Текст книги "By your side (СИ)"
Автор книги: Дарт Снейпер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Флэш покинул класс одним из последних. И на прощание заговорщически подмигнул Питеру.
Питер едва ли обратил на это внимание. Он всё медлил и медлил, всё ждал, что сейчас Уэйд встанет и как ни в чём не бывало начнёт болтать о всякой ерунде, но Уэйд продолжал сидеть, не шевелясь и не поднимая головы.
И тогда Питер решился.
Он осторожно дотронулся до чужого плеча, ненавидя себя за эту робость, и тихо позвал:
– Уэйд?
Уэйд не ответил. Питер нервно оглянулся на дверь, но никто не спешил нарушить их уединения; у него не было теперь ни одного оправдания собственному страху.
Он должен был.
– Уэйд? Что-то случилось?
– Всё нормально, – как-то сухо отозвался Уэйд и едва заметно повёл плечом, сбрасывая руку Питера. Питер даже не представлял, что такая мелочь может уязвить его так сильно. Он разозлился моментально, больше на себя, на собственную нерешительность, на дрожь в коленях, и недовольно процедил сквозь зубы, сжимая их с такой силой, что заныла челюсть:
– Посмотри на меня, чёрт возьми.
– Тебе лучше уйти, – холодно ответил Уэйд.
Может быть, это и правда было бы лучше.
Может, ему и правда стоило.
Но Питер нутром чуял, что что-то случилось; и, не выдержав, он сграбастал Уэйда за волосы, вынуждая запрокинуть голову.
Уэйд явно этого не ожидал. Да Питер сам от себя не ожидал такой дерзости, и в другое время он непременно полюбовался бы изумлённо распахнувшимися глазами Уэйда, голубыми-голубыми, полными неверия и странного истеричного веселья, но он смотрел не на них – он смотрел на перемазанные в крови губы, на тонкую алую струйку, тут же устремившуюся вниз, к подбородку, на метнувшуюся было к носу, но тут же безвольно опустившуюся обратно на парту руку, тоже перепачканную красным.
– Чёрт, – только на это его и хватило. – Чёрт… твою мать.
– Всё нормально, – упрямо прогнусавил Уэйд. Будто было хоть что-то нормальное в кровотечении из носа, будто можно было говорить подобное, выглядя так, как выглядел сейчас он… Питер запретил пальцам дрожать. Суетливо порылся в рюкзаке, с трудом отыскав чистый платок, прижал к лицу Уэйда, сосредоточенно оттирая от кожи подсыхающую кровь, огляделся, будто что-то в этом классе могло подсказать ему, что теперь делать… С жалобной, жалкой ноткой выдохнул:
– Я вызываю скорую.
– Нет! – Питера спасли лишь рефлексы: он успел схватить Уэйда за плечи, удерживая от явно неудачной идеи вскочить на ноги, зло поджал губы.
– Нет? Какого чёрта, Уэйд? Тебе нужна помощь! Что, если кровь не остановится? Я, знаешь ли, не врач! Я не знаю, что надо делать в подобных случаях! Ты просто…
Уэйд перехватил платок, на секунду дотронувшись до его пальцев, и Питер невольно отдёрнул руку. Наверняка Уэйд помрачнел не от этой невольной реакции – точно не от неё.
– Нельзя, – проговорил он, морщась и стараясь не запрокидывать голову. – Ты же понимаешь, это привлечёт чужое внимание.
Питер раздражённо прищурился. О, теперь-то он понимал, Уэйд просто не хотел, чтобы кто-то заинтересовался, почему это капитана футбольной команды увозят на носилках; но, чёрт… что ему, Питеру, было делать? Что он вообще мог?
Пальцы всё же задрожали.
Смущение – горькое и вяжущее язык – пришло неожиданно и не к месту. Питеру вдруг стало жарко, он вдруг вспомнил, отчего так боялся этой встречи, и…
И как это было не вовремя!
Нет уж. Он займётся самоедством после – сейчас нужно было найти способ остановить кровь.
Уэйд, видимо, знал, как это сделать, лучше самого Питера: он зажал переносицу, чуть наклонил голову, хрипло и рвано задышал ртом. Питер только по этому его дыханию, частому и поверхностному, определил, что Уэйду было больно.
И всё его спокойствие тут же помахало ему ручкой.
– Господи… – губы не слушались, дышать было нечем. Белый платок становился красным с пугающей скоростью. – Боже, Уэйд, как это… как это прекратить?
– Тихо, – отрывисто бросил Уэйд, закрывая глаза. – Оно… само. Сейчас. Нужно только подождать.
Питер сглотнул.
Хорошо было бы раздобыть лёд, но где он мог его достать?
Чёрт побери, Паркер, может, хватит тормозить? На дворе же зима!
Да. Точно. Точно. Он был таким идиотом! Питер рванулся к окну, подёргал за ручку, с трудом сумел повернуть её; из образовавшейся щели на него дыхнуло морозом, моментально пробравшимся под тонкую рубашку и обжёгшим щёки, но Питер плевать на это хотел; он наскоро сграбастал в ладонь снега, не потрудившись даже захлопнуть окно, рванулся к Уэйду, нелепо и неловко прижимая снежный ком к его переносице… и замер.
Сколько он так простоял, Питер не знал, но за эти секунды – или, быть может, минуты – он успел совсем замёрзнуть. Стремительно тающий комок уменьшался и уменьшался, пока не стал просто-напросто водой, пропитавшей и без того многострадальный платок; Уэйд поднял на него глаза, чему-то усмехнулся, наскоро стирая с лица остатки крови, и проворчал почти добродушно, почти по-уэйдовски:
– Это самая глупая первая помощь, которую мне когда-либо оказывали.
– Довольствуйся тем, что имеешь, – вяло огрызнулся Питер, забирая окровавленный платок. Удивительно, как много душевных сил отняло у него происшествие, едва ли занявшее и двадцать минут; теперь он почувствовал, как продрог, теперь холод заполз под кожу, укоренившись там, и Питер захлопнул окно с чуть большей, чем требовалось, силой. Разговаривать с Уэйдом не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Он был выжат как тряпка: этими переживаниями, этими приступами, бесконечными приступами, которых он боялся и с которыми не умел справляться, этим умирающим, но никак не гаснущим чувством под рёбрами, этим…
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Уэйд приблизился к нему. Что Уэйд сжал его запястья: не больно, не как тогда, на кухне, а мягко и осторожно.
Очнулся, только когда Уэйд хрипло прошептал:
– Всё хорошо.
Слова «всё хорошо» были самыми лживыми словами, которые Питер когда-либо слышал. Но он всё равно растянул непослушные губы в улыбке и выдавил:
– Да.
От близости Уэйда привычно щекотало где-то в животе, и это было сладко, и стыдно, и совершенно отвратительно – потому что после того, что Уэйд пережил буквально только что, это чувство должно было заткнуться хоть ненадолго.
Оно было не дружеским.
Даже не милосердным – требовало своего всегда, плюя на обстоятельства, как сейчас.
– Эй, – Уэйд коснулся его подбородка, улыбнулся (он не оттёр всю кровь, и улыбка была жуткой), перескочил тёплыми пальцами на холодную щёку. – Не бойся. Это просто кровотечение, ничего такого.
– Ничего такого, – эхом откликнулся Питер, мечтая приникнуть к нему всем телом и сбежать подальше, хоть бы и через окно. Он стиснул лямку рюкзака, поджал губы, с неясной ему самому болью вгляделся в лицо Уэйда, боясь и надеясь, что сейчас тот спросит… но Уэйд молчал. Смотрел только пронзительно. И Питеру некуда было деваться от этого взгляда, и где-то в животе дрожало глупое маленькое сердце. Он прочистил горло. Выдавил, пряча глаза:
– Знаешь… мне, пожалуй, уже пора. Я… обещал тёте Мэй вернуться пораньше. Мы собирались… собирались…
Слова кончились.
Уэйд понял всё и так. А может, и не понял, откуда Питеру было знать; но хватка его пальцев, неожиданно бережная и ожидаемо приятная, вдруг исчезла, и он ровно произнёс:
– Конечно.
Питер нервно прокашлялся. Отступил на шаг. Уэйд смотрел на него тяжело и жадно, будто пытаясь насмотреться впрок, и от этого было жутко. Очень, очень жутко. Питер боялся этого взгляда.
– Я… – начал было он, но Уэйд только покачал головой.
– Не говори того, о чём пожалеешь, Питер, – и улыбнулся.
Будто всё про него понял.
И про глупую его влюблённость, и про трепыхающееся в горле сердце, и про боль и нежность в животе.
Питер ушёл, не оглядываясь.
Он ещё не знал, что на следующий день Уэйда не окажется в школе; что его встретят сперва короткие гудки, а затем – опустевший дом; что Флэш Томпсон пройдёт мимо, даже не задев его плечом, только осклабится, как человек, знающий какую-то огромную тайну, огромную тайну, которую не знал Питер; что это окажется так больно.
Неизвестность.
***
Питер ответил на звонок после первого же гудка.
– Привет, малыш, – голос у Уэйда был очень усталым. Питер невольно прикусил изнутри щёку.
Прошло две недели.
Он уже устал врать учителям о том, что Уэйд болеет (если бы они только узнали, насколько правда была страшнее лжи), а себе – о том, что его не кинули. Что Уэйд пропал не просто так. Что он, в конце концов, поехал на чёртову операцию, и дело было вовсе не в так и не случившемся разговоре, и не в том взгляде, который Уэйд подарил ему на прощание (взгляде, полном знания), и не в…
Питер вцепился в телефон с такой силой, что заболели пальцы.
– Ты… – дышать было нечем. – Уэйд! Уэйд, почему ты… нет, потом, потом. Ты в порядке?
Уэйд помолчал. Питер слышал лишь его негромкое дыхание, и этот звук, этот тихий звук, такой обыденный и простой, разбивал и склеивал его дурацкое сердце каждую миллисекунду. Он прикрыл глаза; где-то далеко, в гостиной, кажущейся теперь другой вселенной, тётя смотрела телевизор, и Питер всегда прекрасно слышал его; но сейчас всем, на чём он мог сосредоточиться, было ровное дыхание Уэйда.
– В порядке, – тихо ответил Уэйд после паузы, – но я звоню не из-за этого.
– Нет? – дышать почему-то стало нечем, и Питер сел на край кровати. – А из-за чего тогда?
И снова повисло молчание.
Он уже знал – чувствовал нутром, – о чём собирается спросить его Уэйд, но боялся поверить, и страх вперемешку с отчаянным предвкушением кружил ему голову.
– То, что произошло тогда на поле… – сказал Уэйд хрипло. – Ты…
Питер закрыл глаза. В ушах зашумело, и сквозь этот шум, яростный отчаянный шум, подобный грозовому валу, с трудом прорвалось тихое уэйдовское:
– …поцеловал меня.
Так, должно быть, чувствовали себя астматики во время приступа – дышать было нечем, лёгкие превратились в пакеты с песком, и каждый вдох был мукой, словно бы вместо кислорода он ловил губами яд.
– И я не могу перестать об этом думать, – сказал Уэйд. – Думать о том, чем это было. Порывом радости или…
Он вдруг рассмеялся. Питер никогда раньше не слышал, чтобы Уэйд так смеялся: со злой болью.
– А, знаешь, забудь. Это неважно. Может, ты просто случайно перепутал меня с ЭмДжей, – весело сказал Уэйд, и Питер почти возненавидел его за эти слова. Но не смог выдавить ни слова – голос предал его.
– Знаешь, – Уэйд вдруг стал очень серьёзным, – ты был прав. Футбол не стоит… футбол ничего не стоит.
Ему потребовалась доля секунды, чтобы понять.
– Нет, – неверяще прошептал Питер. Вскочил на ноги, заметался по комнате, как раненый зверь. – Нет, даже не вздумай!..
– Замолчи и послушай, – вышло внезапно резко, и Питер сдулся, как воздушный шарик, и сгорбился, и обнял себя за плечи, в кровь кусая губы. Уэйд ненадолго замолк. – У нас отличная команда. Сработанная, сильная, умелая. Достойная первого места.
– Нет, – Питер замотал головой, будто Уэйд мог увидеть это, сжал зубы. – Нет, Уэйд, не смей…
– Всё будет хорошо, – со странной, пугающей нежностью ответил Уэйд. – Томпсон и на километр к тебе не приблизится, обещаю. У нас с ним… договорённость.
Питеру было плевать. Плевать, даже если бы чёртов Флэш избил его до полусмерти, даже если бы придушил к чертям! Только… только не…
– Пятьдесят на пятьдесят, помнишь? – вдруг сказал Уэйд тихо и спокойно. – И на этот раз судьба решила повернуться ко мне задницей, а её задница, поверь, и в подмётки твоей не годится. Питер, я… Мне не стоило звонить, но… я хотел узнать.
– Ты и так знаешь, – сказал Питер, смаргивая злые слёзы. – Ты, чёрт возьми, знаешь. Знаешь, что я люблю тебя!
Удивительно – как легко эти слова, всегда казавшиеся ему такими трудными и тяжеловесными, сорвались с его губ. Как просто оказалось признаться в том, чего он боялся, теперь, когда…
– Ты всегда был для меня особенным, – ответил Уэйд глухо, будто бы через силу, и Питер готов был поклясться, что услышал едва слышное судорожное «чёр-рт». – Я не хочу… не хочу всё портить. Не хочу, чтобы ты видел…
– Не хочешь всё портить?! – Питер всё же закричал, не смог сдержаться, рванулся к стене, притиснулся к её холодной поверхности горячим лбом… Заговорил, глотая сухие рыдания и проклятия:
– Мы справимся. Даже если операция не помогла! Я… я всё сделаю. Что угодно. Что попросишь.
– Не в этот раз, малыш, – мягко сказал Уэйд.
И этого ласкового приговора Питеру хватило с лихвой. Его будто бы прорвало; слова, ядовитые и злые, полные упрёка и отчаяния, лились потоком.
– Ты же знаешь, знаешь, я никогда не оставил бы тебя! Мы прошли бы через всё это! Вместе. Мы… боже. Боже, я… ты бы заполучил свой чёртов кубок! Ты, не Томпсон, не кто угодно другой! Это ты завоевал бы победу! Это твоя мечта исполнилась бы! И я… я был бы так счастлив. Ты же так хотел этого! А теперь ты просто… пытаешься сбежать.
– Питер…
– Нет! – ему было плевать, что он вёл себя как истеричка, пускай, пускай, ему будет стыдно за это потом. Не сейчас. – Я так переживал из-за этого поцелуя! Из-за того, что ты для меня значишь, что ты всегда для меня значил! А ты, выходит, испугался. Испугался! Чего? Того, что я дорог тебе? Того, что ты нужен мне?
– Ты не понимаешь, Питер, у меня рак. И ты не заслуживаешь того, чтобы видеть…
– Так, выходит, я заслуживаю предательства, – прошептал он хрипло. Закрыл глаза. В ушах звенело, перед глазами всё расплывалось, и ломаные слова Уэйда он уже не слышал. Ничего не слышал, кроме надрывного, злого стука растоптанного сердца.
Уэйд решил сбежать.
Решил, что так будет лучше – одному. Без Питера. Наедине с раком.
Словно всё то, что Питер говорил ему, всё то, что готов был ему дать, не значило ничего. Словно Уэйд не признался ему минуту назад… словно…
Словно они не расставили наконец-то все точки над i.
Словно его сердце не подлетело к горлу, внезапно обретя крылья, чтобы в следующую же секунду камнем рухнуть вниз.
Питер вытер абсолютно сухие глаза. Разлепил губы. И выдавил:
– Ты просто трус, Уэйд Уилсон. И если ты не вернёшься, если ты не вернёшься к финальному матчу… – горло сдавило спазмом. Но Питер всё же упрямо договорил:
– То не возвращайся никогда.
И сбросил вызов.
***
Это казалось ему всего лишь жестоким сном. Ночным кошмаром. Чем угодно, только не реальностью. Питер, дурак, правда верил, ложась в постель, что утром всё будет хорошо. Что всё снова будет хорошо.
Он думал так, просыпаясь и засыпая. Он думал так, разговаривая с ЭмДжей и помогая тёте Мэй по дому. Он думал так, перебрасываясь враждебными взглядами с Флэшем и работая над новым проектом. Он думал так весь этот невыносимо, невыносимо долгий февраль.
Утро, первое весеннее утро юного нового года, очередное утро без Уэйда, встретило его сыростью и тишиной. Нет, разумеется, мир вокруг не потерял вдруг голос; мир вокруг щебетал, смеялся, кричал на разные лады, ещё робкое блёклое солнце силилось растопить остатки снега (зима оказалась неожиданно холодной), и совсем скоро должны были распуститься первые почки.
Эта тишина принадлежала не миру – она была питеровской, она была глубоко внутри него, где-то под рёбрами. Наверное, это передохли дурацкие бабочки.
– Ты выглядишь больным, – сказала ему ЭмДжей, которую он встретил в школьном дворе. – Может, отпросишься с уроков? В такую погоду легко простудиться.
Питер безразлично пожал плечами. Он и правда был болен. Но если бы он сказал ей, чем и почему, ЭмДжей, милая ЭмДжей, должно быть, перестала бы с ним общаться.
А она сейчас была ему так нужна. Она помогала… удержаться на плаву.
– Да всё нормально. Наверное, просто не выспался. Не переживай. И… кажется, меня сейчас кое-кто испепелит взглядом.
ЭмДжей фыркнула, безошибочно находя в толпе Флэша, и зачем-то мазнула пальцем по губам.
– Знаешь, а он же не плохой, – она улыбнулась легко и мягко, дотронулась до его плеча. – Он просто… ещё не встретил человека, который помог бы ему измениться.
Питер мог бы многое ей ответить. Про то, что Флэш – тот Флэш, который «не плохой» – был маленьким избалованным ублюдком, которому позволяли всё. Про то, что он, Питер, знал об ангельском характере Флэша не понаслышке. Про то, в конце концов, что этот Томпсон не заслуживал, не заслуживал места У…
Даже думать о нём было больно.
– Эй, Паркер! – Флэш прошёл мимо, оскалился, покрасовался капитанской курткой, и Питеру грудь сдавило обручем боли. – Как тебе моя обновка, а? Хорошо сидит?
Питер хорошо знал эту куртку. Он любил её. Уэйд носил её редко, наверное, потому, что ему было неловко (только Питер знал, насколько на самом деле Уэйд застенчив, и только Питер умел видеть скромность там, где другие упорно замечали лишь пренебрежение), но Питер отлично её помнил.
Однажды эта куртка побывала и на его плечах: тогда было очень холодно, и Уэйд, не слушая возражений, укутал тощего Питера в неё, как в пальто, и это было и стыдно, и приятно, и так восхитительно…
Флэшу она не шла. Флэш был слишком коренастым, слишком широкоплечим, слишком не-Уэйдом для этой куртки.
А ещё Флэш всё знал. Всё-всё. Питер видел это в его взгляде.
И ненавидел его за это.
– Жаль… – начал он, но голос предательски дрогнул. Питер усилием воли вернул себе напускное спокойствие. – Жаль, что совсем скоро тебе придётся её снять.
Флэш замер. Показательно повёл плечами, сильный и опасный, как молодой хищник, по-кошачьи прищурился. Проурчал:
– Это угроза, Паркер?
Питер выдержал его взгляд – что ему были дикие глаза Флэша после всего?
– Это констатация факта, Томпсон, – ответил он ровно и развернулся, неторопливо покидая поле битвы – чеканя шаг, с гордо поднятой головой и прямой спиной.
Маленькую победу подпортил кислый привкус сомнения во рту.
***
Звонков от Уэйда Питер не ждал. Но иногда не выдерживал, срывался – до матча нужно было дожить, до матча было целых полтора месяца, и эти ужасные семь с половиной недель тянулись медленно, как патока, и…
И…
И он давал слабину.
Это были всего лишь смс, только смс – не больше, несколько слов. Проверка связи, вот как Питер называл это. Вот как оправдывал собственную слабость.
Иногда Уэйд отвечал, но чаще молчал – и Питер раз за разом, день за днём открывал диалог в нелепой надежде на новое сообщение, но видел лишь неровные столбики своих собственных. Шутливых и серьёзных, полных тоски и напускного веселья.
Он… жил. Вернее было не сказать. Питер ходил на все уроки, исправно зарабатывая себе высокий средний балл и стараясь не думать об Уэйде, о том, как он сможет разобраться со свалившимися на него долгами, с угрозой отчисления, наконец; ему даже пришлось посетить кабинет директора. Мистер Смит, в точности соответствовавший своей скучной фамилии, никак не мог понять, зачем лучший ученик школы защищает пропавшего больше трёх недель назад Уилсона.
– Вы же понимаете, – говорил Питер опять и опять, нервно и спокойно, с улыбкой и без. – Он – наша главная надежда на кубок. Вы же не хотите потерять такой шанс?
Директор вздыхал и поджимал губы. Но каждый раз шёл на уступки.
– Он вернётся к финальному матчу, – обещал Питер, и губы у него еле заметно дрожали. – И сдаст все экзамены на приличный балл. Я готов поручиться за него.
Мистер Смит качал головой.
Питер уходил победителем.
Легче от этого не было.
Вечером, после очередного посещения Смита, Питер, не удержавшись, написал Уэйду смс.
Глупую коротенькую смс.
«Надеюсь, у тебя всё хорошо».
Он не ждал ответа – Уэйд будто намеренно отмалчивался, словно от этого становилось легче. Но телефон неожиданно завибрировал.
«просто отпад, детка! я бы отправил тебе пару селфи, но, боюсь, ты намочишь штанишки, а я женщина, а не стиральная машина!»
Уэйд был таким придурком.
Питер так тосковал по нему. Питеру сейчас… Питеру сейчас было так стыдно за те жестокие слова, что он бросил в порыве злости! Нет, Уэйд и впрямь поступил как трус, Уэйд и впрямь сбежал, не позволив Питеру помочь ему, но…
Но теперь Питер понимал.
Конечно, понимание облегчения не приносило. И, конечно, понимание никак не избавляло от глухой боли где-то в груди.
Но, может быть…
Может быть, Уэйд не бросал его.
Может быть, Уэйд собирался вернуться.
Если сможет.
Когда сможет.
И если Питер ещё мог верить хотя бы во что-то, то в это он верил всем своим по-прежнему глупым, по-прежнему разбитым и по-прежнему любящим Уэйда Уилсона сердцем.
***
– Смотрю я на тебя, Паркер, и удивляюсь, – сказал Флэш, нагнавший его и схвативший за плечо. Питер растерянно замер – Томпсон и впрямь в основном обходил его десятой дорогой, а тут подошёл, один, без дружков, и теперь шагал рядом с ним…
– Чего надо? – устало спросил Питер, поправляя лямку рюкзака. Флэш состроил гримасу. Куртки на нём не было.
– Ты же должен ныкаться по углам и рыдать, как брошенка, – протянул он лениво, перекатывая слова на языке, как жвачку. – А вместо этого бегаешь к старому козлу и упрашиваешь не отчислять Уилсона. На кой?
Питер мог бы послать его к чёрту. Их с Томпсоном отношения уместней всего было бы назвать холодной войной – и он не обязан был откровенничать с без пяти минут врагом.
Но он зачем-то ответил.
– Ты же всё знаешь, – вышло устало. Питер остановился, потёр лицо, и Томпсон остановился тоже. – Из-за чего он уехал. Уверен, ты-то в курсе.
– Именно поэтому я и удивляюсь твоему упорству, – удивительно, у них выходил почти цивилизованный разговор. Необычное чувство.
– Это всё равно не твоё дело, – Питер пожал плечами, покусал губы. – Он просто… должен вернуться. И, уж прости, он – капитан. Всегда им был. Всегда им будет. Без него вы не победите.
Флэш открыл было рот.
Он был отвратительным мудаком, этот Флэш, и он ненавидел Питера так яростно, как только мог ненавидеть один человек другого. Но с Уэйдом…
Питер, по правде, так и не постиг до конца природу отношений Уэйда и Томпсона: они не были друзьями, скорее приятелями, а больше всего – соперниками, вечными конкурентами в борьбе за первое место чёрт знает в чём. И всё же… было что-то ещё. Что-то, чего Питер не понимал.
Что-то, что сейчас заставило Флэша промолчать. Будто он был согласен. Будто ему нечего было возразить.
– А ты, Паркер? – спросил он вместо того, чтобы заспорить. – Ты без него – что?
Питер мягко улыбнулся ему. Полюбовался изумлённым вытянувшимся лицом, пожал плечами, давая бессловный и оттого особенно искренний ответ, и, отвернувшись, продолжил путь. Нагонять его Флэш не стал.
***
Питер лёг спать с предчувствием чего-то хорошего – странным, почти незнакомым, до того он от этого предчувствия отвык. Столько было всего плохого…
Слишком много и для десятка таких, как Питер.
Но он почему-то верил. Верил, засыпая, в то, во что не верил больше никто.
До матча оставалось меньше недели, у мистера Смита сдавали нервы, учителя недовольно поджимали губы, а Питер…
Питер ждал.
…На следующее утро Уэйд написал ему. Сам. Первым. Неожиданно, как и всегда, и так вовремя, словно чувствовал. Словно сквозь разделявшие их мили ощутил, как отчаянно Питер нуждался в нём сейчас – много больше, чем когда-либо прежде.
Питер долго смотрел на экран телефона. Всё думал, что всё это окажется чудесным сном, миражом, галлюцинацией… чем угодно.
Но…
«через полчаса в нашем месте»
Их место… знакомый до боли школьный двор, изученный вдоль и поперёк. Питер, по правде, почти не заглядывал туда после того, как Уэйд исчез. Это было… больно. Он боялся воспоминаний, боялся их силы, их власти над ним; боялся, что они – шелест жухлых осенних листьев, блеск первого снега – окажутся для него слишком мучительны.
Удивительно – он пропустил весну.
То есть, конечно, Питер знал, что сейчас уже апрель, что снег давно растаял, и на смену хмурым тучам пришло яркое солнце. Но только теперь, ступая по новой ярко-зелёной траве, он вдруг осознал, что это – весна.
Уэйда он узнал сразу, даже со спины. Слишком знаком был этот широкий разворот плеч. Эта толстовка. Уэйд был в капюшоне и, услышав шаги Питера, не обернулся. Только тихо сказал:
– Я и правда поступил как трус.
Оживающее сердце заколотилось где-то у Питера в рёбрах.
– Да, – согласился он и сделал ещё шаг к Уэйду. – Но ты вернулся.
Уэйд повернулся к нему. Его лица почти не было видно, так низко нависал на лоб капюшон; весь он, непоколебимый, крепкий, огромный, вдруг показался Питеру ужасно хрупким и уязвимым. И лишь спустя долгое мгновение Питер понял почему.
– Как ты похудел… – сказал он с безотчётной болью, протягивая руку и дотрагиваясь до чужой груди. Одежда и впрямь висела на Уэйде мешком. Сколько он потерял? Должно быть, добрых двадцать фунтов.
Уэйд перехватил его запястье.
– Подожди, – сказал неожиданно хрипло, будто кричал, пока не сорвал голос. – Подожди, я… я должен кое-что тебе сказать.
Питер молча поднял на него взгляд.
– Я так боялся, – Уэйд слабо усмехнулся. – Так боялся, что тебе придётся… смотреть на это. Смотреть на то, как я умираю. Как меня собирают по кусочкам после каждого сеанса химиотерапии. Знаю, это было предательством, и я не надеюсь на прощение, но…
– Уэйд, – Питер сглотнул горький ком, шагнул ещё ближе. – Я знаю, знаю, я всё понял, тебе не нужно…
– Нет, постой, – Уэйд перебил его, скользнул робкой лаской по запястью, поджал губы. – Я решил, что так будет лучше. Пятьдесят на пятьдесят, помнишь? И если бы я умер… если бы даже химия не помогла… ты бы запомнил меня тем, кем я был до всего этого. Уэйдом Уинстоном Уилсоном. Капитаном футбольной команды. Твоим лучшим другом. Тем, кто так долго был в тебя влюблён и ещё дольше не мог этого понять.
Питер всё-таки всхлипнул. Уэйд сжал его руку сильнее.
– Всё позади, Пит. Позади, слышишь? – сказал он с неожиданной горячностью. – Я выиграл счастливый билет. Но теперь… я… если ты решишь, что такой я тебе не нужен, я пойму. Даже ес…
Питер заткнул ему рот ладонью. И сдёрнул капюшон одним рывком.
А потом замер на секунду.
Пока ткань скрывала черты лица, то, как ужасно похудел Уэйд, было не слишком заметно – но теперь невозможно было не увидеть обострившиеся скулы, запавшие щёки, резкий скол подбородка… и…
Питер не раздумывал ни секунды.
– Ты такой идиот, Уэйд Уилсон, – сказал он мягко, борясь с удушающей, отчаянной нежностью. Глаза Уэйда – голубые-голубые, ярче всего на свете – вспыхнули, и нежность эта прорвалась наружу, и, не в силах противиться ей, Питер приник к исхудавшему, но всё ещё сильному и надёжному телу.
И провёл в короткой ласке дрожащими пальцами по абсолютно лысой голове.
На этот раз Уэйд поцеловал его первым.
========== I’ll be there by your side ==========
– Как тебе это удалось? – ЭмДжей тронула его за плечо, упала рядом на сочную зелёную траву, взметнулось воздушное жёлтое платье. Питер состроил нарочито непонимающее лицо, и она рассмеялась. – Я имею в виду, провести старика Харриса. Я же знаю, Уэйд сам не написал бы итоговый тест, так что давай, делись секретом, мистер Самый-Умный-Парень-Школы.
Питер фыркнул и отмахнулся, невольно краснея.
– Ну, может быть, я просто… придумал достойную мотивацию для него, – сказал он весело и невольно прикусил губу, так сильно захотелось расхохотаться: если бы ЭмДжей только знала, какую он дал Уэйду мотивацию…
Вспоминать об этом было стыдно, и неловко, и запредельно сладко. Сухие горячие губы, прижатые к его шее, властная хватка рук…
Наверное, у него всё на лице было написано, потому что ЭмДжей, девочка-солнце, вдруг улыбнулась Питеру понимающе и мягко. Было почти даже несправедливо, что, глядя на эту лучистую улыбку, он думал об улыбке другой.
Кривоватой, неловкой, такой искренней улыбке, которую Уэйд сберёг и теперь. Теперь, когда…
Что ж. В каждой бочке мёда была своя ложка дёгтя. И их ложкой было то, что теперь Уэйда сторонились. Не сказать, чтобы над ним кто-то смеялся, всё-таки он вернулся в команду и усиленно готовился к финальному матчу, а значит, ещё оставался звездой; но теперь на него смотрели со странной смесью больного восхищения и жалости.
И Питер так гордился, так гордился тем, что Уэйд с этим справлялся.
Пусть было тяжело. Конечно, было; учителя, прежде не раз и не два недовольно отзывавшиеся об отсутствии «мистера Уилсона», теперь виновато отводили глаза или по тысяче раз на дню спрашивали, всё ли с Уэйдом в порядке. Будто он был хрустальным и мог разбиться – теперь, пережив такое испытание.
Если бы кто-нибудь поинтересовался мнением Питера на этот счёт, Питер заявил бы: Уэйд теперь – кремень. А о его беззащитном нежном нутре кому попало знать не следовало.
– Эй! – ЭмДжей толкнула его в плечо и разулыбалась. – Хватит мечтать! Твой принц уже идёт.
Питер правда не знал, как она поняла. Они никому не говорили, что теперь они вместе («вместе» – это чудесное слово до сих пор наполняло его волнующей дрожью), но… наверное, это было какое-то особое женское чутьё. И таким же обладала тётя Мэй.
Разговор с тётушкой Питер до сих пор вспоминал с чувством неловкости и благодарности: её мягкую, ни капли не осуждающую улыбку, пальцы Уэйда, сжавшие его собственные до боли, застрявший где-то в горле страх… И то, как потом Мэй, смеясь, назвала их обоих своими мальчиками. То, как ещё неуверенная, но ослепительно яркая улыбка, улыбка, в которую Питер был влюблён, осветила лицо Уэйда после этих слов.
Он встрепенулся.
Уэйд и правда шёл к ним: высокий, в уже привычной толстовке с капюшоном. Питер пытался убедить его, что ему не нужно носить дурацкий капюшон, что в такую жару – это была удивительно жаркая весна, словно природа просила прощения за суровую зиму – просто незачем так одеваться…
Но не настаивал. Потому что понимал – конечно, понимал.
Понимал, что старшая школа никогда не была таким уж хорошим местом, что здесь хватало мудаков, что подростки иногда были очень жестоки – и, плюя на причины, высмеивали последствия.
Если бы Питер только мог сделать с этим хоть что-то…
– Секретничаете? – Уэйд упал рядом, прижался плечом к его плечу – ни о чём не говорящее прикосновение, почти случайный жест, но Питера прошило теплом, а кончики пальцев закололо. Это был их личный код: всё в порядке.
А ещё можно было чуть шевельнуть пальцами, дотрагиваясь до чужого колена, и получить в награду улыбку.
– Питер совсем меня не слушает, – шутливо пожаловалась ЭмДжей, – только с мечтательным видом пялится в небо.
Уэйд многозначительно похмыкал, легонько пихнул Питера в бедро, нарочито осуждающе протянул:
– Нехорошо игнорировать даму сердца, Пити!
– Я тебя и не игнорирую, – с ухмылкой ответил Питер, и Уэйд расхохотался. Кокетливо похлопал ресницами, возмутительно длинными для парня, потом повернулся к ЭмДжей и развёл руками:
– Прости, кажется, в этот раз в конкурсе красоты выиграл я!
Питер закатил глаза, и все трое рассмеялись, и на душе было так легко, что даже мрачный взгляд прошедшего мимо Флэша не мог испортить Питеру настроения.
