Текст книги "Лисёнок (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Лисёнок, попавший в капкан

– Переезжай ко мне.

– В такую глушь?

– Как будто у тебя выбор есть!

Выбора у меня, действительно, не было: жена умерла, с работой не заладилось, из квартиры постановили съехать (это было служебное жильё). Предложение брата пришлось кстати. Если бы не одно «но»: Микку жил в отдалённой провинции, купил там дом – прямо в лесу. Я был у него лишь однажды, когда помогал с переездом, и та поездка оставила тягостное впечатление: брат жил очень скромно, там даже электричества не было! Работал он смотрителем (его участок примыкал к заповеднику).

Я подумал-подумал и согласился. В городе оставаться смысла не было, и перспектив тоже не было, а брат обещал пристроить меня в лесничество бухгалтером, если я соглашусь на переезд. В общем, я собрал немногочисленные пожитки, сел в машину и поехал к брату, подозревая, что однажды пожалею о своём решении, но и не предполагая, что так скоро.

Чем дальше я отъезжал от города, тем тоскливее становилось у меня на душе: с обеих сторон тянулись нескладными одеялами рисовые поля, электрические вышки попадались всё реже, сотовой связи – так вообще пропали. Дорога была не ахти какая, деревья смыкались верхушками, образуя сплошной покров (это я уже въехал в лес). У перекрёстка мелькнула зажжённой лучинкой статуя кицунэ, подвязанная яркой тряпочкой. Вот она, традиционная Япония… Чуть подальше – указатель с гордой надписью: «Поместье Ишикава». Слишком громкое название для того, что ждало меня впереди.

Я припарковал машину у деревянной изгороди, вылез и оказался в объятьях брата.

– Приехал всё-таки? Как ты похудел!

Зато он раздался во все стороны, стал настоящим «медведем», осталось только шерстью обрасти.

Брат подхватил багаж и потащил в дом, а я остался разглядывать моё новое жилище. Дом был большой, с традиционными дверьми и окнами, но несколько запущенный: жуки изъели деревянные перекрытия, с потолков сыпалась труха, половицы нещадно скрипели и кололись торчащими щепками. Но, видно, брата это нисколько не смущало, так что о ремонте он даже и не думал.

– Ну, как тебе? – окликнул меня Микку с террасы. – Здесь не так паршиво, как может показаться на первый взгляд, а?

– Возможно, – согласился я.

– А воздух какой! Не надышишься!

И с этим нельзя было не согласиться.

– Но скучновато, – заметил я. – Чем тут можно заняться, чтобы «развеяться»?

– Охотой.

– «Охотой»? – воскликнул я возмущённо. – Для забавы зверей стрелять?!

– Да не возмущайся ты так… Ты что, забыл? Я же смотритель, ни в кого я не стреляю… Ну, бешеных, конечно, приходится отстреливать, сам понимаешь, всякое бывает… А так – просто гуляю по лесу. Но ружьё с собой брать приходится, – мрачно добавил он.

– Зачем?

– Из-за браконьеров, мать их…

– А разве это не заповедник?

– Э, как будто это их остановит! Хм, так вот, гуляю по лесу и отстреливаю незваных гостей…

Я испуганно воззрился на брата. Он хохотнул, похлопал меня по плечу и сказал, что пошутил. Ну и шуточки…

Через пару недель я вполне освоился в Ишикаве. Брат водил меня по окрестностям, показывал излюбленные тропинки и местечки, потом сводил к Лисьему Святилищу – так назывались те каменные статуи, одну из которых я видел на въезде в лес. Лис в этих местах издревле почитали священными животными, их каменные изваяния были рассеяны по лесу. Брат сказал, что отыскал не меньше тридцати статуй, а по легендам их насчитывалось около ста. И даже сам лес назывался Лисьим: лисами здесь кишело, поскольку отстреливать их запрещалось, то и дело слышалось отдалённое тявканье, мелькали по кустам рыжие хвосты.

– Здесь живёт два вида лисиц, – рассказывал брат. – Помимо рыжих есть ещё и белые, но они очень редкие. Такая шкурка на чёрном рынке ого-го сколько стоит! Отсюда и браконьерство… Вот только я ещё ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то поймал белую лису. В капканы рыжие попадают да тануки, не успеваешь вытаскивать!

– Белые лисицы? – удивился я. – Может быть, альбиносы?

– Нет, совершенно другой вид. Крупнее обычных, мех у них как серебро… Эх, раз увидишь – на всю жизнь запомнишь! – со вздохом сказал брат. – Издали видел нескольких… так я думаю… но давно уже, а с тех пор – ни разу. Перевелись, должно быть.

– Жаль, – огорчился я. – Хотелось бы мне на них посмотреть!

Впрочем, и так было на что смотреть: для меня, городского жителя, каждый листик, каждая букашка в новинку; я на всё с раскрытым ртом смотрел. Я настолько был зачарован лесом, что пропадал в нём часами. Видно, страсть брата передалась и мне.

Как-то утром я взял ружьё, помня предостережение брата насчёт браконьеров, и отправился на очередную прогулку. Денёк был солнечный, свет продирался через листву и рассыпался по траве дрожащими пятнами. Было тихо, даже птички не щебетали, ленясь, как вдруг раздалось тявканье лисиц. Я остановился и прислушался. Где-то впереди, не меньше десятка голосов. Лисье семейство вывело на прогулку молодняк? Я пошёл на голоса, стараясь шагать как можно осторожнее, чтобы не спугнуть их нечаянным хрустом, а сушняка под ногами попадалось много.

Голоса вывели меня на поляну, поросшую остролистной травой. По краям росли лохматые кусты, похожие на дикую смородину. Я отогнул ветки, мешавшие смотреть, и замер от восторга: по полянке мельтешили белые лисы – точно такие, как и рассказывал брат! Их мех серебром искрился на солнце, кончики ушей и мордочки были чуть темнее. Они громко тявкали – всё громче – и, кажется, были чем-то взволнованы. Да и бегали они по поляне как-то странно, как будто кружили на месте. Что они там делали: танцевали? проводили какой-то немыслимый лисий обряд?

Я невольно шагнул вперёд, захваченный, очарованный, под ногой яростно хрустнула сухая ветка. Лисы как по команде обернулись в мою сторону, встопорщили хвосты и рассыпались как горох. На поляне остался лишь один лисёнок, крохотный, из-за травы не видно. Но почему и он не убежал? Вокруг поляны зашуршало, и мне отчего-то подумалось, что лисы не сбежали, а следили за мной из кустов и высокой травы. Должно быть, это просто моё воображение.

Дойдя до лисёнка, я вскрикнул. Так вот почему он не убежал! Его передняя лапа застряла в капкане, трава вокруг была красной от крови. Страшно подумать, что несчастный зверёныш сейчас испытывал!

– Бедняга, – сказал я с жалостью.

Лисёнок застонал. Не затявкал, не завизжал, а именно застонал. Я опустился возле него на колено:

– Я тебе постараюсь помочь, только ты не кусайся.

Разумеется, человеческую речь лисы не понимают, но я надеялся, что лисёнок поймёт хотя бы мои намерения, и потому говорил как можно мягче и ласковее. Я протянул к нему руку, лисёнок отчаянно затявкал. Трава зашуршала, отовсюду высунулись встревоженные лисьи мордочки. А, так я был прав!

Я взялся за капкан и постарался его разжать. Лисёнок опять застонал, и, кажется, его глаза наполнились слезами. Я с опаской погладил лисёнка по ушам, ожидая, что он вцепится мне в руку, но он лишь зажмурился, прижал уши, как будто принимал мою жалость и участие, но не то чтобы остался этим доволен. Я сделал ещё несколько безуспешных попыток, но капкан оказался мне не по силам: я лишь причинял лисёнку новую боль, но помочь не мог.

– Схожу за Микку, – решил я, – он ведь говорил, что уже вызволял зверьё из капканов.

Я встал, но стоило сделать шаг в сторону леса, как лисёнок издал такой отчаянный вопль, что у меня сердце оборвалось. Остальные лисы сочувственно взвыли из своих укрытий. Я вернулся к пленнику. А что ещё мне оставалось? Ведь он не понимал, что я собирался отправиться за помощью.

– Вместе с капканом попробовать унести? – пробормотал я, разглядывая ловушку.

Капкан был прикручен к поваленному дереву толстенной цепью. Сдвинуть ствол я бы не смог, звенья цепи растянуть тоже. Оставалось лишь одно – перебить цепь ружьём. Я попробовал прикладом, но скоро понял, что и это бесполезно. Тогда я прижал цепь возле капкана коленом, чтобы лисёнок не дёргался и не помешал прицелиться, и выстрелил. Лисёнок что-то прошуршал (видно, у него голос пропал со страху), лисы издали вопль ужаса и попрятались. Одно из колец разлетелось. Я перекинул ружьё через плечо, с трудом поднял капкан вместе с пленником. Лисёнок снова заплакал.

– Знаю, что больно, но ты терпи, – уговаривал я его (а скорее сам себя). – А уж Микку тебя непременно вызволит, вот увидишь…

Всю дорогу лисёнок всхлипывал, а за спиной то и дело что-то шуршало, и я уже не сомневался, что лисы следуют за мной по пятам, оставаясь невидимыми. Ноша была тяжёлая, капкан отмотал мне руки, цепь больно впивалась в тело, но я чувствовал, как стучит сердечко лисёнка, чувствовал его тепло… ни с чем не сравнимое ощущение ответственности за это беззащитное, попавшее в беду существо!

Когда я притащил лисёнка домой, брат вытаращил глаза: «Вот так находка!» – но тут же опомнился, и мы вместе переложили капкан с пленником на стол. Микку очень крепко высказался в адрес браконьеров, я от себя прибавил ещё кое-что. По словам брата, с такими капканами он уже дело имел и знал, как их снимать. Пока он ходил за очками и инструментами, я гладил лисёнка по ушам, приговаривая:

– Потерпи немножко, сейчас мы твою лапку вытащим…

Во дворе что-то зашелестело, я обернулся и увидел, что пришедшие за мной следом лисы заполонили весь двор, расселись, ничуть не таясь, и выжидающе поглядывали на нас своими блестящими глазками.

– Ну и ну! – шёпотом сказал сияющий Микку (и его восторг, несмотря на плачевную ситуацию с лисёнком, был понятен: увидеть белых лис вблизи, да ещё в таком количестве!). – Ты смотри, не бросают сородича в беде! Ну да и мы не бросим…

Он надел очки и стал отвёрткой ковырять капкан. Лисёнок съёжился в маленький пушистый комок и замер. Наконец капкан удалось снять. Лапа лисёнка была в ужасном состоянии: кажется, зубцы капкана раздробили кость.

– Думаешь, он станет кусаться, если мы ему повязку наложим? – задумчиво спросил Микку.

– Вот и проверим. – Я принёс аптечку и вытащил бинты.

Микку опасливо покосился на лисёнка, тот – на него, и в итоге раной лисёнка занялся я. Лисёнок заупрямился, затявкал, вырываясь, но потом затих и позволил себя перебинтовать; видно, лапа у него болела очень сильно. Перевязка вышла неплохая, я мог бы гордиться.

– Поставь его на пол, – посоветовал Микку. – Посмотрим, сможет ли он бегать.

Я осторожно поставил лисёнка на пол. Он тут же попытался удрать, но… жалобно взвизгнул, падая на попу, и приподнял раненую лапу, всем своим видом показывая, что ступать на неё ему больно.

– Так я и думал: бегать он не может, – заключил Микку. – Придётся его оставить, пока не выздоровеет…

Возможно, остальные лисы поняли наши намерения или просто решили, что покалеченный лисёнок только доставит им хлопот: они вдруг разом вскочили и в несколько прыжков скрылись в лесу. Лисёнок взвыл им вслед, но они так и не вернулись.

– О, – удивился Микку, – а они смышлёные.

Я устроил для зверёныша лежанку в углу: набросал сена, накрыл половиком и перетащил лисёнка туда. Он не сопротивлялся, повис в моих руках как мешок. Микку тем временем налил в блюдечко воды и поставил его рядом с лежанкой.

– А чем кормить будем? – спохватился я.

– Дичью конечно, – утвердительно сказал брат.

– Её ещё найти надо.

– В лесничестве курицу раздобуду. А может, кролика в лесу подстрелю.

– Ты же «ни в кого не стреляешь», – подколол я его.

– Ради спасения редкого вида можно, – возразил Микку.

Я посмотрел на лисёнка. Тот свернулся клубочком, уткнул мордочку в хвост и закрыл глаза.

– Можно, – согласился я.

Несколько дней лисёнок почти не подавал признаков жизни и не притрагивался к еде. Его не прельщали куриные лапки, он даже головы не повернул в сторону кроличьей тушки… Он просто лежал и иногда тихо всхлипывал, вздрагивая всем тельцем.

– Он так с голоду помрёт, – обеспокоился я. – А ты уверен, что лисы едят мясо? Может, они орехи едят… или грибы?

– Рыжие точно мясо едят, а вот насчёт белых… – Микку пожал плечами.

Посоветовавшись, мы решили так: пойти в лес, набрать всё, что под руку попадётся, авось и угадаем. Так что я взял корзину, с которой Микку обычно ходил по грибы, и отправился в лес, срывая по дороге всё подряд: ягоды, грибы, корешки, траву, листья с кустов… Что-нибудь непременно должно подойти! Но, когда я, вернувшись домой, вывалил содержимое корзины возле лежанки, лисёнок едва взглянул на «дары леса» и снова свернулся клубком. Микку попробовал соблазнить зверёныша кашей, но и это не сработало.

– Чем же тебя кормить? – спросил я, погладив лисёнка по ушам. Он не возражал.

Вечерело, тени заползли на террасу, я дремал в кресле, брат гремел где-то в доме, готовясь к завтрашнему обходу. Шорох. Я приоткрыл один глаз. Лисёнок пошевелился, потянул носом и подполз к блюдечку с водой. Несколько раз высунулся розовый язычок, облизнул капли с усов. Я старался даже не дышать, чтобы не спугнуть его. Лисёнок между тем потыкался мордочкой в траву, выбрал оттуда несколько ягод, потом принялся за коренья, смешно чавкая ими. Кашу он тоже прикончил, а вот к мясу не притронулся, и я решил, что белые лисы – вегетарианцы. Уже потом я понял, что ошибся: когда я предложил лисёнку рыбу, он её с удовольствием съел, да и от куриных шеек он не отказывался.

И лисёнок пошёл на поправку! Ел он много и с аппетитом, которому можно было только позавидовать, и значительно подрос. Ступать на лапу он ещё не мог, но приноровился прыгать на трёх и делал это довольно ловко.

Микку бόльшую часть времени пропадал в лесу, так что лисёнком занимался я, и неудивительно, что зверёныш ко мне благоволил. Он был очень ласковый, часто залезал ко мне на колени и подставлял голову, чтобы я его погладил.

Не обходилось и без курьёзов.

Однажды утром мы с Микку проснулись от истошных воплей и сломя голову помчались на террасу. Лисёнок сидел и отфыркивался, повсюду валялись клочки шерсти, а через двор удирал енот с ободранным хвостом. Видимо, нахальный енот попытался украсть из миски еду, а лисёнок выдрал ему порядком шерсти из хвоста. Мы с Микку расхохотались, а лисёнок ещё долго плевался и откашливался.

Сердиться на лисёнка было совершенно невозможно, я прощал ему что угодно, даже пакости, которые он иногда устраивал – не думаю, что со зла, скорее из озорства или любопытства. Например, он изодрал подушки, пробравшись в мою комнату. Кто знает, что на него нашло! Когда я вошёл, лисёнок сидел и кашлял, а вокруг летали перья, и его мордочка тоже была в перьях, и смотрел он на меня так невинно и преданно, что я даже разозлиться на него не смог. Наверное, он почуял запах перьев из подушек и решил, что это добыча. Как можно винить его за природные инстинкты? (А мне ещё пришлось отпаивать лисёнка, потому что от пуха и перьев ему стало плохо.)

К осени лисёнок стал совсем ручным, но мы понимали, что придётся с ним распрощаться, как только он перестанет хромать: диким лисам не место в доме человека. А пока он забавлял нас своими выходками и был всеобщим любимцем: даже из лесничества приезжали, чтобы поглазеть на лисёнка такой редкой окраски.

Как-то ночью я проснулся от стука коготков по полу и увидел, что лисёнок пробрался с террасы ко мне и сел посреди комнаты.

– Что? – спросил я.

Лисёнок поёрзал на месте, тихо потявкивая.

– Пить хочешь?

Я сел, спустил ноги на пол. Лисёнок пулей шмыгнул на кровать и залез под одеяло. Я приподнял край и увидел, что зверёныш свернулся там клубком и довольно сопит, прикрывая кончиком хвоста свою хитрую мордочку. Я невольно рассмеялся и не стал прогонять его, хотя это было, конечно, баловство – позволять лису спать на кровати. А он повадился!

Да, Микку прав: чем скорее мы выпустим зверёныша в лес, тем лучше будет для всех, а в особенности – для лисёнка.

Листва покрылась золотом, начала опадать – и мы решили, что пора выпускать лисёнка. Бегал он уже резво, не поджимая лапу.

Набравшись духу, я взял лисёнка на руки и понёс в лес. Каждый шаг давался нелегко, как будто из меня тянули душу железными клещами: я очень к нему привязался и расставаться с ним не хотел. Но я понимал, что надо. Отнёс я его на ту самую поляну, где он попался в капкан. Решил, что там ему будет легче отыскать дорогу в лисьи логова. А может быть, лисы сами придут за ним.

– Так будет лучше, – сказал я, убеждая самого себя, и поставил лисёнка на траву. – Беги домой.

Лисёнок внимательно посмотрел на меня, но не двинулся с места. Я махнул рукой, показывая на лес:

– Ну же!

Лисёнок наклонил голову набок, прислушиваясь, но, видно, не понимал, что я от него хочу. Я вздохнул, развернулся и пошёл домой. Шурх-шурх-шурх! Я обернулся: лисёнок бежал за мной. Я махнул на него, он остановился.

– Беги домой! – приказал я.

Лисёнок и не думал уходить. Тогда я шугнул его. Лисёнок дал стрекача, но у кустов остановился и посмотрел на меня. Я продолжал махать и улюлюкать, пытаясь прогнать его дальше, но сердце ныло, нелегко было так поступать. Как будто это предательство – оставлять его там, в лесу, одного… Я несколько раз оборачивался, уходя, но лисёнок по-прежнему стоял у кустов и смотрел мне вслед, как будто надеясь, что я вот-вот позову его.

– Ну, отпустил? – спросил у меня Микку, когда я вернулся.

– Отпустил, – кисло сказал я. – И знаешь, что? Так паршиво я ещё себя никогда не чувствовал.

И мы оба вздохнули и потащились в дом, чтобы пропустить по стаканчику с горя. И тут же разом вскрикнули, потому что лисёнок был там: сидел посреди комнаты и хитро поглядывал на меня, повиливая хвостом. О! а вдруг он подумал, что я приказываю ему вернуться «домой», то есть сюда?!

– Ну и ну! – засмеялся брат. – Через окно, что ли, забрался в дом? Хитрюга, провёл нас!

Я с облегчением выдохнул, как будто камень с души упал. Но мы, конечно, понимали, что дальше расстаться с ним будет ещё сложнее.

И лисёнок остался.

Лисёнок прожил у нас до первого снега. Он раздобрел, и кончик хвоста у него слегка раздвоился. А Микку вспомнил легенды о том, что лисы с двумя или даже тремя хвостами были покровителями леса. Не думаю, что этот раздвоенный кончик шерсти можно было считать «двумя хвостами», но что-то в этом было.

Я привязался к лисёнку даже больше, чем он ко мне, и на какой-то момент перестал думать о том, что однажды всё равно придётся отпустить его в лес. Лисёнок повсюду таскался за мной, как собачонка, и выпрашивал печенье, а ночью спал в ногах или забирался мне под бок, сопя и с наслаждением фукая мне носом в руку. Лапа у него уже не болела, но если он хотел схитрить, то начинал хромать и повизгивать, и тогда я брал его на руки и тащил на себе, а лисёнок довольно поглядывал на меня хитрыми глазками и улыбался во всю свою лисью морду. Или играл с ним в «воротник»: вешал его к себе на шею, хотя зверёныш был уже тяжеловат, и лисёнок висел на мне воротником, вытянув вниз все четыре лапы. Он обожал так висеть и дремать! А ещё он не понимал слова «нельзя», вернее, понимать-то он его понимал, но делал всегда по-своему, прекрасно зная, что за это ему ничего не будет.

Когда выпал первый снег, лисёнок отчего-то встревожился. Он выскочил на улицу, тычась носом в снег, и стал скулить, задирая морду вверх.

– Что это с ним? – заволновался я.

Микку предположил, что со снегом пришли новые запахи, которых лисёнок не знает, поэтому он так себя и ведёт. Но всё было проще: со снегом пришли лисы. Поначалу они лишь тихо потявкивали за изгородью. Лисёнок прислушивался к их голосам, прижимаясь к моим ногам, как будто его пугали эти звуки. Может, он уже отвык от сородичей? Потом лисы стали настойчивее: они запрыгивали во двор, кружили, пятная снег следами ловких лап. Лисёнок никогда не выходил к ним, но, едва они исчезали, выбирался во двор и тщательно изучал их следы.

В конце концов это случилось.

Это было ранним утром. Солнце едва-едва успело взойти и нагнать на снег розоватую дрёму. Лисы появились снова, перебрались через ограду и стали носиться по двору, играя друг с другом и лаем призывая лисёнка к ним присоединиться. Лисёнок потоптался, нерешительно поглядывая то на лис, то в мою сторону, потом вдруг в два прыжка перепрыгнул террасу и сиганул в лисий круговорот, и вот они уже все вместе носились по двору, как сумасшедшие, кусая друг друга, клубком катаясь по снегу, оглушительно тявкая и рыча. Ошеломительное веселье!

– А? – Микку проснулся, вышел на террасу, протирая глаза, и воскликнул: – Лисы! Лисы!

Лисы испуганно заметались по двору, одна за другой перелетели через ограду и припустили к лесу. Лисёнок нерешительно остановился посреди двора, искоса посмотрел на меня, вильнул хвостом и… как птица перелетел через изгородь. Я тихо вскрикнул. Лисёнок споткнулся, приостановился на мгновение, бросил на меня последний (прощальный?) взгляд и скрылся вслед за остальными лисами в рассветном лесу.

– Нагуляется и придёт, – сказал Микку.

– Да… – сдавленно ответил я, – конечно.

Я уже знал, что лисёнок не вернётся, просто не хотел произносить этого вслух. Но я всё равно ждал его, ждал, ждал… а он не приходил.

И вот уже зима наступила, грозя морозами и метелями. Зима… зима вокруг. И в сердце тоже – зима…

В лисьей норе

Зима. В последние дни она прямо-таки лютовала: снег валил не переставая, ветры наметали сугробы в человеческий рост высотой, от мороза буквально трещало в воздухе! Я часто думал: а как там лисёнок, один, в этом холодном, завьюженном лесу? На душе становилось тревожно, но потом я думал: ведь лисы живут в этих местах не одну сотню лет и как-то выживали до сих пор, а значит, и лисёнок тоже.

Впрочем, стоило беспокоиться не о лисёнке, а о нас самих: брат слёг с температурой, я подозревал воспаление. Так что я решил съездить в лесничество за таблетками и горчичниками и, быть может, вызвонить доктора: у лесников была рация. Микку пытался меня отговорить:

– Дороги перемело, заблудишься или машина перевернётся. Что тогда?

Но я его не послушался: нахлобучил шапку, замотал шею шарфом и – в путь! Машина долго не заводилась, упрямилась, хрипела, как будто и она простудилась на этом морозе, но я дёргал её, пока мотор не завёлся. Дороги перемело, Микку был прав, и лишь по верхушкам дорожных столбов можно было догадаться о направлении. Машина фыркала и хрипела, стараясь продраться через сугробы, и скоро заглохла; реанимировать её вторично уже не удалось. Пришлось бросить её и пойти пешком. Метель усилилась, поднялся ветер, меня то и дело сносило на несколько шагов назад, но я всё равно упрямо брёл через снег. Глаза щипало от летящей в них снежной пыли, воздух стыл в лёгких…

«Ничего, – утешал я сам себя, – половину-то дороги я проехал. Сейчас уже должно показаться лесничество, там и отогреюсь».

Но вот что-то оно не показывалось.

Я сглотнул. Кедр? Деревья я к тому времени уже научился отличать, да и снег под деревом был усыпан кедровыми шишками, но сейчас моё открытие меня не порадовало; кедры росли далеко в лесу, но уж никак не возле дороги, а это могло означать лишь одно: я забрёл в порядочную глушь, сам того не ведая. Далеко-далеко от дороги! Нужно скорее выбираться отсюда: мороз крепчал, в голове звенело от его залихватских щипков. И я побрёл искать дорогу, проваливаясь чуть ли не по пояс в сугробы. Снег залеплял глаза, мешая смотреть. Я оступился, упал на колено, вскрикнул от пронзившей ногу боли: в снегу торчали какие-то острые палки. По штанине расплылось кровавое пятно, я прихватил его ладонью и попытался встать, колено отдалось тупой болью. Из сугроба мне выбраться удалось, и я поковылял вперёд, хромая, морщась и оставляя на снегу позади себя ядовито-красные капли.

В мельтешащем полумраке леса мне почудились какие-то звуки. Стук? О, должно быть, это лесничие рубят дрова! Я обрадовался, но тут же осознал, что это всего лишь стучат мои зубы. Я остановился, растирая оледеневшие щёки и почти не чувствуя их. Рук и ног я, впрочем, тоже не чувствовал: они казались деревянными. Если не потороплюсь, замёрзну тут и оттаю лишь весной! Печальный конец.

Я сделал ещё несколько неверных шагов, пошатнулся и упал ничком в снег. Холодно… и хочется спать… О, как хочется спать! И я как будто провалился в вату, мягкую и колючую одновременно… царапающую меня по лицу… или это были облака… и какой-то гул, отдалённо похожий на шум океана… А потом стало тепло. Так тепло, точно меня завернули во что-то мягкое, пушистое, что-то бесконечно знакомое и… Я разлепил веки, глаза наполнились влагой, едкой как щёлочь.

Я ещё жив.

Я силился понять, что же это такое неясно виднелось перед глазами. Какой-то странный узор, как будто змеи сплелись в немыслимый клубок… А, да это корни дерева! Я лежал на спине, а надо мной был потолок из корней. Где это я?

Вокруг что-то шевелилось. Я приподнял голову и невольно вскрикнул: я был весь облеплен лисами! Это их пушистое тепло чувствовал я в полузабытьи. Услышав мой вскрик, лисы всполошились и, толкаясь, выскочили в едва заметную дыру. Сразу же стало холодно, из дыры повеяло морозом, закружило снежным вихрем, и я мгновенно продрог насквозь.

– А, ты очнулся! – неожиданно раздалось совсем рядом со мной.

Я вздрогнул и повернул голову на голос. Какой-то парень. Я на минуту даже забыл о том, что меня только что согревали лисы, а уж это было невероятно! Но ещё невероятнее было обнаружить в этой дыре другого человека… да ещё с такой внешностью. Он сюда совершенно не вписывался – во всех смыслах! Маленький и худенький, в лёгкой светлой юкате, которая годилась лишь на то, чтобы разгуливать в ней ясными летними денёчками, но уж точно не в такой мороз, он сидел на куче еловых веток и смотрел на меня большими серыми глазами, в радужке которых то и дело разливалось какое-то невероятное зелёное сияние. Светлые, почти платиновые волосы, похожие на весь тот снег, что свирепствовал где-то там, наверху, вились по плечам. А на шее были бусы, похожие на ягоды рябины (или это и была рябина?).

Парень положил ладонь мне на лоб. Такая горячая ладонь… как будто кожи коснулся уголёк, вытащенный из жаровни.

– Кто ты? – задал я вполне закономерный вопрос.

– Как хорошо, что я тебя нашёл! – Парень погладил меня по щеке. – Не то бы ты замёрз насмерть! Сил у меня, правда, хватило лишь на то, чтобы тебя сюда притащить… Но ты не волнуйся! Я вот немного отдохну и…

– Где мы? И почему лисы согревали меня? – забросал я его вопросами.

– Не волнуйся, – повторил он, прижав ненадолго палец к моим губам, и накрыл меня еловыми ветками. – Ты подожди тут, я посмотрю, не утихла ли метель…

Он протиснулся в оставленную лисами дыру и исчез. Да ведь там холод собачий, он сам замёрзнет! Я попытался сесть, колено отдалось гулкой болью. Ну, я хотя бы снова чувствовал ноги… А парень между тем вернулся, потряс головой, с его волос посыпался снег. Но он не казался замёрзшим, у него даже лицо не разгорелось, как это обычно бывает на морозе. Он встряхнулся всем телом, похлопал себя по плечам, избавляясь от последних снежинок.

– Снег всё ещё идёт, – доложил он.

– Может быть, объяснишь мне, что тут происходит? – потребовал я.

Парень посмотрел на меня своими переливающимися глазами:

– Я нашёл тебя в сугробе, ты почти замёрз. Я дотащил тебя до этой норы…

– Лисьей норы?

– Лисьей норы, – повторил он и слегка улыбнулся. – Лисы отогрели тебя. Как только ветер стихнет, я…

– Погоди, а ты-то кто?

– Кицуро.

– Кицуро? Но откуда ты здесь взялся? Ты из лесничества?

Парень пожал плечами и ничего не ответил. Я озадаченно следил, как он ходит по норе, слегка пригнувшись, чтобы не удариться головой о корни дерева, и собирает разбросанные еловые ветки, приваливая их к дыре; кажется, сразу стало теплее.

– Хорошо, что я тебя нашёл. – Кицуро сел возле меня и снова потрогал мой лоб. – Как ты себя чувствуешь?

– Холодно и нога болит, – пожаловался я.

Меня бил озноб. Вот хорошо бы сейчас напиться горячего чаю или в баньке погреться… Простудой не отделаюсь, тут как бы воспаление не подхватить… И как же ему не холодно в этой юкате?!

– Ты сам-то не замёрз? – спросил я. – Ты же почти раздетый…

Парень мотнул головой и сжал мою руку в ладонях. Горячо… Рука тут же согрелась, но по телу побежали мурашки, и озноб лишь усилился. Кицуро с тревогой потрогал мой лоб и пробормотал:

– Плохо, плохо… падает же…

– Что падает? – вяло спросил я.

– Температура… твоё тело… плохо! – Он хрустнул пальцами, засунул их себе в рот, нервно грызя. – Здесь всё равно слишком холодно для тебя.

– Разве? – Я зевнул. – Тут уютно, даже спать захотелось…

– Не спи! Нельзя спать! – Он затормошил меня.

Я на секунду провалился в прежние колючие облака, но Кицуро так встряхнул меня, что я моментально очнулся. И как он вообще сумел меня сюда дотащить? Он ведь такой худенький… и сам со мной здесь замёрзнет… Куда он дел свою верхнюю одежду?

– Может быть, огонь разведёшь? – пробормотал я ознобленными губами. – Тогда воздух согрелся бы…

Кицуро невнятно вскрикнул, в его глазах я прочёл неподдельный ужас

– Нет! Нельзя! – резковато сказал он. – Нельзя разводить огонь!

– Почему? – Я растерялся такой реакции. Что за паника?

– Ты не волнуйся, я и так тебя согрею! Ни за что не дам тебе замёрзнуть! – забормотал он.

Я натурально обалдел, потому что парень залез на меня сверху. Его ладони оказались на моём лице, обдали жаром холодеющую кожу. Что это он выдумал? Он прикрыл глаза и поцеловал меня. Как не растеряться! Меня впервые поцеловал парень. Его горячие губы мягко обволакивали мои, тёплое дыхание согревало, но… меньше всего мне бы хотелось, чтобы меня целовал парень, которого я только что встретил! Сначала едва не замёрз, а теперь вдруг этот на меня накидывается… Он между тем с какой-то непонятной нежностью погладил меня по щеке и накрыл мои губы своими уже во второй раз. Я попытался было скинуть его с себя, но сил не было, так что он легко перехватил мои руки и водворил себе на талию, удерживая их там. Поцелуй его становился всё глубже, мои губы горели, искусанные и измятые, а его язык жадно, и ловко, и безраздельно хозяйничал в моём рту. С ума он сошёл, что ли! Но вот парень оставил мой рот в покое, напоследок лизнув меня в губы, сжал мои ладони в своих, поцеловал их несколько раз, горячо подышал на них, снова прижал к своей щеке…

– Прекрати! – выдавил я, стараясь вылезти из-под него.

Меня пугало выражение его лица, до чёртиков было страшно из-за непонятной пустоты во взгляде. А он будто меня и не слышал.

– Я согрею тебя, – повторил он, изгибаясь и припадая губами к моей шее.

– Я не хочу, чтобы ты меня так согревал! – попытался возразить я, сообразив, что он предлагает «для согреву».

Да как будто его волновали мои протесты! Парень рывком стянул с меня штаны до бёдер, накрыл обеими ладонями мой лобок, ловко захватывая и член и яички, наклонился и горячо дохнул туда. Я вздрогнул, оттолкнул его руки, но Кицуро легко ткнул меня пальцем куда-то в плечо, и силы разом ушли, как будто мне ввели анестезию. Да что же он такое со мной делает! Его пальцы прошлись по стволу, сжимая его и растирая. Это не было неприятно, но…