Текст книги "Опыт"

Автор книги: Екатерина Сычёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 2

Иногда так бывает, что чувствуешь наступление перемены, хотя еще даже не догадываешься об изменениях, уже вносящих свои штрихи, в, казалось бы, предсказуемое до этого размеренное существование, где каждый день отражает предыдущий, а тот последующий и так из месяца в месяц, из года в год, с лишь небольшими поправками. Формула жизни Яна была настолько простая, что он запросто под копирку прожитого мог вывести свое будущее. И он так и делал, представляя себе его и не ожидая чего-то большего, чем он мог себе вообразить. И всё же, сидя за партой, вглядываясь в блики солнца, играющие на мокрой от утреннего дождя молодой листве, Ян смутно чувствовал приближение чего-то нового и ему ещё неведомого. В последние дни он был словно не в себе, а волнение за Леру не прибавляло уверенности и спокойствия, наоборот, вносило ещё большую сумятицу в жизнь Яна, муча и тревожа его.

Ян не видел Леру с того злополучного для, когда они забрал картины. Она звонила, но говорила голосом настолько бесцветным, отчуждённым, словно это было не она, а кто-то другой. Ян так и не смог добиться у неё ответа, что случилось, кроме того, что простудилась. Через несколько дней, когда кончились каникулы, в школу она не пришла, передав ему смс, что ещё плохо себя чувствует. Это окончательно его уверило в том, что с Лерой что-то произошло. И он уже был готов пойти к ней домой, как сегодня утром она сама позвонила и попросила о встрече.

Первый урок уже подходил к концу, как вошел директор с кучерявым парнем следом. Ян лишь мельком взглянул на него, погружённый в свои невеселые размышления. Представив нового ученика, директор поспешил ретироваться, предоставив географичке самой улаживать все формальности. Ян не обратил на парня особого внимания, как и остальные ученики, немного разомлевшие от падающего в окно солнца.

Когда зазвенел звонок на перемену, поднятый гвалт вмиг захватил кабинет, увлекая как волна и Яна. Поднявшись из-за стола, он уже был готов выйти в коридор, когда его взгляд упал на новенького. Усевшись позади него, парень широко улыбался, его каре-зеленые, почти желтые глаза на смуглом, но угреватом лице, под широкими черными бровями и шапкой кудрей нагло и уверенно осматривали царство, в котором ему предстояло править. Яну хватило одной минуты, чтобы понять, что этот человек из себя представляет. Таких тут хватало, самоуверенных, самонадеянных выскочек, ставящих себя выше других. Решив, что уделённого им внимания новичку предостаточно, Ян вышел из класса, только мельком заметив краем глаза, что у его парты собирается кучка любопытствующих одноклассников, выразивших желания познакомиться поближе. Яна же это не интересовало. Всё, о чём он думал, было предстоящая встреча с Лерой и трудный разговор с отцом, который вот уже вторую неделю заставлял Яна устроиться на работу на мясокомбинат. «Такой случай больше не представится», всё твердил он, напирая на сына. Дело в том, что прооперировав директора мясокомбината, он, в качестве благодарности за хорошо сделанную работу заручился помощью в трудоустройстве сына на время после школы и на все летние каникулы. В их маленьком городке, де работу было получить проблематично даже квалифицированному человеку со стажем, конечно, многие бы с радостью согласились и были благодарны за оказанную услугу, но Ян чувствовал, что согласись на уговоры отца, он что-то потеряет, чего-то решиться, свободы, мнимого права выбора и влияния на свою жизнь? Ян не знал, но точно был уверен, что поддаваться желанию своего родителя нельзя. Ему хотелось бы посоветоваться с Лерой; она всегда находила точные слова тому, что он только смутно ощущал, видел словно внутренним зрением, без красок и форм. Набрав номер Лериного телефона, чтобы договориться о месте встрече, Ян так и не смог дозвониться, наткнувшись на голосовое сообщение оператора, что абонент временно недоступен.

Последний урок тянулся, словно жвачка, долго и нудно. Оборвался он только вместе со звонком, пронзительным и приятным, как глоток чистой холодной воды в недрах ада. Школа – это ад, жизнь – это школа, а каждый событие – это урок из которого мы извлекаем опыт, который, в принципе и формирует нас как целостную личность, размышлял Ян, торопясь всё быстрее затолкнуть в рюкзак.

Новичок по имени Макс, или Мэкса, как его уже стали называть, полностью освоившись, громко смеялся над своей же шуткой, совсем не смешной, по мнению Яна. То, что следующая шутка была в его адрес, он уже не слышал, находясь в коридоре, где были свои правила передвижения и у каждой иерархии, на которые делились ученики – места стоянки. У окна у туалета – обитали ботаники, повторяющие заученные книжные истины, у фонтанчика с водой – мелочь из соседних младших классов, а у стенда с объявлениями, где стоял небольшой диван, обычно размещались сливки школы, или этажа. Новичок завербовал себе крайний правый угол у самой лестницы, куда направился и сейчас, хотя мог бы пойти домой.

Спускаясь уже на следующий пролёт, Ян почувствовал, как в голову ему приземлилось что-то мягкое, и достав из волос жёваную бумагу, поднял голову, чтобы увидеть облокотившегося на перила Макса, держащего белый корпус от ручки и в оскале, выставившем ровные зубы. Вокруг него собралось небольшая кучка ребят, которых некогда Ян считал друзьями. Не успел он перейти на другой пролет, как услышал сверху громкий вызывающий хохот, а через секунду и присоединившийся, но не такой явственный и смелый смех остальных. Ян знал, что смеются над ним. Влейся он сегодня в компанию почитателей новичка, этого не было бы. Теперь он изгой, а стая нашла своего лидера в лице кудрявого прыщавого дрыща со столичными замашками в пижонской курточке и в рваных, сваливающихся с плоской жопы джинсах. Хотя, что он был из столицы и жил даже в Москве, это услышали, кажется, все, настолько часто и невпопад это было сказано.

Думая о своём новом статусе, хотя, возможно не о таком уж и новом, Ян, пытаясь побороть в себе злость и обиду, вышел на крыльцо школы. Да, он признавал, что всегда был в стороне, из-за Леры, которую все считали чудачкой или из-за его самого, не важно, но это его никогда не беспокоило, даже в причину внутренней замкнутости устраивало; сейчас, столкнувшись с таким издевательским презрением и пренебрежением, Ян не мог побороть в себе чувство несправедливости и гнева, направленного прежде на себя, за то, что не дал отпор. Возможно, он и дальше бы занимался всю дорогу самоистязанием, но у открытых ворот школы увидел Леру, явно высматривающую не кого иного, как его. Ускорив шаг, Ян направился к ней.

Он ожидал увидеть её избитой, покалеченной, возможно, со следами, болезни, в которую Ян так и не поверил, но никак не такой, как она перед ним предстала. Такой Леру он никогда не видел. Косметика полностью преобразила её, оживляя тонкие благородные черты и красоту лица. Серые, как расплавленное олово глаза были подведены, выделены, как что-то отдельное, существующее само по себе, а красная помада на нервно подрагивающих губах, в сочетании с белой кожей, кричала вместо закрытого рта, предоставляющего право голоса всему облику в целом, вызывающему и даже вульгарному. Короткая юбка пусть и шла Лере, выставляя на обозрение длинные красивые ноги, но никак не вязалась с ней настоящей, такой, к какой Ян давно привык и хорошо знал. Сейчас перед ним стояла незнакомая девушка и он растерянно смотрел на неё, не зная, что сказать. Лера тоже смотрела на него и с каждой секундой молчания её кожа начинала краснеть, как всегда с ней бывало в минуты смущения и сильного волнения. Переборов себя и сжалившись над подругой, после долгого разглядывания, бесцеремонного и бестактного, какое часто бывает только при искреннем изумлении, Ян решил заговорить первым:

– Привет. Ты сегодня необычно выглядишь. Непривычно. Наверное, тебе холодно? – спросил Ян, участливо указывая взглядом на ноги девушки, обтянутые тонкими колготками.

– Не важно. Я хотела с тобой поговорить. У меня к тебе дело.

Казалось Лера полностью овладела собой, но Ян чувствовал её неловкость и робость.

– Ты поправилась?

– Наверное. Твой отец дома?

– Нет.

– Тогда пошли к тебе.

Пожав плечами, Ян молча пошёл рядом с Лерой, рассеянно смотря по сторонам, но только не на Леру. Он не знал, как её воспринимать, у него было к ней много вопросов, но ни одного он задать так и не решился. Они толпились у него в голове, словно пчелы, непрерывно жужжа, сливаясь в один неясный гул, в огромный вопрос, казалось, нависший над ним, как угроза ему и его предсказуемой жизни.

– У нас новенький. – Через некоторое время заговорил Ян, чтобы нарушить молчание, сделавшееся уже нелепым.

– Это случайно не тот, что идёт за нами следом вместе с Сидоркиным и Скуратовичем?

Ян оглянулся и увидел невдалеке вышагивающих одноклассников, самых задиристых, а вместе с ними и новичка.

– Тот самый. Собственной персоны.

Ян был рад, что нашлась тема для разговора, но внезапно почувствовав угрозу от идущих за ними парней, ускорил шаг, заодно подгоняя и Леру. Он не мог объяснить возникшую уверенность, что они идут целенаправленно за ними, и что встреча их хорошим не закончится. Есть люди, от которых лучше держаться подальше, и двое одноклассников принадлежали именно к их числу. Всегда игнорировавший их, даже презиравший за образ жизни, за ограниченность и пустоту, Ян избегал неприятного общения с неприятными лицами, тоже сторонившимися его и Леру, но уже по своим причинам. До этого дня между ними был негласный уговор: мы не пристаем к вам, а вы – к нам. Но новичок, похоже, задал новый вектор всему устоявшемуся и укоренившемуся в традицию, поэтому нервничая от одной непредсказуемости этих «догонялок», не зная, что можно ожидать, Ян то и дело с опаской оглядывался назад, каждый раз мрачнея от увиденного и услышанного в долетавших до него обрывках хохота.

Лера же шла спокойно, ничем не высказывая свой страх. Она казалась равнодушной и отстранённой от сальных шуточек, адресованных не кому иному, как ей и её спутнику. Ян же думал об унижении, об этой стадии, через которую проходят все подростки. Школа – это скопище подростков, которые ещё в этой жизни ничего не представляют и ничего не значат для общества. И каждый пытается самоутвердиться; кто-то за счет личных достижений, саморазвития и самореализации, например, как Лера и её творчество, а кто-то за счет других, за счет принижения и моральных издевательств, помогающих казаться значительнее за счет физической силы и слабости других. Для них слабый – это одиночка, и не важно, что он выше в плане морального и интеллектуального развития, главное, он один, его индивидуализм и непохожесть выделяют его, делая мишенью для тех, кто жаждет крови и зрелищ. А их жаждут почти все. Жажда рождается от скуки, а та в свою очередь от неприспособленности и неумения правильно распорядиться собой, своим потенциалом и временем. Люди гробят свой потенциал ещё в детстве, живя так, как живут другие, родители, соседи, одноклассники, серая масса, вливаясь в которую, становишься таким же серым и неразличимым. Так проще.

Ян не выделял себя, не ставил выше других, он просто следовал своим наклонностям, пытаясь понять, что он есть и что такое другие, но тем самым, он огораживал себя от остальных, не смешивая себя с общепринятыми закономерностями и правилами. И кого-то это злило – тех, кто так же мучился вопросами «кто я, кто ты?», но кто давно сдался, уже не надеясь найти ответы на эти вопросы и рассуждая проще: я – как все, а все – как я, и если ты не такой, как я, ты – изгой, а значит слабый.

Но Лера не была слабой. Ян да, его задевала небрежность окружающих, их суждения о нём, и другие это видели, пользовались этим, а Лере было всё равно, она смеялась над другими и не боялась это делать в лицо, ошарашивая других правдой и ломанием стереотипов, которые стали неотъемлемой частью людей неумных и отсталых.

Новичок не был просто глуп, он был озлоблен, возможно, на семью, на обстоятельства, но обстоятельства – это химера, иллюзия фона нашей жизни, зависящая от всех, а значит, и ни от кого. Но вымещать на ком то злобу надо, а проще всего добраться до слабых, тех, кого другие не поддержат, а наоборот, будут рады их унижению за то, что они, по их мнению, возомнили себя лучше других.

Унизить можно по-разному: сломать, заставив сделать что-то против себя, высмеять, уязвить, растоптать физически и нравственно, и все методы действенны, если ты к ним не готов. Ян не был готов к унижению. Не перед Лерой, этой новой Лерой, которая внушала ему робость и страх. И не сейчас, когда дружба, освящённая годами и преданностью вдруг стала на путь зарождения нечто иного, настолько хрупкого и эфемерного, что нельзя даже выразить словами. Ян, несмотря на то, что боялся этого чувства, ещё больше боялся его упустить, потерять, потому что понимал, если потеряет, то больше не вернёт, но и дружбы между ним и Лерой тоже не будет, потому что она осталась в прошлом. Это он прекрасно осознавал, как и угрозу, догоняющую их сзади.

Всё произошло мгновенно. Они шли под насыпью железнодорожных путей, как Ян только почувствовал, что падает, а затем услышал запоздалый вскрик Леры, которую оттаскивали от него чужие руки. Над ним, словно проклятие, раздался резкий неприятный гогот новичка, который искренне радовался и наслаждался падением другого. Этот смех и решил всё для Яна, которому показали его красную тряпку. Не слыша больше ничего, кроме этого лающего хохота, не видя ничего, кроме худой длинной нескладной фигуры с шапкой каштановых кудрей, Ян, кинулся на того, кто преждевременно праздновал свою победу, ускользнувшую от него с первым поднятием кулака как ему казалось поверженного врага. Ян наносил удар за ударом, одновременно отбиваясь от рук, вцепившихся в него, и пытающихся оттащить. Сила, в которую он сложил все обуревающие его переживания, все терзания и волнения стала несокрушимой, устрашающей, непреодолимой, именно потому, что Ян не просто отдался злости, он сам стал злостью, безумным гневом, впитавшим в себя всё, что было в нём, в его мыслях и душе.

Ян бил, наслаждаясь брызгами крови, видом рассеченной кожи и волос, перемазанных грязью. Сначала его пытались оттащить, но после того, как оба одноклассника также были опрокинуты на землю, они больше не решались подходить. Ян, слышал, словно издалека, их крики, смешавшиеся с криками Леры, которую он даже не видел, слышал храп и жалкий писк человеческого существа, безропотно лежащего на земле.

Всё это так же резко оборвалось, как и началось. Ян был вне времени, вне пространства, и сейчас две пары огромных рук вернули его в реальность, оглушительную своей умиротворенностью и привычностью. Леры уже не было. Его держали два огромных мужика, по форме которых Ян признал рабочих железнодорожников, а перед ним лежало не шевелящееся распростертое тело, жалкое, нелепое, способное вызвать лишь презрение, чем жалость. Два его одноклассника стояли в стороне что-то крича. У одного был разбит нос, у второго губа. Ян смотрел на дело своих рук и медленно приходил в себя.

Глава 3

Сидя под струёй воды, стекавшей с неё и смешивавшейся со слезами, Лера заткнула уши, чтобы не слышать крика матери, тарабанившей в дверь.

– Открой, что произошло? Он тебя изнасиловал? Открой, я говорю! Или я вызову милицию, серьезно!

– Отстань, ничего не произошло! – Крикнула в ответ Лера, испугавшись угрозы. Мать могла так сделать.

И имела на это полное право. Сегодня Лерина попытка отдаться потерпела феерическое, незабываемое фиаско, выведшее её из себя. Лера винила себя за несдержанность, неосторожность и за то, что дала свободу своей слабости, а та, вдруг почувствовав, что преграда воли снята, хлынула водопадом настоящей истерики, паники, захватившей её на какое-то время целиком и полностью, вытесняя рассудок и осмотрительность. Придя домой в слезах, с потекшей тушью, и размазанной по лицу помадой, в короткой юбке, от размера которой самой становилась неловко, в порванных по дороге колготках – она несколько раз спотыкалась и падала – и наткнувшись на пришедшую раньше времени мать, вместо того, чтобы незаметно пробраться в свою комнату, Лера предстала перед ней во всём своём «великолепии», сдобренном ещё и раздражением от непредвиденной встречи, предполагавшей впоследствии бесконечные расспросы и подробный отчет.

Теплая едва льющаяся струя воды из-под крана успокоительно, словно поглаживая лилась на её волосы, лицо и тело. Живот скручивало от страха, вызывая чувство тошноты, замешанное на опустошённости и обреченности. Эта обреченность всё крепла по мере того, как она прокручивала в голове, тяжелой, словно туда залили цемент, всё, что произошло. А вместе с ней и усиливался и ужас, всеобъемлющий, какой бывает, когда открываешь дверь в комнату и видишь то, от чего неосознанно бежал всю жизнь. И вот этот её личный монстр предстал пред ней, кровожадный, беспощадный.

Все мечты, все грёзы, в которых она жила, стали в один миг до несуразности смешны и неуместны. Она тратила себя на несуществующие иллюзии, питалась ими, жила, верила в них, неистово, даже одержимо, отдавая все свои силы и стремления. Она создала себе образ, несуществующий, наградила его чертами, характером, лишь наполовину одолженным у оригинала, а всё остальное додумала, дорисовала и полюбила его, как своё творение, как то, что произошло от неё. А сегодня этот образ, идол, разбился вдребезги, представ перед ней таким, какой он был на самом деле: зверь, с искаженным в уродливую гримасу, оскалившимся лицом, в котором пряталась безумная сила разрушения и самоуничтожения.

Лера боялась силы, физической, необузданной, деструктивной. Она сторонилась людей, выказывающих её и обнаруживающих в себе зачатки злобы, способной вылиться в насилие. Она не знала, откуда пошло это непринятие телесного контакта, может с детства, когда впервые испытала страх за свою жизнь, беззащитность, и боль не только поверхностную, но и внутреннюю, ту боль, неразрывно связанную с обидой и разочарованием близким человеком. Да, скорее всего с раннего детства, когда мать впервые ударила её, сильно, беспрекословно, выйдя из себя по сущему пустяку. А потом еще раз и ещё, пока Лера не научилась лавировать, уже бессознательно, даже не замечая опасности, по тонкому канату над бездонной пропастью, в которой бушевало, готовое уничтожить её, сломать, материнское безумие, дикое, неконтролируемое, но до поры до времени затаенное, не терпящее непослушания и возражений.

То, что мать безумна, Лера поняла лишь недавно. Раньше эти проблески помешанного разума были настолько мимолетны и редкостны, что выпадали из памяти, как что-то исключительное, как то, что больше не повторится, а потому и не требующее запоминания. Они затерялись в дорогих сердцу воспоминаниях счастливой, размеренной жизни, в которой Лера жила до некоторых пор. Тогда Лера даже не догадывалась о своём заблуждении относительно того спокойствия, окружавшего её, не ведала, что видимое благополучие всего лишь декорация, скрывающая нечто неприглядное и ужасающее.

И только после смерти Егора, снявшей крючок предохранителя, Лера увидела в полной мере слабость материнской психики, неуравновешенность и животность, всегда сопровождаемой жестокостью и низменностью. В то время ещё был жив отец, он был той сдерживающей тонкой струной, не позволяющей матери Леры полностью соприкоснуться с ней и заразить той болезнью, постепенно съедающий и разум и душу. Он брал все удары жены на себя, тем самым оставляя частично скрытый для обозрения дочери весь диагноз умопомешательства и разложения. Но все же Лера была не глупа и прекрасно понимала, что поведение матери отклоняется от нормы и никакое горе его уже не может оправдать.

Её брат умер от прививки, являвшейся профилактикой от пяти инфекций. Причиной была анафилаксия, как объяснили позже, не найдя нарушений в самой вакцине, в правдивости чего Лера в душе сомневалась. Для неё слово прививка теперь всегда будет ассоциироваться с возможностью смерти, с русской рулеткой, где летальный исход настолько вероятен, как снег зимой. Но именно прививка ее спасла. По терминологии прививка – это  введение в организм человека препарата, содержащего в малой дозе опасные микроорганизмы, которые способствуют выработке иммунитета к заболеванию. И именно постепенное – благодаря отцу, сдерживающему весь сокрушительный напор – введение в жизнь дочери помешательство матери и не дали Лере в свое время самой сойти с ума, сломаться, превратившись в безучастное ко всему набитое костями чучело без эмоций и желаний.

Её отец нашел свой механизм защиты от посягательств своей жены, и посвятил в это свою дочь. После смерти отца Лера пыталась последовать его примеру, спасаясь от реальности в своём творчестве, но этого оказалось недостаточно, к тому же она всё время натыкалась на материальные препятствия в виде сооруженных её матерью преград, обязанные прекратить то, что по её мнению было греховно, а следовательно недопустимо. Тогда Лера придумала новый способ ухода от невыносимой жизни, которую мать полновластно пыталась захватить и поработить: она ушла в тот мир, который был только в ней и доступ туда посторонним был закрыт. Это было её своеобразное творение, куда она вложила весть свой творческий потенциал и богатое воображение. Но в этом мире не хватало чего-то осязаемого, того, на чем бы всё держалось, и что было бы основой всего. И этой основой по воле случая стал Ян, друг её детства.

Это случилось непреднамеренно, само собой, так вышло. В этом не было ничей вины, просто в один самый обычный день, Лера увидела в Яне нечто большее, чем просто товарища, с которым она делилась сокровенным, своими переживаниями, радостями, горестями, а заодно с кем удовлетворяла естественный, невинный интерес к жизни через познавание мира и самой себя. Возможно, этому способствовала обстановка, её душевное нестойкое состояние, потребность любить и жажда ласки, заботы, волнения о ней, непосредственно исходившее от него. Возможно, всё это и создало предпосылки тому, что Лера увидела в его бледном лице с падающими на лоб темными волосами, в его улыбке, открытой, и в то же время забавной, в его коренастой фигуре и даже оттопыренных ушах какой-то незаконченный образ и поспешила его дорисовать, придав ему штрихи романтизма и загадочности. Это была её ошибкой, и по отношению к нему и к себе.

Сегодня она явственно увидела, как её творение, созданное ее фантазией, окутанной в человеческие потребности простого участия и сострадания, разбилось на мелкие осколки, на разлетевшиеся во все стороны черепки, собрать которые уже будет ей не под силу. Это было падение с высоты её внутренней морали и принципов, с её пьедестала, куда она водрузила образ Яна, преувеличенно приукрашенный и нереальный. Сегодня же она увидела его настоящего и то, что она увидела настолько в её воображении не ввязалось с её самообманом, что это всё потрясло её, ошарашило и отвратило.

Она была подавлена, растерзана и вода, все лившаяся и лившаяся из-под крана будто зализывала её раны, нанесенные безжалостной судьбой, которой, в этот раз, руководила она сама.

Мать уже не стучала в дверь, но Лера знала, что это затишье неспроста. За затишьем всегда следует буря, и тем сильнее, чем глубже затаенная тишина. Собрав последние силы, последние остатки мужества, Лера вылезла из ванны и подошла к запотевшему зеркалу, в котором сквозь конденсат вырисовывалась её худенькая фигурка, с ореолами красных, торчащих сосков и с темно рыжим треугольником в начале её ног. Она стыдилась своей наготы, благодаря вечным упрёкам матери, немым укорам, считала её чем-то предосудительным и гадким. Но бунт, который зрел в ней против материнского деспотизма, подавлении внутреннего «Я», заставил её увидеть в своем теле нечто иное, чем просто функциональный механизм, покровы которого следует в виду благопристойности прятать от глаз публики, помог найти в нём источник наслаждения и блаженства.

Ещё недавно, стоя точно так же перед зеркалом, касаясь себя, она представляла, что это руки Яна скользят по её телу, но сейчас, вспомнив его искаженное яростью лицо, у неё перед глазами предстала другая картина, которая заставила её вздрогнуть и завернуться в полотенце. Она видела внутренним зрением, заставившим её на миг закрыть глаза, склонившееся искривленное в оскале лицо Яна, и занесенный над ней кулак его белой руки с красными от холода пальцами. Это не новичок лежал в грязи, а она сама, в изумлении следящая за развитием событий. Вскоре костяшки этих пальцев будут багровыми, но совсем не от холода. Их оросит её кровь. И тут же она увидела другую картину, маленькую сценку, короткий видеофильм из прошлого, где не Ян склоняется над ней, а её мать, со скакалкой, с детской скакалкой, которой она наносила, оставляя полосы кровоподтеков, удар за ударом по скорченной на полу Лере, перед этим застуканной нагишом. По неосторожности Лера не заперла дверь в своей комнате, думая, что в доме, кроме неё никого нет, и за это, в итоге горько поплатилась. Сейчас же образ уродливого в злости лица Яна, слился с искаженными безумием чертами лица её матери, превратившись в маску того самого монстра, от которого она и бежала всю сознательную жизнь.

Матери нигде не было слышно. В доме стояла оглушительная тишина и лишь гул работающего на кухне холодильника растворял её, перевоплощая из мистической в обыденную. Почувствовав так не кстати возникший голод, Лера вошла на кухню. Открыв холодильник и ища глазами по пустым полкам, чем бы перекусить, она не услышала, как в дверях появилась её мать. Отойдя от холодильника, Лера испуганно ойкнула, неожиданно наткнувшись на неслышно подкравшуюся женщину. Она смотрела в упор, глазами блеклыми, воспаленными, с красными прожилками. Это были страшные глаза, пустые, безжизненные.

–Когда Бог послал мне тебя, я была безумна счастлива. Я молила Бога о ребенке, и когда ты появилась на свет, я поклялась, что сделаю всё, чтобы ты вошла в лоно Божье и посвятила свою жизнь служению истинной вере и правде. Но по слабости своей плоти, я сошла с пути истинного, подчиняясь твоему отцу, великому грешнику и отступнику. Я позволила ему себя одурачить, опутать сетями соблазнов и ложных взглядов, и расплата не минула меня, жестокая, но заслуженная и справедливая. Я родила сына, и Бог вместо тебя, ту, которую я обещала ему, забрал его, маленького Ангелочка, безгрешного и чистого.

Лера уже много раз слышала этот монолог, но в этот раз он был другой, слова те же, но сам он был другой. Возможно, дело было в спокойных, даже заискивающих интонациях, так говорят, когда пытаются склонить к себе, убедить, слезно умолить. Раньше в словах матери всегда слышалось обвинение, граничившее с ненавистью и презрением, и всегда, в конце концов, заканчивающее взрывом, истериками, криками, побоями, но сегодня этого не было, и Лера это чувствовала, не предвиделось. Настороженно всматриваясь в лицо матери, Лера пыталась догадаться, пока не поздно, в чём подвох.

Заметив опасливый взгляд дочери, Лерина мать только усмехнулась, и в этой усмешке была затаённая боль, печаль, которую она всегда пыталась держать в себе. Это была грусть по дочери, ставшей ей неожиданно чужой незнакомкой, у которой была своя жизнь, независимая от её желаний.

В этой тихой усмешке Лера узнала свою мать, ту, которую любила, и которой когда-то восхищалась. Как давно это было. Лера посмотрела на руки матери, и почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Это были белые худые руки в цыпках от вечных уборок в храме, с синими прожилками, неухоженные и жалкие, как и сам вид их обладательницы, сутуло стоящей перед своей единственной дочерью, последней, кому она была нужна.

– Ты думаешь, что я убогая, никчемная, я вижу, не отнекивайся. – Продолжала мать, словно читая мысли дочери по глазам, в которые она пристально смотрела и от этого взгляда, прямого, беспощадного, не знающего стеснения, деликатности, уважения и такта, становилось неловко, и Лере казалось, что на неё направлен не человеческий взгляд, а лупа, за которой пряталось дуло пистолета. Она ждала выстрела, и ожидание было настолько мучительным, что девушка стушевалась и на смену обычной враждебности пришло уныние и ощущение вины. Возможно, этого и добивалась женщина, хоть и безумная, но все же сохранившая остатки острого ума и знания человеческой натуры.

– Ты думаешь, что я несчастна, но это не так. Бог помог мне обрести правду жизни, силу веры, а заодно и себя. Я снова его любимая дочь, он милосерден, и если ты постараешься, он простит тебя и примет в свои объятия. И тогда мы вместе пройдём по предназначенному нам пути и обретем покой в возложенных на нас обязательствах перед собой и перед отцом нашим небесным. Склони голову в покорном смирении, стань на колени и молись, чтобы Бог тебе дал силы встать на верную стезю славной и праведной жизни христианина и добродетели. Услышь меня дочь, покорись, послушайся совета, идущего от всего сердца. Я жизнь прожила и знаю, о чём говорю.

Последняя фраза всё испортила, напомнила, что они стоят по разные стороны баррикад. Почувствовав это, мать попыталась всё исправить, вложив в последующие слова, как ей казалось, всю искренность, на которую была способна. Лера же видела перед собой интриганку, пытавшуюся принуждать и манипулировать другими.

– Послушай, я была такой же как и ты, тоже любила, верила людям, мечтала. Но мои родители, хоть и были верующие, всё же не внушили мне любовь к богу, уважение к православной вере нашей истинной. В семнадцать лет я впервые влюбилась, и любовь, взаимная, как мне казалось, светлая, ослепила меня. Да, она хоть и была светлая, но это был свет тьмы, опасный, ядовитый, как радиация. Я забеременела. Родители, испугавшись слухов, заставили меня сделать аборт и я поддалась их влиянию, веря, что они желают мне только добра. Но я не должна была этого делать. Я убила своего дитя, и тем самым совершила самый тяжкий грех. Я должна была родить этого ребенка и воспитать, тем самым искупив вину грехопадения и слабой плоти. Я должна была нести своё бремя, которое заслужила, но этого не случилось. Потом, через лет шесть я встретила твоего отца. Тогда я уже закончила университет, работала и сама отвечала за свою жизнь. Я полюбила его, а он меня. Мы расписались, но долгое время детей у нас не было. Ни один врач не мог сказать, в чём причина, и только после того, как я снова стала ходить в церковь, молиться, я смогла забеременеть. А как же иначе, если я молила об этом. Пресвятая Богородица, владычица наша небесная, не оставила меня в моей горести и помогла моим молитвам быть услышанным самим Отцом нашим небесным, который не оставил меня и помог мне. И я поклялась, что ребенок мой, будет служить ему…