Текст книги "Я падаю вниз (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
========== Пролог ==========
Взгляни на этот свет,
Шагая в темноту. (с)
***
В раздевалке тихо.
Слышно только, как где-то в душевой редкие капли срываются с крана и бьются с глухими шлепками о кафельный пол.
И в этой тишине его загнанное дыхание кажется просто оглушительным. Сигнальным выстрелом в воздух – я здесь. Я в ловушке.
Лешка закрывает рот обеими ладонями, забивается в пыльную брешь между шкафчиками и стеной. На виду торчит только мокрый лимонно-желтый шнурок кроссовка. Нет сил его подобрать и упрятать. От страха, гоняющего сердце мячиком в груди, немеют и перестают слушаться пальцы. Лешке всего десять лет, он еще не знает, что такое гордость, или месть, или жгучая ответная ярость. Зато он знает, что такое боль.
Боль – это когда кровоточит свежая ранка на распухшей от удара губе. Боль – это когда тебя со всей силы пинают коленом в живот. Боль – это когда ты хотел подружиться с ним, подложил ему яблоко в портфель на переменке и нарисовал забавную рожицу на его парте, подписав криво «Лешка», но он сразу же тебя невзлюбил. С первого яблока, с первой рисованной рожицы, с первой робкой улыбки.
Боль – это то чувство, которое царапается внутри, когда Паша Соколов смотрит на тебя злыми серыми глазами.
Тише.
Он старается дышать еще тише.
В коридоре слышатся торопливые шаги, приглушенные мальчишеские голоса и сдавленные смешки.
– Рыся, – зовет Паша ласково. – Где ты, Рыся?
Прицепился намертво к фамилии Рысаков, прозвище вот придумал, от которого мурашки бегут по коже.
Лешка знает, что чуть он всхлипнет или подвинет ногу, и Паша услышит. Поэтому он замирает, почти не дыша, и следит за тенью.
Тень ползет по скамейкам, вслед за Пашей проверяет по очереди шкафчики, проверяет за куртками на крючках. И останавливается вместе с Пашей напротив Лешкиного укрытия.
– Вот ты где, Рысик, – улыбается Паша.
У него щербинка между передними зубами и маленькая родинка на виске. У него встрепанные черные волосы, и правая бровь чуть короче левой из-за едва заметного шрама.
– Иди сюда, – говорит Паша, и его улыбка больше не кажется дружелюбной, она кажется злой. – Я не обижу тебя.
Лешка прекрасно знает, что это неправда.
Как знает и имя того чувства, что поднимается в нем, когда Паша наклоняется, чтобы вытащить его из укрытия.
Боль.
*
Металлические ножки парты с грохотом проезжаются по полу, и резкость этого звука вырывает меня из сна.
Голова болит. Болит затекшая шея. Ноги кажутся чужими и ватными из-за неудобной позы, в которой я провел два часа.
Проснулся, а вокруг все та же кромешная тьма и тонкая полоска света посередине – это дверца шкафа, в котором я спрятался, закрывается не до конца.
Снова слышу, как стонет парта под их общим весом. Риты, опрокинутой спиной на столешницу, и Паши, который трахает ее со звериным напором.
Слышу поверхностные вдохи-выдохи и скулеж Васильевой, такой громкий, что весь колледж бы слышал, если бы в это время в западном крыле был кто-то, кроме нас троих.
Я – непрошенный гость на празднике жизни Риты, которая давно мечтала скинуть трусики перед Пашей.
Я – нечаянный свидетель и мелкий трусливый зверек, прячущийся в тени.
Застрял до вечера с недоделанной лабой по химии, а когда настало время уходить, услышал шаги в коридоре, сдавленное хихиканье Риты и хриплое Пашино «давай сюда». Опомнился уже в одном из классных шкафов среди полсотни пробирок и микроскопов, едва дыша от страха. У меня было два варианта, либо немедленно броситься в укрытие, либо попасть под горячую руку Соколова. То есть, как такового выбора не было.
Я лишь молился, чтобы ничто меня не выдало.
Впрочем, эти двое были так заняты друг другом, что не заметили ни моей сумки, которую я быстро затолкал за урну, ни тетради по химии, оставленной на столе.
Краткая полудрема оставила за собой тупую пульсацию в висках и чувство тошноты.
Хочется есть. Хочется в туалет. Хочется разогнуть ноги.
Очень хочется домой.
Рита стонет, и я осторожно заглядываю в щелку.
Вижу ее запрокинутую голову и фигуру Паши, подсвечиваемую сзади единственной горящей настольной лампой. Он ритмично подается бедрами вперед, мнет рукой левую грудь Риты, грубо оглаживает пальцем ее набухший сосок.
Меня передергивает – так близко парта к моему укрытию, так близко разгоряченный сипло дышащий Паша. Ему стоит лишь поднять взгляд, и он наверняка увидит, что шкаф затворен неплотно.
Трахаются без продыху уже не первый час.
И вдруг, как выстрел посреди чистого поля, раздается вибрация. Противная громкая вибрация моего телефона, который прижимается вплотную к мусорной корзине и заставляет дребезжать и ее.
У меня чуть не останавливается сердце.
Я чувствую, как отчаяние захлестывает меня вместе с животным ужасом. Неужели, я так долго сидел в укрытии, чтобы быть в итоге обнаруженным?
Мама. Наверняка, это звонит она, беспокоясь, почему я не появился к ужину.
Паника сжимает меня в своих тисках так сильно, что я на полном серьезе думаю немедленно вылететь из шкафа и броситься к двери, пока член Паши все еще в Рите, и Соколов не сможет сразу меня догнать.
Но в этот момент Рита стонет еще громче и протяжнее обычного, и Паша, схватив ее за бедра и замирая, вторит этому звуку на особенно звучной ноте. Телефон перестает вибрировать как раз в тот момент, когда Паша кончает и выходит из Риты, берет в руку опавший член и вытирает остатки спермы с головки о внутреннюю сторону ее бедра.
Я перевожу дух.
Кажется, они не заметили.
– Проводишь до дома? – спрашивает Рита с улыбкой, слезая с парты, оправляя юбку и натягивая трусики.
Паша застегивает брюки, щелкает пряжкой ремня и смотрит на Васильеву с улыбкой.
Встрепанный, все еще разгоряченный после секса, Соколов кажется еще опаснее, чем обычно. И этот взгляд серых глаз: полный веселья, но отнюдь не добрый. От него у меня мурашки бегут по коже.
– Не сегодня.
Рита выглядит обиженной.
Но и она, похоже, замечает в глазах Паши нечто такое, из-за чего не решается ему возразить. Поэтому, пробормотав «встретимся на парах», она быстро огибает парту и скрывается за дверью кабинета.
Угол моего обзора невелик.
Провожая взглядом Риту, я тут же теряю из поля зрения Пашу.
И шагов его я не слышу, чтобы понять – в какой он части кабинета?
Несколько секунд просто стою возле самой дверцы, а потом она вдруг распахивается, и я в оцепенении гляжу на возникшего из ниоткуда Пашу. Он усмехается, окидывая меня взглядом с головы до ног, вальяжно опирается плечом о край шкафа. И спрашивает с хрипотцой:
– Успел передернуть, Рысик?
*
Паша тащит меня за капюшон толстовки.
Я спотыкаюсь, потому что ноги после двухчасовой неподвижности в неудобной позе плохо слушаются. Роняю из открытой сумки, которую прижимаю к груди, карандаши, черновики и мелочь.
Когда несколько монеток со звоном ударяются о кафельный пол, Паша тормозит, раздраженно застегивает сумку сам и хватает меня уже за шиворот, продолжая тащить в сторону раздевалок.
Его любимое место.
Локация моих ночных кошмаров.
– Живее, – бросает Паша сухо. – Или ты хочешь провести здесь всю ночь?
Он швыряет меня на скамью. Я ударяюсь спиной о стену и дрожу, не в силах ничего поделать с реакцией собственного тела.
Паша щелкает по выключателю.
Свет бьет мне в глаза, заставляя болезненно щуриться.
– Соскучился? – Паша становится надо мной, смотрит сверху вниз с широкой ослепительной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Его возбуждает моя беспомощность, моя слабость и то, как мелко дрожат мои губы в попытках произнести хоть что-то в свое оправдание. – Подглядывать за моим перепихоном из шкафа – вполне в твоем стиле. Я уж было подумал, что ты меня избегаешь.
«Так и есть», – хочется сказать мне.
Уже две недели я подгадываю каждый свой шаг в колледже так, чтобы ненароком не наткнуться на Пашу. Это не слишком сложно, учитывая, что у наших групп почти не совпадают пары. И учитывая то, что Соколов постоянно вертится в компании своих приятелей. Они отвлекают его. Не дают времени смотреть на таких отщепенцев как я.
Паша подходит к раковине.
Выдавливает немного жидкого мыла на ладонь, тщательно моет руки под тонкой струйкой воды. Затем снова подходит ко мне и наклоняется так близко, что я вижу белую тонкую полоску шрама на его брови и зреющий засос под распухшей от поцелуев нижней губой, который оставила ему Рита.
И его серые глаза – пытливые, цепкие.
– Открой рот, – велит он.
У меня даже мысли не возникает ослушаться.
Паша пальцем оттягивает мою левую щеку в сторону и указательным пальцем другой руки нащупывает резец.
Я непроизвольно дергаюсь, понимая, что он задумал.
Две недели – слишком короткий срок для импланта, поставленного на жалкие остатки корня вместо выбитого зуба. Если Паша и его выбьет, будет крайне сложно убедить мать, что я снова неудачно упал со скейта.
Но Паша лишь надавливает на него.
С силой и резко, заставляя меня вскрикнуть и дернуться ощутимее от помутившей рассудок боли. У меня все темнеет перед глазами, я хватаюсь за руку Соколова и умоляюще бормочу прямо с его пальцем во рту:
– Паша, пожалуйста…
– Чего, Рысик? – спрашивает он с притворным недоумением, добавляя второй палец и сжимая теперь резец между большим и указательным. Дергает туда-сюда, будто бы в попытке расшатать. – Я не расслышал.
Я чувствую себя донельзя глупо с его пальцами во рту, но прекрасно знаю, что без моей слабости, без моей безоговорочной покорности он никогда не отступит.
– Пафа… Пофалуйсфа… Не фелай мне больно.
Соколов убирает пальцы из моего рта. Поглаживает меня рукой по спутанным волосам, вытирая о них мои собственные слюни.
– Что ты, Рысик, – говорит он, ласково улыбаясь. Смотрит внимательно, что-то прикидывая в уме. – Я тебя не обижу.
Он отходит к раковине, снова моет руки. Пока журчит вода, я не смею двинуться с места, не зная, чего мне еще ждать от сегодняшнего вечера.
Паша выключает воду и, мгновенно теряя ко мне интерес, идет к выходу.
– Еще увидимся, – говорит он скучливо, скрываясь в коридоре.
Я прислушиваюсь к его постепенно отдаляющимся шагам.
И только когда вдалеке хлопает тяжелая входная дверь, прячу лицо в руках.
«Я тебя не обижу», – звенят у меня в ушах Пашины слова.
Он не забыл, ничего не забыл.
Не забыл, как это приятно – причинять мне боль. И мы действительно еще увидимся, причем гораздо раньше, чем мне бы того хотелось.
========== 1 ==========
С Пашей я знаком с первого класса.
Мы вместе учились в школе до самого выпуска, а этой осенью поступили в один и тот же, благо городок у нас маленький, колледж.
За все это время я почти ничего о нем не узнал.
Только то, что фамилию он носит мамину. Что отец-наркоман неоднократно поднимал на Пашу руку, когда тот был маленьким, и поколачивал на глазах у сына свою жену. Что потом, когда Паше было лет двенадцать, отец сторчался и умер, оставив им с матерью трешку в центре и маленький, но исправно приносящий хоть какую-то прибыль шиномонтаж.
Я отчетливо помню день смерти его отца.
Паша прибежал в школу вприпрыжку, сияя улыбкой и размахивая от избытка чувств портфелем. Впервые это была не ухмылка или невнятно приподнятые уголки губ. Паша научился улыбаться широко и искренне и с годами лишь отточил мастерство, став вкладывать в этот мимический жест обаяние и легкий шарм. Он всегда с тех пор улыбался так заразительно, что хотелось немедленно улыбнуться в ответ. Только глаза у Паши остались недобрыми, полными не вытравленной из них звериной злобы и настороженной упреждающей агрессии.
Он был любимчиком учителей – они его жалели.
Он был желанным гостем любой мальчишеской компании – из-за того, что он рано повзрослел, его считали крутым.
Он был объектом желания многих девочек, начиная со старшей школы – они находили его загадочность и флер опасности, окружающий его, чертовски сексуальным.
Он был мальчиком, с которым я когда-то отчаянно хотел дружить. А я стал для него бесхребетным молчаливым «Рысиком», на котором он мог безнаказанно возмещать копившуюся в нем годами злость. Потому что знал: я никогда никому не проговорюсь.
Потому что знал: в глубине души я все еще очень сильно, несмотря на все побои и издевательства, был в него влюблен.
*
В колледж утром иду окольными путями.
Петляю между гаражей, обходя стылые февральские лужи, слушаю музыку в наушниках и стараюсь не думать о плохом.
Всю ночь мне снилось, как Паша трахается с Ритой. На парте в пустом классе, на продавленной койке, даже в торговом центре на витрине одежного магазина. Проснулся я с таким стояком, что первые вялые движения руки на члене оказались до одури больными и неприятными. Зато разрядка наступила неожиданно быстро, и мне стало так хорошо, что в мареве наслаждения, нежась в своей кровати, я позабыл о вчерашнем. Позабыл на мгновение о том, что вновь нечаянно привлек внимание Паши, которого так старательно избегал.
А потом мой славный воображаемый мирок разбился о третий звонок будильника, кашу, пронзительный уличный ветер и моросящий дождь.
«Надо всего лишь находиться постоянно в людных местах», – говорю я себе, поднимаясь по ступеням крыльца и толкая тяжелую дверь.
Какой-то парень протискивается мимо, грубо и намеренно задевая меня плечом.
Я спотыкаюсь и так резко пролетаю через турникет, что его металлическая балка больно бьет меня сзади по пояснице.
Парень гогочет, глядя на меня лишь мельком, и уходит, не извинившись. Я его узнаю. Он из компании Паши. Вот и первый звоночек: псы Соколова уже начеку, лают, дразнясь и запугивая меня еще до встречи с самим вожаком.
– Это еще что? – спрашивает Мила, подходя ко мне. Она хмурит рыжие брови. – Я думала, Паша и его компания отстали от тебя.
Я поправляю ремень сумки и стараюсь как можно более безразлично пожать плечами.
Я ценю поддержку Милы, единственного человека, которому в этом болоте не стыдно со мной дружить, но рассказывать ей всего я точно не намерен. Только зря ее испугаю. Поэтому я тяну со вздохом:
– Видимо, нет.
Мила подозрительно прищуривается, но ничего не говорит больше на эту тему. Знает, что попытками что-то из меня вытащить добьется лишь того, что я замолчу и не буду с ней разговаривать весь остаток дня.
– Ты доделал вчера лабы? – спрашивает Мила, учтиво уводя тему разговора ближе к насущному.
Я достаю тетрадь, которую чудом вчера умудрился вовремя запихнуть в боковое отделение сумки, и показательно верчу ею перед носом у Милы.
– Познал все прелести вечерних доработок. Каюсь и клянусь больше не копить домашку, – произношу торжественным тоном, как клятву.
Мила смеется, легонько пихая меня в плечо.
– Дурачок.
*
Весь день сижу на парах как на иголках.
Непроизвольно вздрагиваю каждый раз, как преподаватели повышают голос на шумных однокурсников на галерке. Черчу бессмысленные каракули в тетрадях, подумывая о том, что если на рампе в парке растаял последний снег, можно будет немного погонять на скейте после учебы.
Последней парой стоит физкультура.
Она общая для четырех групп, и, конечно же, на ней мы неминуемо пересекаемся с Пашей.
Я вижу его, как только захожу в раздевалку.
Он сидит на скамье в окружении переодевающихся приятелей, смеется их шуткам и копается в телефоне, не спеша доставать спортивную форму. Это настораживает меня. Не припомню, когда в последний раз Паша пропускал физру.
Стараясь не смотреть в сторону Паши и не привлекать к своей персоне много лишнего внимания, я забиваюсь в излюбленный угол за шкафчиками, меняю футболку и надеваю шорты вместо джинсов. Потом уже привычно делаю вид, что увлечен новостной лентой социальной сети и не слышу едких смешков, летящих мне в спину, и шепотков редких девиц, которые заглянули в юношескую раздевалку.
Когда тренер зычно кричит из зала, что пара уже давно началась, и все начинают выходить из раздевалки, я все еще стою лицом к стене, выжидая несколько секунд, чтобы пристроиться позади всех.
Но, как только я оборачиваюсь, мои наивные планы немедленно терпят крах, а сердце уходит в пятки.
Я тонко вскрикиваю от неожиданности, и Паша хрипло посмеивается над этим.
Он становится так, чтобы отрезать все возможные пути к отступлению.
Не переодевшийся, все еще в джинсах и хлопковой белой футболке, которая пахнет по-юношески остро – сладостью парфюма и горечью пота.
– Ты же не будешь против, если мы пропустим пару? – спрашивает Паша, склоняя голову набок и разглядывая меня с легкой ленивой улыбкой.
Как будто действительно ждет от меня ответа.
Я чувствую, как сжимается все внутри от страха. За две недели подзабытое чувство, щекочущее нервы и заставляющее сердце стучать сильнее. Если бы это чувство не жгло каленым железом внутренние органы и не вызывало удушье, я бы мог сказать: оно мне привычно настолько, что я стал от него зависим.
– Развернись, – велит Паша.
Так это всегда происходит.
Короткими командами, которые он не объясняет, и которых я беспрекословно слушаюсь.
Я разворачиваюсь лицом к стене, глядя на потрескавшуюся рыжеватую краску. И стараюсь не думать о плохом.
Паша выдергивает полы моей футболки из-под резинки шорт, касается холодной шершавой от изнуряющей работы в шиномонтаже ладонью моей поясницы.
Откуда он узнал, что там созрел огромный лиловый синяк от удара турникетом? Его дружок рассказал?
Паша очерчивает пальцами гематому, с силой надавливает, щиплет кожу пальцами, заставляя меня стиснуть зубы и зажмуриться. Я понимаю, что даже если буду вопить, через закрытую дверь раздевалки, сквозь общий гвалт и стук нескольких десятков баскетбольных мячей о пол никто этого не услышит, кроме Паши, который жадно вслушается в каждый аккорд моей боли, оближется и потребует добавки.
– Что ты чувствовал, когда смотрел на нас с Ритой? – его губы оказываются в паре сантиметров от моего уха, я чувствую тепло его дыхания.
Закрываю глаза.
Самое больное он всегда делает словами.
Кожа, которую он мнет пальцами, немеет настолько, что боль смешивается в почти неразличимый фон.
– Ты возбудился тогда? – спрашивает Паша хрипло.
«Я не чувствовал ничего», – хочется сказать мне, но я вспоминаю сон, вспоминаю утренний стояк, и волна стыда и чего-то липкого, давящего на грудь, по новому кругу захлестывает меня. Я никогда еще не был даже близок к тому, чтобы перестать испытывать к Паше хоть что-то.
Щемящую жалость. Желание докопаться до того хорошего, что, уверен, в нем есть. Влечение.
– А если я буду делать то же самое с тобой?
Я цепенею.
Что он имеет в виду?
Паша прижимается ко мне со спины. Я чувствую его сильное по-звериному напряженное тело, гулкое сердцебиение и горячие влажные выдохи в мою макушку. Чувствую, как одна его рука скользит под футболкой по моему боку, перемещается на живот, а затем движется к груди. Как его шершавые пальцы стискивают и мнут мой затвердевший сосок.
Пашины сухие губы целуют меня в шею, в то место, где она переходит в плечо. Он покусывает торчащую под кожицей плечевую кость.
Я размякаю, прислоняясь спиной к его груди.
Еще никогда, никогда Паша не делал так со мной. И это заставляет мою бдительность раствориться без остатка в бестолковом наивном восторге.
Его свободная рука ложится на мой пах, пробует на ощупь твердость, замирает будто бы в удивлении, неуверенно легонько оглаживает. Паша издает низкий хриплый звук, подступая еще ближе, вжимаясь в меня всем телом. Поцелуи становятся жестче, Паша крепко сжимает мой член сквозь ткань шорт.
Я откидываю голову ему на плечо. Меня ведет и подташнивает от нереальности происходящего.
И из меня невольно вырывается томительное тихое:
– Паша…
Он замирает, когда слышит мой голос. Вдруг напрягается, и кажется, будто каждая мышца в Паше в этот момент наливается стальной крепостью. Резко хватает меня за загривок и одним слитным движением отшвыривает от себя.
Я налетаю на стену и ударяюсь лбом и плечом.
В голове звенит, а ноги, все еще ватные, оказываются не в силах меня держать.
Паша разворачивает меня и быстро, не давая опомниться, впечатывает кулак мне в живот.
Весь воздух вылетает у меня из легких. Я сгибаюсь пополам, силясь глотать воздух открытым ртом, но в следующий же момент меня снова бьют. Паша бьет меня по бокам, и животу, хлесткими ударами проходится по надсадно ноющим ребрам.
Я пытаюсь закрыться руками, едва дышу и понимаю, что от ужаса у меня парализовало глотку – я не могу даже вскрикнуть.
Паша останавливается только тогда, когда я оседаю на пол, сжавшись и дрожа, и обхватываю колени руками.
Он тяжело дышит, утирая рот тыльной стороной ладони.
Я вижу, что он сбил костяшки пальцев, и понимаю, что все очаги жгучей ревущей боли на моем теле вскоре расцветут кровоподтеками и ссадинами.
– Это ты представлял, когда увидел нас вчера? – спрашивает Паша ровно, становясь надо мной.
Его черные волосы в свету лампы кажутся осененными контуром рыжеватого нимба. В серых глазах, на радужке, почти скрытой расширенными зрачками, стынут ярость, отвращение и недоброе веселье.
– Тогда счастливой тебе ночи с этим воспоминанием, Рысик, – улыбается Паша и сплевывает мне в лицо.
========== 2 ==========
Выходные – дар мне свыше.
Мила зовет кататься на скейтах, но я, ссылаясь на то, что пришло много заказов, остаюсь дома.
Не вылезаю из пижамы весь день, втайне от мамы обрабатываю все ссадины и жуткие багровые гематомы жирной мазью. Закутавшись в махровый халат и изредка заглядывая на кухню за новой порцией чая, делаю две статьи, отправляя их заказчикам на неделю раньше оговоренного срока.
Тело, как один большой нарыв, жутко болит после вчерашнего. Всю ночь я вертелся в попытках найти такую позу, в которой бы меня не ломало и не выкидывало с каждым неосторожным вздохом из беспокойного сна. Зато теперь, сидя в кресле перед ноутбуком и просматривая бесконечные ролики в сети, я наконец-то претерпеваюсь к боли настолько, что практически ее не замечаю.
Я стараюсь не думать о недавнем поведении Паши.
Стараюсь не вспоминать о том, что у него встал на мой синяк, на мою беспомощность и покорность. Мне не привиделось это, не пригрезилось на ударной волне дофамина, потоком прошедшегося по клеткам мозга. Вчера Паша прижимался ко мне, и я почувствовал сквозь ткань своих шорт и его джинсов твердый возбужденный донельзя член. Паша не гей, в отличие от меня, но его заводит моя слабость и безропотность. Он – хищник, которого охватывает будоражащая эйфория в присутствии жертвы.
Я делаю очередной глоток чая.
Наивный глупый дурак.
Не надо было показывать Паше, что во мне еще остались чувства к нему. Это может стать спусковым механизмом для новых издевательств. А я только и сделал, что прижался к нему и обмяк в кольце обнимающих меня рук. Хорошо хоть, что не попросил трахнуть там же.
Боже.
Провожу ладонями по лицу и ставлю очередной ролик на паузу.
– Дорогой, – в дверь стучится мама и робко заглядывает внутрь моей комнаты. – Там к тебе пришли.
– Мила? – отзываюсь со вздохом. – Я же ей сказал, что сегодня…
– Нет, не Мила. Это Паша, – улыбается мама и шепотом с едва скрываемой радостью спрашивает: – Вы что, снова с ним дружите?
Сердце уходит в пятки.
Его имя из уст моей мамы настолько сбивает с толку, что я лишь спустя две бесконечно долгие секунды догадываюсь с вымученной улыбкой выдохнуть «ага».
Неужели, он действительно пришел ко мне? Дом всегда был моей крепостью, местом, где я скрывался от любой напасти, где пережидал любую боль. Раньше я мог просто закрыть дверь и знать, что я в безопасности. Но зверю не надо когтей, чтобы вспороть ими замки, ему нужна лишь дружелюбная улыбка и вежливое: «Здравствуйте, а я к Леше». Мозг начинает лихорадочно обдумывать пути отступления. Выпрыгнуть в окно? Падение с десятого этажа не лучшая альтернатива. Выбежать и спрятаться на кухне? Меня с потрохами сдаст мама, которая так рада, что я общаюсь с Пашей Соколовым, что не поймет внезапной капитуляции.
Я слышу, как он скидывает обувь в прихожей, как клацают металлические пуговицы кожанки, которую он вешает на крючок. Слышу его шаги в коридоре.
И не успеваю придумать ничего лучше, чем подняться из кресла и пробормотать:
– Ма, не оставишь нас?
– Конечно, – мама усмехается и шепчет: – Я к соседке загляну пока.
Мне отчаянно хочется закричать: «Только не выходи из квартиры!»
Но я лишь киваю и сглатываю ком в горле.
Мама выходит из комнаты, на пороге пересекаясь с Пашей. Тот улыбается ей самой своей обаятельной улыбкой, галантно пропуская вперед.
– Приятно было повидаться, Анастасия Сергеевна, – говорит он. Надо же, и имя моей матери помнит.
– Ты так вырос, Пашка… – мама приподнимается на цыпочках, чтобы поправить его встрепанные черные волосы. Я вижу, как напрягается при этом Соколов, ненавидящий чужие прикосновения без спроса, но он не возражает, просто продолжает улыбаться. – Обязательно передавай привет матери, ладно?.. Я пойду. Не буду вам мешать.
– Непременно передам, – отзывается Паша, провожает ее взглядом до поворота к прихожей, а потом захлопывает дверь.
Я слышу, как гремят ключи: мама закрывает за собой квартиру.
Мы остаемся вдвоем с Пашей.
Он преграждает собой единственный выход, и я буквально чувствую, как ноги наливаются свинцовой тяжестью от страха и растерянности.
– Как чувствуешь себя, Рысик? – спрашивает Паша, подходя ближе.
На нем белая футболка и джинсовый комбинезон. На шее и воротнике остался черный след копоти, а от самого Паши едва уловимо сквозь веяние парфюма пахнет потом и бензином – он явно зашел ко мне после работы.
– Как будто ты не знаешь сам… – произношу, едва шевеля губами.
Во мне не находится сил огрызнуться или отвесить ему оплеуху. Могу нарваться на что-то похуже нескольких ударов в живот и по ребрам.
– Снимай, – требовательно велит Паша, показывая на мой халат.
Он что, хочет, чтобы я разделся?
– Рысик, – произносит Паша с нажимом и делает еще один шаг. Он смотрит мне в глаза с недобрым предупреждающим выражением – «не дергайся» – и сам распутывает пояс моего халата и разводит его полы в стороны.
Рукава сползают с моих плеч, и халат падает мне под ноги. Я остаюсь в коротких пижамных шортах и майке с эмблемой «Эдвенчер тайм». Она мне безбожно мала уже два года как, а потому открывает полоску голой кожи на животе и редкие светлые волоски, идущие от пупка к резинке шорт.
Я смущаюсь, пытаясь закрыться, но Паша хмыкает и отталкивает мои руки. Тянет полы моей майки вверх и грубо стаскивает ее через голову. Мои волосы электризуются, светлые пряди лезут в глаза, но я не решаюсь их убрать.
Паша замечает, как я морщусь, и заправляет эти пряди мне за уши.
Он опускает взгляд, внимательно разглядывает лиловые кровоподтеки под моими ребрами, отливающий синевой синяк, дугой огибающий тазовую кость. Паша проводит шершавыми подушечками пальцев по царапине прямо под моим левым соском, и я шиплю сквозь зубы от боли, зажмуриваясь и прислонясь щекой к плечу.
Я чувствую, как тяжелеет дыхание Паши.
Чувствую, как он подается ближе и прижимается своим стояком к моему животу. А потом слышу его тихий рокочущий стон, когда Паша наклоняется к моему уху и захватывает зубами мочку.
Мне хочется выдавить из себя «не надо».
Но правда в том, что его возбуждение не только пугает меня. Оно постыдным образом заставляет возбудиться и желать близости и меня.
Паша отстраняется, и я открываю глаза, чтобы встретиться с его полным похоти взглядом. Меня захлестывает душащая волна жара, становится невыносимо трудно ровно дышать и сохранять ясность рассудка.
Паша стягивает с плеч лямки комбинезона, не отводя от меня глаз, спускает его до колен. Оттягивает резинку боксеров и достает налившийся кровью член. Я смотрю на открывшуюся головку, на вздувшиеся крупные вены, и внезапно со смущением понимаю, что Паша бреет пах.
– Хочешь? – спрашивает он хрипло.
Я не думаю о том, что мама может вернуться от соседки.
Я не думаю о том, что я, тощий, весь в синяках и блестящий из-за жирной лечебной мази, становлюсь сейчас на колени перед тем, кто унижал меня и бил все годы, что мы с ним знакомы.
Я не думаю ни о чем.
– Хороший мальчик, – шепчет Паша, запрокидывая голову и закрывая глаза, когда я обхватываю губами его солоноватую головку и неторопливо катаю ее на языке, пытаясь привыкнуть к необычности ощущений.
Я пропускаю его член глубже.
Он задевает небный язычок, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закашляться. Член Паши у меня во рту становится больше. Слюны выделяется так много, что она течет по подбородку.
Паша нетерпеливо выдыхает.
Видимо, устал ждать, когда я приноровлюсь к совсем не маленьким габаритам, потому что он берет свой член у основания и сам проталкивает его мне в рот.
Я всхлипываю, пытаясь сдержать рвотный позыв.
Чувствую, как его член скользит все глубже. Паша проталкивает его в меня больше чем на половину, так, что у меня немеет язык, и я не могу ничего им сделать.
– Черт. Да ты совсем не умеешь сосать, – сердится Паша.
Я снова всхлипываю. На глаза выступают слезы обиды и бессилия.
Паша видит это и, кажется, немного смягчается. Он вынимает член и пальцами грубовато стирает слезы с моих глаз. Потом берет меня за подбородок и легонько тянет его вниз.
– Открой рот.
Так всегда было проще. Через его краткие команды и мое беспрекословное подчинение.
– А теперь расслабь вот здесь и здесь, – велит он, надавливая пальцами у меня под подбородком и над кадыком. Я пытаюсь сделать так, как он мне сказал. – Давай не будем брать глубоко. Просто задействуй язык, как будто сосешь леденец.
Я опускаю взгляд и улыбаюсь.
Такое клише. Но почему в его исполнении эти слова так меня заводят, что я чувствую, как натягивает ткань трусов и шорт мой собственный член?
– Готов попробовать снова?
Я робко киваю и открываю рот.
Паша усмехается и снова кладет головку мне на язык. Я плотно обхватываю ее губами и втягиваю в рот, как сделал бы с леденцом на палочке. Закрываю глаза и полностью концентрируюсь на том, что делаю: усердно облизываю его член языком, не размыкая при этом губ.
Спустя какое-то время открываю глаза и поднимаю взгляд, чтобы понять, делаю ли все правильно. И опасливо замираю – Паша вцепился пятерней в волосы и стиснул зубы так сильно, будто боится раскричаться. Я вижу по тому, как натужно дергается его кадык, что он едва сдерживает стон.
Тот факт, что я сумел его завести, отзывается во мне такой будоражащей эйфорией, что я принимаюсь сосать усерднее, сжимая собственный член рукой сквозь ткань шорт.
У меня ломит челюсть, и шея затекает от неудобного положения. Губы немеют и почти теряют чувствительность, но я не останавливаюсь до тех пор, пока Паша, издав низкий гортанный стон, не изливается мне в рот.
Я пытаюсь проглотить всю сперму, но ее так много, что большая часть капает мне на грудь. У нее горький отрезвляюще терпкий вкус.
– Быстро учишься, Рысик, – Паша поднимает мою майку и вытирает о нее капли спермы и мою слюну с опавшего члена. На радужке его серых глаз стынут наслаждение и довольство.
