Текст книги "Ангедония или Связанные одной жизнью (СИ)"

Автор книги: Эккираптор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== -1– ==========

Я считал, что жизнь – это вообще трагедия,

исход которой предрешён.

Эрнест Хемингуэй “Прощай, оружие!”

Отчего так бессильны порою мы

Перед целью своей в сантиметре?

Город 312 – Помоги мне

Железная четырёхместная зверюга бодро катилась по дороге, а Энви тихо сходил с ума. Обессиленный, напуганный, связанный и беспомощный – так ужасно гомункул себя ещё никогда не чувствовал. Этого как будто было мало – рядом ещё сидел человек, который не так давно сжигал его тело дотла с мрачной решимостью, граничащей с остервенением. Каждую минуту, каждую секунду Энви ощущал его взгляд – холодный, презрительный, с тлеющими глубоко внутри угольками злости и неприязни – и мелко дрожал, как загнанный в угол и осознающий свою беспомощность пёс. У пса, впрочем, ещё были бы силы огрызаться и попробовать пробиться на свободу – гомункул же понимал, что в его случае это скорее неосуществимая мечта.

Глядя в окно, он видел то собственное уныло-обречённое отражение, то двух-трёхэтажные дома, то проезжающие мимо машины. Ни в сторону, ни перед собой гомункул смотреть не смел. Если справа находился его несостоявшийся убийца, то впереди сидели Хоукай и человек, из-за которого Энви ехал навстречу неизвестности.

Человек, который отбил его у Смерти.

Человек, который не уничтожил то, что осталось от философского камня, но как-то изменил его структуру, тем самым лишив Энви всех его способностей. Чудом уговоривший Мустанга отдать гомункула ему на поруки. Он же алхимик, а Энви теперь не сильнее обычного человека, справится.

Тогда, избежав гибели, гомункул даже обрадовался немного: всё лучше, чем огненная пытка. А потом они победили Отца. И потеряли одну из ценных жертв, Альфонса. Вот тогда Энви понял весь ужас ситуации, когда тебе вроде пообещали жизнь, но ты понимаешь, что уговор может быть расторгнут в одностороннем порядке, а ты ничего не можешь сделать, чтобы не допустить этого – любое твоё действие может быть расценено как попытка нападения или побега. Ему казалось, что Стальной прямо на поле боя съедет с катушек, а Мустанг спалит дотла последнее творение Отца, потому что поручать его больше будет некому.

И Энви до сих пор находился в тревожном неведении. В больнице Элрик вёл себя тихо и покорно; его ничего не интересовало, он никого не хотел видеть, но не выставлял тех, кто приходил. А гомункул всё это время провёл в одиночной палате, которую охраняли подручные Мустанга. Он слышал их разговоры. В нём то просыпалась надежда, что всё обойдётся, то её место занимал парализующий ужас: Элрику сейчас совсем не до него, а Мустанг может решить, что Стальному не стоит возиться с такой проблемной личностью.

Машина сбавила ход – похоже, они подъезжали. Гомункул невольно сжался и затравленно покосился на Огненного, вжимая голову в плечи. Ему показалось, что алхимик едва удержался от щелчка, хотя в машине Мустанг этого точно не сделал бы.

Спереди открылась дверь. Хоукай вышла наружу, показалась в окне и с негромким щелчком открыла ещё одну дверь, за которой сидел Энви. Мимолётное желание вцепиться этой женщине в глотку прервала несильная, но неприятная боль в спине, а затем в левом виске, когда он вывалился на дорогу. В опасной близости от лица показались ботинки Огненного, и гомункул подавил тихий всхлип: пусть он сейчас перед ними слаб, как червяк, Энви не хотел доставлять Мустангу удовольствия лицезреть его ещё и зарёванным.

Замерев, гомункул обречённо ждал. Мустанг не торопился сжигать его заживо, но и не уходил. Почему же Огненный тянет? Хочет посмотреть, как жертва попытается уползти от своей судьбы? Не дождётся: Энви понимал, что бежать, точнее, ползти, бесполезно, а показывать этому типу, как сильно ему хочется жить – всё равно что красная тряпка для быка.

Носок чёрного ботинка несильно, но ощутимо ткнулся в плечо.

– Ползи, мразь, – тихий голос Мустанга звучал страшно. Невыносимо. Невыносимо его слышать. Невыносимо понимать, что подчинишься, потому что оставаться рядом с Огненным ещё опаснее. Он ждёт только повода, чтобы сжечь своим пламенем. Остаться здесь – значит отречься от призрачного шанса на спасение. Это тонкая, ненадёжная соломинка, за которую хватается утопающий, даже понимая, что она не выдержит.

Он тоже схватился – сгорая от унижения, гомункул оттолкнулся от прохладного асфальта.

Энви ждал огненной плети после первого же движения в сторону дома, однако этого не произошло. Огненный не насладился ещё своей местью? Или же…

Его отпускают?

Гомункул перестал изображать из себя гусеницу, обернулся, как мог – Огненный показательно сложил пальцы для щелчка. Мерзость. Мустанг дал ему выбор: либо Энви позорно доползает до дома, либо сгорает в нескольких метрах от спасения.

Энви любил поглумиться над людьми, и судьба привела к равноценному обмену: теперь глумились над ним, и так же, как его давние жертвы, гомункул ничем не мог на это ответить.

Он прямо видел довольную усмешку на лице Огненного, хотя больше не рисковал оглядываться, опасаясь, что Мустанг подстегнёт его в таком случае пламенем. Задыхаясь от позора, злобы и осознания собственной беспомощности, он преодолел эти несколько проклятых метров и ткнулся носом в ступеньку.

– Доложишь о ситуации вечером, – это Мустанг Элрику сказал, но так, чтобы слышал и Энви. Скрытая угроза: попробуй, мол, на него напасть – этой же ночью тебя не станет.

Хлопнула дверь машины. Железный зверь несколько раз зарычал, заводясь, и бодро покатил прочь, унося этих страшных людей. В поле зрения показался ботинок Стального, который остановился в растерянности, будто не знал, стоит ли заходить.

– Эй, – голос хриплый, как будто сорванный, хотя Энви всю дорогу молчал, да и в больнице почти не разговаривал – разве что сам с собой и очень тихо. – Может, развяжешь меня, благодетель чёртов?

Опустившись на одно колено, алхимик принялся теребить верёвки. Развязать узлы не получалось: видно, Мустанг использовал что-то из военного арсенала. Энви ждал, что после пары неудачных попыток он плюнет и расправится с ними с помощью алхимии, но Стальной будто избегал всего, что было связано с ней. Несколько раз он почти складывал ладони, но тут же отдёргивал их друг от друга.

– Мы тут до вечера возиться будем? – недовольно прошипел гомункул. Он понимал, что сейчас стоило бы помолчать, но не мог ничего с собой поделать: слишком нервничал, чтобы держать язык за зубами.

Элрик поднялся и отошёл за спину гомункула. Энви встревоженно заёрзал, силясь разглядеть алхимика и понять, что он задумал. Хоть бы не ушёл… Ужасно унизительно – зависеть от какой-то букашки, которая и одной человеческой жизни не прожила. Стыдно признавать, но они теперь связаны одной жизнью. Без защиты в лице Элрика ему попросту не выжить.

Алхимик прошёл мимо него, громыхая чемоданом, и скрылся в доме. У гомункула внутри всё заледенело: Элрик ведь не собирается его бросить, он же не всерьёз? Это Энви бы так и сделал, но Стальной-то не он?

Оперевшись подбородком на нижнюю ступеньку крыльца, гомункул обречённо ждал, гадая, выйдет Элрик или обнаружит, что кое о ком забыл, только к вечеру. К страху быть брошенным единственным ныне защитником потихоньку примешивалась злость. Прикидывая, как же ему теперь выкручиваться, Энви одновременно с этим мысленно менялся со Стальным местами – какое-никакое, а удовлетворение это занятие приносило.

Заметив рядом знакомый ботинок, гомункул поднял взгляд, как мог, и остолбенел: в руке Элрика поблескивало лезвие ножа. Вспыхнула паническая мысль: Стальной решил избавиться от источника проблем лично и заодно в лице Энви отомстить Отцу, из-за которого погиб Альфонс. Он же знает – Энви разве что укусить может, и то не факт, что дотянется.

Когда лезвие ножа опустилось, гомункул сжался в предчувствии боли, но в следующий миг перерезанные верёвки соскользнули на землю, а вместе с ними – и опутавший его страх. Как только гомункул почувствовал, что ноги тоже свободны, он стремительно подскочил, но сразу же невольно схватился за Стального, чтобы не упасть. Ноги и руки кололо, будто их иголками напичкали, ещё и шевелить ими было больно.

– Кровообращение восстанавливается, – похоронным голосом заметил Элрик. – Обопрись о стенку пока, через несколько минут само пройдёт.

Энви отскочил от него как ошпаренный: самому неприятно было висеть на Элрике, от которого он и без того неприлично сильно зависел. Прижавшись к холодному камню, гомункул тяжело, прерывисто дышал. Он почти ненавидел эту блоху. Проницательная мелочь выводила из себя одним присутствием, стоило только вспомнить, что Стальной сотворил со средоточием силы гомункула. Да, он не дал Мустангу добить ослабленного гомункула, но он же швырнул Энви в новую жизнь с не меньшей безжалостностью, даже не понимая и не вдумываясь, а как это принимает сам спасённый. Жить в постоянном напряжении, зная, что Огненный только и ждёт, когда Энви оступится, где-то не выдержит и сорвётся – вот что его теперь ожидало.

Почувствовав, что может устоять на своих ногах, гомункул отлип от стены и побрёл в дом. Не то чтобы хотелось заходить, но не на улице же стоять? В глаза сразу бросилась бедность мебели: её тут практически не было, присутствовал лишь необходимый минимум – пара стульев, стол на кухне, шкаф, кровать и небольшая прикроватная тумбочка – в спальне. Зеркало было только одно и находилось оно в ванной. Глядя на свой бледный, замученного вида двойник, гомункул сплюнул в умывальник. Позорище-то какое. И вот он, одно из бессмертных творений Отца, за какой-то месяц (или сколько там прошло?), превратился в это? Смотреть противно.

Энви вернулся в спальню и с неудовольствием отметил, что единственную кровать уже занял алхимик. Гомункул громко цокнул: ютиться на полу, как приблудная собака – ещё чего! Уж хотя бы место, где можно нормально отдохнуть, он за свои страдания заслужил? Не то чтобы удобства подобного рода его сильно интересовали, гомункул без проблем ночевал даже на дереве, но отсутствие собственной кровати, тогда как у Элрика она была, сильно заводило.

Упрашивать алхимика подвинуться он не стал: мальчишка не услышал бы. Вместо этого уселся на кровать, взял его за шиворот и бесцеремонно стащил на пол. Гомункул был готов к тому, что сейчас Элрик возмутится – вяло или не очень, – или хотя бы как-то покажет своё неудовольствие такой наглостью, но алхимик лежал там, где его бросили, и не шевелился. У Энви закрались нехорошие подозрения. Спустившись, он присел на корточки рядом с горе-спасителем и потряс того за плечо:

– Элрик, ты там не умер?

Он не отреагировал, даже когда гомункул дёрнул его за торчавшую на лбу прядь.

– Эй, не смей мне тут помирать! – повысил голос Энви. – На меня посмотрел, говорю!

Гомункул рывком развернул его на спину и похолодел: мальчишка выглядел неестественно-бледным, и непонятно было, дышит он вообще или нет. И как его только из больницы выпустили, куда, спрашивается, Мустанг смотрел?! Недоглядели они, а виноват в случае чего будет Энви, хотя и пальцем пока алхимика не трогал, просто не вовремя оказался рядом! Закусив от неприятно будоражащего волнения губу, он лихорадочно вспоминал, что в таком случае нужно делать. Вспомнилось, как он однажды где-то слышал про массаж сердца. Ещё тогда злорадно подумал: вот же люди слабаки, им своё ядро заводить надо, а вот философский камень не только никогда не останавливается, но и помогает регенерировать, даже если он отдельно от тела. Теперь эта мысль совсем не веселила.

Энви не имел понятия, как этот самый массаж делают. Решив, что разберётся по ходу дела, он рванул застёжку-молнию вниз и остановился, озадаченный: в подушечки пальцев отдавало биение чужого сердца. Значит, не так всё серьёзно, как он думал. Перегруженное воспоминаниями и переживаниями сознание Элрика всего лишь отключилось.

– Тоже мне, герой, – раздражённо процедил гомункул, хлопая бессознательного алхимика по щекам и с трудом удерживаясь от искушения отвесить пощёчину посильнее, так, чтобы челюсть сломалась.

Светлые ресницы дрогнули. Медленно подняв веки, Стальной некоторое время смотрел перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом и поразительно долго не мог сфокусироваться на чём-либо – по крайней мере, так показалось Энви.

– Ты как, ещё в своём уме? – в голосе насильно спасённого гомункула проявилась слабая обеспокоенность. Элрик ненадолго задумался и кивнул. – И часто ты так?

– Что – так?

– Без сознания валяешься.

– Не знаю. Не считал.

– Создатель мой Отец, сколько с тобой мороки… – поднимаясь, прошипел Энви. – Всё. Ложись. Пойду в чулане что-нибудь поищу.

Проводив его полным недоумения взглядом, алхимик уселся у кровати и затих – гомункул следил за ним краем глаза. Обняв колени и уткнувшись в них лбом, он, кажется, что-то едва слышно бормотал. Глядя на него, Энви просто не верилось, что этот потерянный и жалкий ребёнок смог выйти против Мустанга и победить самого Отца, как будто совсем другой человек сидит. Люди легко ломаются: отбери то, что ему дорого – и готов. Одно из многих отличий от гомункулов, которых подобным, по замыслу Отца, даже пронять нельзя было. Энви долгое время искренне верил, что так и есть – до тех пор, пока огненная паскуда не прикончила Ласт. Будь он человеком, наверняка вёл бы себя как Элрик, а то и хуже, но Энви не ощущал боль потери так сильно, как ненавистные ему букашки. Ему порой просто не хватало Ласт, а вот Глаттони совсем тогда скис и никак не мог пережить утрату, часто ныл, чем вскоре начал бесить, и так же, как и его старший собрат, мечтал отплатить Мустангу. У Энви не вышло, а Глаттони не дожил – судя по подслушанным в больнице разговорам, его сожрал Прайд. Иронично получилось, что всеядный обжора сам был съеден.

В чулане вещей было не так-то много, и вскоре под небольшим завалом гомункул обнаружил то, что искал. Похоже, для него кровать маловата, ну да что поделаешь.

– Элрик, не хочешь помочь?

Стальной ожидаемо не откликнулся. Всё-таки, расшевелить его – та ещё задача. Остаётся надеяться, что он такой не навсегда. Несмотря на разрыв в физической силе, Элрик был устойчивее психологически, недаром ценной жертвой стал; другие кандидаты в жертвы, потерпев неудачу при трансмутации человека, сходили с ума либо сразу, либо немногим позже, а он держался.

Не дай Истина, Элрик достиг своего предела. Не хватало ещё жить с невменяемым алхимиком.

Кровать неприятно скрежетала по полу, оставляя на нём неглубокие царапины. После того, как Энви вытащил её из чулана, пришлось ненадолго отпустить: руки болели и подёргивались, как будто он валуны таскал. А Элрику хоть бы хны, как сидел, так и сидит. Его отрешённость от остального мира уже начинала раздражать: гомункул понимал причину, но не желал мириться с тем, что ушедший безвозвратно Альфонс значит для Стального больше, чем находящийся рядом Энви.

Наконец добытый трофей был поставлен у стены, недалеко от окна. Бросив сверху обнаруженные в шкафу подушку и тонкое одеяло, гомункул без сил повалился на кровать, уткнулся лицом в подушку и в блаженстве замер, надеясь хотя бы ненадолго заснуть.

***

Элрик лежал без движения уже который час, похожий на мумию – в древней Крете, как гомункул слышал, знатных особ не хоронили в гробах и не сжигали на кострах, а бальзамировали и оставляли в роскошных саркофагах, чтобы они охраняли территории от напастей. Гомункул считал это нелепым, но всегда любопытно было посмотреть на человека, которого вот-вот превратят в мумию. Считайте, посмотрел. Неприятное зрелище.

Стальной не должен быть таким. Видеть его сломленным совсем не весело. Тем более что им теперь как-то уживаться вместе, потому что облегчать Мустангу работу гомункул в ближайшее время не собирался.

Вот только Элрик жить как раз не хотел.

– Энви, – от этого тихого, надломленного голоса гомункул вздрогнул. Лучше бы алхимик закричал, это куда привычнее безжизненного шёпота. – Ты меня ненавидишь?

– О, ещё как, – охотно ответил Энви, садясь на край кровати и привычно закидывая ногу на ногу. – Даже не надейся, что твоя жизнь будет лёг…

– Тогда убей меня.

Это звучало заманчиво. Жаль, неосуществимо. Во-первых, если Стальной не отчитается сегодня вечером своему начальнику, Огненный устроит на гомункула охоту, причём тем же вечером. Во-вторых, сбежать из Централа не получится – Мустанг не дурак, наверняка отслеживает каждое его действие. В случае побега Централ быстро перекроют, а без привычных, казавшихся чем-то обыденным раньше, способностей скрыться не удастся.

– Да я бы с радостью, – тяжело вздохнул гомункул и состроил обречённо-расстроенную физиономию. – Но я ж тогда тоже сдохну. Хотя, если ты вернёшь мой камень в исходное состояние… – он не договорил и с лукавым ожиданием посмотрел на алхимика.

Стальной не отвечал.

– Эй, тебе не всё равно, как умереть, а? Помрёшь быстро, это я могу гарантировать. И брать тебя под контроль или поглощать тоже не буду.

Мальчишка не желает использовать алхимию – это факт. Но если надавить на его нынешнее желание, вполне может получиться.

– Серьёзно, я даже согласен сдержать обещание в первый раз в жизни. Это же равноценный обмен, желание на желание.

– Не говори о равноценном обмене, – глухо и отрывисто произнёс мальчишка. – Забудь об этом.

– Элрик, ты алхимик, как ни крути. От этого никуда не деться, это твоя природа. Так же, как и моя – быть гомункулом. Верни то, что принадлежит мне, – его голос стал мягче, он не требовал, но почти просил. Требованиями до Стального не достучишься, а вот по-другому могло и получиться.

– Ты продолжишь убивать, – не вопрос – утверждение. – Можешь не обещать, что не будешь, не поверю.

– Ну, ты ну-у-удный, – гомункул недовольно поморщился. – Какое тебе дело до других людей?

– Не хочу, чтобы они чувствовали то же самое, – Стальной отвернулся к стене.

– М-м, и ради этого ты готов уступить?

Мальчишка проигнорировал его вопрос и на повторные попытки развести на хоть какой-нибудь разговор не отзывался. Элрик не поднимался и даже не шевелился, а Энви уже наскучило смотреть на застывшего в своём горе Стального, которого впору бы назвать Ржавым или Металлоломом. Гомункул поплёлся на кухню – не сказать чтобы большая, но и не тесная, – открыл холодильник. Там было пусто. Ожидаемо, но проверить, не завалялось ли чего, стоило. Зато в хлебнице обнаружился засохший хлеб, что гомункула изрядно порадовало; схватив половину батона, как белка – найденный орех, Энви вгрызся в свой трофей.

Он едва не взвыл от досады: хлеб настолько зачерствел, что разгрызть его можно было, только поломав все зубы. Раздосадованный и злой, гомункул швырнул хлеб обратно и широкими шагами направился в комнату алхимика.

– Элрик, у тебя в холодильнике пусто, как у Глаттони в желудке в первую минуту его рождения! – обиженно взвыл Энви.

Стальной-Ржавый никак не отреагировал. Гомункул громко засопел: он терпеть не мог, когда его так показательно игнорировали. Когда гомункул навис над алхимиком, тот даже не шевельнулся – так и смотрел потухшими глазами, которые напоминали теперь застывший янтарь, в котором ещё бьётся попавшая в липкую ловушку жизнь, но вот-вот оборвётся и угаснет.

– Передумал? – раздался шелестящий голос.

– Я не настолько отбитый, дубина, – нервно огрызнулся гомункул, подавив желание сказать «да». – Мне деньги нужны.

– Пошарь, – безучастно ответил Стальной и, потеряв последнюю искру интереса, отвернулся. Хмыкнув, Энви ещё с минуту постоял над ним, надеясь увидеть ещё какую-нибудь реакцию, а не дождавшись, убрёл выворачивать чемодан, в котором наверняка что-то должно заваляться.

Энви действительно на него злился. У него руки чесались свернуть паршивцу шею. Но где-то в глубине собственной, маленькой, недоразвитой души, он понимал, что Стальной его спас. Вытащил с того света, в буквальном смысле. Появись он парой секунд позже – и от Энви осталась бы горстка пепла, которую Мустанг ещё и ногой растёр бы.

Но теперь из-за него он должен был влачить существование обычного человека. Даже хуже: мирные жители Централа, которым дела не было до заговоров и правительственных интриг, хотя бы могли не опасаться за свои жизни.

Энви решил поискать себе одежду: появись он в том, в чём был сейчас, привлекал бы слишком много внимания, а этого ему хотелось меньше всего. В надежде найти хоть что-то более-менее подходящее, он открыл единственный шкаф: в нём обнаружилось несколько чистых рубашек, штанов, куртка и запасной плащ. И всё это, будто в насмешку, впору Элрику и слишком мало для него.

– В этом доме вообще что-нибудь приличное есть?!

Гомункул с досады пнул мебель и тут же затряс ногой, тихо шипя от пульсирующей в пальцах боли и жалея об утерянной регенерации. Он знал, что человеческие тела уязвимы, но не подозревал, что всё настолько запущено.

Натянув обувь – единственное, что более-менее подошло, – Энви уже вылетел было из комнаты, когда в голову вдруг пришла запоздало мысль: Элрик же алхимик, ему раз плюнуть изменить размер одежды, если нужное количество материала под рукой.

Стремительно вернувшись, гомункул швырнул пару костюмов прямо на алхимика.

– Сделай их немного больше.

Элрик соображал раздражающе медленно: ему понадобилось несколько раз перевести взгляд с гомункула на вещи, чтобы понять, что к чему. Не поднимаясь, он соединил ладони – теперь уже обе из плоти и крови, – но передумал и отдёрнул их друг от друга, как будто заметил между ними что-то мерзкое или опасное.

Одежда прилетела гомункулу прямо в руки, а сам Стальной сжался на своём месте в комок и опять застыл.

– Вот так, да? – в гомункуле стремительно закипало какое-то неприятное, жгучее чувство, которое очень хотелось выплеснуть. – Я, по-твоему, это надеть должен и выглядеть, как клоун?!

– А сейчас не так выглядишь?

Энви зарычал, в порыве бешенства швырнул одежду на пол и бросился к Стальному, но когда узкие ладони уже сжали горло алхимика, гомункул замер, а затем резко отдёрнул руки.

– Зараза, – прошептал он, осознавая, что его обдурили. – Спровоцировать меня хотел, да? Даже не надейся, Элрик. Я ещё жить хочу.

Пусть Стальной избегает алхимии сейчас, когда-нибудь ему надоест. Он же человек, а люди —живучие существа, когда дело касается психических травм. Правда, первое время с ним будет трудно – гомункул даже думать не хотел, насколько. Ничего, он выдержит, у него нет другого выхода: сорвётся хоть раз – смерть. Надо только подождать, пока Элрик более-менее придёт в себя, и втереться в доверие, чтобы однажды вернуть утраченные способности. Устроить бы после этого эффектное прощание с Централом, поглотив столько населения, сколько не успеет убежать… Энви мечтательно сощурился и вздохнул: слишком небезопасно. Разумнее просто незаметно уйти, а отыграться в другом месте, где-нибудь далеко, чтобы Мустанг не дотянулся. Правда, что он будет делать дальше, Энви не знал. Всё своё сознательное существование он служил Отцу, его целью и смыслом жизни был поиск ценных жертв, и теперь, когда власть создателя больше не довлела над ним, гомункул растерялся. Он не знал, каково это – жить только для себя.

Раньше эта свобода выбора была едва ли не главным предметом дикой, едкой, кислотой выедающей изнутри зависти – теперь Энви получил её, эту свободу. И понял, что в ней больше ответственности, чем радости.

Энви покосился на лежащую на полу одежду и, символически изобразив плевок, направился к двери, но когда уже обхватил пальцами округлую ручку, вдруг остановился: его обуял странный, неконтролируемый страх, грозивший вот-вот перерасти в панику. Что-то внутри него истошно кричало: на улице опасно. Там военные Мустанга. Там может оказаться сам Мустанг. Они могут не так понять. Они могут пристрелить за попытку побега, которой не было.

Вспомнив удручающую пустоту холодильника и каменный хлеб, гомункул сердито дёрнул за ручку и почти что выбежал на улицу.

Централ гудел большим потревоженным ульем, оглушал рёвом железных зверей, которые не так давно заменили коней, манил запахами выпечки и свежих фруктов, разложенных на притулившихся к стенам лоточках. Стальному подыскали квартиру в центральном районе, самом шумном, оживлённом, беспокойном и дорогом в этом городе, где жизнь всегда кипела оживлённо суетливо и весело. Централ быстро зализывал раны недавних событий и снова вертелся заводной разноцветной игрушкой, которую больше не сжимала сильная рука Отца.

Энви шагал быстро и то и дело нервно осматривался, не видно ли кого из военных? Глупо, конечно, не будут же они являться ему на блюдечке с голубой каёмочкой. От невозможности отследить, где они, волосы шевелились на затылке. Он ощущал на себе внимательные взгляды невидимых врагов, и каждый шаг казался Энви последним. Кусая губы, беззащитный ныне гомункул размышлял о том, сколько же метров ему дадут пройти прежде, чем выстрелят. Не самое приятное занятие, зато хоть как-то отвлекало от засевшего глубоко внутри ледяного комка страха.

Люди вокруг косились на него с оттенком неодобрения, а какая-то старуха, ростом ниже Элрика, вдруг вытаращилась и принялась громко причитать о нравах нынешней, совсем распустившейся, молодёжи. Гомункул уже прошёл мимо, а она всё продолжала читать нотации. Дребезжащий старушечий голос раздражал. Противно. Вот у Ласт был совсем другой голос, его слушать было физически приятно. Ласт… Когда она погибла, Энви было непривычно горько и немного больно, хотя его философский камень тогда оставался ещё цел и невредим. Как ему хотелось лично размазать Огненного за то, что посмел забрать Ласт, сколько ненависти кипело в нём! Только вот решал судьбу Мустанга совсем не он, а Брэдли посудил оставить алхимика в покое. Мысль о мести грела Энви изнутри, но ей не суждено было свершиться. Вместо этого отомстили ему – с той же жестокостью, с какой мечтал он сам.

Он отошёл достаточно далеко от дома, а пули над головой ещё не свистели. Приободрившись, гомункул направился к зданию с говорящей надписью: «Весёлый котелок». Не так всё и плохо, оказывается. По крайней мере, пока его убивать не собираются.

Внутри было просторно и людно. Удивляться нечему, выходной же. Гомункул оценивал обстановку, раздумывая, где ему лучше сесть и кого же безопаснее прогнать. Несколько подвыпивших мужчин, семья, ещё одна семья, компания в семь человек… Взгляд остановился на одиноком подростке, который явно никого не ждал и заскочил перекусить. То, что нужно. Запомнив расположение выбранного стола, Энви прошёл к стойке, за которой стояла молодая ещё женщина, чем-то неуловимо напоминавшая ему Изуми Кёртис, хотя внешность у них была совершенно разная, начиная с цвета волос и заканчивая телосложением.

– Добрый день, – она приветливо улыбнулась. – Принести вам меню?

– Да, – Энви покосился на выбранный столик. Подросток ещё сидел там и уходить не собирался: облокотившись на стол, спрятал лицо в ладонях и весь как-то сжался. Ещё один мученик нашёлся. Гомункулу только сильнее захотелось его прогнать, чтобы глаза своим присутствием не мозолил.

Женщина ненадолго ушла и вернулась уже с тонкой тёмной папкой. Немного её полистав, гомункул остановил свой выбор на отбивной, салате и чашке кокосового какао – он и раньше такое видел, но как-то пробовать не доводилось.

– А вот это – с собой, – указал он на несколько красочных картинок с заковыристыми названиями, в очередной раз подумав, как же людям нравится всё себе усложнять.

– Хорошо. Подождите немного, сейчас вам принесут.

– Ага, – моментально развернувшись, Энви решительно направился к застывшему за его столом пацану. Тот, похоже, был примерно в том же состоянии, что и Элрик: чтобы его заметили, гомункулу пришлось дать ему подзатыльник. Испуганно вскинув глаза, человечишка что-то пролепетал, причём так тихо, что Энви поначалу даже слов не разобрал.

– Тут… тут свободно, да, – чуть громче проблеял раздражающий щенок и немного отодвинул свой стул.

– Вон пошёл, пока я тебя не вышвырнул, – прорычал в его сторону гомункул.

Человечишка послушно сбежал к другому незанятому столику в противоположном конце. Энви предпочёл бы, чтобы он вовсе убрался, но не гоняться же за ним по всему залу, тем более, что своё гомункул получил? Да и гоняться за ним было бы пустой тратой времени: Энви подобные кислые физиономии забавляли только тогда, когда причиной чьих-то мучений был он сам, а если смотреть со стороны – скучно и даже противно становится. Проявления слабости его в этом случае раздражали: гомункул никогда бы себе не признался, но видел в них отражение себя, своей самой беззащитной формы, лишнее напоминание о которой было, пожалуй, самым уязвимым его местом.

Заказ принесли довольно быстро. Придвинув к себе тарелку с куском говядины, Энви с наслаждением впился зубами в ещё горячее мясо. Теперь он понимал, почему Глаттони от своей трапезы оторваться не мог… Впрочем, следить за тем, чтобы его столик никто не занял, гомункул не забывал: стоило невысокой женщине с конопатой девчонкой приблизиться, как он демонстративно положил ногу на свободный стул. Наградив его полным укора взглядом и покачав головой, женщина отошла. Они устроились за соседним столиком, и девчонка ещё долго пялилась на него в ожидании непонятно чего, чем порядком раздражала. Когда женщина одёрнула назойливую мелочь, гомункул был ей даже благодарен.

Покончив с едой, он с наслаждением потянулся и вздохнул. У такого тела есть и свои плюсы: раньше Энви удовлетворения от сытости не ощущал. Еда ему тогда и не нужна была, но пробовать различные вкусы нравилось. Это было его своеобразной рулеткой: порой попадались приятные вкусы, порой тянуло выплюнуть обратно, зато в обоих случаях запоминались надолго; когда делать было совсем нечего, Энви перебирал воспоминания о вкусах, как яркие, красочные бусины. Он ими по-своему дорожил.

Людей всё прибывало, в том числе и семьи с детьми. Получать удовольствие от пребывания здесь он больше не мог, так что предпочёл расплатиться и уйти, пока желание выгнать их всех к чертям не стало слишком сильным.

Идти обратно было куда легче: Энви уже понял, что по ничтожному поводу на него не набросятся, его врагам нужно что-то более веское, чем простая прогулка. А раз так – пусть следят, сколько влезет, а он будет делать вид, будто ничего не замечает. Такая игра тоже приносит наслаждение.

Гомункул пнул входную дверь – она с грохотом растворилась. Скользнув внутрь, он закрыл её повторным пинком и прошёл в комнату. Алхимик как лежал на кровати, так, похоже, и не вставал, даже поза та же.

– Элрик, а я еды принёс, но с тобой не поделюсь! – Энви немного выждал, ожидая какой-нибудь реакции, но мальчишка только покосился на него. – Ладно, шучу, – кисло произнёс гомункул, видя, что Стальной нисколько не оживился. – А то ещё помрёшь тут. Вам, людишкам, стоит только не поесть несколько дней, и уже с ног валитесь… Скажи уже что-нибудь наконец, а то я как со стенкой разговариваю.