Текст книги "Слезы Тьмы (СИ)"
Автор книги: Дита
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Аренс приблизился к старику, поприветствовав его на языке маскоги.
– Что это за место? – спросил он после того, как старец кивнул в ответ на приветствие. – Зачем я здесь?
– Это Темные Тропы, место, где была рождена твоя душа, – ответил индеец, вынув изо рта трубку. – Теперь же ступай в дом. Там ты найдешь первый ответ.
Аренс двинулся к основному строению, чьи стены были густо увиты плющом и потрескались от времени. Он не испытывал страха, лишь глухую тоску.
Женский голос доносился из передней комнаты. Кто-то пел песню, слова которой показались Аренсу похожими на слова маскоги. Тем не менее он ничего не понял. Песня прервалась, на какое-то время застыла густая тягучая тишина. Затем тот же голос окликнул:
– Входи, чего стоишь?
Аренс шагнул в помещение. Обычное, не слишком броское убранство, небольшой стол в центре. За столом сидела пожилая краснокожая женщина и вышивала по черно-белой антилопьей шкуре, тщательно выдубленной и мягкой. Она расшивала ее самоцветами и перьями диковинных птиц, красными, синими, золотыми, беря их из большой кучки по правую руку от нее. Но на самой шкуре Аренс, к удивлению своему, увидел кусочки засохшего помета, обрывки грязной ткани и зловонные куски мертвой плоти. Он смотрел и не мог уловить мгновения, когда драгоценные камни и перья райских птиц превращались в отвратительную грязь.
– Садись, сын мой, – женщина указала на плетеный стул, стоящий рядом. – Не бойся, это всего лишь твоя жизнь.
Она любовно провела ладонью по кошмарной вышивке.
– Тебе нравится то, что ты видишь?
Аренс покачал головой.
– Я не понимаю, – сказал он, переводя взгляд с кучки драгоценностей на чудовищное полотно из мертвечины, дерьма и тряпья. Женщина взяла очередное перышко и приладила его к антилопьей шкуре.
– Это твоя жизнь, сын мой, – сказала она, аккуратно прокалывая кожу костяной иглой, – так ты прожил ее… до того, как попал к моим детям.
Аренс пробудился, задыхаясь. В носу еще стоял запах тухлятины, сердце тяжело билось, казалось, заполнив всю грудную клетку. С неимоверным облегчением он почувствовал под собой сильное тело Андрея, а потом увидел тонкую фигурку, заслонившую свет. Это Хассе, проснувшись, успел выбраться из дупла. Протянув руку, он помог Аренсу встать. Ноги порядком онемели от долгой неподвижности, поясница ныла, но Аренс не обращал внимания на протесты собственного тела. Он здорово продрог, к тому же проклятый сон все еще дрожал на кончиках ресниц, а тошнотворный запах словно вплавился в легкие и сердце. Вдвоем с Хассе они помогли выбраться Андрею, у которого тоже затекли ноги от долгой однообразной позы.
Они двинулись по тропе, увязая почти по щиколотку в топкой мокрой глине. Андрей шел впереди, прощупывая дорогу большой прямой веткой, с которой стесал все сучки. Хассе и Аренс брели следом, и как ни хотелось Аренсу опереться о плечо индейца, он удержался от этого, видя, что Хассе сам едва передвигает ноги. Они шли довольно долго, солнце успело проделать путь к зениту и пойти на закат.
Наконец Андрей остановился, приложив руку ко лбу козырьком и всматриваясь в дрожащее зыбкое марево.
– Там, за болотом я вижу тропу, а в конце ее белые стены, наверное, это какая-то гасиенда из тех, что строили испанцы в старые времена, – сказал он, помогая своим спутникам перебраться через топкое болотце, образовавшееся в ложбине между деревьями. – Передохнем там, а потом постараемся обойти трещины и нагнать племя. Там еще и что-то вроде леса или большой рощи, можно будет поохотиться.
– Надо согреться, – пробормотал Аренс, цепляясь за мокрые ветви сухостоя и корни поваленных деревьев, – как же холодно!
– Это у тебя жар, – сочувственно произнес Андрей, коснувшись его лба широкой ладонью, – тебе передохнуть бы.
– Потерпи, – сказал Хассе, – скоро будет костер. Я сберег кремень и трут.
Выбравшись на более-менее чистый клочок земли, Хассе усадил обессиленного Аренса и принялся искать растопку для костра. Дождь щедро омыл деревья и валежник, но под ними нашлась сухая щепа и немного древесной пыли. В самих же дровах недостатка не было.
Костерок дымил, трещал, но горел. Аренс протянул руки, пытаясь вобрать хоть немного жара в закоченевшее тело. Хассе стащил с себя куртку и принялся растирать его, нимало не смущаясь Андрея, который, впрочем, сохранял полную невозмутимость.
– Что будем делать дальше? – тихо спросил Аренс, наслаждаясь теплом, понемногу проникающим в тело. – Через трещины не перебраться, слишком широкие.
– Пойдем в обход, – пожал плечами Андрей, – жаль, конечно, что лошадей нет. Но, думаю, тебе стоит побольше двигаться. Что скажешь, Хассе?
– Скажу, что согласен с тобой, – кивнул тот. – Мы будем часто делать привалы, и хорошо, что необходимо будет двигаться. Иначе твоя слабость никогда не пройдет, – сказал он, продолжая растирать своего подопечного. Аренс улыбнулся, поймав его руки и задержав на своих плечах.
– Хорошо, что ты со мной, – сказал он, не оборачиваясь. Хассе мягко отобрал руки и вернулся к костру, сев по другую его сторону, рядом с Андреем. Тот ухмыльнулся, и Аренсу вдруг страстно захотелось врезать ему по физиономии. Удержало его лишь то, что Андрей был куда сильнее, да и терять расположение такого человека в их ситуации было глупостью.
– У меня осталось немного сушеной оленины, – сказал Андрей, роясь в сумке, которая в основном служила патронташем, – поделим пока ее, а там, может, что попадется по дороге.
У Хассе была полная фляжка чистой воды, ее тоже разделили поровну. Костерок подсушил их и собранные дрова, и теперь весело потрескивал. Андрей и Хассе тихонько беседовали на русском языке, потом перешли на понятный Аренсу английский. Любопытный и любознательный индеец выспрашивал у русского великана о его далекой родине, законах и обычаях. Потом Андрей запел на родном языке нежную, грустную песню. Аренс улегся на еще влажную землю и положил голову Хассе на колени, задремав под пение. Последнее, что он почувствовал, провалившись в сон, была ладонь Хассе на его голове.
Аренс проснулся оттого, что его трясла за плечо сильная рука. Он сел, пытаясь понять, где находится, откуда слышны крики и выстрелы. Хассе наклонился, помогая ему подняться.
– Скорее, вставай, – голос его слегка срывался, – надо уходить!
– Что случилось? – Аренс непонимающе озирался. – Откуда это?
– Там чужаки, – сказал Андрей, перезаряжая ружье, – мы пока не знаем, кто именно. Но, похоже, это не индейцы. У них ружья, и Хассе слышал их голоса, они говорили не на маскоги. Ему показалось, что он различил английские слова, но он не уверен, они были слишком далеко.
Аренс кивнул, показывая, что понял.
– Доберемся до гасиенды, там можно обороняться сколько угодно, – сказал Андрей, держа ружье одной рукой, а второй помогая им перебраться через неглубокую трещину, пересекавшую тропу. – Надо было дойти до нее, а там уже расположиться на отдых. Ну да что теперь говорить.
– А в лесу должна водиться дичь, – мечтательно вздохнул Хассе, – и можно поохотиться.
Они довольно долго одолевали размокшую, чавкающую тропу, в которой вязли ноги. Аренс то и дело оглядывался на всадников, что следовали за ними на порядочном расстоянии. Очевидно, преследователи считали добычу делом верным и не торопились, растягивая удовольствие.
– Не стреляй пока, – сказал Аренс, коснувшись локтя Андрея, – похоже, они не считают нас опасными противниками. Побереги свои пули, пока не окажемся в гасиенде.
Андрей кивнул, перекинув ружье через плечо и помогая Хассе выбраться из трясины, куда тот провалился почти по колено. Аренс снова оглянулся, и теперь сердце его заколотилось сильнее, чем обычно. Ему вдруг показалось, что одного из преследователей он когда-то знал. Чувство было таким сильным, что он сам удивился – слишком уж далеко были всадники, лиц их он видеть не мог.
Огромный белый дом был все ближе. Это и правда оказалась старинная испанская усадьба, покинутая хозяевами не в лучшие времена. Аренс положил руку на плечо Хассе. Странное чувство овладело им, он не мог объяснить, почему вдруг заговорил на маскоги, который не слишком любил.
– Иди с Андреем. Нужно осмотреться, не то есть риск наткнуться на ловушку. Я пойду с другой стороны.
Хассе бросил на него удивленный взгляд, затем кивнул и скользнул следом за Андреем, который обходил дом слева. Аренс двинулся направо, крепко сжимая в руке короткий нож с оплетенной рукоятью – единственное оружие, что у него осталось.
Справа дом оплетала лиана, соединявшая его с огромным деревом. Чуть поодаль начинался лес. Аренс с опаской приблизился к дереву и замер, вслушиваясь в душный вязкий полумрак, царивший под пышной кроной. Ему послышался детский плач, доносящийся из зарослей. Озадаченный, Аренс шагнул к деревьям, пытаясь высмотреть хоть что-то в густой мгле, затаившейся в сплетениях ветвей и густых крон. На короткий миг ему показалось, что из чащи на него смотрят зеленые мерцающие глаза, но тут же наваждение исчезло.
Плач слышался теперь отчетливо. Аренс шагнул в сумрак, прищурившись и пытаясь высмотреть, кто плачет. Тропа под ногами явно была протоптана недавно. Плач становился все отчетливее, и вскоре Аренс увидел мальчика лет трех, которого держала на руках молодая индеанка. Ее длинные волосы сбились в колтун, в котором запутались ветки, листья и прочий мусор. При виде Аренса женщина вскрикнула от отчаяния и попятилась, прижимая к себе ребенка. Он поднял руки, повернув к ней ладонями.
– Не бойся, «почти сестра», – произнес Аренс на маскоги, тщательно подбирая слова. – Не бойся, я не принесу тебе зла.
Хриплый утробный рык заставил его подобраться. Женщина застонала от ужаса, глядя поверх его головы и судорожно сжимая в объятиях ребенка. Аренс обернулся, сделал шаг назад, инстинктивно заслоняя собой мать и дитя, успел увидеть песочно-желтое тело, распластавшееся в воздухе, и выставить руку с ножом. От удара он потерял равновесие и упал на спину. Послышался истошный вой. Тело пронзила острая боль. Аренс закричал, зовя Хассе. Он едва соображал, что происходит, его рука судорожно металась, всаживая нож между ребер огромного существа, рвавшего ему грудь и плечи. Острые когти вонзились в него в последнем отчаянном усилии, а потом тварь с протяжным мяуканьем отдала душу дьяволу. Аренс лежал, придавленный массивной тушей, не понимая, жив он или мертв. Каждый вдох давался с мучительной болью.
– Аренс! – отчаянный крик выдернул его из наползающего беспамятства. – Аренс, о Великий Дух, спаси его! Аренс, ты слышишь меня?
Стало легче дышать. Над ним склонилось второе лицо, широкое, побелевшее от потрясения.
– Надо его перенести, – сказал Андрей, легко поднимая на руки истекающего кровью Аренса. – Здесь мы ничем ему помочь не сможем.
И в этот миг заговорила женщина. Голос ее был нежным, и говорила она на одном из знакомых наречий, близких к языку маскоги.
– Идите за мной!
Аренс уронил голову на плечо Андрея, обхватив его за шею одной рукой, второй зажимая глубокую рану на груди, из которой обильно лилась кровь. Они двигались сквозь заросли, под ногами у Андрея чавкало болото. Хассе что-то в волнении говорил женщине, что вела их сквозь чащобу. Аренс закрыл глаза, чувствуя, как накатывает тяжелое вязкое беспамятство.
…Тропа уводила его сквозь зеленоватый туман, через перелесок и каменистую пустошь. Он шел, потеряв счет времени. Драгоценные камни превращались в песок под его ногами, а он шел, не замечая их. Он слышал голос, похожий на мяуканье и на рык большого кота.
Река была неширокой. В три шага он мог бы перейти ее, но понял вдруг, что, перейдя на другой берег, уже не сможет вернуться. И Аренс застыл, глядя на темные воды, неспешно текущие по каменистому ложу. Подул горький полынный ветер и разогнал туман, окутывавший часть берега. И тогда Аренс увидел мужчину, сидящего на большом валуне. Ветер трепал его длинные черные волосы, и головной убор, сделанный из морды пумы, почти скрывал черты лица. Желтые глаза с вертикальными зрачками смотрели остро и внимательно через прорези в шкуре.
– Ты хорошо дрался, – сказал незнакомец, откинув головной убор на спину и открыв благородные черты лица. – По велению Владыки Душ я встал на твоем пути, человек, и горжусь тем, что ты оказал достойный отпор.
Он поднялся с валуна и протянул длинную руку с острыми загнутыми когтями.
– Кто ты? – тихо спросил Аренс, против воли любуясь его кошачьими движениями и царственной осанкой.
– Теперь я – твой тайный помощник, – воин чуть наклонил голову, – таков приказ Повелителя и таково мое собственное желание. Но я должен сказать тебе еще кое-что, Слезы Тьмы.
Аренс сглотнул, дышать вдруг стало почти невозможно. Воздух будто превратился в пламя.
Воин поднял руку, от его пальцев струился тусклый красноватый свет, в котором замерцали странные и смутно знакомые картины. Аренс присмотрелся и отпрянул, чувствуя, как волосы встают дыбом. То были сцены из его жизни, и видел он самого себя. Сердце его сжалось в тугой холодный ком, почти прекратив биться от вида злодеяний, сотворенных им самим. Но вместе с тем и смутное тяжелое возбуждение поднялось из глубины, словно грязная волна. Он видел самого себя, отвратительного в осознании собственной вседозволенности. Он видел обесчещенных рабынь, замученных до полусмерти рабов, убитых для развлечения зверей и, напоследок, утонувшее в багровой волне очертание гибкого тела, простертого перед ним в пыли. Слишком быстрым было то видение, и от него сердце Аренса сжалось, хотя он и не разглядел лица жертвы.
– Приготовься, – сказал тайный помощник, холодно глядя на Аренса, – приготовься к очищению, к самой великой битве, битве с самим собой. Приготовься к тому, что тебе придется ответить за каждую несправедливо отнятую жизнь, за каждую сломанную судьбу. Отныне лишь имя твое, данное детьми этой земли, будет твоим спутником, и горькими слезами заплачет тьма, покидая тебя… Но придет миг, когда ты должен будешь выбрать – идти вперед или вернуться. И по твоему выбору будет оставлено тебе прошлое имя или дано новое. А теперь иди, возвращайся, дыши… дыши… дыши, Аренс!
Он корчился от боли, слыша полный отчаяния голос, звавший его. Плечи и грудь пылали огнем, как и правое бедро. Потом что-то холодное легло на грудь, стало легче.
– Аренс, ты слышишь меня?
– Слышу, – ответил он, поразившись тому, как слабо прозвучал его голос. – Хассе, дай мне руку.
Тонкие пальцы скользнули в его мокрую от пота ладонь, и он сжал их.
– Не уходи.
Вторая рука, нежная, прохладная, легла ему на лоб.
– Я никуда не уйду, Аренс. Только не двигайся, иначе сорвешь повязки.
Он смотрел в прекрасное лицо, в темные усталые глаза, пытаясь отыскать в них хоть что-то кроме беспокойства. Потом вдруг он подумал, что если умрет, Хассе не узнает о том, что…
– Я люблю тебя, – прошептал он так тихо, что мудрено было услышать.
– Он что-то говорит, – произнес другой голос, с сильным акцентом.
– Бредит, – спокойно ответил Хассе.
Не расслышал. Или не захотел расслышать… Аренс закрыл глаза, почти не ощущая физической боли. Что была физическая боль в сравнении с душевной? Он обмяк, позволяя Хассе и Андрею ухаживать за собой. Не хотелось ни двигаться, ни даже дышать.
– Андрей, дай мне вон те листья, – говорил Хассе. – И скажи Водяной Лилии, чтобы принесла еще. Я остановил кровь, но он слишком слаб…
– Не переживай, друг мой, – откликнулся Андрей, – он выберется. Пока ты рядом, он будет жить.
– Хотел бы я, чтобы у него были иные причины для жизни, – устало произнес Хассе, меняя пожухший лист, закрывающий рану на груди Аренса, на свежий. – Хорошо, что сознание покинуло его, так будет легче. Я заботился о нем по приказу дедушки, но, похоже, он принял эту заботу за что-то большее.
– Ну… – Андрей смущенно кашлянул, – насколько я понимаю, у вас это не считается грехом. В смысле, любовь мужчины к мужчине.
– Я и мужчина, и женщина, – ответил ему Хассе, – и я могу выбирать себе возлюбленного.
– Тогда в чем дело, друг мой? – мягко спросил иноземец. – Что не так?
– Я никогда не выберу двух, – грустно ответил Хассе. – Первый – это ты, назвавший меня своим другом. Ибо ты для меня «почти брат» и муж моей сестры, и я никогда не взгляну на тебя иными глазами.
– Это успокаивает, – усмехнулся Андрей. – Я люблю Горлинку, да и не будь ее, мужчины меня никогда не привлекали. Подобный вид любви называется содомией и считается грехом там, где я родился.
– В настоящей любви не может быть греха, – вздохнул Хассе. – И именно поэтому я никогда не выберу его…
– Потому что не любишь?
– Потому что он не способен любить. В его сердце нет места состраданию и жалости.
– Думаю, ты ошибаешься, – задумчиво ответил Андрей. – Аренс способен на сострадание. Знаешь, я ведь места не находил себе, пока Горлинка рожала. А он как-то исхитрился меня утешить, и доброе слово его сбылось.
– Не знаю, Андрей, не знаю, – грустно вздохнул Хассе. – Быть может, я слишком ослеплен обидой и болью…
– Обидой? Болью? Я не понимаю, Хассе…
– Это неважно. Что действительно важно сейчас, так это удержать его, не дать уйти в Страну Холмов.
Это были последние слова, что услышал Аренс, прежде чем сознание действительно покинуло его. И многое бы отдал он, чтобы никогда не вернуться в мир.
… Он сидел на берегу реки, мечтая сделать всего три шага, но для этого нужно было пройти Хранителя, а сил не оставалось даже на разговор. Дышать было тяжело, и вязкий красноватый сумрак топил в себе, забирал душу.
– Я не хочу возвращаться, – тихо сказал Аренс, глядя в желтые глаза присевшего рядом Хранителя. – Он ненавидит меня…
– Ты должен, – серьезно ответил ему Хранитель. – Смерть – это единственное, что нельзя изменить. Все остальное в твоих руках, человек. И ненависть может стать чем-то иным, поверь, я знаю, о чем говорю.
Иногда он приходил в себя и видел как сквозь мутное стекло склоненные над ним лица Андрея и Хассе. А иногда еще и незнакомое нежное лицо индеанки. Она давала ему пить настой, от которого горечь заполняла, казалось, каждую клеточку его тела и души. Но становилось легче дышать и появлялся хотя бы призрак силы и энергии.
– Вернись к нам, Аренс, – говорил Хассе, меняя повязки с почерневшими, покрытыми гноем листьями, – останься с нами.
И он смотрел, пытаясь уловить хоть каплю теплоты в черных глазах. Но в них не было ничего, кроме тревоги и усталости. По-прежнему Хассе лишь исполнял долг, держа слово, данное старому шаману.
Аренс потерял счет времени. Но горькие травы делали свое дело, возвращая здоровье и силы. Все чаще Аренс оставался в сознании, слышал разговоры то на английском, то на маскоги. Он почти все понимал, к своему глубокому удивлению.
Место, где они оказались, было убежищем нескольких женщин и детей из племени микасуков, родственных семинолам. Они говорили на языке хитчити, или «женском языке», и так же называли себя, по-видимому, считая, что они последние уцелевшие из своего народа. Их предводительница, та самая индеанка с нежным лицом, носила имя Водяная Лилия и считалась лучшей из целительниц даже среди семинолов. Во всяком случае, Хассе хорошо знал ее и старался проводить побольше времени рядом с ней, перенимая у нее знания. Впрочем, насколько заметил Аренс, Водяная Лилия и сама была не против подобного поворота событий. По крайней мере, относилась она к Хассе, как к родному брату, и, приготавливая зелья, подробно объясняла их состав и последовательность добавления трав. Мастерство ее поистине было великим. Аренс, давно уже позабывший, что такое бодрость и сила, теперь чувствовал, как с каждым днем к нему возвращается и то, и другое. На исходе десятого дня он стал подниматься с постели, а по прошествии двух недель уже мог нормально ходить.
– Завтра Водяная Лилия и остальные уйдут вместе с Андреем, – сказал однажды Хассе, меняя повязки на почти заживших ранах. – Это необходимо. Две из женщин на сносях и должны родить, и лучше будет, если это произойдет в Священном Доме для рожениц, под присмотром старух племени. А мы с тобой пока останемся, ты не выдержишь долгой дороги.
– Выдержу, – Аренс нашел в себе силы улыбнуться. – Настойки этой женщины вернули мне силы. Я смогу… – не договорив, он закашлялся, как это часто случалось с ним.
– Есть еще одно лекарство, – сказал Хассе, будто не услышав его слов. – Водяная Лилия научила меня его готовить. Оно поможет тебе избавиться от кашля и от раны в твоей груди. Это очень большая удача, Аренс Ринггольд. Даже мой дедушка не знал этого средства, иначе бы ты был здоров уже давно.
Аренс оторвал ладонь от губ и вытер капельки крови о подстилку.
– Но почему мы не можем пойти с ними? – спросил он, стараясь сделать свой голос спокойным, не выразить охвативших его чувств. – В племени тебе не придется заботиться обо мне, это смогут делать другие… женщины.
Он старался не смотреть на Хассе. Но тот неожиданно коснулся ладонью его лица, тронул губы, отирая с них остатки крови.
– Растения, из которых готовится лекарство, растут только здесь и еще на побережье. И готовить его нужно из свежих трав и пить сразу же. Постояв, оно теряет лечебную силу.
Аренс сжал его руку в своей, почувствовав, как сильнее забилось сердце. Он вдруг подумал, что теперь не будет никого, кто стоял бы между ними. Ни Андрея, ни кого-то другого. И кто знает, быть может, ему удастся хотя бы узнать, что за обида грызет сердце Хассе и есть ли способ излечить эту боль.
– Хорошо, – кивнул он, вытягиваясь на постели. – Будет как ты скажешь, Хассе.
========== Часть 2. СЛЕЗЫ ТЬМЫ ==========
Проводив Андрея вместе с приободрившимися женщинами и детьми, Хассе вернулся к Аренсу, который ждал его, дремля на своей подстилке. Теперь, имея много времени, Хассе посвящал его сбору трав и приготовлению лекарства. Напоив Аренса, он какое-то время приглядывал за ним, потому что от этого питья Аренса жестоко знобило и то и дело выворачивало. Он едва успевал выползти из убежища и частенько уже не мог вернуться без помощи Хассе. Сила последнего лекарства Водяной Лилии, призванная освободить его от последствий ранений, была такова, что едва не убила его. Но, почти убив, вернула его к новой жизни, полноценной и здоровой.
Одновременно Хассе охотился, в основном на болотных кроликов и индеек, а также ловил рыбу в широком ручье, протекавшем в нескольких десятках шагов от убежища. Он заботился об Аренсе, безо всякой брезгливости омывая его лицо и тело после приступов, кормя и обихаживая, точно малое дитя. Шли дни, раны на теле Аренса зажили окончательно, а снадобье, которое давал ему Хассе, вычистило легкие и вернуло силу и энергию молодости.
Прошло еще почти десять дней. Хассе трудился не покладая рук, отдыхая лишь с шилом и шкурой убитой пумы в руках. Аренс мог лишь удивляться, когда тот ухитрялся спать. Сам он теперь много времени проводил на ногах, так как лежать ему порядком осточертело. Тело, исхудавшее и вялое, требовало упражнений. Правда, от его одежды не осталось почти ничего, впрочем, даже ночи царили такие душные, что это было скорее на руку.
– Теперь у нас есть новая одежда для тебя, – однажды с улыбкой сказал Хассе. – Этот кот был очень большой, он порвал твою рубашку, а взамен дал тебе новую.
Сшитая из шкуры пумы рубаха оказалась Аренсу впору. Он стащил свои жалкие лохмотья и с удовольствием надел обновку, завязав тесемки. Хассе прищелкнул языком от радости.
– Хай, эта вещь удалась!
Аренс улыбнулся и сел рядом, положив руку ему на плечо.
– Спасибо, малыш, – произнес он, – это отличная вещь! Если бы я только мог чем-то отблагодарить тебя за твою заботу… за всё!
Хассе незаметным движением вывернулся из его объятий.
– Твоя жизнь слишком много значит для племени, – мягко сказал он, поднимаясь с подстилки из трав. – Ты должен отдыхать, Аренс. Ты должен поправиться, залечить раны. Ты нужен племени, дедушка велел особенно заботиться о тебе.
– Только для племени? – Аренс вдруг ощутил глухую отчаянную ярость, сменившую нежность, доселе владевшую его сердцем. – Для племени?
– Да, – Хассе отошел к большому глиняному горшку, где хранился запас сушеной кукурузы, – для племени. Для дедушки. Тебе нельзя…
Аренс шагнул, ухватив его за плечо, развернув и припечатав спиной к стене.
– А что насчет тебя? – хрипло прошептал он, прильнув к губам Хассе в злом голодном поцелуе. В глазах потемнело от ощущения чужих горьких губ, от гибкого тела в его руках. Хассе уперся кулаками ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. Боль в едва заживших ранах была сильной, но Аренс почти не ощущал ее. Он сжимал в объятиях напряженное, будто натянутая струна, тело Хассе. Тот дрожал, как в лихорадке, упираясь в грудь, отворачивая лицо от поцелуев.
– Отпусти меня… пусти!
Аренс вздрогнул. Хриплый, полный отчаяния голос Хассе ворвался в помутившееся сознание, словно кнутом огрел.
– Не надо, Аренс! – Хассе судорожно вздохнул. – Отпусти меня!
Он медленно разжал объятия и отступил, глядя на него. Сердце билось где-то в горле. Хассе вжался спиной в скалу, лицо его было пепельно-серым, губы плотно сжаты. А потом нахлынуло, рвануло с такой силой, что Аренс зашатался под грязно-багровой волной воспоминаний…
…Юноша, бьющийся под ним, а потом лежащий вниз лицом, судорожно царапающий песок и камни, сдирающий пальцы в кровь. Грубые толчки, его, Аренса, руки, сжимающие предплечья юноши, тягучая сладкая судорога и стон измученной жертвы… и после неподвижное нагое тело, простертое в пыли у его ног, волосы, стелющиеся по земле… та картина, увиденная им в бредовом сне, – воспоминание о гнуснейшем из его преступлений. Но теперь воспоминание продолжалось.
…Он видел, как тонкая фигура с трудом поднимается с земли. Длинные черные волосы облепили измученное, разбитое в кровь лицо. Несколько мгновений черные глаза смотрели на него, выпивая душу, потом юноша отвернулся и заковылял по тропинке прочь, оставляя кровавые следы. Кровь стекала по его бедрам, капая в пыль…
– Нет! – Аренс сел на землю, схватившись за голову. – Нет… нет… нет!
Больше всего на свете ему хотелось обратно, в беспамятство, в блаженное неведение.
– Этого не может быть… не может… я бы никогда… Хассе, о Хассе!
Он застонал, колотя себя по голове кулаками, стараясь выбить отвратительные картины насилия.
– А… ты вспомнил, – сказал Хассе, по-прежнему стоя у скалы, вжимаясь в нее спиной и скрестив руки на груди. Голос его был ровным, но в нем слышалась глубоко схороненная горечь и ярость.
Аренс сжался в комок, пытаясь справиться с нахлынувшей душевной болью. Он вспомнил наконец что-то из прошлого, но воспоминание не принесло ему радости. Он чувствовал себя грязным, омерзительно липким, словно тело его все еще покрывал пот насилия. Он не представлял, не желал представлять, что чувствовал Хассе тогда и после, находясь рядом со своим мучителем.
– Ты должен был убить меня, – наконец произнес он, заставив себя поднять глаза. – Такое не прощают.
Хассе обхватил себя руками за плечи, будто пытаясь согреться. Голос его звучал тихо, очень спокойно, но от звука этого голоса по телу Аренса заструился холодный пот.
– Мои желания не имеют значения, Аренс Ринггольд. Мой дед указал на тебя как на того, кого избрал Великий Дух. Потому охранять и оберегать тебя – моя обязанность, мой долг. И ни моя жизнь, ни моя боль ничего не стоят в сравнении с тем, что можешь ты дать племени.
– Ты ненавидишь меня? Ты должен ненавидеть!
Хассе пожал плечами, глаза его превратились в две бездны. Он смотрел мимо Аренса, куда-то вдаль.
– Ты дал мне вторую душу, – наконец медленно произнес он. – А ненависть… ее уже нет, только боль… а боль… она пройдет… со временем пройдет… или пройдет жизнь. Теперь неважно.
Откуда-то издалека донесся перестук копыт, как если бы скакали несколько всадников.
Грохнул выстрел. Аренс заставил себя подняться с земли.
– Они близко, – пробормотал он, глядя на Хассе. – Слышишь?
Тот покачал головой.
– Нет, не слышу, но достаточно того, что слышишь ты.
– Пойдем, надо убраться подальше отсюда. Я уже совершенно здоров. И тебе нет теперь нужды ходить за мной.
Хассе молча наклонился, подбирая выроненное оружие. Даже если он был напуган, то никак это не проявлял. Аренс ступил на едва заметную тропу, по которой они пришли в убежище женщин-хитчити. Он шел не оглядываясь, зная, что Хассе идет следом.
Уже совсем стемнело, когда они вышли из леса к заброшенной гасиенде и разыскали небольшой ручей, протекавший по каменистому ложу за полуразрушенной белой стеной. Аренс подстрелил водяную курочку, Хассе тем временем собрал немного сухостоя и разжег небольшой костер. Затем почистил курочку и выпотрошил ее, зарыв перья и потроха в землю.
В одном из брошенных глинобитных домиков, окружавших гасиенду, Аренс нашел пару плошек и почти целый горшок с отколотым краем. В нем и поставили вариться нежное птичье мясо.
Какое-то время они сидели, глядя на языки костра, лижущие закопченный горшок. Аренс заговорил первым, разрывая тяжелое молчание. Было неимоверно трудно, но он чувствовал, что это нужно… ему, Хассе, им обоим.
– То, что я сделал… сегодня… тогда… прости меня …
Хассе наклонился, пододвигая прогоревшие головни к центру костра. Лицо его оставалось бесстрастным.
– Это не имеет значения, я ведь сказал уже. Ты можешь быть спокоен, Аренс Ринггольд, я буду заботиться о тебе и оберегать тебя до тех пор, пока это будет необходимо. Остальное же значения не имеет.
– Имеет. И ты это знаешь. Все имеет значение!
– А для меня имеют значение лишь слова моего деда, – медленно произнес Хассе. – Он назначил тебя своим преемником. Когда его не станет, ты займешь его место. И я обязан сделать так, чтобы ты живым и здоровым добрался до дома.
– И всё?
– И всё, – голос звучал ровно, тихо и безлико.
Аренс поднялся со своего места и обошел костер, приблизившись к Хассе.
– Если бы ты нашел в себе силы простить… – он говорил, чувствуя, как ноет от чужой боли сердце. – Хассе, я ведь уже другой совсем. Кому знать, как не тебе…
– Другой? Пожалуй, да. Но ты забыл одно – индейцы не прощают. Прощение – это слабость бледнолицых, говорят, их Бог прощает им всё.
Сердце дернулось, замерло на мгновение. Аренс невольно прижал кулак к груди. Его снова затрясло, захотелось вернуться на место, сесть и молчать… Молчать до скончания веков, умирая от желания обнять строптивца, покрыть поцелуями его гибкое тело, прижать к груди и никогда от себя не отпускать. Но раз сделал шаг, нужно идти до конца. Так говорил Андрей, а в его словах всегда была глубокая мудрость. Вот бы кому шаманом быть, некстати подумалось Аренсу. Но сказал он совсем другое, вернее выдохнул, наполовину в беспамятстве, запретив себе останавливаться.
– Даже если я сделаю все, что ты пожелаешь?
