Автор книги: Elinie
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Голд прошел к духовке, проигнорировав ее последнюю фразу. Свон, которая чудом оказалась сегодня у городской черты, все-таки смущала ростовщика своим присутствием, нахальством и неуемным любопытством. Они были знакомы всего несколько месяцев, но ни прошло и дня, чтобы Эмма бесцеремонно не ввалилась в лавку с криком: «Голд!» и не потребовала очередных объяснений беспорядков Сторибрука, в которых, несомненно, был замешан ростовщик. Она забавляла его своей прямолинейностью, казалось, Эмма была единственной, кто не боялся смотреть ему в глаза и не спрашивать, требовать чего бы то ни было. Порой Голд ловил ее задумчивый взгляд, но спрашивать о чем-то пока не решался, хватит того, что он помог ей стать шерифом, хоть и действовал, скорее, чтобы насолить мэру. И вот Эмма по-хозяйски возится с орхидеей, наверняка проинспектировав всё содержимое его кухни, а он в растерянности застыл около духовки.
— Мистер Голд, вам помочь?
— Не стоит, благодарю вас, хватило и того, что вы рыскали в моих шкафчиках.
— Да, трупов невинно убиенных девиц мне, к сожалению, найти не удалось.
— У вас бы все равно ничего не вышло.
— Почему же?
— Потому что в участке нет ни света, ни отопления, вам бы пришлось приковать меня к батарее прямо в кухне, и мои надежды на одинокое Рождество все равно бы не оправдались, — заявил Голд, расставляя тарелки.
Эмма засмеялась и обернулась, наконец, к своему собеседнику.
— Боюсь, мне бы не удалось вас сегодня арестовать.
— Почему же?
— Вы так рьяно защищаете свою собственность, я бы не справилась с вами.
— Быть может, это единственное, что еще стоит защиты?
Эмма прикусила язык и присела к столу. Голд, как ни в чем ни бывало, суетился с тарелками. Стоит признать, извлеченное из духовки кушанье пахло превосходно, а желудок шерифа, с утра не видавший ничего, серьезней кофе, требовательно заурчал.
— Вы празднуете Рождество, не могу поверить?
— Праздновал когда-то, — пожал плечами Голд, — В детстве еще веришь в чудеса. Прошу к столу.
Какое-то время Эмма молча поглощала картошку с мясом, обдумывая слова ростовщика. «В детстве», — пробормотала про себя Свон и криво усмехнулась. Конечно, у Голда было детство, не мог же он сразу родиться запакованным в ужасно дорогую тройку с тростью наперевес. Вся серьезность Эммы куда-то улетучивалась в присутствии ростовщика, хотелось отпустить саркастичный комментарий и услышать достойный ответ. Несомненно, в нем скрывались удивительные таланты и кулинарный занимал достойное место на высших позициях.
— Расскажите, — пробубнила Эмма, дожевывая стейк.
— О чем? — насторожился Голд.
— О Рождестве в вашем детстве.
Голд отложил вилку и внимательно посмотрел на женщину, сидящую напротив него. Эмма измазалась соусом, не подозревала о том, что такое хорошие манеры, но этот горящий взгляд невозможно было спутать ни с чем. Такими глазами смотрит ребенок, предвкушающий сказку, такими глазами смотрел когда-то его сын. Тогда, когда сам он еще помнил, что значит праздновать Рождество.
Мужчина вздохнул, стряхивая оцепенение минувших дней, и перевел взгляд на окно, за которым весело кружились снежинки. Свечи, предусмотрительно зажженные Эммой, отбрасывали длинные тени, генератор протянет еще около двадцати минут, почему бы и не вспомнить истории из собственного детства, такого далекого и почти нереального?
— Знаете, мисс Свон, многие считают, что мне уже полторы тысячи лет, и порой я с ними соглашаюсь, но вы — совсем иное дело.
Эмма подтянула колени к подбородку и улыбнулась.
— Я не верю в страшилки о монстрах, Голд, я лишь хочу узнать вас поближе.
— Почему?
— Потому что мы по счастливой случайности оказались под одной крышей, и я совсем не знаю, как надо праздновать Рождество, — ответила Эмма после некоторого молчания и добавила, — И как вести себя с Генри….
— Будьте рядом с ним. Каждую минуту, которую только можете, просто будьте, это самое главное, что вы можете ему дать, — серьезно посоветовал Голд.
Шериф всмотрелась в пламя свечи долгим взглядом и не ответила. Каким-то образом ростовщик вновь умудрился попасть в самое сердце ее переживаний и поставить всё вверх дном, но отчего-то Эмме была приятна его способность читать по лицам, ей было уютно и тепло в этот странный вечер. Так, как не было уже давно. Голд, казалось, не заметил ее смятения, откашлявшись, он принялся за свой рассказ.
— Я родом из небольшой деревушки на севере Шотландии, не спрашивайте, каким ветром меня занесло в Штаты, — отрезал ростовщик, предвосхищая очередной вопрос Эммы.
Перед внутренним взором вставали покрытые вереском поля, заметенная снегом долина, утесы, шальные ветра, сбивающие с ног, и острая тоска по чему-то давно ушедшему. Такой была Шотландия: покоренная, но не покорившаяся, удрученная, но не утратившая надежду, суровая, одинокая и родная, та, чье сердце было весьма непросто разгадать. Голд, словно бы, вновь видел себя десятилетним мальчишкой, с замиранием сердца ждущим полночи в самом сердце зимы.
========== Часть 4 ==========
Эмма заворожено смотрела на Голда, предвкушая захватывающую историю. Надо признать, рассказчиком он оказался отменным, годы вынужденной изоляции не дали ему утратить былой навык, а пламя разожженных свечей дарило уют и меланхолию.
В воспоминаниях Голд неспешно брел по заметенному снегом утесу, бушующий еще с утра ветер нисколько не смущал привыкшего к суровому климату мужчину. Солнце уверенно клонилось к закату, бросая огненные блики на белые холмы, а внизу несла свои воды гордая и суровая река, стремительно несущаяся на поиски лучшей жизни, к океану. Ветер бросал в лицо горсти снега, вздымал волны, пригибал голые кусты, но Голду нравилась эта непокорная суровость родного края.
То тут, то там он вновь видел большие каменные глыбы — врата в царство духов, как говорила его мать, строго-настрого наказывая непослушному сынишке держаться подальше от мегалитов. Но в детстве все звучит волшебно и маняще, таким был его сын, таким был и он сам. Сказки родного края вновь вели за собой, заставляя вернуться в прошлое и приукрасить свой рассказ парочкой деревенских легенд.
— В моем краю не праздновали Рождество, — сообщил Голд, поведав Эмме об особенностях географического положения его родного селения.
— Как же так?
— Вот так, наследие протестантской Реформации. Мать тихонько сообщала, что настал день зимнего солнцестояния, и я знал, что мы соберемся вечером в центре деревни, разожжем костер, будем петь песни и желать друг другу мира и счастья в эту самую темную ночь в уходящем году.
Голд размеренно вел свой рассказ, а Эмма видела мальчишку лет десяти с горящими глазами, женщину с каштановыми волосами, одетую в простое зеленое платье, мужчину с охотничьим ножом за поясом и пожилого старосту деревни. Вокруг него сгрудились дети и взрослые, родители подняли деревянные кружки с грогом, и каждый старается перещеголять соседа в пожеланиях счастья. Ведь это непростой вечер, это вечер, когда предки спускаются с неба, когда дети слушают старые сказки, о том, как женщин, танцевавших на святом месте, духи обратили в камень, и о том, как эльфы даровали смельчаку любовь. А в большом доме тепло и уютно, трещат поленья в костре, и хочется просидеть вот так всю жизнь. Но совсем скоро взрослые пойдут запускать с холма обмазанную смолой бочку. Она будет гореть, и круг ее будет призывать солнце в этот холодный и меланхоличный край.
— А ровно через неделю после солнцестояния мы отмечали Хогманай, — продолжал Голд, завораживая Эмму новой легендой.
— Хогманай?
— Да, древний родственник Нового года. Праздник последнего дня года. Мы жгли костры, чтобы они разогнали вековую зимнюю тьму, огонь сжег бы черные мысли и перенес в год грядущий свет и надежды на лучшее. К нам приходили гости и приносили с собой уголек — символ успеха и тепла, девушки танцевали веселые танцы. То были дни горящих костров, жареных кабанов, песен и смеха. Мы пили вересковый чай и всматривались в пламя, гадая о будущем.
Самый короткий день и самая темная ночь в году. Голд вспоминал, как мама протягивала ему припрятанное после ужина угощение, а отец дарил охотничий нож и даже обещал однажды взять с собой на рыбный промысел. Судьба распорядилась иначе.
Однажды лодка отца попала в шторм. Через несколько дней волны вынесли на берег обломки, оставив по себе лишь непонимание и пустоту, а мать умерла от болезни легких, но это будет еще нескоро. Пока же Голд вспоминал укрытый зеленью берег, утес и небо, покрытое низкими серыми тучами — место, где навсегда осталось его сердце.
— Единственное, над чем мы не властны, мисс Свон, — это время. Время подобно реке, текущей в одну сторону. Река эта уносит юность и ведет к неизвестным берегам, но есть в ней тихие гавани, такие как эта. Они наполнены теплом и уютом в самом сердце метели, нужно лишь осмелиться сделать шаг. Время забирает и время отдает, порой оно того стоит, порой нет.
— Но что мы можем ему противопоставить?
— Способность принимать одиночество и тьму.
— Так неужели мы обязаны делать это в одиночестве?
Голд загадочно улыбнулся и не ответил. Эмма, затаив дыхание, обдумывала его рассказ. Так удивительно было слышать от ростовщика хоть что-то, кроме язвительных комментариев. Что-то глубоко личное, позабывшееся, но не забытое. Что-то, куда он не допускал никого из близких ему людей. Да и были ли они у него, близкие?
Голд попросил его извинить и медленно ушел из кухни, чуть слышно постукивая тростью о пол, а Эмма осталась смотреть в пустоту. Что-то надломилось в ее годами выстраиваемой броне после его рассказа. В душу прокралась атмосфера грустного осеннего вечера, когда покрытое тучами небо прорезают яркие грозовые вспышки, волны неистово бьются о скалистый берег, и надо бы спешить в тепло и уют, а вместо этого хочется стоять на утесе и ловить соленые брызги. Как часто за минувшие годы Эмме хотелось стать единой со стихией, познать ее неистовство, отдаться во власть загадок и тайн, чтобы после замереть у огня, и чтобы рядом был тот, кто нуждался в ней, и в ком нуждалась она.
Прошлое, пусть и чужое, разбередило в ней нечто такое, что она считала давно потерянным, забытым. Что-то, о чем она мечтала столько пустых и серых лет. Как давно Эмма ни с кем не разговаривала! Вот так, когда хочется говорить и говорить до утра, а не обменяться сквозь зубы дежурным приветствием и переброситься парой фраз о погоде. Как давно ее просто никто не слушал! Как давно никого не слушала она сама!
Жизнь приучила ее к серости одиночества, но к нему невозможно привыкнуть. Привыкшая полагаться лишь на себя, Эмма уверенно шагала вперед, затянувшись в броню кожаной куртки, но кто сказал, что в глубине души она не мечтала эту самую броню сорвать? Где-то там, в своем теплом доме с покрытыми хипстерскими надписями стенами, чаевничает сейчас Мэри Маргарет. Да, она стала Эмме близкой за эти несколько месяцев, и они уже пережили добрый ворох событий на двоих, следовало бы быть с ней помягче. У Эммы никогда не было друзей, а те немногие, что были, заставили ее усомниться в самом факте существования дружбы, потому она продолжала порой сторониться милую городскую учительницу, а после ругать себя за излишнюю черствость. Но сегодняшний вечер словно бы пустил трещину в ее броне. Или это талант рассказчика, скрывающийся в Голде?
Эмма подошла к окну и тихонько открыла занавеску. В эту ночь было полнолуние, потому в искусственных источниках света не было нужды. Снаружи царили тишина и спокойствие, словно люди и впрямь перенеслись сегодня в прошлое, к горящим кострам и зимнему солнцестоянию. Эмме хотелось бы оказаться в их кругу, пить грог и слушать старинные легенды. Без Голда в кухне как-то сразу стало тоскливо и пусто. Женщина почувствовала себя ребенком, которому купили билет в парк аттракционов, но его унес разбушевавшийся ветер.
Эмма вздохнула, отгоняя мрачные мысли, и всмотрелась в отбрасываемые луной тени. Метель утихла, лишь поземка стлалась по земле, да спускались в причудливом танце присмиревшие снежинки. Столько разных форм и узоров на стекле, совсем как в жизни, нужно лишь присмотреться внимательнее.
— Но снежинка тает, попав в неосторожную ладонь, — прошептала сама себе Эмма. Мысли определенно завели ее в ненужное русло, куда же запропастился Голд?
Трость чуть слышно застучала по ступеням, Эмма подавила улыбку и, прихватив с собой свечу в простом стеклянном подсвечнике, вернулась к столу. В доме начало ощутимо холодать.
— Все в порядке? — спросил с порога Голд и прошагал к своему месту.
Эмма кивнула и подняла на него глаза. Обычно одетый в строгие костюмы, мужчина сменил свой привычный наряд на клетчатую рубашку и джинсы. Так странно. Всё здесь: и дом, и мебель, и сам хозяин разнились с тем образом, который сложили о них люди.
— Я не утомил вас своим рассказом?
— Нет, что вы, вы очень интересно рассказываете! — честно ответила Эмма.
— Тогда куда же подевался тот горящий огонек в ваших глазах?
Голд поставил на плиту давно остывший чайник, и пламя газовой конфорки разогнало скопившиеся над столом тени.
— Вы знаете, я вдруг представила себя там, в вашей деревне, в кругу близких мне людей, — неуверенно начала Эмма, — В приютах, конечно, ставили елку, пели песни и верили, что Санта сделает так, что нас заберут родители. Но шли месяцы, затем годы, и никто не приходил, а те, кто приходил, лучше бы этого не делали.
Ростовщик, возившийся у плиты, внимательно ловил каждое слово, произносимое Эммой. О, он слишком хорошо знал этот взгляд! Яд отчаяния буквально сквозил в каждом сказанном предложении. Это были несбывшиеся мечты одинокого ребенка. Когда-то его так же встречал у дверей собственный сын, ловил за перепачканную краской штанину и просил не уходить завтра никуда, побыть с ним, рассказать сказку….
Голд вздохнул и достал небольшую джезву.
— Вы любите кофе, мисс Свон?
— Да, а почему вы спрашиваете?
— Потому что горячий шоколад плохо сочетается с призраками из прошлого, — философски пояснил ростовщик, — Разожжем камин, вы совсем замерзли.
Эмма удивленно умолкла и принялась наблюдать за его действиями. Голд уверенно отмерил нужное количество кофе, кардамона, корицы, залил все водой и замер над джезвой. Ловкие пальцы искусно помешивали напиток, и Эмме вдруг представилось веретено и золотистая нить, свивающаяся в узор.
— Мистер Голд, простите мой глупый вопрос….
— Что такое?
— Вы умеете прясть?
— Моя мать умела, научила и меня. В те тяжелые времена не было разделения на женский и мужской труд, потому мои земляки не видели в подобном занятии ничего предосудительного.
Эмма не нашлась с ответом. С каждой сказанной фразой Голд завораживал ее всё больше, чередуя насмешки с философскими мыслями, правду со сказкой, язвительные ремарки с заботой. Его не понимали, потому боялись. Не нашлось смельчаков, способных понять.
Голд осторожно снял с огня начинающий закипать кофе и тут же разлил по чашкам.
— Пойдем в гостиную, я припас для вас свитер.
— Я помогу вам разжечь камин.
— А вы умеете?
— Список моих талантов не ограничивается одними лишь отмычками, — улыбнулась в ответ Эмма.
Дрова в камине весело трещали, пламя наполняло уютом погруженную во мрак гостиную. Эмма пила ароматный дурманящий кофе, Голд рассказывал очередную сказку и сам дивился подобной говорливости. Груз прожитых лет требовал, чтобы его разделили с кем-то, а эта сильная и хрупкая женщина, заворожено смотрящая в огонь, оказалась вдруг удивительно близкой и понимающей.
========== Часть 5 ==========
Эмма долго лежала в темноте, прислушиваясь к звукам засыпающего дома. Они с Голдом проговорили почти до утра, вернее, говорил он, а Эмма слушала, убаюканная размеренным течением рассказов, в которых реальность смешивалась с вымыслом и уносила за собой. Хотелось вот так сидеть у камина, любоваться игрой пламени, наблюдать за танцем теней по стенам и слушать, слушать, уплывая на волнах прошлого в неизведанные миры.
— Мне, ведь, никогда не читали сказок, — прошептала Эмма, а Голд не ответил.
— Хотите историю о несчастном привидении?
И, конечно, она ответила, что хочет, а он улыбнулся. Так прошло еще несколько часов, Эмма вызвалась помочь с уборкой кухни и подготовкой ко сну, а после долго смотрела в потолок и прислушивалась к перестукиванию трости, пока Голд завершал свой вечерний моцион.
Электричество к утру так и не появилось, очевидно, объявят штормовое предупреждение. Придется где-то раздобыть машину и съездить за Кадиллаком Голда, поскольку полицейский автомобиль притаился напротив парадного входа в дом, а бензина в баке осталось в лучшем случае на пятьдесят метров.
