сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
– Примерно так же, как в тот день, когда я шагнула в Свитуотер, – отвечает девушка, стараясь вложить во фразу как можно больше яда, но не получается, голос предательски подрагивает. И Шерил совсем не кажутся воспоминания о том дне ненужными. Тогда она добилась того, чего хотела. Увидела Джейсона. Это стало апогеем ее самых страшных кошмаров.
Джагхед не ответил, только спокойно снял с себя кожаную куртку и накинул на хрупкие плечики Шерил. Он не спросил. Просто знал, каков этот холод. Просто знал, что если ей так же холодно – спрашивать бессмысленно. Такой холод неизлечим, и вопросы – ненужная трата времени.
Кожанка пропахла едким химозным сигаретным дымом, свежестью зимнего холода и мылом. Она делает вдох. Затем выдох. Ей спокойно. В кои-то веки Шерил не чувствует себя потерянной и ненужной.
– Спасибо, – без лишних слов, которые бы она не смогла выдавить даже под жестокой пыткой. С наигранной фальсифицированной улыбкой, как всегда. Но с горящими искренностью глазами.
И Джагхеду вполне достаточно. Завороженно наблюдать за ее бумажно-белым лицом и за тем, как она временами прикусывает нижнюю губу – его постоянная учесть, которой он даже не пытается противиться. Шерил следила за каждым его жестом и взглядом, временами отводя глаза, когда их взгляды вдруг встречались, и ее губы непроизвольно расползались в едва заметной улыбке, от которой у него внутри все приятно сжималось, и парень почему-то не мог этого исправить. Иногда девушке казалось, что она утопает в собственной бездне; совсем немного, и от этого холода стены покроются кромкой льда, непременно солоноватого на вкус и кристально чистого. Но она неминуемо таяла под его взглядом, не в силах сдерживать желание снова мимоходом взглянуть. Еще раз. Всего один. Этот точно последний.
До боли и крови прикушенная губа слишком рьяно развевает иллюзорное желание. Они – диссонанс. Несочетаемое, параллельное и совершенно разное. Все ведь знают, что параллелям никогда не суждено пересечься. Но так же любому известно, что противоположное притягивается.
– Джагги, – слетает с губ, без её на то воли, и она точно помнит, что изначально слово в полном наборе букв составляло «Джагхед», но эти недостающие буквы вдруг где-то потерялись, – тебе тоже холодно?
И он улыбается. Загадочно и невероятно живописно, точно украл улыбку у какого-нибудь парня с обложки дорогого глянцевого журнала, какие ежедневно рябили у нее в глазах яркими красками. Джагхед не отвечает. Он просто накрывает ее холодную ладонь своей теплой, наверное мысленно списывая такой жест на то, что не хочет отвечать на вопрос.
И от такого легкого касания по телу проходится сладкое тепло, которое он так ненавязчиво щедро ей подарил. И Шерил не убирает руку. Переплетает их пальцы, желая почувствовать это тепло сильнее,
лучше прочувствовать Джагхеда. Схожие чувства когда-то вызывал у нее её сладкий мальчик. И Джагхед заполняет эту пустоту, забирает с холодом всю ее боль.
Дальше все как во сне, так же неясно и расплывчато. Небо у горизонта становится пунцовым, красит верхушки леса в огненно-красный с бархатистым нежным отливом. Красочный рассвет, холодный зимний воздух и снег, и эта природная панорама действует успокаивающе. Наутро она не вспомнит их короткий разговор, не вспомнит нежные трепетные взгляды, которые он успел ей подарить, не вспомнит ничего.
Лишь снова вдохнет сигаретный запах с примесью зимней свежести и мыла, который пропитал ее одежду. Сладко улыбнется и зевнет, встречая новый день, уже без боли.
Шерил наконец стало тепло.
Шерил наконец почувствовала себя живой.
Глоток свежего воздуха даровал ей парень-бродяга с красивыми стеклянно-голубыми блестящими глазами и милой улыбкой. И она больше никогда не будет мерзнуть от вечного холода. Ей будет тепло. Глоток свежего воздуха подарил Шерил Джагхед.
Она этого не вспомнит.
Зато навсегда запомнит Джагхед.
Джагхеду больше не придется напоминать себе дышать, он снова почувствовал себя живым, на что даже не смел надеяться. И ему лишь стало холоднее, когда он забрал у Шерил ее лед и боль. Ему совершенно точно плевать, ведь Шерил так же на мгновение напомнила ему, что такое разливающееся по телу тепло, берущее начало где-то в районе солнечного сплетения и разливающееся до самых кончиков пальцев. Он больше никогда не надеялся это почувствовать, но Шерил удалось.
Она не вспомнит ту ночь.
Зато навсегда запомнит Джагхед.
========== Письма. ==========
Комментарий к Письма.
**AU**, в котором Арчи – безнадежно влюбленный поэт ヽ(♡‿♡)ノ
-----------------------------------------------------------------------
Книги пахнут типографской краской и запахом переплетного клея, целлюлоза и в меньшем количестве лигнина; книги пахнут воспоминаниями и улыбками, восторженными вскриками и холодными слезами, летним дождливыми вечерами с кружкой горячего шоколада и холодными зимними ночами под куполом одеяла, с мерцающим фонариком в темноте.
Арчи любил теряться в сказочном мире печатных творений, выуживая абсолютно из каждой мелочи, из каждой строки и предложения свой особенный, счастливый момент. Со временем буквы стали плясать у него перед глазами постоянно, от этого кружилась голова, а мысли путались, словно клубок нитей. Арчи навсегда так и остался связанным незримыми путами с бумажками, рябящими бесчисленным количеством символов, иногда становихшихся от переизбытка непонятными и бессмысленными.
Каждый день Арчи Эндрюсу приходилось теряться в вихре из писем и конвертов, которые окружали его постоянно, не желали отпускать и вцеплялись крепкой хваткой, когтями под оливковую кожу. От отсутствия бумажек глянцево-нежной текстуры у него появлялась острая зависимость, болезненная нехватка и непосильная, нерушимая потребность, проще всего именуемая ломкой, почти как у наркомана, от правды не далеко ушло. На его рабочем столе всегда царил беспорядок из кипы бумажек, измазанных чернилами и перечеркнутыми строками так и не завершенных текстов. А где-то в углу комнаты, возле ведра для испорченной бумаги смиренно лежали свернутые в клубочки строки стихов, которые он писал ночами; которые он посвящал Веронике.
Арчи подкладывал письма в ящик девушки каждый день, надеясь, что та однажды обратит на парня свое драгоценное внимание, которое он точно оберегал бы в своем сердце еще долгое время. По какому-то смешному стечению обстоятельств, страсть к написанию строк песен переросла в несносное желание писать стихи. Иногда буквы никак не хотели складываться в нужное ему сочетание, плывущими черными завитками плывущие по белесой тонкой поверхности, точно по воде. А иногда выходило что-то действительно достойное, за что, он уверен, Элизабет Купер когда-то отдала бы все, что имела.
Парень, кажется, не мог разобраться в собственных чувствах, вечно мечась от одной девушки к другой, что рисовало на его имени довольно печальную репутацию. Так было ровно до того момента, пока Арчи не понял, что безнадежно влюблен, по-настоящему.
Всеми обожаемый Арчи, всеобщая гордость и любовь, воплощение «героизма», каким званием его бездумно оклеймили, с чем он отчаянно не был согласен, влюбился в Веронику Лодж – по его мнению, главную героиню этого романа, под названием «жизнь».
Это так же связывало парня со своим лучшим другом Джагхедом, который так же окончательно и бесповоротно был влюблен в написание статей, романов, и прочих писательских любимчиков.
Сегодня кружка горячего Эспрессо в очередной раз стояла на своем законном месте – на одной из бумаг, исписанных причудливыми закорючками, выведение которых Арчи давным давно довел до мастерства, бесспорного профессианолизма. Как и положено, по негласной традиции та оставляла на ванильно-бежевой кремовой пергаментной поверхности бумаги немного расплывчатый по контурам круг темного кофейного цвета. Арчи с увлечением выводил новые символы, постоянно недовольно перечеркивая, и порой в порыве гнева вновь сминал клочки бумаги, швыряя в непонятном направлении, ни разу так и не попав в нужное место.
Сегодня Арчи в очередной раз по привычке писал небольшое послание для своей бесподобной Принцессы Вероники. Кончик карандаша постоянно подвергался повреждениям благодаря изведенному Арчи, которому от неимения желанного вдохновения в неспокойной душе только и оставалось, что грызть карандаш, хоть немного тем самым себя успокаивая. И где-то среди очередной бессоной ночи, после которой под его глазами вновь расцветут серовато-фиалковые синяки, он наконец дописал последнюю строку. Ему просто необходимо было дописывать эти отрывки, стоющие крови и пота в вечных съедающих его чувствах. Каждый новый кусочек был связан с предыдущим, подобно деталям пазла, и чтобы подобрать идеально сочетающуюся с остальными фразу, парню требовалось действительно много времени.
[Твои глаза мне освещают мрачный день.
Твой голос мелодичной дрожью тает.
Твои уста ванилью манят мой покой.
И сердце разбивают мне на вихри оригами.]
Арчи пока не знал, что именно это письмо в недалеком будущем изменит его жизнь навсегда, и парень наконец обретет то, чего ищет. Пока что все тридцать три буквы алфавита беспорядочным вкраплением мигали у него на внутренней стороне век.
***
Каждый день Вероника находила для себя только одно счастье, заставляющее восхищенную улыбку проявиться на ее губах, освещая скудную панораму из дымчато-серых цветов, словно яркое солнце, дарящее жизнь и потерянные цвета.
Этим счастьем были письма, которые она с неподдельным восхищением доставала из своего ящика среди кучи учебников день ото дня. Каждое дарило ей особенную эмоцию и имело свой неповторимый вкус. Какие-то послевкусием напоминали легкие воздушные зефирные конфеты, приятно тающие во рту от температуры тела, еще надолго оставляющие привкус ванили. Какие-то были сравнимы своей сладостной мятной горчинкой с темным шоколадом, приятно отдающим слабой тяжестью. А некоторые были похожи на тягучую карамель, еще долго остающуюся ощутимым осадком на душе, тревожным и незабываемым.
В любом случае, каждое из этих небольших творений несло в себе особенный смысл, как и сладкое: трудноперевариваемый и все же чудесный, возвышающий к небесам. Эти послания – единственная сладость, какой Вероника без раздумий баловала себя каждый день. И подобно угрызениям совести за недавно съеденный кусочек торта, Вероника терзала себя мыслями о том, кто может оказаться ее тайным воздыхателем, от писем которого ее коленки подкашивались, а тело бросало в дрожь.
Именно сегодня девушка решила не смотря ни на что разузнать, кто же он, человек, через строки похитивший ее сердце, без остатка. Поэтому впервые Вероника пришла в школу ни свет, ни заря, пытаясь высчитать идеальный момент, когда предположительно могла происходить эта нехитрая махинация.
Девушка спряталась за углом и выжидала, надеясь только, что тот самый человек не пойдет по тому коридору, где ее можно с легкостью заметить. Где-то в промежутке между семью и семью десятью по коридору раздался едва слышный шорох его кроссовок о каменный пол. И когда Вероника взглянула проверить, куда направляется этот человек, который мог оказаться абсолютно кем угодно, начиная от уборщика и заканчивая директором школы, она заметила не на шутку любопытную картинку: кареглазый мальчишка с каштаново-рыжими волосами, с осторожностью оглядываюшийся по сторонам, с виноватым лицом притаился в районе шкафчиков, близких к ее собственному.
Она по-началу решила не выдавать своего присутствия и убедиться наверняка, но когда тот одним только движением открыл дверцу ее шкафчика, который как и все остальные не отличался особой гарантией в сохранности вещей, из-за чего ученики предпочитали не оставлять ничего, кроме самых обыкновенных школьных учебников, все ее сомнения были мигом развеяны вместе с тяжелым углекислым выдохом.
– Арчи? – от такой внезапности парень поёжился, он совершенно точно не ожидал, что кто-то придет в школу так рано и застанет его за странным занятием, – вот уж не ожидала, что это окажешься именно ты, – произнесла девушка, сложив руки на груди. На ее лице играла какая-то победная улыбка, точно она наконец победила в соревновании, в котором долгое время приходилось получать лишь разочаровывающее второе место.
– Черт, – на выдохе расстроенно пробубнил Арчи, внутри уже вскипая от ее волшебного взгляда, окрашивающего его щеки в легкий пунцово-багряный тон, – вот я и попался.
– Ты серьезно написал все эти стихи? – спросила Вероника, уже в мыслях визжа от счастья, и когда она дождалась одобрительно кивания, добавила, – это волшебно, Арчи!!
– Правда? – спросил парень с видом, словно гордился собой, и одновременно корил за такой провал. Словно нашкодивший мальчишка, не признающий свою пакость.
– Ты шутишь? – она сделала шаг ближе, и между ними осталось совсем незначительное расстояние, – ты сделал мою жизнь в тысячи раз прекраснее, – произнесла она и заключила Арчи в обьятия, отчего он на мгновение вздрогнул, удивленно глядя на нее, но потом ответил на жест благодарности.
– Значит, ты теперь... – начал он, желая спросить, отвернется ли она от него, но Вероника была предусмотрительней.
– Ты тоже мне нравишься.
С этих слов жизнь поэта заиграла новыми красками. С этих слов Принцесса стала самой счастливой девушкой в городе. С этих слов начался новый прекрасный роман с захватывающим сюжетом.
Главной героиней которого неизменно оставалась Вероника Лодж.
========== Яд. ==========
Комментарий к Яд.
Простите аффтора за столь глупо и бессовестно испортившего Джеронику. Чистой воды эксперимент, клянусь, больше так не буду...
Вероника Лодж – это ядовитый идиолатричный надменный взгляд, едкий прожигающе-холодный и по-своему прекрасный, блокирующий любые грубые гнусные слова поперек ее концепции, преисполненный чопорностью и лабильной апатией. Это дорогая оригинальная одежда от известных брендов вроде «Версаче», «Dolce&Gabbana», «Lacoste», «Chanel», «Prada» или «Dior», сидящая на ней так, точно на нее и шили, бесподобно и непременно идеально. Это сливового цвета темно-пурпуровая матовая помада, выведенная педантично аккурат по контурам, одновременно так обыденно броская, но отдающая главное внимание выразительным черным, как два антрацитом горящих уголька, глазам, дотошно красивым и безбожно привлекательным, вызывающим неисправимую экзальтацию.
Вероника Лодж – это яд.
Химозный, мучительный тягостно-горький и одиозный, но действующий на него ровно так же, как эвтаназия или паллиатив против апатии, прострации и невыносимо жгучей агонии, бьющей по нему ледяным ознобом, теперь тающим вместе с самим Джагхедом. Чертова Вероника – подстилка для Арчи – Лодж вызывает у него двоякие, совершенно полярные чувства, и Джагхед теряется в этих двух гребаных стенах, все больше углубляясь в эскапизм, прячась за фальсифицированной улыбкой прекрасного актера.
Он уже не помнит, когда это началось: быть может, месяц назад, а может, с самого рождения. Просто каждый чертов раз, когда уголки губ брюнетки ползут вверх, он замечает это первым, и каждый раз сердце Джонса пропускает несколько ударов, отзываясь где-то там, легким покалыванием под ребрами, запуская в парне необратимый процесс ажитации. Ее волосы абсолютно точно пахли тягучим сахарным медом и уложены были всегда в художественной эстетичной красоте, но Джагхед подмечал это исключительно ради того, чтобы найти хоть один повод для неприязни и, в лучшем случае, ненависти, дабы исправить этот нагло, без спросу возникший в его сердце дефект.
Какое-то дикое маниакальное желание не покидало Джагхеда, и несмотря на всю глупую аффективность, стало бесконечной тошнотворной аддицкией. Сначала вроде бы кажется, что все отлично, после испытываешь какое-то болезненно сильное желание, сродни ломке или обессивной потребности, а после, кажется, неизбежная погибель. И это касается совершенно не наркотиков. Хотя, по правде, она и стала его наркотиком, без излишнего утрирования. Тем не менее, Джонс клялся себе, что однажды придушит сие Божье творение тем жемчужным ожирельем, восхитительно и до боли неправдоподобно украшающим ее тонкую красивую шею.
Когда Лодж стала его самым безумным латентным, но неистово любимым фетишем, от котрого напрочь сносит крышу? Пару раз он склонялся к выводу, что все это лишь жалкий побочный эффект инсомнии, ведь любому известно, что при отсутствии сна видишь сны даже наяву, сам того не подозревая. Но это было даже не фантасмагорией, рисующей в его больном поколебленном годами сознании апокрифичные странные образы. Это было и не фрустрацией, сводящей всё его кредо по отношению к таким безмозглым куклам «Барби» на нет. На самом деле то было лишь примитивной зависимостью, прежде не пробужденной ни милашкой тире идеальной пай-девочкой Купер, ни кем-либо еще уж тем более.
