сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Признав его правоту, мальчишка нехотя поднялся и прошёл к телефону. С тем же отсутствующим выражением лица он поднял трубку и набрал номер. Некоторое время слышались только нудные гудки, которые сменил знакомый, ненавистный голос Огненного.
Энви напряжённо ловил каждое слово. Судя по разговору, Мустанг остался доволен, но настороженность по отношению к гомункулу никуда, конечно, не ушла. Он пребывал в уверенности, что долго Энви не продержится. Гомункул мысленно усмехнулся: пусть он несдержан и часто срывается из-за пустяков, когда на кону твоя жизнь, можно и потерпеть. Он будет играть паиньку столько, сколько потребуется.
Послышались короткие гудки, прервавшиеся лёгким клацаньем, когда Стальной положил трубку.
– Смотреть на тебя тошно, – процедил гомункул, поднимаясь на ноги. – Думаешь, мне сейчас легче? Вы с Огненным вообще отобрали всё, что у меня было!
— Не равняй меня с собой, – проходя мимо, ответил алхимик.
– О, ну конечно! – ядовито зашипел Энви, развернувшись к устраивавшемуся под одеялом Стальному. — Ты же великий гений-алхимик, спаситель всея мира, а я так – тварь бездушная, это ты сейчас хотел сказать?!
– Не передёргивай.
– Ты ж не считаешь меня за человека, чего тут передёргивать?
– Тебя это злит?
Энви громко хлопнул дверью, хотя хотелось хлопнуть по голове Элрика, и пнул было стол на кухне, но вспомнил опыт со шкафом и удержался. Очень неудобно злиться, когда при выражении эмоций рискуешь себе что-нибудь отбить. А злился он обычно бурно, и чаще всего – из-за Грида. Каждый раз, когда братец его подначивал, вокруг что-то да ломалось. Но тогда ему не приходилось волноваться о синяках или ранах: устраивал погромы он в боевой форме, а если удосуживался в любимом облике, регенерация всегда выручала.
Взгляд разъярённого гомункула наткнулся на полку с посудой. Схватив первую подвернувшуюся тарелку, Энви запустил её в дверь, представляя, как она попадает в голову Элрика. С грохотом разбившись о преграду, она разлетелась на осколки, а рассмеявшийся гомункул запрыгнул на стол, откуда запустил вторую такую же. После того, как и она раскололась на куски, разбивать посуду перехотелось.
Представление на месте обычных тарелок своих врагов, как оказалось, способно немного поднять настроение. Но что-то внутри всё равно продолжало неприятно скрести, и он не знал, чем это можно унять.
***
Закат вызывал непонятную тревогу и опустошённость. Сочившееся красным солнце медленно уплывало-тонуло за горизонтом, расплёскивая по небу последние лучи – Энви наблюдал за ним, прислонившись к окну и попивая остывающий чай, хотя с радостью выпил бы чего-нибудь покрепче. Хотя бы ради того, чтобы забыть об утреннем унижении, безучастно-мёртвом взгляде Стального и о том мерзком ощущении, которое не оставляло его, пока на плите горел огонь. Но нельзя, нельзя. Он и без того уже несколько раз сегодня едва сдержался, чтобы не придушить алхимика, не хватало ещё действительно прибить мальчишку по пьяни.
Энви всерьёз начинал сомневаться, что у него что-то выйдет: он понимал, что прошло слишком мало времени, но в Стальном точно что-то сломалось, и вернуть его во вменяемое состояние могло лишь чудо. Например, воскрешение его братца, только вот кто на такое пойдёт? Сам Элрик уже не будет играть чужой жизнью, а у других способных алхимиков причин для этого нет.
Гомункул рассеянно крутил в руках опустевшую чашку с полосками прилипшей ко дну заварки. За окном на город тяжело наваливалась темнота с проплешинами звёзд, уныло светились пыльные фонари. На него накатило настолько сильное нежелание что-либо делать, что даже двигаться было лень.
Небо на востоке посветлело, как будто начался рассвет. Энви это показалось странным: до утра ещё целая ночь, не могла же она пролететь так быстро? Немного подвинувшись, гомункул выглянул в окно и будто примёрз к своему месту.
Большой, расположившийся за пару улиц от него, дом охватило пламя.
Гомункул скатился с подоконника, чудом не свалив с него чашку, и заметался по комнате. Огонь тянул к нему цепкие щупальца, запах горелого, жар и скручивающая, шипящая боль ожогов преследовали его, и ошалевший гомункул ринулся прочь из кухни.
Энви хотелось куда-нибудь забиться. Спрятаться. Как в бесконечно далёкий первый день жизни, закрыть глаза и представить, что ты за плотной стеной, за которой никто не тронет, не достанет.
Гомункул больно ударился плечом о дверь, отлетел в сторону с тихим поскуливанием. За спиной ликующе шипел и потрескивал огонь, разбрызгивая повсюду капли жгучей, горячей крови, а он скользил по ручке непослушными пальцами и уже не скулил, а выл, царапая ногтями неподдающуюся дверь.
Энви не смел оборачиваться. Спиной ощущая жар пламени, он бешено бился в закрытую дверь, которая никак не желала слетать с петель. В конце концов, отчаявшийся гомункул не выдержал и сжался в комок под ней. Огонь торжествующе сомкнулся вокруг него, медленно обгладывая пойманную жертву, заставляя корчиться от боли и раскрывать рот в немом крике. Каждую клетку его тела плавило, иссушало, оставляя скукоженные оболочки, его выжигало изнутри, и не было способа прекратить эту муку.
В бок что-то стукнулось, и гомункула немного подвинуло в сторону. Подскочив, Энви шарахнулся к стене с придушенным писком, дико глядя на появившуюся в проёме фигуру и не понимая, как он вообще ещё может что-то видеть.
– Ты кричал. Кто-то вломился? – услышал он сиплый со сна голос. Знакомый, совсем чуть-чуть недовольный.
– Там… Там огонь, – гомункул повёл дрожащей рукой в сторону окна.
– Ясно.
Он постепенно приходил в себя, и вместе с этим осознавал, что Элрик увидел его напуганным почти до обморочного состояния. Вообще-то, утром было едва ли лучше, но глупость положения его разозлила: никакого огня, конечно, не было, иначе Элрик не стоял бы на пороге, а дом уже выгорел бы.
– Что тебе ясно? – напряжённо процедил Энви, прищуриваясь.
– У тебя пирофобия, – устало ответил алхимик. – Заходишь или мне дверь закрыть?
Энви не стал делать вид, что и без этого обойдётся. Хватит, насиделся уже в одиночестве. Лучше уж провести остаток ночи по соседству с Элриком, чем остаться наедине с собственным страхом.
Положив руки под голову, Энви бессмысленно смотрел в потолок. За окном уныло шумело: непогода ближе к ночи разыгралась не на шутку, и чем дальше, тем ливень становился сильнее. Завтра улицы будут напоминать обмелевшие речки, и наверняка будет туман. Энви не любил, когда мир окутывало сизое прохладное марево: в нём подчас даже своей руки не видно, а ещё он похож на сбившуюся в густое облако тревогу. Больше, чем туман, гомункул не любил только песчаные бури. Попал он однажды в такую, так песком засыпало, что пока выбрался, успел дважды умереть от удушья, а потом ещё битый час плевался песком, которым буквально пропитался.
Небо разорвал грохот грома, обрушившегося на землю с такой силой, что всё вокруг задрожало, а гомункул испуганно вскочил, подумав, что началось землетрясение. Стёкла задребезжали, грозя вот-вот тоже разлететься в куски. Даже Элрика проняло, вон как встрепенулся.
– Ал? – вырвался у него хриплый, отчаянный шёпот.
За окном молния лизнула истерзанную темноту и утонула в ней спустя несколько секунд. До Энви не сразу дошло, почему Стальной позвал брата.
Понял, когда жуткий грохот, отдалённо напоминавший лязг громадных доспехов, повторился.
– Не уходи, Ал! – мальчишка слетел с кровати, помчался к двери и скрылся за ней быстрее, чем гомункул успел что-то сказать.
Стальной, похоже, действительно умом тронулся. Энви такой расклад не нравился: ему нужно было, чтобы Элрик смирился со смертью брата, а не убегал в собственную реальность, в которой он ещё жив. Не грохнулся бы в обморок по дороге, как в прошлый раз… Придётся за ним присмотреть.
Гомункул нехотя поплёлся к двери, дёрнул за ручку. Стоило только высунуть нос из дома, как на него обрушился жгучий поток подтаявшего льда, и Энви с большим трудом подавил желание сразу же вернуться в сухую и тёплую комнату – особенно когда в метре от него ударила молния. Гомункул отскочил в сторону, про себя подумав, как же ему повезло. Однажды он был слишком беспечен и попал под такую вот светящуюся изломанную стрелу. После этого во всех смыслах шокирующего опыта Энви сильно недолюбливал дождливую погоду и предпочитал в разгул ненастья отсиживаться в домах.
Дождь издевательски-бодро шлёпал мостовую крупными каплями. Энви шлёпал по лужам, уже жалея, что не догадался накинуть хотя бы плащ. Ноги ломило от холодной воды, в надетых наспех ботинках неприятно хлюпало, ещё и носки к ступням липли. Энви несколько раз порывался снять обувь, но без неё точно было бы ещё хуже, и он, скрепя философский камень, сдерживался. И без того изрядно испорченное настроение стремительно падало в неизведанные глубины: Элрик как сквозь асфальт провалился, хотя физически это, конечно, невозможно...
Энви затормозил в глубокой – по щиколотку – луже: а вот вполне возможно, если ты алхимик. Вдруг Элрика переклинило, и он задействовал алхимию, чтобы спрятаться или поискать братца в канализации - или что там без пяти минут сумасшедшему может в голову прийти?
Плюнуть бы на всё и вернуться, пусть Элрик бродит под ливнем, сколько хочет, и отрубается, где придётся. Не хватало ещё самому простудиться из-за чужой галлюцинации. В том, что для него теперь подхватить простуду вполне реально, гомункул не сомневался: в нынешнем состоянии красной тинктуры хватало только на поддержание жизни в ставшем ужасно уязвимым теле, так что о защите от болезней можно даже не заикаться.
Энви остановился, не пройдя и улицы: возвращаться одному как-то страшно – что могут подумать при этом подручные Мустанга? Правильно. Что нелюдь-гомункул прикончил мальчишку в порыве злости. Вывод сам собой напрашивается: они ведь со Стальным совсем недавно врагами были.
Энви тоскливо взвыл: никуда он не денется. Как бы он ни плевался в сторону алхимика, который напоминал ожившую мумию, без Элрика не обойтись.
В плечо что-то сильно стукнулось, отскочило, затем ещё и ещё. Гомункул завертел головой, не понимая, что за дурак осмелился над ним так глупо подшучивать и где без пяти минут труп засел. В лужу рядом что-то смачно плюхнулось – Энви опустил взгляд и увидел несколько тающих белых шариков.
Град.
Холодные белые снаряды били по земле, хлестали по незащищённой коже, оставляя после попадания жгучую боль. Вот каждый раз так: думаешь, что хуже быть уже не может, и притягиваешь к себе ещё больше неприятностей. Вздрагивая от секущих ударов снежной плети, он ринулся под первую попавшую крышу.
Переводя дух, он обвёл взглядом освещённую фонарями дорогу – надо же понять, куда ещё перебежать можно – и в изумлении вытаращился на фигуру у одного из кованых столбов. Что может заставить человека выйти из дома ночью, тем более, в такую непогоду? Откинув мешавшие смотреть пряди назад, он прищурился. Человек неподвижно стоял посередине улицы, высоко запрокинув голову и высматривая что-то в рокочущем небе. Рассеянный свет фонаря выделял плащ, похожий на застывший сгусток крови, плотно облегавший плечи... Да это же Элрик! Гомункул оттолкнулся от стены, и нескончаемый рой белых градин снова принялся его жалить. Всё в нём кипело, облегчение от того, что Элрик нашёлся, смешивалось с желанием отвесить ему хорошую оплеуху, и Энви сам не знал, что выкинет, когда окажется на расстоянии удара.
– Элрик, эй! – крикнул он ещё на подходе. Алхимик, кажется, вздрогнул и медленно обернулся. В полумраке его лицо казалось меловым, как будто перед Энви призрак из страшилок, а не живой человек.
– Я его потерял, – впервые за последнее время лицо Стального выражало что-то кроме каменного безразличия ко всему миру. Искажённое страданием, которое долго точило алхимика изнутри и лишь теперь проявилось внешне, оно пугало. – Обещал, что верну ему тело, а сам... – Элрик горько усмехнулся и провёл мокрым рукавом по глазам.
Этого ещё не хватало. Энви не только не умел сочувствовать, он даже изобразить сочувствие не мог, а Элрик нуждался в поддержке как никогда. Мечась по залитому водой Централу, Энви не единожды прокручивал в голове варианты разговора, но вероятности того, что Стальной выразит своё горе при нём, не учёл. Гомункул же его враг, который в последнюю очередь станет кому-то сопереживать – мальчишка не мог об этом забыть. Неужели ему настолько всё равно, кому выговариваться?
– Тебя спас, а его не смог, – в голосе Элрика было столько тоски, что Энви не мог слушать. У него самого внутри что-то сжалось, но отнюдь не из-за сочувствия: гомункул боялся услышать «Лучше было бы наоборот».
– Что, жалеешь? – перешёл в наступление гомункул. – Хочешь, чтобы на моём месте был он, да?
Жгучая зависть закипала в нём, как в котле. Гомункул, правда, хотел иметь то, что незаслуженно легко доставалось людям. Он ненавидел в себе это стремление, с которым ничего не мог поделать, и когда подспудное желание осуществилось, Энви испугался. Он не хотел платить за него своими способностями, тем более – быть заменой и видеть, как его сравнивают с другим человеком.
– А кто тебя просил вмешиваться в мою жизнь? – Энви уже не говорил, а шипел – настолько был зол. – Хотел показать, какой ты весь из себя благородный? Чёртов лицемер, думал, мне будет очень радостно ощущать себя пустым местом? Ты же кроме своего брата вообще никого не видишь! Если решил сходить с ума – флаг в руки, только меня отпусти!
– Я тебя не держу, – удивлённо произнёс Элрик.
Стальной не мог сказать иначе, и всё же, внутри что-то болезненно оборвалось после его слов.
– Как же вы, люди, легко отказываетесь от своих обещаний, – гомункул презрительно скривился. – Не ты ли клялся Огненному, что будешь за меня отвечать? Но мёртвые же дороже живых, да?
Энви и сам не знал, зачем всё это говорил. Элрик же его не услышит, он заперся в своём горе гораздо раньше, чем Альфонс умер, и никак не желал оттуда выходить.
– Вот только никуда я не денусь, Элрик. Благодаря тебе, мне больше некуда идти.
Гомункул побрёл обратно, не замечая луж под ногами и уже измельчавшего града. Желание избивать алхимика пропало совершенно. Его не то, что бить — даже видеть не хотелось. Энви не знал, следует за ним алхимик или нет, и не желал знать. Озябшему гомункулу хотелось в тепло, укутаться во что-нибудь и побыть в одиночестве.
Жаль, последнее неосуществимо.
========== -2- ==========
Гомункул проснулся перед рассветом. Его трясло от холода, хотя Энви не на камнях лежал, а под одеялом. И ладно бы этим дело ограничилось, так ещё нос оказался забит непонятно чем, голова раскалывалась, как будто его по ней долго били, а мышцы ломило так, что хоть вой.
Собственно, Энви и завыл – точнее, заскулил, тихо и жалобно. Соседняя кровать заскрипела: Элрик то ли ворочался, то ли совсем проснулся.
– Ты чего?
В ответ гомункул надрывно закашлялся.
– Простудился что ли? – вслух удивился алхимик. Застучали башмаки – он подошёл ближе и остановился почти вплотную. Энви не поворачивался, чтобы Стальной не увидел, как ему сейчас плохо. – Боже, у тебя талант влипать в неприятности.
«Вот кто бы говорил! Уже забыл, как сам неприятности цеплял, как собака – репей?»
– Подожди, я сейчас.
Алхимик отошёл от него, но недалеко – похоже, что на кухню. Оставшись в одиночестве, гомункул напряжённо прислушивался к доносившимся оттуда звукам: шум льющейся из-под крана воды, свист закипевшего чайника, лёгкое позвякивание ложки, стук ножа о деревянную доску. Ну, или о стол. В углу тоже стучит – это отмеряют время большие настенные часы.
Стальной вернулся, звякнул чем-то по низкой прикроватной тумбочке.
– Ты первый раз болеешь? – никак не желал отстать Элрик. Странный он. То за весь день и слова не услышишь от него, то пытается разговорить, когда это не нужно. Неужели ему и так непонятно, что раньше Энви не доводилось валяться в столь ужасном состоянии и не иметь возможности даже встать, потому что при любом движении чуть ли не судороги начинаются?
Энви недовольно повернул голову и, сверля его злым взглядом, громко и укоризненно шмыгнул забитым до отказа носом. Он и не задумывался никогда, каково это – болеть, обладателю панацеи в виде философского камня подобные мелочи ни к чему. Теперь же мелочи стали насущной проблемой, да что там — целой проблемищей. Зато Элрику ничего не сделалось, что было ещё обиднее.
– Тебя никто не просил выбегать в дождь босиком, – мальчишка что-то сосредоточенно высматривал в чашке, и гомункул не мог видеть лица, но почему-то был уверен, что алхимик сдерживает неприятную усмешку. – Головой бы хоть подумал.
– А всё из-за дебя, – Энви хотел высказать всё, что накипело, но когда услышал, как ужасно звучит собственный голос, сразу же замолчал. Гомункул не мог слышать этот хриплый, мерзкий, слабый голос, который его вдобавок едва слушался.
– Не помню, чтобы я тебя к такому принуждал. С чего ты вообще за мной пошёл, я так и не понял.
