сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Да я бы с радостью, – тяжело вздохнул гомункул и состроил обречённо-расстроенную физиономию. – Но я ж тогда тоже сдохну. Хотя, если ты вернёшь мой камень в исходное состояние… – он не договорил и с лукавым ожиданием посмотрел на алхимика.
Стальной не отвечал.
– Эй, тебе не всё равно, как умереть, а? Помрёшь быстро, это я могу гарантировать. И брать тебя под контроль или поглощать тоже не буду.
Мальчишка не желает использовать алхимию – это факт. Но если надавить на его нынешнее желание, вполне может получиться.
– Серьёзно, я даже согласен сдержать обещание в первый раз в жизни. Это же равноценный обмен, желание на желание.
– Не говори о равноценном обмене, – глухо и отрывисто произнёс мальчишка. – Забудь об этом.
– Элрик, ты алхимик, как ни крути. От этого никуда не деться, это твоя природа. Так же, как и моя – быть гомункулом. Верни то, что принадлежит мне, – его голос стал мягче, он не требовал, но почти просил. Требованиями до Стального не достучишься, а вот по-другому могло и получиться.
– Ты продолжишь убивать, – не вопрос – утверждение. – Можешь не обещать, что не будешь, не поверю.
– Ну, ты ну-у-удный, — гомункул недовольно поморщился. – Какое тебе дело до других людей?
– Не хочу, чтобы они чувствовали то же самое, – Стальной отвернулся к стене.
– М-м, и ради этого ты готов уступить?
Мальчишка проигнорировал его вопрос и на повторные попытки развести на хоть какой-нибудь разговор не отзывался. Элрик не поднимался и даже не шевелился, а Энви уже наскучило смотреть на застывшего в своём горе Стального, которого впору бы назвать Ржавым или Металлоломом. Гомункул поплёлся на кухню – не сказать чтобы большая, но и не тесная, – открыл холодильник. Там было пусто. Ожидаемо, но проверить, не завалялось ли чего, стоило. Зато в хлебнице обнаружился засохший хлеб, что гомункула изрядно порадовало; схватив половину батона, как белка – найденный орех, Энви вгрызся в свой трофей.
Он едва не взвыл от досады: хлеб настолько зачерствел, что разгрызть его можно было, только поломав все зубы. Раздосадованный и злой, гомункул швырнул хлеб обратно и широкими шагами направился в комнату алхимика.
– Элрик, у тебя в холодильнике пусто, как у Глаттони в желудке в первую минуту его рождения! – обиженно взвыл Энви.
Стальной-Ржавый никак не отреагировал. Гомункул громко засопел: он терпеть не мог, когда его так показательно игнорировали. Когда гомункул навис над алхимиком, тот даже не шевельнулся – так и смотрел потухшими глазами, которые напоминали теперь застывший янтарь, в котором ещё бьётся попавшая в липкую ловушку жизнь, но вот-вот оборвётся и угаснет.
– Передумал? – раздался шелестящий голос.
– Я не настолько отбитый, дубина, – нервно огрызнулся гомункул, подавив желание сказать «да». – Мне деньги нужны.
– Пошарь, – безучастно ответил Стальной и, потеряв последнюю искру интереса, отвернулся. Хмыкнув, Энви ещё с минуту постоял над ним, надеясь увидеть ещё какую-нибудь реакцию, а не дождавшись, убрёл выворачивать чемодан, в котором наверняка что-то должно заваляться.
Энви действительно на него злился. У него руки чесались свернуть паршивцу шею. Но где-то в глубине собственной, маленькой, недоразвитой души, он понимал, что Стальной его спас. Вытащил с того света, в буквальном смысле. Появись он парой секунд позже – и от Энви осталась бы горстка пепла, которую Мустанг ещё и ногой растёр бы.
Но теперь из-за него он должен был влачить существование обычного человека. Даже хуже: мирные жители Централа, которым дела не было до заговоров и правительственных интриг, хотя бы могли не опасаться за свои жизни.
Энви решил поискать себе одежду: появись он в том, в чём был сейчас, привлекал бы слишком много внимания, а этого ему хотелось меньше всего. В надежде найти хоть что-то более-менее подходящее, он открыл единственный шкаф: в нём обнаружилось несколько чистых рубашек, штанов, куртка и запасной плащ. И всё это, будто в насмешку, впору Элрику и слишком мало для него.
– В этом доме вообще что-нибудь приличное есть?!
Гомункул с досады пнул мебель и тут же затряс ногой, тихо шипя от пульсирующей в пальцах боли и жалея об утерянной регенерации. Он знал, что человеческие тела уязвимы, но не подозревал, что всё настолько запущено.
Натянув обувь – единственное, что более-менее подошло, – Энви уже вылетел было из комнаты, когда в голову вдруг пришла запоздало мысль: Элрик же алхимик, ему раз плюнуть изменить размер одежды, если нужное количество материала под рукой.
Стремительно вернувшись, гомункул швырнул пару костюмов прямо на алхимика.
– Сделай их немного больше.
Элрик соображал раздражающе медленно: ему понадобилось несколько раз перевести взгляд с гомункула на вещи, чтобы понять, что к чему. Не поднимаясь, он соединил ладони – теперь уже обе из плоти и крови, — но передумал и отдёрнул их друг от друга, как будто заметил между ними что-то мерзкое или опасное.
Одежда прилетела гомункулу прямо в руки, а сам Стальной сжался на своём месте в комок и опять застыл.
– Вот так, да? – в гомункуле стремительно закипало какое-то неприятное, жгучее чувство, которое очень хотелось выплеснуть. – Я, по-твоему, это надеть должен и выглядеть, как клоун?!
– А сейчас не так выглядишь?
Энви зарычал, в порыве бешенства швырнул одежду на пол и бросился к Стальному, но когда узкие ладони уже сжали горло алхимика, гомункул замер, а затем резко отдёрнул руки.
– Зараза, – прошептал он, осознавая, что его обдурили. – Спровоцировать меня хотел, да? Даже не надейся, Элрик. Я ещё жить хочу.
Пусть Стальной избегает алхимии сейчас, когда-нибудь ему надоест. Он же человек, а люди —живучие существа, когда дело касается психических травм. Правда, первое время с ним будет трудно – гомункул даже думать не хотел, насколько. Ничего, он выдержит, у него нет другого выхода: сорвётся хоть раз – смерть. Надо только подождать, пока Элрик более-менее придёт в себя, и втереться в доверие, чтобы однажды вернуть утраченные способности. Устроить бы после этого эффектное прощание с Централом, поглотив столько населения, сколько не успеет убежать… Энви мечтательно сощурился и вздохнул: слишком небезопасно. Разумнее просто незаметно уйти, а отыграться в другом месте, где-нибудь далеко, чтобы Мустанг не дотянулся. Правда, что он будет делать дальше, Энви не знал. Всё своё сознательное существование он служил Отцу, его целью и смыслом жизни был поиск ценных жертв, и теперь, когда власть создателя больше не довлела над ним, гомункул растерялся. Он не знал, каково это – жить только для себя.
Раньше эта свобода выбора была едва ли не главным предметом дикой, едкой, кислотой выедающей изнутри зависти – теперь Энви получил её, эту свободу. И понял, что в ней больше ответственности, чем радости.
Энви покосился на лежащую на полу одежду и, символически изобразив плевок, направился к двери, но когда уже обхватил пальцами округлую ручку, вдруг остановился: его обуял странный, неконтролируемый страх, грозивший вот-вот перерасти в панику. Что-то внутри него истошно кричало: на улице опасно. Там военные Мустанга. Там может оказаться сам Мустанг. Они могут не так понять. Они могут пристрелить за попытку побега, которой не было.
Вспомнив удручающую пустоту холодильника и каменный хлеб, гомункул сердито дёрнул за ручку и почти что выбежал на улицу.
Централ гудел большим потревоженным ульем, оглушал рёвом железных зверей, которые не так давно заменили коней, манил запахами выпечки и свежих фруктов, разложенных на притулившихся к стенам лоточках. Стальному подыскали квартиру в центральном районе, самом шумном, оживлённом, беспокойном и дорогом в этом городе, где жизнь всегда кипела оживлённо суетливо и весело. Централ быстро зализывал раны недавних событий и снова вертелся заводной разноцветной игрушкой, которую больше не сжимала сильная рука Отца.
Энви шагал быстро и то и дело нервно осматривался, не видно ли кого из военных? Глупо, конечно, не будут же они являться ему на блюдечке с голубой каёмочкой. От невозможности отследить, где они, волосы шевелились на затылке. Он ощущал на себе внимательные взгляды невидимых врагов, и каждый шаг казался Энви последним. Кусая губы, беззащитный ныне гомункул размышлял о том, сколько же метров ему дадут пройти прежде, чем выстрелят. Не самое приятное занятие, зато хоть как-то отвлекало от засевшего глубоко внутри ледяного комка страха.
Люди вокруг косились на него с оттенком неодобрения, а какая-то старуха, ростом ниже Элрика, вдруг вытаращилась и принялась громко причитать о нравах нынешней, совсем распустившейся, молодёжи. Гомункул уже прошёл мимо, а она всё продолжала читать нотации. Дребезжащий старушечий голос раздражал. Противно. Вот у Ласт был совсем другой голос, его слушать было физически приятно. Ласт… Когда она погибла, Энви было непривычно горько и немного больно, хотя его философский камень тогда оставался ещё цел и невредим. Как ему хотелось лично размазать Огненного за то, что посмел забрать Ласт, сколько ненависти кипело в нём! Только вот решал судьбу Мустанга совсем не он, а Брэдли посудил оставить алхимика в покое. Мысль о мести грела Энви изнутри, но ей не суждено было свершиться. Вместо этого отомстили ему – с той же жестокостью, с какой мечтал он сам.
Он отошёл достаточно далеко от дома, а пули над головой ещё не свистели. Приободрившись, гомункул направился к зданию с говорящей надписью: «Весёлый котелок». Не так всё и плохо, оказывается. По крайней мере, пока его убивать не собираются.
Внутри было просторно и людно. Удивляться нечему, выходной же. Гомункул оценивал обстановку, раздумывая, где ему лучше сесть и кого же безопаснее прогнать. Несколько подвыпивших мужчин, семья, ещё одна семья, компания в семь человек… Взгляд остановился на одиноком подростке, который явно никого не ждал и заскочил перекусить. То, что нужно. Запомнив расположение выбранного стола, Энви прошёл к стойке, за которой стояла молодая ещё женщина, чем-то неуловимо напоминавшая ему Изуми Кёртис, хотя внешность у них была совершенно разная, начиная с цвета волос и заканчивая телосложением.
– Добрый день, – она приветливо улыбнулась. – Принести вам меню?
– Да, – Энви покосился на выбранный столик. Подросток ещё сидел там и уходить не собирался: облокотившись на стол, спрятал лицо в ладонях и весь как-то сжался. Ещё один мученик нашёлся. Гомункулу только сильнее захотелось его прогнать, чтобы глаза своим присутствием не мозолил.
Женщина ненадолго ушла и вернулась уже с тонкой тёмной папкой. Немного её полистав, гомункул остановил свой выбор на отбивной, салате и чашке кокосового какао – он и раньше такое видел, но как-то пробовать не доводилось.
– А вот это – с собой, – указал он на несколько красочных картинок с заковыристыми названиями, в очередной раз подумав, как же людям нравится всё себе усложнять.
– Хорошо. Подождите немного, сейчас вам принесут.
– Ага, – моментально развернувшись, Энви решительно направился к застывшему за его столом пацану. Тот, похоже, был примерно в том же состоянии, что и Элрик: чтобы его заметили, гомункулу пришлось дать ему подзатыльник. Испуганно вскинув глаза, человечишка что-то пролепетал, причём так тихо, что Энви поначалу даже слов не разобрал.
– Тут… тут свободно, да, – чуть громче проблеял раздражающий щенок и немного отодвинул свой стул.
– Вон пошёл, пока я тебя не вышвырнул, – прорычал в его сторону гомункул.
Человечишка послушно сбежал к другому незанятому столику в противоположном конце. Энви предпочёл бы, чтобы он вовсе убрался, но не гоняться же за ним по всему залу, тем более, что своё гомункул получил? Да и гоняться за ним было бы пустой тратой времени: Энви подобные кислые физиономии забавляли только тогда, когда причиной чьих-то мучений был он сам, а если смотреть со стороны – скучно и даже противно становится. Проявления слабости его в этом случае раздражали: гомункул никогда бы себе не признался, но видел в них отражение себя, своей самой беззащитной формы, лишнее напоминание о которой было, пожалуй, самым уязвимым его местом.
Заказ принесли довольно быстро. Придвинув к себе тарелку с куском говядины, Энви с наслаждением впился зубами в ещё горячее мясо. Теперь он понимал, почему Глаттони от своей трапезы оторваться не мог… Впрочем, следить за тем, чтобы его столик никто не занял, гомункул не забывал: стоило невысокой женщине с конопатой девчонкой приблизиться, как он демонстративно положил ногу на свободный стул. Наградив его полным укора взглядом и покачав головой, женщина отошла. Они устроились за соседним столиком, и девчонка ещё долго пялилась на него в ожидании непонятно чего, чем порядком раздражала. Когда женщина одёрнула назойливую мелочь, гомункул был ей даже благодарен.
Покончив с едой, он с наслаждением потянулся и вздохнул. У такого тела есть и свои плюсы: раньше Энви удовлетворения от сытости не ощущал. Еда ему тогда и не нужна была, но пробовать различные вкусы нравилось. Это было его своеобразной рулеткой: порой попадались приятные вкусы, порой тянуло выплюнуть обратно, зато в обоих случаях запоминались надолго; когда делать было совсем нечего, Энви перебирал воспоминания о вкусах, как яркие, красочные бусины. Он ими по-своему дорожил.
Людей всё прибывало, в том числе и семьи с детьми. Получать удовольствие от пребывания здесь он больше не мог, так что предпочёл расплатиться и уйти, пока желание выгнать их всех к чертям не стало слишком сильным.
Идти обратно было куда легче: Энви уже понял, что по ничтожному поводу на него не набросятся, его врагам нужно что-то более веское, чем простая прогулка. А раз так – пусть следят, сколько влезет, а он будет делать вид, будто ничего не замечает. Такая игра тоже приносит наслаждение.
Гомункул пнул входную дверь – она с грохотом растворилась. Скользнув внутрь, он закрыл её повторным пинком и прошёл в комнату. Алхимик как лежал на кровати, так, похоже, и не вставал, даже поза та же.
– Элрик, а я еды принёс, но с тобой не поделюсь! – Энви немного выждал, ожидая какой-нибудь реакции, но мальчишка только покосился на него. – Ладно, шучу, — кисло произнёс гомункул, видя, что Стальной нисколько не оживился. – А то ещё помрёшь тут. Вам, людишкам, стоит только не поесть несколько дней, и уже с ног валитесь... Скажи уже что-нибудь наконец, а то я как со стенкой разговариваю.
– Не хочу есть.
– Меня это не интересует, — холодно ответил гомункул. – Если надо, насильно запихну.
– Серьёзно? – Стальной даже на локтях приподнялся.
– Сомневаешься?
– Странно тебя таким видеть.
– Тебе спасибо, — едко процедил Энви. – Да, так что ты будешь? – уже совсем другим тоном спросил он, роясь в пакете. – Смотри, у нас тут…
– Я уже сказал, – потеряв к нему интерес, алхимик снова улёгся.
– Блин, Элрик, а я ведь пытался быть дружелюбным, – гомункул медленно распрямился, зажимая в руке выуженную коробочку. – Но ты меня вынуждаешь.
Алхимик даже ухом не повёл, что и следовало ожидать. Энви остановился рядом с ним, не зная, что со Стальным делать: мальчишка в таком состоянии, что доставать его невероятно скучно. Самое большее, на что можно рассчитывать – пара скупых фраз, после которых он опять замолкает.
– Тьфу… Так неинтересно, – гомункул бросил небольшую коробку обратно в пакет и отвернулся. – Ты даже сопротивляться ж не будешь.
Со вздохом разочарования Энви прошёл с пакетом на кухню. Ещё и дня не прошло, а он уже устал от общества алхимика, который настолько отличался от себя прежнего, что становилось страшно. Люди, конечно, могут меняться, но чтобы настолько… Элрик сбивал его с толку: гомункул не представлял, как заставить его выйти из этого жуткого состояния.
Энви учился убивать, выводить из себя, манипулировать людьми ради создания кровавых печатей. Он и подумать не мог, что когда-нибудь все эти знания станут бесполезными, а то, что никогда не нужно было гомункулам, станет почти необходимым в отношениях с человеком. У них не принято было поддерживать друг друга – исключением был разве что Грид, лучше их всех умевший ладить с людьми и понимать их.
Вот только Грида не было, а рядом со Стальным остался гомункул, который меньше всех подходил на роль утешителя.
***
Энви нервничал. Уже темнело, а Элрик так и не удосужился доложить Мустангу о том, что всё ещё жив, и, похоже, не собирался. Глядя на него, гомункул не мог понять, спит алхимик с открытыми глазами или настолько углубился в себя, что ничего вокруг не замечает.
Наконец не выдержав, гомункул небрежно бросил:
– Элрик, сообщи Мустангу, что я тебя не убил и делать этого не собираюсь.
– Сам сообщи,– чуть помолчав, хрипло ответил Стальной.
– Ну, спасибо! – гомункул в возмущении всплеснул руками. – Чтобы он подумал обратное и отдал приказ меня пришить?
