Текст книги "Я падаю вниз (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Улыбаюсь и пожимаю плечами.
Всего лишь вытянулся в росте и окреп. Или, быть может, меня взрослят стильные очки в черной оправе, которые мне притащил Слава взамен линзам, неприятно натирающим чувствительные глаза.
– А ты осталась такой же красавицей, – легонько щелкаю Милу по носу и смеюсь над тем, как очаровательно она краснеет.
– Пойдем? – предлагает Мила и берет у меня из рук пакет с какими-то мелкими сувенирами.
– Пойдем, – соглашаюсь и подхватываю свой чемодан за ручку.
Отдыхать мне совершенно не хочется.
Дорога была долгой, но, разморенный мерным стуком колес и гулом ветра, обтекающего корпус поезда, я спал крепче, чем когда-либо удавалось заснуть в никогда не затихающем центре Питера. Мы с Милой забрасываем вещи домой, какое-то время проводим с моей матерью, болтая о последних новостях и лениво обсуждая мою жизнь. Мама приезжает ко мне каждые два месяца, поэтому разговор с ней иссякает быстрее, чем на улице начинает смеркаться.
– Смена скоро начинается в кофейне, – Мила поднимается из-за стола и смотрит на меня с легким сконфуженным ожиданием. – Я понимаю, ты только приехал, но…
– Я пойду с тобой, – отвечаю легко, понимая, к чему она клонит. – Все равно не собираюсь спать. Мам, ты не против?
– Нет, конечно, – улыбается та и убирает чайник поближе к плите. – Вы так долго не виделись. Общайтесь, дети.
Я накидываю матерчатую куртку, благо к вечеру здесь ощутимо холодает. В Питере я привык к тому, что плотно собравшиеся дома долго не отпускают тепло разогретого за день асфальта. И только сейчас я понял, как истосковался по прохладе и дымной россыпи четко видных за отсутствием ярких таблоидов звезд.
Мы с Милой едем несколько остановок на дребезжащем седьмом трамвае и заходим в кофейню. Светлая, с дешевым, хоть и современным ремонтом с закосом под «Старбакс», и совсем небольшая по столичным меркам, но внушающая чувство непередаваемого уюта и тепла. Посетителей немного, и все расселись по разным углам, уткнувшись в гаджеты или книги, или просто пьющие чай в немой задумчивости.
За стойкой нас встречает Рита. Тоже ничуть не изменившаяся за четыре года – красотка, как со страниц глянцевого журнала. Разве что, во всем ее существе поубавилось спеси и манерности, поблекли замашки «королевы класса» и стерлась надменность из взгляда.
– Ого! Надо же, кто нас навестил, – Рита смотрит на меня с нескрываемым любопытством и опирается локтями о стойку. Ее форменная бежевая рубашка натягивается в области груди, и я вижу краешек кружевного черного бюстгальтера под воротом, но не похоже, будто Рита пытается играть в обольщение. Она просто такая, какой была всегда. Принимающая свою шикарную внешность за данность, но уже не кичащаяся ею, как прежде. – Леша, тебя и не узнать. Какими судьбами?
– Решил ненадолго вернуться, – отвечаю с той же невозмутимой легкостью, с какой Рита завязала разговор. Во мне не осталось следов отравляющей желчной обиды или желания вести себя с демонстративной холодностью.
Рита понимающе кивает, а потом вдруг спохватывается:
– Ой, да ты садись, – она указывает на высокий барный табурет. – Сейчас тебе Мила свой фирменный кофе сделает, да?
Рита слабо толкает Милу, зашедшую за стойку, локтем под бок, и улыбается. Кажется, за то время, что меня не было в городе, они стали хорошими подругами.
Мила принимается готовить кофе и уговаривает меня попробовать блинчики с сиропом, а Рита болтает без остановки, рассказывает досужие сплетни и постепенно разговаривает и меня. Я узнаю все и даже больше, но главное – то, чего мне до дрожи в теле хотелось бы знать, приходится уточнять самому.
– Как у тебя на личном фронте? – спрашиваю, плевав на осторожность. Мила как раз отходит на кухню с очередным заказом. Я отхлебываю капучино из кружки и облизываю корицу с губ, пристально вглядываясь в Ритино лицо. – Вы с Пашей встречаетесь еще?
Рита удивленно на меня смотрит и качает головой.
– Нет, ты что, – отвечает она негромко, наклоняясь ко мне через стойку. – Мне тогда Паша все про вас рассказал, и мы расстались. Я сейчас с Ромой.
От неожиданности я обжигаю губу на новом глотке и едва не опрокидываю кружку.
– В каком смысле… Про нас? – переспрашиваю недоуменно, чувствуя, как краска приливает к лицу.
– В том самом смысле, – Рита закатывает глаза, будто не видит в этом ничего предосудительного. – Брось, Леш. Паша тогда так на тебя смотрел, что я бы и сама поняла. Даже без его признаний.
– И ты… – я отвожу взгляд, грея ладони о края чашки. – Ты…
– Да, я была на тебя пиздецки зла, – говорит Рита со смешком. – А потом притерпелась к этой мысли, оставила обиды, у меня новые отношения закрутились… Время все лечит.
Я поднимаю на нее взгляд и спрашиваю очень тихо:
– Как он?
– Живет, – отвечает Рита, быстро и не задумываясь. Она протирает стойку влажной тряпкой. – Часто заглядывает сюда после работы. У него теперь сеть ремонтных мастерских и два шиномонтажа. Квартиру себе снимает в центре. Да ты и сам его увидишь скоро, – Ритка смотрит на наручные часы. – У него как раз рабочий день к концу подошел.
На этих словах мое сердце тревожно ухает вниз.
– Как? – я поднимаюсь из-за стойки. Так глупо. Сам хотел повидаться, посмотреть на него хоть одним глазком, услышать. А теперь теряюсь, как прежний напуганный мальчишка при мысли о нечаянной встрече. Четыре года прошло, но ни черта не изменилось. Меня все еще приводит в душевный трепет одно лишь упоминание его имени из чужих уст. – Уже?
Мила выходит с кухни и становится рядом с Ритой у кассы, рассчитывая посетителя.
– Давай еще кофе? – спрашивает она. – За счет заведения.
– Нет, спасибо.
Сейчас бы убежать, двинуться в сторону дома, забыв про глупую затею снова встретиться. Но я продолжаю неловко торчать у стойки, пока колокольчик над дверью не звенит коротко и глухо, и уставший чуть хриплый голос за моей спиной не произносит:
– Девчонки, я к вам как на праздник. Последний час только и мечтал, что о ваших блинчиках.
– Замучили тебя рабочие будни? – по-доброму улыбается Мила. Она не проронила при мне ни слова о Паше, но теперь я вижу по ее лицу, что и она оставила прошлое погребенным где-то глубоко в недрах памяти. Но я все же замечаю ее быстрый чуть встревоженный взгляд, который на секунду обращается на меня, замершего в бездвижном напряжении у стойки. – Садись, накормим тебя, страдалец.
Я резко непроизвольно оборачиваюсь, когда Паша подходит и садится за соседний табурет у стойки. У меня просто не хватает душевных сил отвернуться и притвориться, будто мне все равно.
В рабочем джинсовом комбинезоне, потный и уставший. С взъерошенными темными волосами и ясным спокойным взглядом серых глаз. От него пахнет бензином, хвойным гелем для душа и слегка – дезодорантом.
От него пахнет Пашей.
Он оборачивается, заметив меня у стойки. Скользит по мне рассеянным взглядом и сухо говорит:
– Добрый вечер, – прежде чем обращает внимание на Ритку и с кратким благодарным кивком принимает стакан воды из ее рук.
Я застываю в ступоре.
Неужели, четыре года изменили Пашу настолько, что для меня у него не остается ничего сложнее дежурного приветствия? И лишь спустя несколько секунд тишины, прерываемой лишь шумными Пашиными глотками, лишь увидев, как переглянулись со значением Мила и Рита, я понимаю, что он попросту меня не узнал. Потому что, быть может, был свято уверен, что я больше никогда не покажусь в этих местах.
– Привет, – произношу уверенно и твердо, в противовес той внутренней слабости, что охватывает все тело. – Давно не виделись.
Паша ставит стакан на стойку и оборачивается на меня с хмурым недоумением.
Пристально вглядывается в мое лицо, а потом вдруг выдыхает – резко, будто от удара в живот. Морщинка между бровей Паши разглаживается, и в его глазах я обнаруживаю то, что не вылечивается, кажется, никаким гребаным временем. То, что однажды вселило в меня уверенность – я для него не просто пустое место.
Паша приподнимается, глядя на меня с неверием, испугом и едва теплящейся на серой радужке надеждой.
А потом едва слышно шепчет:
– Рыся.
========== 10 ==========
Мы вваливаемся через порог его квартиры, даже не целуясь – кусая друг друга до ярких припухших гематом, мгновенно назревающих на губах. Мои очки врезаются Паше в переносицу, его пальцы запутываются в моих волосах и тянут до пьянящей, будоражащей боли.
Вот так просто. Без ответного «Привет», без формального «Не ждал тебя тут увидеть», без протестующего «У меня там, в Питере, свободные, но все же отношения». Без объяснений и неловкости, которая, как мне казалось, должна была неминуемо последовать после четырех лет разлуки.
– Ебать ты высоким стал, – хрипит Паша, отстраняясь, чтобы нетерпеливо и грубо стянуть с меня кофту. Очки застревают в вороте и глухо, через ткань, ударяются о край тумбы, когда кофта летит на пол, но мне сейчас наплевать на слабый минус, дающий разглядеть все, что находится близко ко мне. А Паша находится очень близко. Он кладет руку на мое голое плечо, крепко и уверенно оглаживая, будто примеряясь к тому, что я теперь лишь сантиметров на пять-семь его ниже. – И пахнешь… – он наклоняется, по-звериному поводит носом у моей шеи и с низким рокотом выдыхает мне прямо в ухо: – Другим.
Это парфюм Славы, обнимавшего меня перед дорогой.
Это его запах, который я не смыл после вчерашнего ночного секса.
– Это от моего парня, – отвечаю резко, будто залепляю Паше звонкую оплеуху. Не заслужил мягкости, не заслужил сладкой лжи. Он недобро усмехается, возясь с пряжкой моего ремня:
– Где твой парень, когда он должен бы, по-хорошему, сейчас оторвать мне яйца и втолкать в задний проход?
– У нас свободные отношения, – отвечаю, сдирая с плеч Паши лямки комбинезона так неосторожно, что металлические бляхи проезжаются по его коже до алых царапин. Паша хватает мои запястья и крепко сжимает, раздраженно выплевывая:
– Я же сказал, Рысик, что ты должен быть в сильных надежных руках. Какие, нахуй, свободные отношения?
– Это не твое дело, – я вырываюсь из его хватки и бью его раскрытой ладонью в грудь. Паша даже не дергается, только спокойно говорит:
– Я тебя не отдам в руки мудиле, у которого хватает сил смотреть на других после того, как он трахал тебя.
Его слова до обидного больно врезаются в меня, вызывают приступ мучительного жалкого удушья. Я едва выталкиваю из себя слова, продолжая колотить Пашу, что есть сил, отбивать ладони о его напряженные, будто налитые сталью плечи:
– Это… Не твое… Дело…
– Ошибаешься, – Паша перехватывает мои руки и заламывает их мне за спину. Он прижимается ко мне всем телом, и я чувствую мелкую полную гнева дрожь, проходящую сквозь него электрическим током. Пашины потемневшие мутные глаза оказываются так близко с моими, что я вижу каждую прожилку в серой радужке, каждую неровность на окружностях зрачков. – Что бы ты там себе ни думал, это всегда было и остается моим делом.
Я замираю, подчиненный силе его слов и рук.
Чувствую только, как сердце колотится у самой глотки.
– Ты же ебанутый, Рыся, – говорит Паша, отпуская меня и грубовато убирая светлые пряди с моего лба.
– Я? – переспрашиваю изумленно и с оскорбленным придыханием. – Это я ебанутый?
– Ты же вернулся, – отвечает Паша просто. Только теперь я понимаю, что и волнение его, и гнев – это лишь два противоположных полюса, расходящихся от единого факта моего присутствия в городе. Паша и рад меня видеть, и я его собою здесь неимоверно бешу. – Ты же приехал. Не к Людмиле, не к матери.
Я бы мог ему возразить, но ведь именно я полез за старым письмом, именно я взял билет на поезд и сорвался из Питера вслед за воспоминаниями, не дававшими мне спокойно спать. Не навстречу прошлому, но прозаически покоренный тому, что дремало во мне эти годы, заходилось часовым механизмом в груди, только и ждавшим, когда пробьет час возвращения.
– Двинутый на всю голову, – подчеркивает Паша, криво ухмыляясь. Он дергает вниз мои джинсы вместе с трусами, заставляет перешагнуть через сваленную одежду вглубь просторной студии. – Больной просто.
Я молча стягиваю с него футболку, расстегиваю пуговицы комбинезона. Не раздеваю Пашу, а бездумно сдираю одежду, касаюсь подушечками пальцев гладкой теплой кожи, чувствую, как вздымается его грудь на частых выдохах.
Поднимаю глаза и встречаюсь с его взглядом, в котором все. Боль, страх, раздражение, тоска и жгучая похоть.
– Ты меня ждал, – шепчу, едва себя слыша.
Паша дергается, сбрасывает мою ладонь.
– Заткнись, – цедит он, сощуриваясь. – Не говори херни.
– Ты меня ждал, – повторяю тверже, чувствуя по тому, как срывается его голос на хрип, что он лжет, что пытается откреститься. – И кто из нас больной?
– Завали ебало, – рычит он, отступая, но я делаю шаг навстречу и ставлю руку на его грудь. Его сердце, кажется, бьется у меня прямо в ладони. Я сжимаю пальцы в кулак, глубоко царапая его кожу. – Завали…
– Скажи, – выплевываю ему прямо в лицо. Толкаю его спиной вперед, толкаю, заставляя споткнуться о край приземистой кровати и упасть на матрас, вырвав из деревянного каркаса протяжный стон. Я забираюсь на Пашу, вцепляясь в его плечи и не давая подняться. И говорю, наклоняясь к нему, прекрасно слыша, как дрожит от едва сдерживаемой злости мой голос, чувствуя, как мои волосы мажут по его лбу: – Скажи, ты, бесхребетный мудак. Скажи мне правду хоть раз.
Паша застывает, с ненавистью глядя мне в глаза. Понимая, что сам слепил меня таким. Не принимающим право сильного, брыкающимся, когда на меня пытаются накинуть узду. Ебанутым, зато честным.
– Я тебя не ждал, – говорит Паша тихо. – Я просто без тебя подыхал.
Он рывком поднимается, подминая меня под себя, вжимая меня спиной в скомканное одеяло. Проходится языком по моему дрожащему кадыку, больно впивается зубами в челюстную кость, горячо и прерывисто дышит мне в ухо, прижимается губами к моему виску.
– Докажи, – не прошу, приказываю.
Паше не требуется приглашения. Он наваливается на меня, разводит мои ноги до тянущей боли в мышцах, до слабого шипения сквозь зубы. Его ладонь движется вверх по моему бедру, пальцы щиплют кожу, дразнят круговыми движениями шершавых подушечек. Паша сгребает в кулак мою мошонку, мнет, заставляя вскрикнуть и выгнуться – не то навстречу, не то в сторону.
Он скользит большим пальцем дальше, за мошонку, касается разработанного ануса и грубо, не церемонясь, вталкивает его в меня до самого основания. Я всхлипываю, когда ноготь больно царапает меня внутри.
– Растраханный, – шепчет Паша, зубами терзая мочку моего уха. Издает низкий хриплый смешок, когда я вздрагиваю, невольно сжимаясь вокруг его пальца. – Плохой мальчик.
Паша присоединяет еще один палец, двигает ими во мне, не заботясь о сторонней ласке, лишь дышит мне на ухо и собственным стояком сквозь ткань боксеров трется о внутреннюю сторону моего бедра. Во мне разом кончается весь воздух, когда он задевает простату, и тело прошибает судорога.
– Сильнее… – хриплю, вцепляясь в его плечи руками, подставляя шею под влажные поцелуи. Как мне хотелось этого, как я просил осторожного любящего бестолковые прелюдии Славу сделать мне так – охуенно больно и сладко, чтобы до темных пятен перед глазами и предэякулята, капающего на живот еще до того, как во мне окажется член.
Как мне хотелось закрыть глаза и оказаться совсем не в Славиных руках.
Паша вынимает пальцы и вытирает их о простынь.
Отстраняется, резко и нетерпеливо стягивает трусы до коленей, потому что на большее его не хватает. Вновь наваливается на меня, оттягивает кожу, массируя свою головку, приставляет ее к моему анусу и слитным толчком входит в меня, заставляя закричать и впиться ногтями в его плечи. Заставляя задохнуться, захлебнуть в собственном стоне и выдавить из себя нечто, лишь смутно напоминающее его имя.
Я вижу Пашины глаза, когда он толкается в меня еще раз, глубже и сильнее. Темные, полные довольства и жажды. Мой член касается Пашиного живота, на каждом новом грубом толчке моя головка скользит, проезжаясь вверх-вниз по его напряженному прессу, а предсеменная жидкость липкой вязкой полосой отмечается у него над пупком.
– Сильнее… – хриплю, чувствуя, как жесткая складка одеяла впивается мне в шею. Чувствуя, как крепко держит Паша мои бедра, толкаясь в меня с отмашкой, не щадя нас обоих. – Паша…
Он срывается на собственном имени, со сдавленным рыком втрахивая меня в матрас. Мое сердце едва ли выдерживает темп, рваное дыхание не успевает насытить кровь кислородом. Я задыхаюсь в болезненной, рвущей внутренности напалмом неге.
Его член проезжается по простате, становится больше во мне.
Меня бросает в дрожь, я мечусь под Пашей, не контролируя собственного тела. Мне кажется, будто мой стон не замолкает и длится, замкнувшись в бесконечный цикл.
– Рыся, – выдыхает Паша, рывком головы стряхивая мокрые от пота пряди со лба. Он замедляется, замирает во мне, впивается пальцами в мои бедра так сильно, что мне кажется, назавтра на коже не останется и места без цветастых гематом. Наклоняется надо мной низко-низко, едва касаясь моих влажных искусанных губ. – Леша…
Я кончаю чуть раньше него.
Тело вдруг становится мягким и непослушным, меня ведет и подташнивает от самого сильного оргазма в моей жизни, а ладонь, которой я обхватил еще не опавший член, становится липкой и мокрой.
Паша толкается в меня еще пару раз, и я чувствую – сквозь марево, объявшее меня от макушки до кончиков пальцев – как его сперма изливается внутрь в меня.
«Леша» – еще звенит у меня в ушах. Мое певуче растянутое имя, произнесенное так, будто от каждого звука в нем зависит вся гребаная жизнь.
Паша выходит из меня и валится рядом на спину, силясь отдышаться.
Липкие от пота и спермы, разгоряченные и обессиленные, мы лежим в темноте студии и молчим. Мысли разбредаются, не складываясь в оформленные смысловые отрезки, и в груди, там, где бьется неугомонное сердце, поднимается чувство легкости, чувство умиротворенного спокойствия.
– Я живой, – вдруг говорит Паша, поворачивая ко мне лицо. Он улыбается, и я вижу неизменную щербинку между его передними зубами. – Я подыхал, Рыся. А теперь я живой.
========== Эпилог ==========
На журнальный столик у кровати он ставит чашку кофе и тарелку со вчерашними разогретыми оладьями. Я приподнимаюсь на локтях, нехотя выбираясь из-под теплого одеяла, и смотрю на Пашу с подозрением.
– Завтрак, – коротко поясняет он на тот случай, если я не понял. Растирает мокрую после душа голову махровым полотенцем и полным невозмутимости взглядом отвечает на мой прищур. Но я же понимаю, что такая забота непременно идет в комплекте с чем-то неприятным. В качестве смягчающего бонуса.
– В чем подвох? – спрашиваю прямо, беру кружку и делаю глоток. Горячий кофе приободряет одним только терпким вкусом с нотками корицы и шоколадной крошки.
Паша перекидывает полотенце через плечо, достает из кармана домашних штанов мой телефон и кидает на кровать.
– Тебе пришло письмо с договором, – говорит он. – Просят изучить и прислать ответ в ближайшее время.
– Ты копался в моей почте? – спрашиваю рассеянно, подбирая телефон и водя пальцем по сенсорному экрану. Письмо от будущего начальника свежее, утреннее, и далеко не первое – на остальные я так ничего и не ответил.
– Кто-то же должен это делать, – хмыкает Паша. По его серьезному тону я понимаю, что отшучиваться и ссылаться на туманное «потом» бесполезно. – Ты уже две недели тут торчишь. Пора завязывать с отпуском.
Я вздергиваю брови.
– Выгоняешь? – спрашиваю насмешливо, возвращая кружку и телефон на столик.
Паша раздраженно вздыхает. Он подходит, грубым толчком опрокидывает меня обратно на спину, забирается на кровать и нависает надо мной, чтобы твердо произнести прямо мне в губы:
– Именно, – его язык скользит по моим податливым приоткрывшимся навстречу губам и на краткое мгновение соприкасается с моим языком. Поцелуй Паша, впрочем, не продлевает, лишь отстраняется и пытливо заглядывает мне в глаза. – Тебе пора возвращаться в Питер, Рысь.
Я провожу ладонью по его напряженному твердому плечу, черчу пальцем неразборчивый узор вокруг трех маленьких родинок над его ключицей.
– Поехали со мной? – спрашиваю шепотом.
А сам разглядываю Пашу, его сомкнутые в задумчивости губы, морщинку между бровей. Конечно же, он не согласится.
Я не боюсь его, как прежде, до неконтролируемой дрожи в коленях, сухости во рту и вспотевших ладоней. Солнце не меркнет рядом с ним, как во времена, когда я был без памяти в него влюблен. Он даже не кажется мне таким же охуенно красивым, как раньше. Я не могу сказать, что люблю его или что ненавижу. Но он ведь мой.
Просто мой.
– Никуда я не поеду, – фыркает Паша спустя секунды две размышлений. Он садится рядом на край кровати и опирается локтями о колени. Смотрит в окно, на плывущие за линиями электрических проводов серые унылые облака. – У меня работа. Шиномонтажки, ремонтные мастерские. У меня только-только дело пошло в гору.
– Тогда я останусь, – говорю, хотя и понимаю, что претворить громкое заявление в жизнь не смогу. Потому что настоящая жизнь не сказка, где все решает желание быть рядом. Потому что Паша не принц на белом коне, с которым можно уехать в закат, не думая о том, что оставляешь позади.
– Не болтай херни, – отрезает Паша. – Ты для чего диплом получал?
– Чтобы брюки протирать в юридической конторке, – фыркаю, закладывая руки за голову.
– Какая разница, – говорит Паша спокойно. Когда он оборачивается на меня через плечо, я в очередной раз думаю, что он чертовски изменился за последние годы. Кажется, будто у него на душе стало легче и тише. Он научился управлять своими демонами или просто повзрослел. – Я вон по-прежнему колеса меняю. Людмила и Ритка в кофейне работают, грезят о своем море. Рома даже не думает подниматься выше курьера. Игорь спился и висит на шее родителей… – Паша досадливо морщится. – Я не могу никого из нашего потока назвать, кроме тебя, кто добился хоть какого-то успеха. Ты вырвался из этой дыры, ты нормально выучился, отвоевал себе место под солнцем. Не просирай этого, ладно?
Я слабо улыбаюсь ему в ответ.
Даже если кажется, что это будет сложно, даже если ноющая жажда под сердцем всегда будет тянуть меня обратно, я знаю, что так будет правильно. Поэтому отвечаю:
– Хорошо.
*
Мой поезд уйдет в ночь, почти под утро.
С мамой мы прощаемся вечером, а с Милой – под конец ее смены в кофейне. Мила легко и без колебаний поддерживает мою ложь про то, что ночевать я буду у нее и на вокзал поеду вместе с ней. Только когда мы подходим к остановке, поджидая ее автобус, и я закуриваю сигарету, Мила кидает на меня быстрый взгляд и спрашивает:
– Будешь у него?
– Ага.
А что тут еще сказать?
Мила поняла все, как только мы с Пашей вышли из кофейни две недели назад и молча, будто так и надо было, направились в одну сторону. А может быть, поняла еще раньше. Что яблоко в портфеле Паши не просто яблоко. Что я навсегда буду принадлежать ему, а он – мне.
– Приглядывай за ним, хорошо? – прошу негромко, туша окурок. В горле встает горький ком, а сердце невыносимо больно щемит в грудной клетке. Ночь кажется такой длинной и такой короткой одновременно. – Просто… Издалека.
– Конечно, – Мила улыбается. В ее глазах в свете фар проезжающих мимо автомобилей поблескивают слезы. Она делает шаг мне навстречу и заключает меня в теплые полные трепетного чувства объятия, на которые я отвечаю с не меньшим пылом.
Подходит ее автобус, а мы продолжаем обниматься. Водитель видит сквозь стекло, что мы не собираемся друг от друга отстраняться, три раза коротко сигналит и нетерпеливо машет рукой.
– Пока, – шепчет Мила мне на ухо. – Я буду скучать.
– И я, Милыч.
Она отворачивается и быстро, не оглядываясь, забегает внутрь автобуса, что-то бормоча в извинение усталому недовольному водителю. Дверь захлопывается за ней, и автобус отъезжает от остановки. На краткое мгновение мне становится жутко завистно, ведь Мила останется здесь. В городе, где мне уже больше нет места.
*
– Давай, мы будем молчать? – предлагает Паша дрогнувшим голосом. Он лбом упирается мне в плечо, и я слышу, как силится он дышать ровно, без перебоев, которые бы сказали обо всем красноречивее любых слов. – Ничего не будем говорить?
В студии темно, только блеклый свет уличного фонаря неровной лужицей разливается по полу, едва очерчивает силуэты стеллажей и письменного стола. Этот же свет запутывается в Пашиных волосах, любовно оглаживает его напряженную спину и край скомканного жаркого одеяла, накинутого на нас.
– Давай, – отзываюсь еле слышно.
Так легче.
Через касания, через движения влажных губ по чужой коже, через внимательные долгие взгляды, стремящиеся запомнить все до последней черточки. Через гулкое сердцебиение, отдающееся покалыванием в венах. Через долгие, до онемевших губ и нехватки дыхания, поцелуи. Через грубую кожу его ладоней, ласково оглаживающих мое тело.
Через сплетающиеся пальцы и глухие стоны, когда он входит в меня – жадно, резко, словно боясь не успеть напиться мною вдоволь. Через его зубы, царапающие шею, оставляющие яркие отметины. Через тонкую дрожащую нить общей слюны между нашими губами. Через круговые движения его большого пальца по моей скуле.
Через беззвучное шевеление Пашиных губ, в котором безошибочно угадывается неизменное: «Рысик».
Так легче.
Забыться, закрыть глаза, не знать ничего, кроме того, что происходит сейчас. Легче стерпеть собственные слезы, которые он собирает с моих щек горячими губами.
Так легче падать вниз.
Молча и вместе с ним.
*
Солнце еще не встало, но кромка горизонта там, вдали, где пропадают в густом тумане линии железнодорожных путей, уже наливается разогретой латунью. Мы стоим на перроне по обе стороны от моего чемодана в жутком предрассветном холоде и продолжаем молчать.
Паша сует руки в карманы комбинезона и сжимает их в кулаки, глядя куда угодно, но только не на меня. Взъерошенный, еще не остывший от долгого изнуряющего секса, ведь в ссадинах, с россыпью свежих засосов на шее. Тихий, опустошенный и эмоционально выпотрошенный до той степени, когда кажется, что ничто не способно уже тронуть так глубоко, как этой ночью, в его квартире.
Двери поезда приглашающе раскрыты, и каждая секунда теперь неминуемо ведет к тому, что мне придется зайти внутрь.
Мне хотелось бы заговорить первым.
Слова больно царапаются в глотке, но я не нахожу в себе сил их произнести. На меня наваливается жуткая усталость, и мысли становятся такими же тяжелыми и нерасторопными, как собственное тело. Мне хочется застыть в этом моменте и никогда не нарушать тихой звенящей статики. Хочется велеть всему миру, и в частности – пресловутому бешено бегущему вперед времени, от меня отъебаться.
Безликий женский голос, усиленный громкой связью, эхом раскатывается по перрону:
– Оканчивается посадка на…
Паша вдруг вздрагивает, вынимает руки из карманов и выдыхает в холодный воздух тихое: «блядь».
Я в тот же момент бросаюсь ему навстречу и обхватываю его шею руками так крепко, что у меня заламывает руки. Чемодан с грохотом падает, и я, споткнувшись о его край, едва удерживаюсь на ногах, судорожно вцепляясь в Пашу. Очки съезжают по переносице, под губами у меня оказывается лямка его комбинезона. Я чувствую его до боли родной запах – бензин, хвойный гель для душа и слабую примесь пота.
– Давай, Рысик, – говорит Паша мне в ухо, – я скажу, что больше никогда не хочу тебя видеть, а ты мне не поверишь?
Я улыбаюсь сквозь слезы.
– Давай, – хриплю, поднимая голову и заглядывая в его потемневшие глаза, – я поклянусь, что никогда больше не приеду, и не сдержу обещания?
Он усмехается, пальцами вытирая мои слезы. Обхватывает мое лицо ладонями и надолго прижимается своими губами к моим. Мы даже не целуемся. Просто замираем, пытаясь забрать в телесную память все от этих объятий и прощальных касаний.
А потом я сажусь на поезд.
Не оборачиваясь, не говоря ни слова.
Убираю чемодан в нишу для багажа, сажусь и не смотрю в окно, зная, что и Паша не смотрит на меня в ответ. Поезд трогается резким рывком, так что глухо лязгают рельсы под приходящим в движение составом. Набирает темп и несет меня вперед, в назревающее яркими красками безоблачное утро. Уже поздно оборачиваться и пытаться выискать на перроне одинокий силуэт.
Я вспоминаю, что собирался отправить сообщение матери, когда сяду в вагон. Лезу в рюкзак и вдруг замираю, нащупав во внутреннем кармане что-то гладкое и круглое.
Яблоко.
Я достаю красное душистое яблоко и вчетверо сложенный замызганный листок. На глаза вновь набегают жгучие слезы, а сердце бьется так сильно, так восторженно, что я понимаю – во мне еще жив тот наивный мальчишка, тот мелкий паршивец, который изо всех сил верил в чудо.
На листке нарисована кривая смешная рожица.
А внизу стоит подпись:
«ПАШКА.
Я буду ждать».
