Текст книги "By your side (СИ)"

Автор книги: Дарт Снейпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Пахло весной: цветами, беззаботной радостью и – если повернуть голову, совсем чуть-чуть, вот так, и украдкой ткнуться носом Уэйду в плечо – счастьем.

А большего Питеру было и не нужно.

***

Не сказать, что все их проблемы чудесным образом разрешились: времени катастрофически не хватало, вот-вот должен был наступить день финального матча, а впереди были экзамены, самые важные экзамены на свете. Но Питеру казалось сейчас, что даже ставший привычным недосып не может разрушить его веры в то, что теперь-то всё будет хорошо.

Потому что Уэйд был рядом.

И с ним было ярко, остро, восхитительно хорошо – как всегда бывает в самый первый раз.

Они почти никогда не говорили друг другу этих заветных, кодовых слов – «я люблю тебя», – но было много, много способов признаться. И иногда достаточно было только взгляда. Руки в руке. Ослепительной уэйдовской улыбки, от которой жгло и пекло глаза, как от солнца. Его надёжных рук.

Флэш к ним почти не лез. Питер знал, что у Уэйда с Флэшем был долгий разговор, но, как он ни выпытывал, узнать подробности он так и не сумел – каждый раз терпел мягкое фиаско. Уэйд касался губами его переносицы, устраивал ладонь на пояснице, шутливо лапал за задницу, но не рассказывал. Может быть, так было лучше.

Так или иначе, всё возвращалось на круги своя.

И капитанская куртка всё ещё шла Уэйду больше, чем кому-либо другому. Она даже пахла им, по-особенному, терпко и свежо (и если однажды Уэйд застукал Питера уткнувшимся в эту куртку носом, то, что ж, смеяться тут было не над чем, не над чем, слышишь, Уилсон!), и никому, кроме Уэйда, этот запах не подходил.

Уэйд оставался верен себе.

И своей привычке задавать глупые вопросы, ответы на которые были очевидны, тоже.

– Ты же придёшь на матч? – спросил он накануне взволнованно; они устроились у Питера на кровати, Уэйд прижимался щекой к его животу, и эта тяжесть была приятной и волнующей. Питер непонимающе хмыкнул, отвлекаясь от проверки решения задачи, над которой Уэйд бился последние двадцать минут, и Уэйд пояснил:

– На матч.

Питер тяжело вздохнул.

– Идиотский вопрос, – сообщил он очевидное, – конечно, я не приду. Чего я там не видел.

– Ах, так! – в глубине уэйдовских глаз заплясали смешинки, он запустил ледяные пальцы Питеру под футболку (Питер совсем не мужественно взвизгнул), защекотал живот, и Питер со сдавленным фырканьем выронил листок с решением. Уэйд был безжалостен. Щекотал до тех пор, пока хохочущий Питер не взмолил о пощаде; тогда Уэйд опрокинул его навзничь, навис сверху, почти касаясь губами губ, усмехнулся:

– Всё ещё не придёшь?

– Ни за что не приду, – лукаво отозвался Питер, широко улыбаясь, и тихонько охнул: короткий влажный поцелуй пришёлся ему аккурат в кадык, Уэйд, забавляясь, подул на оставленный след, и от этого по коже пробежали мурашки.

– А ты хорошо подумал? – ещё один мазок губ, быстрый и едва ощутимый, пришёлся куда-то в ключицу, и Питер хрипло выдохнул сквозь зубы: близость Уэйда, его губы, его руки, всё ещё скользящие по животу Питера под футболкой, действовали на него совершенно однозначным образом. И это кружило голову.

– Ты… чёртов вымогатель, – прошептал он, дрожа, и притянул Уэйда к себе, вовлекая в неторопливый, сладкий, ошеломительно прекрасный поцелуй.

И если о чём-то из случившегося этой ночью Питер жалел, так это о том, что он не мог вернуться в прошлое и повторить. Прожить заново каждую из этих мимолётных, едва ощутимых, драгоценных секунд, полных дрожи, и хриплых стонов, и приятной, правильной боли.

А потом… потом, уже на следующий день, был матч. И Питер сидел с ЭмДжей, и волновался, и в кровь кусал губы, следя – по привычке – за одной-единственной фигурой на поле.

И, когда трибуны взорвались воплями, Питер кричал, срывая горло, пока не охрип. В его памяти тот момент отпечатался нечётко: месивом ярких пятен и счастливых голосов, засевшим где-то в горле то ли смехом, то ли скулежом, мокрыми ладонями и пересохшими губами, хваткой ЭмДжей на запястье – хваткой, которая потом как-то сама собой сменилась объятиями, такими крепкими, что было даже немного больно, и безостановочным «Пит, Пит, Пит» на ухо, и терпким запахом пота, восторга, победы. Уэйда.

Они выиграли.

Вот что имело значение.

Пару дней спустя в кабинете директора торжественно установили огромный, Питеру по пояс высотой, золотой кубок.

И Уэйд сиял ярко, как тысяча тысяч солнц.

И они целовались прямо в школьном коридоре, игнорируя свист и вздохи снующих мимо ребят, и в целом мире не было ничего правильней широких ладоней Уэйда на его пояснице и требовательных, но осторожных губ напротив его собственных.

***

– Придурок, – привычно хмыкнул Питер и отобрал у забавляющегося Уэйда учебник. – Твой испанский просто отвратителен. До сих пор поверить не могу, что ты его сдал.

– Ну, знаешь ли! – Уэйд даже нахохлился оскорблённо. – Я вообще-то старался! Специально заучивал биографию Че Гевары и всё такое. Вдруг поеду на Кубу! Будет о чём потрепаться с этим мужиком!

– Ты хоть в курсе, что он уже давно помер? – хихикнул Питер, возвращая учебник туда, откуда Уэйд и забрал его: на стол. Уэйд пожал плечами и лёг на живот, прижав к себе питеровскую подушку (и, что ж, с неуместной улыбкой, появившейся, стоило ему подумать о том, что наволочка вновь будет пахнуть Уэйдом, Питер не совладал), потом ответил лениво:

– Всегда есть спиритические сеансы. Можно вызвать кого угодно! Франклина, Монро, Обаму…

Питер захохотал и уселся рядом, скользнув робкой, ещё нерешительной лаской по чужой спине, едва слышно вздохнул.

Он уже начал собирать вещи.

Выпускные экзамены были сданы, и теперь оставалось дождаться ответов из университетов. Уезжать – заранее – было как-то… страшно. Что, если они окажутся на разных концах Америки? Ничего ужаснее расстояния он не знал – ещё свежа была память о том, как паршиво было без Уэйда, как… как невыносимо оказалось просыпаться каждое утро с мыслью о том, что сегодня они не увидятся. И завтра тоже. И, быть может, даже через месяц…

– Что такое? – встревоженно спросил Уэйд. Оказалось, он успел повернуться на бок и теперь сжимал колено Питера. Питер покачал головой. Прочистил горло. Неожиданно охрипшим голосом ответил:

– Ничего, я просто… просто думал. Ну, знаешь. О поступлении. О том, что будет, если… если нам придётся разъехаться.

Уэйд молча смотрел на него, очень серьёзный и очень взрослый. Непривычный. Но потом улыбнулся – и его прежний Уэйд вернулся.

– Опробуем секс по вебке, малыш?

– Идиот! – Питер с чувством отвесил ему подзатыльник и поджал подрагивающие от сдерживаемого смеха губы.

– Но почему бы и нет? Только вообрази! Придёшь ты с учёбы, весь такой усталый, а тут я, в новых кружевных трусиках от Victoria’s Secret! – Уэйд поиграл бровями, а Питер вспыхнул.

(Вовсе не потому, что он и впрямь представил Уэйда в развратном женском белье.)

(Совсе-е-ем не поэтому.)

– Маленький извращенец, – с удовольствием протянул проницательный Уэйд, и его ладонь поползла вверх по ноге Питера. Питер не без сожаления отстранился.

– Мне нужно позаниматься, – напомнил он, почти ненавидя свою ответственность, и Уэйд скорчил гримасу. Но спорить не стал. Наверное, понимал и сам, как это было важно. Да, только…

– Есть кое-что ещё, – начал Питер неуверенно, кусая губы. Мысль, ещё вчера казавшаяся такой гениальной, внезапно показалась ему невероятно глупой, но Уэйд смотрел выжидающе, и совершенно дурацкие слова жгли язык, и глаза у Уэйда были нежные-нежные, и… словом, Питер не выдержал. И выпалил:

– Ты пойдёшь со мной на выпускной?

Зажмурился, боясь услышать ответ.

Бесконечные несколько секунд ничего не происходило. А потом на его щёку вдруг легла большая тёплая ладонь, и Уэйд привлёк его к себе, и Питер, ещё не решаясь открыть глаз, слепо ткнулся губами куда-то ему в скулу.

– Пити… – как-то подозрительно хрипло сказал Уэйд. – Чёрт, я… да. Конечно, да. Я стану королевой бала!

И Питер всё-таки открыл глаза и улыбнулся. Уэйд потешно часто моргал, и пальцы у него едва уловимо подрагивали, и эти два свидетельства его, Уэйда, слабости, так Питера тронули, что сладко и больно защемило в груди сердце.

Большую часть вечера они потратили не на подготовку – на поцелуи, торопливые и плавные, короткие и долгие, целомудренные и откровенные, перемежающиеся жарким шёпотом прямо в губы.

Что ж, Питер ни о чём не жалел.

А уже позже, много позже, накануне выпускного бала, тётя Мэй спросила у него:

– Ты уверен?

Питер сидел на бортике ванны, глядя в зеркало над раковиной; тётя стояла совсем рядом, сжимала его плечо, и на то, чтобы выбрать, у него было не больше пары минут.

Он помнил – и это было больно, – какой взгляд был у Уэйда, когда ему случалось услышать смешки за своей спиной. Он помнил – и это было ещё больнее, – как Уэйд теперь ненавидел собственное отражение. Словно это было что-то непоправимое. Словно волосы не должны были начать расти вновь совсем скоро.

Просто нужно было подождать.

Даже таким, без волос, Уэйд оставался Уэйдом – для Питера он бы остался Уэйдом всегда, что бы ни случилось. Когда Питер смотрел на него, он не видел черт лица, или причёски, или разворота плеч; он видел только эту улыбку, по-детски искреннюю улыбку, единственную в своём роде, и эти голубые, как майское небо, глаза. Очень весёлые, очень живые, очень яркие.

Пусть он не сумел бы выразить всего этого словами, объяснить, что Уэйд нужен ему любым, он мог попробовать рассказать об этом по-другому.

Так что он не колебался ни секунды.

– Точно, – ответил Питер, и тётя Мэй улыбнулась.

В последний раз он шёл в школу со смешанным чувством облегчения и грусти: у него не было здесь друзей, кроме Уэйда и ЭмДжей, и он не мог бы сказать, что любил эту школу, но… всё-таки что-то было – какое-то чувство привязанности или, быть может, привычки, укоренившееся так глубоко внутри, что теперь он будто наживую рвал связывавшие его с этим местом нити.

В узком приталенном пиджаке было жарко, а галстук удавкой стискивал шею, но Питер всё равно шёл вперёд, сдерживая желание содрать неудобный костюм.

На него откровенно пялились. Ничего другого он и не ждал. Но вытерпеть такую малость, как повышенное внимание к его персоне, Питер мог с лёгкостью – это того стоило, он знал наверняка, и никто не сумел бы переубедить его.

В затемнённом помещении было людно и шумно; здесь танцевали и смеялись, учителя наравне с учениками, здесь кипела жизнь, и на Питера почти не смотрели – всем было не до того.

Он знал – знал наверняка, – что позже неминуемо привлечёт к себе чужое внимание.

Но пока… пока он разыскивал в пёстрой разноцветной толпе Уэйда. Вот его окликнула ЭмДжей, глаза которой забавно округлились, вот очень сухо, но всё-таки почти дружелюбно кивнул держащий её под руку Флэш, вот подмигнула и показала ему большой палец какая-то рыжеволосая девчонка, имя которой, если честно, Питер вспомнить не сумел…

Уэйд отыскался быстро: он стоял у стены, вдали от основной массы танцующих, с таким потерянным видом, что Питеру на секунду стало нечем дышать; в его сторону Уэйд не смотрел – изучал мыски своих туфель, будто боялся поднять голову и встретиться с кем-то взглядом.

Каким же он был красивым в этом строгом чёрном костюме.

Питер не сразу сумел справиться с малодушной, какой-то злорадной радостью оттого, что Уэйд был его, Питера, и ничьим больше.

– Эй, – сказал он тихо, прочищая горло и отчаянно боясь чего-то. – Привет.

Уэйд поднял голову.

И замер.

Питер нервно улыбнулся. Будто опомнившись от этой улыбки, Уэйд протянул руку, недоверчиво дотронулся кончиками пальцев до персиково-розовых прядей. Лицо у него было… словами не передать.

– Питер, – выдохнул он недоверчиво.

Питер закусил губу. И почти прошептал:

– Могу я пригласить тебя на танец?

– Я… – Уэйд рассматривал его со странной, удивительной смесью нежности и восхищения, а потом решительно кивнул. – Конечно, малыш.

И они танцевали под взглядами десятков их бывших одноклассников и учителей; танцевали, не попадая в такт, наступая друг другу на ноги, сбиваясь с ритма и смеясь; танцевали, не видя никого, кроме друг друга.

– Ты сумасшедший, – шептал Уэйд, склоняясь к самому его уху и вскользь задевая мочку губами, отчего Питера пробивало бесконтрольной дрожью. – Совершенно сумасшедший. Но… персиковый тебе идёт.

– Я знаю, – Питер поднимал голову, и ему приходилось привставать на носочки, чтобы коснуться чужого подбородка. – Знаю, но я…

Он не умел такое объяснять. Да и как вообще можно было выразить словами всю ту гордость и боль, что уживались в нём? Как можно было иначе доказать, что Уэйд был нужен ему любым, что Питер сам готов был стать любым, лишь бы только Уэйд не переживал из-за ерунды? Что всё это – смешки совершенно незнакомых людей, косые взгляды, кривые ухмылки – не имело значения?

– Я люблю, люблю, люблю тебя, – шептал кто-то из них (или, быть может, оба) и тогда, в танце, и потом, когда они сбежали с выпускного, на зелёной-зелёной траве, в пустующем школьном дворе.

И если сейчас, в переломный момент их жизней, Питер был уверен хоть в чём-то, то – в том, что, что бы ни случилось, он всегда будет за Уэйда.

На его стороне.