот день я больше не появлялся в гостиной. Я хотел как можно дольше не видеть Китнисс, до самой церемонии. Репетиция мне не требовалась.

========== Часть 3 ==========

Поезд размеренно катится в сторону 12-го дистрикта. У меня в объятьях – моя невеста. Девушка, пообещавшая перед всем Панемом стать моей женой. Ха, смешно. И почему я не стал актером? С моим опытом в области спектаклей на публику я мог бы превзойти многих. А уж это заключительное представление в Капитолии – просто вершина актерского мастерства! И ничего, что внутри все сжалось в комок от разочарования в этом омерзительном мире.

Поезд мчится, а я вспоминаю прошедший день, всматриваясь в умиротворенное лицо спящей Китнисс. Судьба связала меня с ней самым коварным образом: я ведь хотел познакомиться с этой девушкой – Игры свели нас вместе, хотел поцеловать ее – для спонсоров поцеловал, хотел ее в невесты – получил с подачи и благословения самого президента. «Бойся своих желаний, Пит», – говорю я себе.

Вся моя жизнь превратилась в один бесконечный фарс. Но как ни парадоксально, я стал совершенно спокоен. Внутренние терзания, чувство вины и т.п. с момента помолвки больше меня не трогали. Думаю, я почти свыкся со своей ролью. Ведь жизнь продолжается, президент Сноу доволен нами. Нас рано или поздно оставят в покое. Быть может, мы с Китнисс даже сможем когда-нибудь зажить как настоящая семья, и она все-таки впустит меня в свое сердце… Хотя… На что я надеюсь? Зная характер Китнисс, я скорее поверю, что она будет ненавидеть меня с каждым днем все больше и больше из-за того, что я навязан ей Капитолием в мужья.

И еще какое-то непонятное слабое беспокойство жило внутри меня. Во всем происходящем мне виделся какой-то подвох. Во мне вызывало сомнение то, что жестокое и ненасытное до удовольствий Капитолийское общество так легко отпустило нас с Китнисс из своих когтей. Все шло слишком гладко. И еще поведение Китнисс на приеме было каким-то странным. Не может быть, чтобы она так радовалась нашей помолвке. Или я сам все выдумал? И все хорошо? Капитолий вдоволь наигрался нами?

Аккуратно поднимаюсь с кровати, чтобы пройтись по вагону. Все равно набежавшие мысли не дадут мне заснуть. Я вдруг с нежностью вспомнил ту маленькую девочку, в которую влюбился без оглядки. Это заставило меня улыбнуться. Но улыбка быстро сбежала с лица: столько всего произошло с тех пор.

Побродив туда-сюда еще час, я вернулся в наш вагон. Ее губы едва заметно двигались, а левая рука вцепилась в подушку в том месте, где лежала моя голова. Словно она во сне чувствует, что кого-то не хватает. Мне даже приятно. Осторожно убираю милый кулачок и кладу голову на его место. Тогда он разжимается, и ее ладонь по привычке обнимает меня.

Я как никогда ценю родные места дистрикта 12. После победы моя голова была слишком забита другими мыслями. А теперь я к тому же и попутешествовал по другим дистриктам и имел возможность сравнить.

Первые дни по приезде прошли спокойно, хотя то самое беспокойство, зародившееся в поезде, не оставляло меня и теперь. Я будто бы ждал развязки сам не зная чего. Да и Китнисс была взвинчена, особенно после приема в доме мэра.

Но пока что стояло затишье, и я пользовался им, чтобы вернуться к повседневным делам, встречам с семьей, занятиям живописью, пекарне. В Капитолии я видел самые разнообразные печенья, пирожные и другие сладкие угощения, выпеченные и украшенные столь искусно, что их было жалко есть. И мне хотелось сделать что-то подобное, а может и лучше. Хотя куда мне до капитолийцев – этих виртуозов в вопросах еды, одного из центральных удовольствий.

Вся эта милая сердцу иллюзия обычной жизни разбилась в один из дней, когда я шел обедать в дом моей семьи. Я встретил Китнисс недалеко от площади. Была в лесу. Сегодня выходной. Наверняка Гейл был с ней там. Ревность не спит, и кажется моя невеста это чувствует. Китнисс одним предложением как ударом гонга запустила новый раунд непрекращающихся для нас обоих Голодных игр: «Пит, ты бы согласился бежать со мной из дистрикта?» Вот и развязка. Я был готов и к такому повороту событий, хотя, конечно, он был мне совсем не по душе. В ночь, когда мы возвращались на поезде домой, я проанализировал в голове все возможные варианты событий. И побег как способ избежать кары Сноу приходил и мне в голову. Конечно, я не могу остаться в дистрикте. Вряд ли меня убьют, но изощренное воображение капитолийцев придумает нечто страшнее смерти это точно. Так что сбежать в лес – это хоть небольшой, но шанс. Быть может даже удастся создать движение сопротивления. Наивно, конечно, было такое думать. Для начала просто выжить бы зимой в лесу. И семьи оставлять нельзя. Это все так сложно, но разве есть другой выход? Нужен Хеймитч. Только он знает нашу ситуацию также хорошо, а может быть и лучше нас двоих. Но Китнисс я говорю только:

– Еще бы. Да, разумеется, Китнисс. Я готов.

– Правда? – она приятно удивлена. Почему она так обрадовалась? Неужели Гейл отказался? В лесу явно что-то произошло. И если он отказался, она сама никуда не побежит. Я почти что расстроен. К чему тогда весь этот разговор? Но моя возлюбленная дает мне понять, что она совершенно серьезно настроена, и хотя я все меньше верю ей, рвать отношения с Китнисс мне совсем не хочется. Тем более в ком еще она найдет поддержку, как не во мне. Ведь я видел положение в Панеме. К тому же она ведь знает, как я ее люблю, и пойду с ней хоть в самые смертельно опасные леса, чтобы защищать до конца.

Но разве судьба может послать мне столь легкое испытание? Меня ждет кое-что посложнее: спасти своего соперника. Гейла секут на площади плетьми. Только бы Китнисс этого не увидела! Я сам все сделаю, только бы она не видела! Нет! Черт, теперь спасать обоих…

Конечно, все обошлось. Конечно, Гейл жив. Конечно, она любит его. Ей ничего не нужно говорить, я и сам все вижу. Последние надежды на ее расположение растворились в воздухе. И вот я опять в купе поезда, везущего меня с Голодных игр, и на душе скребут злые кошки. Ладно бы просто знать, что она его любит, но видеть своими глазами, как держит его за руку, как нежно говорит с ним, наконец, как целует его – это уж чересчур. Я подавлен как никогда. Еле-еле волочу ноги в сторону дома и падаю в сон.

От следующего дня не жду ничего хорошего, также как и от всех остальных, что будут впереди. На пороге ее дома встречаю маму Китнисс, она просит приглядеть за Гейлом. Еще чего! Но как тут откажешь… Тем более что уж говорить, в таких случаях не приходится думать о раненых чувствах. Передо мной открывается картина, которая с новой силой заставляет меня страдать: Китнисс дремлет рядом с лежащим на столе Гейлом и крепко сжимает его руку. У кого-то эта картина может вызвать умиление, но меня она жалит похлеще осы-убийцы. Тут моя хорошая память только усугубляет положение.

Отправляю Китнисс отсыпаться, а сам погружаюсь в мрачное царство своих невеселых мыслей. Я вспомнил, как ее рука сжимала мою, когда мы спали рядом. И сквозь завесу моей любви я стал видеть кое-что: как объяснить наш совместный сон, если она все это время любила Гейла? Она просто использовала меня, как послушную собачку. Так ли это? Может, это ревность говорит во мне? Я не могу думать, что Китнисс может быть такой расчетливой и равнодушной ко мне. Ведь я столько раз наблюдал обратное, особенно на арене.