сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Энви угрюмо молчал. Дело было не только в нежелании напрягать и без того болевшее горло; на гомункула накатила неприятная слабость, и от осознания собственной нынешней уязвимости хотелось плакать.
– Скажи спасибо, что воспаление лёгких не подхватил. С твоей-то привычкой одеваться не по сезону...
Элрик сегодня был раздражающе разговорчив, так и хотелось заткнуть, чтобы душу не травил своими нравоучениями, и без того плохо. Энви казалось, что у него всё куда серьёзнее, чем обычная простуда, а Элрик в упор этого не замечает. Эгоист мелкий. Сначала философский камень непонятно во что изменяет, а затем удивляется, как это Энви до чего-то, привычного человеческим букашкам, не додумался.
– Я дебя убью, – мрачно прогундосил гомункул, когда Стальной вручил ему немного остывший чай с большим куском лимона – судя по размерам, алхимик не поскупился и плюхнул в чашку как минимум половину.
– Да на здоровье, – равнодушно отозвался Элрик, с размаху плюхнувшись на свою кровать. Энви кисло посмотрел на чай. Он любил подслащенный, но мелкий поганец этого не знал и наверняка сделал всё наоборот.
– Сдальной, — после непродолжительного молчания позвал он. – Я де умру?
– От чая? — нехотя отозвался алхимик. Не спал же, а сказал таким тоном, как будто ему помешали. – Если только у тебя не обнаружится аллергия на лимон.
Энви закашлялся и едва не выплеснул чай на одеяло. От кислоты заломило зубы, а грудь от кашля, казалось, сейчас разорвётся. Гомункул шмыгнул носом, с несчастным видом покосился на эту отраву, которую надо было допить.
– Дедавижу.
Элрик промолчал. Вряд ли он успел заснуть, скорее, просто не хотел поддерживать разговор. Задержав воздух, Энви в несколько глотков выпил кислющую гадость и опять закашлялся.
– Эдо надолго? – когда приступ кашля прошёл, справился гомункул.
– М-м, в твоём случае на неделю точно.
Гомункул сипло взвизгнул.
– А может и меньше, – продолжил размышлять вслух Стальной. – Я без понятия, какой у тебя иммунитет.
Энви не знал, сколько времени прошло после этого разговора. Он весь горел изнутри и не понимал уже, где находится. Глаза пекло, но он всё равно открывал их едва ли не каждую минуту, дабы убедиться, что находится дома у Стального, а не в пропахшем копотью, жареным мясом и вытопленном жиром подземелье; что лежит на кровати, а не ползёт из последних сил по пузырящимся камням, спасаясь от Смерти, у которой вместо тривиальной косы – огненные бичи.
На лоб шлёпнулось нечто мокрое и холодное, и гомункул потрогал его пальцами. Тряпка?
– Не стягивай, – пробурчал Стальной.
– Я умираю, – жалобно отозвался Энви.
– Это всего лишь температура, – без капли сочувствия ответил стальной поганец. – Она пройдёт через пару дней.
– Не пройдёд, – ещё жалобнее просипел гомункул и тихо всхлипнул. – Я зажарюсь.
– Обычные люди не зажариваются, и ты не зажаришься.
Это соображение Энви приободрило, но ненамного и ненадолго. Мысли то свивались в запутанный клубок, мешая прошлое с настоящим, то совсем разбегались, и тогда оставалась только удручающая пустота. На потолке плясало пламя, слепляясь в наполненные до краёв мукой лица.
– Это просто лучи, – устало возразил Стальной, когда гомункул, сбиваясь и кашляя, сказал о лицах на потолке. – А ты бредишь.
Солнечный свет сгущался в жёлтый туман, обволакивал подобно кокону, душному и горячему, и Энви тонул в нём, задыхался, как будто находился глубоко-глубоко под водой. Вокруг всё дрожало, точно рябь на воде, свивалось водорослями-змеями и жгло, жгло, жгло, и внутри точно поселился кто-то чужой – как ещё можно объяснить, что грудь при каждом вдохе что-то разрывает? – и придавливало сверху что-то тяжёлое, но мягкое.
Энви не понимал, спит он или умер и находится за Вратами, в бешеном круговороте перемешанных, перетасованных воспоминаний. Он висел на каменном кресте, туго замотанный цепями, а три точки на спине протыкали мечи. Захлёбываясь собственной кровью и страхом, он не сводил глаз со стоявших внизу людей. Их было много, так много, что они стояли в просторном зале, как набитые в бочку рыбины, и смотрели, смотрели, смотрели презрительно, надменно, насмешливо, зло. Эти взгляды пронзали его существо, добираясь до мягкого и незащищённого глубоко внутри, и гомункулу ужасно хотелось скрестить на груди руки, чтобы закрыть, спрятать себя от них.
«Не смотрите!»
Они тянулись к нему, щипали, душили, вырывали куски мяса, лезли пальцами в глаза.
«Не трогайте меня!»
Вперёд вырвался мальчишка с безумными золотыми глазами, такими широкими, что, казалось, могут вместить весь зал. Подпрыгнув, он вцепился в торчавшие из его груди кровавые лезвия и скривил рот в пугающей улыбке.
– Верни Ала, – он шипел, как разъярённый кот. – Верни его, верни, верни...
Далеко внизу слышался грубый хохот Грида.
– Нравится на моём месте? – перекрывая гомон толпы, крикнул он. – И до тебя очередь дошла, куча биомусора!
Огромный кот с солнечной шерстью вгрызся в грудь с утробным урчанием, быстро добрался до остатков камня и с хрустом продрал их через рёбра.
– Ты занял чужое место, – отчётливо прошипел кот с багряным комком в зубах перед тем, как оттолкнуться от багровых от крови мечей и прыгнуть в толпу. – Сгинь!
– Сгинь, сгинь! – радостно подхватили внизу.
Их крики вызвали огонь, и чем больше они кричали, тем выше он становился. Воющее брошенным псом пламя выросло до потолка, раззявило широкую пасть и, стремительно бросившись вперёд, поглотило его вместе с крестом. Энви закрутило в бешеном водовороте, в котором на миг вспыхивали искрами и тут же гасли знакомые лица - их было много, но взгляд одинаковый у всех. С каждом новым появившимся лицом он становился меньше, его тело таяло, как свеча, обнажая маленькое, ничтожное существо с когда-то зелёной кожицей и выпученными глазёнками. Цепи уже не могли удержать его, и Энви покатился с каменного креста вниз, в полный мрака и ужасного холода зев, похожий на то, что скрывали Врата Истины. Пискнув, гомункул отчаянно заскрёб маленькими, но цепкими коготками в попытке схватиться за свисающие цепи. Стоило ему только прикоснуться к одному из звеньев, как оно раскалилось докрасна. Энви упорно обхватил обжигающее железо: как бы ни было больно, он не мог заставить себя разжать пальцы и ухнуть в тёмную бесконечность.
Одна из золотых искорок вылетела из водоворота и попала на цепь. Всё произошло настолько быстро, что он успел только увидеть, как его опора растворяется звено за звеном. Что он летит вниз, гомункул осознал, когда было уже поздно.
Он падал недолго, но точно с большой высоты – от этого ужасного ощущения всё внутри сжалось. Энви не рискнул сразу сесть. Быстро и тяжело дыша, гомункул прислушивался к своим ощущениям и к тому, что происходило вокруг. Шум машин, голоса людей, сливающиеся в однородный гул, недалеко – чьё-то тихое сопение. Он осторожно сел, провёл рукой по ранам, поднёс её к глазам. Крови не было. Боли тоже. Закрыв лицо растопыренными пальцами, Энви тихо рассмеялся: как он мог забыть о регенерации? До чего же глупый сон с этим Элриком, кошмарным Мустангом и почти человеческой жизнью… Привычно подавив лёгкий укол сожаления, гомункул огляделся и подпрыгнул на месте, как застигнутый врасплох кот.
Не сон. Сном был каменный крест и зал, в котором вместо Отца почему-то было множество людей. Воспоминания выскальзывали из темноты одно за другим, проясняя картину. Всё верно: его чуть не убил Мустанг, а Стальной успел вмешаться до того, как тело гомункула рассыпалось в прах и обнажило самую постыдную и беззащитную форму. Как смелости-то хватило спорить с разъярённым алхимиком, готовым терзать своим огнём всё, что стоит на пути? Огненный ведь не шутил, когда пригрозил, что Стальной тоже пострадает, если сейчас же не отойдёт от «этой твари» – Эдвард это понимал, но с места даже не сдвинулся.
Потом Стальной превратился в Ржавого, а Энви из-за него попал под дождь с градом и заболел. Сколько же времени прошло прежде, чем он пришёл в себя? Впрочем, сейчас не это важно: Энви снова здоров, горло больше не першит так, будто в него песка насыпали, и дышится легко.
Гомункул соскочил с кровати, в возбуждении навернул несколько кругов по комнате и, нависнув над алхимиком, требовательно потряс того за плечо. Стальной только пошевелился во сне, но глаза не открыл.
– Э-эй! – сдвинув брови, обиженно протянул гомункул и тряхнул эту сонную грушу сильнее. Стальной нехотя приоткрыл один глаз.
– О. Тебе лучше?
Энви успел только кивнуть, когда мальчишка сомкнул веки и преспокойно заснул. Гомункул сердито фыркнул: он тут впервые в жизни своей радостью с кем-то делится, а стальной сурок продолжает дрыхнуть, как ни в чём не бывало! Впрочем, недолго ему дрыхнуть так осталось. Схватив пустую кружку, в которой осталось ещё немного заварки, хитро усмехающийся гомункул отправился в ванную. Вернулся он уже с полной кружкой, в которой плескалась вода.
– Элрик, последнее предупреждение!
Алхимик даже не вздрогнул. Что ж, ему же хуже… Гомункул с размаху выплеснул на него всю набранную воду. Стальной подорвался с кровати как укушенный, пролетел рядом, едва не сбив Энви, принял боевую стойку и только тогда понял, что к чему. Гомункул согнулся в приступе беззвучного хохота: мокрый и взъерошенный алхимик выглядел слишком забавно, только сам этого, похоже, не понимал.
– Дурацкие у тебя шутки, – хмуро заметил алхимик, стаскивая с себя мокрую рубашку.
– Зато ты, наконец, проснулся.
Занятно. Рука уже своя, а шрам в том месте, где автоброня крепилась, вон какой остался. Заметив, как гомункул его разглядывает, Стальной поспешил укрыться за дверцей шкафа. Что он такого, знать бы, подумал, раз так отреагировал?
– И что тебе от меня нужно? – высунувшись из-за своего укрытия, спросил алхимик.
– С чего такой враждебный тон сразу? У меня сегодня День Выздоровления.
– Я тут причём?
Энви не понимал, почему он так нервничает. У него же нет ущербной и бесполезной формы, которую стыдно было бы даже Глаттони показывать, хотя тому и в голову не пришло бы смеяться или унижать. А шрамы – не настолько уж страшный изъян, тем более что у него не во всё тело.
– Притом. Хватит уже дома киснуть.
– Да я не хо…
– Я не спрашивал, хочешь ты или нет, – в дружелюбном тоне гомункула появились металлические ноты. Стальной хотел возразить, но быстро передумал и молча накинул свой любимый плащ. Видимо, ему было всё равно, где страдать – дома на кровати или в ресторане, куда Энви собрался заглянуть.
Они устроились за тем самым столиком, за которым гомункул сидел в прошлый раз. Ему здесь нравилось: и сравнительно глухой угол, и обзор хороший.
– Элрик, от твоего взгляда сейчас вся еда скиснет, – весело заметил гомункул, раздумывая, какой из трёх шариков мороженого лучше съесть первым. Остановив выбор на клубничном, гомункул с хищной усмешкой запустил в него ложку и отковырял сразу треть.
– Не налегал бы так, а то опять сляжешь, – меланхолично произнёс алхимик, ковыряя ложкой небольшое пирожное, обильно политое шоколадом.
– Не нуди, — отмахнулся он.
Сзади кто-то громко засмеялся. Нет, даже не так – заржал как конь, которому дали шпоры в бока. Отвлёкшись от лакомства, Энви обернулся через плечо, чтобы посмотреть, кто там такой громкий. Искать долго не пришлось: ржущий тип выделялся высоким ростом и яркой шевелюрой – явно крашеной, потому что не бывает в природе зеленоволосых людей, если только они не гомункулы.
– Эй, ты! – ткнул в него вилкой парень, поднимаясь со стула. У этого типа на лице так и написано было предвкушение от предстоящего унижения. Чтобы покрыть разделявшее их расстояние, странному парню понадобилось сделать лишь пару-тройку шагов – ноги у него были длинные, как у кузнечика, разве что не коленками назад. Энви даже всерьёз задумался, а не выжившая ли химера перед ним. У кандидата в химеры черты лица и впрямь напоминали хамелеоньи.
– В чём дело? – Энви натянуто улыбнулся, сузив глаза до ничего не выражающих щёлочек. Дать типу в морду настолько хотелось, что если бы не осознание возможного преимущества хамелеоноподобного, он бы уже кинулся.
– Ты парень или девка, я не пойму? – наклонив голову набок, спросил незнакомец. Ну, точно химера, даже повадки, как у ящерицы.
– Тебе какое дело? – улыбка стала ещё натянутей, как и голос.
– Действительно, – хмыкнул парень, многозначительно вскинув бровь. – Ты ж типа ночной мотылёк, да?
– А? – гомункул удивлённо моргнул, не понимая, зачем этот тип приплёл какого-то мотылька. Дошло до него, когда кто-то из оставшейся сидеть компании «химеры» несколько раз хохотнул. С трудом сохраняя относительно вежливый тон, Энви произнёс: – Нет, я не из них, так что освободи меня от своего присутствия, будь добр.
Грубое веселье на хамелеоньей морде сменила гримаса крайнего раздражения.
– Ещё позарывайся мне тут, – резко наклонившись, прошипел ему в лицо надоедливый тип. В круглых водянистых глазах билась такая злоба, что Энви стало страшно. Нарвался. На такого же почти, как и он сам, только среди людей. От Элрика толку сейчас мало, вон, опять в прострации сидит, а самому от компании Хамелеона не отбиться.
Подцепив длинными пальцами одну из прядей, парень довольно ощутимо дёрнул её на себя. Энви весь поджался, не зная, чего в нём больше – страха или кипящей злости.
– Вау, не парик, – Хамелеон удивлённо вскинул тонкие, почти незаметные брови. Сильно сжав его плечо, парень наклонился и с придыханием прошептал на ухо: – Пойдём-ка выйдем. Со мной будет веселее, чем с этим унылым задохликом.
Скрипучий, неприятный голос – именно такой был бы у хамелеона, умей он разговаривать.
Гомункул остолбенел. Ему очень хотелось скинуть руку со своего плеча, но в схвативших его тонких цепких пальцах ощущалась такая сила, что он боялся даже пошевелиться – не ровен час Хамелеон взбесится и что-нибудь ему сломает.
– Испугался? – чужая ладонь взъерошила ему волосы, но гомункул ощущал, что в любую секунду незнакомец может намотать их на кулак. – Что ж ты так дрожишь, я не собираюсь тебя убивать… Пока что.
Пальцы сжали его плечо чуть сильнее. Энви в панике взглянул на Стального, и ему стало страшно вдвойне: алхимик сидел так, будто его происходящее вообще не касалось. Впрочем, ему-то что? О нём речи вообще не шло.
Гомункул зажмурился.
Похожие на паутину пальцы вдруг слетели с его плеча с поразительной лёгкостью. Не понимая, с чего вдруг Хамелеон оставил его в покое, Энви осмелился развернуться. За спиной никого не было, но рано гомункул обрадовался: «химера» стоял уже рядом со Стальным, облокотившись на спинку его стула. Удлинённое лицо Хамелеона выражало лёгкое замешательство, смешанном с огоньком любопытства.
– Малыш, тебе что-то не нравится?
– Ты мне мешаешь отдыхать, – тихо сказал Элрик, подняв глаза на хама, глядевшего на него сверху вниз с раздражающей ухмылочкой. Хамелеон резко изменился в лице, пугливо втянул голову в плечи и попятился, бормоча под нос неразборчивые фразы, отдалённо похожие на извинения.
– Истина побери, какая мерзость, – гомункула всего передёрнуло.
– Мерзость, – согласился алхимик, возвращаясь к недоеденному пирожному.
Энви кашлянул.
– Что ты сделал, что он так быстро смотался?
– М? Не знаю. Я предполагал, что придётся объяснять немного по-другому.
Гомункул смерил его озадаченным взглядом. Так-то Стальной не выглядит угрожающе, что же Хамелеона так напугало? Понял он, когда сам привстал и пригляделся ещё раз.
– А-а, он понял, что ты – государственный алхимик, – Энви кивнул на выступавшие из кармана серебряные часы. – Вот и не стал лезть в драку. А вот от меня от так просто не отвертится, — на миг гомункул кровожадно ухмыльнулся, сузив сверкнувшие глаза до узких щёлок.
– Энви, необязательно убивать каждого, кто тебя задел.
– Задел?! — оскорблённо зашипел он. – Да он нарывался! Ты же слышал, как этот конь ржал надо мной и что собирался сделать! Я ему это припо-омню, — зловеще приговаривал Энви, размазывая остатки мороженого по стенкам чаши ложкой.
– Равноценный обмен применим не только к алхимии, так что успокойся.
– Меня успокоит только смерть этой жалкой букашки, – процедил он.
– Ты же сам говорил, что тебе нельзя убивать.
– Так я про тебя, ты совсем другое дело! А этого придурка я ещё заставлю ответить...
Звук удара отвлёк гомункула от размышлений о кровавой мести. Развернувшись, он увидел своего нового врага в жалком положении: парень пытался подняться и потряхивал головой — по ней, похоже, и врезали, причём так, что потерял ориентацию в пространстве. Над ним возвышался не производивший сильного впечатления ровесник, чьё лицо искажала гримаса бешенства. Казалось, он голыми руками готов разорвать обидчика, наплевав на то, что станет с ним самим.
