Текст книги "Провокатор (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Окуньков подали с поджаристой картошкой и свежими овощами, они оказались чудо как хороши и пошли на ура, мы расправились с ними буквально за пять минут и потом, за бокалом местного Chenin Blanc – того самого, на основе которого был приготовлен соус к рыбе (это была еще одна фишка блюда) продолжили разговор.

– Мы говорили о материальном базисе, фундаменте, на котором строится вся деятельность. Еда это физиологические потребности, кров это потребность в безопасности. Дальше идет потребность в принадлежности к какой-то общности, в уважении товарищей, – я продолжал беспардонно коверкать теорию Абрама Самуиловича Маслова, более известную как “пирамида Маслоу”, – потом потребность в познании и, наконец, потребность в самореализации, в достижении своих целей.

– Да, любопытный взгляд, возможно, с точки зрения философского материализма… – протянул Георгий Валентинович, но я остановил его предупреждающе поднятым пальцем и продолжил.

– И немало людей удовлетворяются только первыми уровнями и не занимаются ни познанием, ни самореализацией. Как вы думаете, выйдут ли из таких борцы за дело рабочего класса?

– Разумеется, нет! – с убеждением воскликнул Плеханов. – Сознательный борец непременно должен читать литературу, все время учиться и учить других.

– Во-от, – протянул я. – И получается примерно такая же пирамида – внизу те, кто хочет только спать, есть и напиваться по праздникам, потом те, кто готов к политической борьбе и, наконец, самая малая группа – те, кто ведет остальных за собой. И этой пирамиде соответствуют разные группы марксистов – экономисты это нижний, желудочный уровень, затем революционные социал-демократы и, наконец, группа мыслителей и философов, своего рода самореализация рабочего класса.

Плеханов аж приосанился, поскольку явно решил, что я записал его в третью группу. Впрочем, так оно и было – философ он действительно выдающийся, только вот характер скверный.

– И если мы хотим революции, мы должны – даже обязаны! работать не только с идейными пролетариями, но и с теми, кто “жрать-спать-выпить”, а для этого экономизм в самый раз, – постарался я еще раз убедить визави.

– Тогда вам лучше сразу обратиться к нашим “молодым” или непосредственно к мадам Кусковой с ее мужем, они страсть как любят учить пролетариат бороться за копейку и отрицают революционную составляющую борьбы! – отчеканивая каждое слово и внимательно глядя мне в глаза, сказал Плеханов.

Нет, это что-то особенного, как говорят в Одессе. Вроде умный человек, а стоит сказать “экономизм” как сразу планка падает.

– Революционную составляющую я не отрицаю. Я просто считаю правильным, чтобы каждый занимался тем, что он умеет. Вот вы считаете экономизм врагом и всячески “боретесь” с ним, – я постарался, чтобы моя ирония в интонации дошла до Плеханова. – А ведь через пятьдесят лет никто и не вспомнит суть ваших разногласий, а лет через сто вообще не будут знать, кто такие Кускова или Струве. И мне кажется, что лучше рассматривать экономизм не как врага, а как инструмент, который мы можем использовать. Давайте все-таки попробуем, а?

Все-таки идеологический пуризм – страшная вещь, Плеханов мигом преобразился, грудь его выгнулась, глаза метнули огонь и из ноздрей, как мне показалось, повалил дым. Усы угрожающе поднялись чуть ли не до середины лба.

– Я занят по горло партийной и литературной работой. Я не имею времени, ни права заниматься пустяками, браться за то, что иным людям может казаться каким-то новым откровением, а в действительности является обыкновенной мелкобуржуазной возней. На этом и закончим наш разговор.

Мы завершили обед в молчании и разошлись, разве что условились, что встретимся завтра и я заберу письма в Россию. Хорошо хоть руку подал на прощание.

– Черт вас дергал за язык! К чему это было злить Плеханова, подсовывая ему этих клятых экономистов! Теперь, поверьте мне, он возьмет вас на мушку, он непременно найдет у вас какие-нибудь вредные ереси, – выговаривал мне Бонч-Бруевич.

Владимир Дмитриевич, даром что был молод, к “молодым” не относился. Ему тоже досталось несколько писем и рассказ о разговоре с Жоржем, приведший его в такое возбуждение. Хотя идея общей газеты ему понравилась и он обещал свою помощь при закупке полиграфического оборудования и, что самое важное, связать меня с Лениным, который пока находился в сибирской ссылке. Но вот перед Георгием Валентиновичем он буквально трепетал.

– Нет, возражать ему никак нельзя, это выводит его из себя и он сейчас же переходит на личности!

Ладно, первый блин комом, будем капать на мозг, но я уже был уверен, что с Плехановым каши не сваришь и эта уверенность лишь окрепла на следующий день, когда мы опять встретились. На этот раз он был в сопровождении не очень опрятной маленькой старушки в разбитых башмаках. Это была Тётка – Вера Ивановна Засулич, которая невзирая на свой внешний вид и торчащие из-под шляпки пряди, показалась мне куда разумнее Плеханова. Тот сухо передал мне письма и уже собирался откланяться, как Засулич попросила еще раз изложить мои предложения, что я и сделал. Плеханов морщился, хмыкал, но некоторое время слушал не перебивая, в основном, благодаря Вере Ивановне, которая держала его под руку и время от времени сжимала ее.

– Я исхожу из того, что невзирая на оппортунистическую и ревизионистскую суть экономизма (которую, кстати, осуждаю так же решительно, как и вы, Жорж), совместная низовая работа с экономистами возможна, более того, через нее мы можем привлечь к общему делу непосредственных практиков движения, прежде всего самих рабочих, вполне готовых драться за трейд-юнионы, но пока не готовых перейти к политической борьбе.

– Другими словами, вы допускаете мирный исход спора с “молодыми”, – наконец не выдержал и саркастически произнес Плеханов. – Никогда этот ваш проект не будет для меня приемлемым. Моя позиция в данном вопросе постоянна и неизменна!

– Жорж, – я отважился на еще одну попытку, – понятно, что мы сегодня не договоримся. Но напоследок я прошу вас подумать вот о чем. Вы вводите в оборот очень опасную практику “борьбы до победного конца” в идейных вопросах, которые никому, кроме двух-трех десятков человек, не интересны. Вы будете постоянно размежевываться с теми, кто вполне мог быть вашим союзником и тем самым будете ослаблять движение, хотя ничто не мешает нам идти к социализму врозь, но бить царизм вместе. И рано или поздно идейные разногласия возникнут и с друзьями. И начнут копиться личные обиды, которые никак не нужны в предстоящем пути. А потом, когда мы совершим революцию, эта практика приведет к чисткам среди бывших товарищей, которых кто-нибудь объявит “ревизионистами”, “оппортунистами” или “приспешниками буржуазии”. Более того, под этот молот попадут и честные рядовые бойцы, не слишком разбирающиеся в теории. Поэтому я твердо считаю, что нам необходима другая практика – постоянного сотрудничества. Да, не по всем вопросам можно сотрудничать, но по большинству-то можно! И газета, как средство объединения, нам нужна позарез.

– Никогда! – набычился Плеханов.

– Ну то есть вы отказываетесь и оставляете газету на откуп экономистам?

Плеханов молча поклонился, развернулся и пошел в сторону, так что расстались мы недовольные друг другом, и даже присутствие Засулич ничего не исправило.

На ум неожиданно пришла строчка из Венички Ерофеева “Ты блестящий теоретик, Вадим, твои тезисы мы прибили к нашим сердцам, – но как доходит до дела, ты говно говном!” и я горько усмехнулся. Ну что же, флаг в руки, Георгий Валентинович, оставайтесь главным философом партии, блюстителем ее идеологической чистоты, а дело делать придется без вас. И ведь что характерно – эти белые одежды не помешают Плеханову шарахаться от большевиков к меньшевикам, а потом вообще к оборонцам и получится из него через двадцать лет, несмотря на все его заслуги, свадебный генерал, эдакий социалистический Киса Воробьянинов – “гигант марксистской мысли, отец русской социал-демократии и особа, приближенная к Энгельсу”. И совсем уж в духе шуток, которые так любит история, в его родной Гудаловке под Липецком, переименованной потом в Плеханово, расположится областная психиатрическая больница. И его земляки будут говорить: "Попал в Плеханово"…

***

Осень-зима 1898

Жизнь у дядьки задавалась так себе – и своих детей было семеро, и жена его, неразговорчивая худая баба, не шибко рада была. Дядька Василий, похоже, ее побаивался и потому старался почаще бывать в отлучках – ходил с мужиками в разные строительные артели и в уезде, и в губернии. Сам Митяй тоже держался от тетки подальше, уж больно она в неизменном своем черном платке была похожа на тех монашек, но кормила наравне со своими и то слава богу.

Летом же совсем хорошо – то наезжал дядька и забирал Митяя с собой в артель, на побегушки, а коли оставлял в деревне, то ходил Митяй за стадом подпаском, а на воле деревенскому мальчишке сколько всего найти и съесть можно! И грибов в лесу, и рогоза у речки надергать, а потом запечь корневища, да и порыбалить в той же речке!

Осенью же мужики с промыслов возвращались и всю зиму кустарничали, делали на продажу всякую домашнюю утварь, пока бабы ткали рогожи. Со школой пришлось распрощаться – и далеко, и своих четверо учатся, пятого не потянуть.

Ближе к зиме к соседу приехал студент из самой Москвы, долго говорил с Василием и с мужиками насчет сельской артели, да только не вышло у него ничего, земля вокруг была тощая, болотистая, сеять хлеб никакого смысла на было, все давно уже почти поголовно в отходчиках были, оставляя сеять коноплю и вообще заниматься сельским трудом жен и детишек.

На Рождество, отстояв всенощную, Митяй было собрался с двоюродными идти по домам Христа славить – петь тропари да кондаки, за что хозяева одаривали где пирогом, а где и пятаком, да только не взяли его, уж больно ветхая одежонка была, а христославы наряжались в самолучшее. Тетка не пожалела своим достать из сундука заветный расписной платок и вышитые кушаки, а Митяю пришлось сидеть дома и тихонько молиться, чтобы у него когда-нибудь появилась настоящая семья, которую он будет любить и где его будут любить его самого.

На четвертый день святок к ним заехал мамкин и дядьки Василия младший брат Никита, работавший в самой Москве на кирпичном заводе. Был он молод, покамест неженат и привез последние новости о семье – хорошей было то, что по осени Матрену сосватали и весной, на Красную Горку, будет свадьба. Митяй даже зажмурился, представив, как он будет там плясать, но в ушах завыли противные черницы и он поскорее отбросил эти мысли. Накормят – и слава богу. А вот о Дашке новости были плохие, Никита видел ее поначалу пару раз за портновским делом, потом та самая старушка стала отговариваться от встреч и вот уже год о сестре ни слуху, ни духу, дядька считал, что она померла.

Братья выпили за помин ее души и захмелевший Василий начал выговаривать Никите о том, что городские все такие, а хуже всего господа – дескать, поманят калачом, а потом бросят или выгонят. Брат ему кое-где поддакивал, но когда Василий перешел от десятников и подрядчиков к анженерам, неожиданно встрепенулся и возразил.

– У нас на кирпичном прошлый год стачка была, конные жандармы всех плетками отлупцевали, человек двадцать заарестовали, потом пятерых в ссылку наладили, так когда замятня была, мимо шел инженер с соседнего завода. Так он кинулся баб от жандармов защищать! Трех с коней свалил, пока его шашкой по голове не успокоили.

– Зарубили??? – вскинулся Василий

– Не, плашмя, дух вышибли.

– Их ты… да. Хорошие люди везде бывают.

За это и выпили, а Митька на полатях повернулся носом к стенке и заснул, замечтавшись о хороших людях и своей семье.

Глава 12

Сентябрь 1898

В Цюрихе меня ждал радостный Хаген, с которого Эйнштейн успел снять воз непонятной полицейскому работы, систематизированные Альбертом по рубрикам названия фирм – возможных наших клиентов, счет за рассылку первых ста рекламных писем, который я с чистой душой оплатил. Ну и билет до Вильгельмсхафена – меня ждала встреча с Францем Кульманом, к которому я отправился, уверившись что теперь мои доходы пойдут в гору.

Поездка получилась короткая, по-настоящему деловая – Франц, хоть и был молод, соображал отлично и деловую хватку имел отменную. Патент на чертежный стол он буквально обнюхал, вчитываясь в каждую букву, сразу понял, какие перспективы за ним стоят и приготовился биться со мной за каждый пфенниг. Но тут он жестоко обломался – я, наверное, кое-где циничная сволочь, но брать деньги с настоящего автора изобретения было как-то слишком. Потому я широким жестом отдал патент в бесплатное и бессрочное пользование во всем мире. Оговорив при этом право российских компаний выпускать кульманы для внутреннего пользования, а коли они вдруг захотят немецкого качества, то поставок по себестоимости, но без реэкспорта или перепродажи. Прикинув, что российский рынок составит вряд ли даже сотую часть от европейского, Кульман легко согласился. Мы составили договор у нотариуса, подписались, отметили это дело в приятном рыбном ресторанчике, и я убыл ночным поездом в Берлин и далее на Москву.

***

Пограничный контроль с американским паспортом прошел на ура – зашли, спросили, поклонились, ушли. До маяковского с его “глазами доброго дядю выев, не переставая кланяться, берут, как будто берут чаевые, паспорт американица” было еще далеко, но все равно гражданин любой из великих держав, к которым относилась и САСШ, мог свободно путешествовать по миру практически без виз и прочей мороки.

И поехали через границу письма эмигрантов, запрещенные газеты да журналы, зарытые между чертежами и пояснительными записками, а мы с очередным попутчиком продолжили вагонные споры, начатые обсуждением перипетий кампании лорда Китченера в Судане. Пока поезд шел по российской территории, коллежский советник Министерства иностранных дел (чин немалый, на военный лад – полковник) взялся рассказывать мне о перспективах политики на Балканах и о том, что там непременно нужно учредить военный союз под эгидой России. Видимо, эта идея вызревала в недрах министерства не один год – в реале Балканская лига была создана за пару лет до Первой Мировой войны, успела вломить Турции, развалиться и передраться между собой. Примерно в таком духе я и оппонировал, упирая на то, что в балканском котле сам черт ногу сломит, что каждый тамошний народ имеет по десять тыщ претензий к соседям – и зачастую претензий весьма серьезных, что столетия непрерывных войн и османского владычества начисто убили там возможности для этнического и политического диалога и что под этот котел будут подбрасывать дровишки не только враждебная нам Австро-Венгрия, но даже и союзные французы. А если учесть, что тамошние экономические позиции России куда как слабее остальных Великих держав, даже Италии, то создание прочного союза представляется мне невозможным. Сосед приводил в доказательство какие-то трактаты, соглашения и другие официальные бумаги – но когда и кого останавливали договора, не подкрепленные силой? Мы так и не пришли к общему мнению и расстались уже в Москве в некотором обалдении, он от моего, как он называл, “политического цинизма”, а я от наивности МИДовца, хотя, казалось бы, все должно быть ровно наоборот.

***

Дома все было хорошо – к моему приезду Марта отдраила квартиру, надоконные перемычки начали свое победоносное шествие, все товарищи были на свободе и активно работали – не зря я вывалил на Савинкова все свои познания о проверках персонала, без которых нашу фирму в девяностые просто сожрали бы. Плюс изрядную часть того, что я знал о методах конспирации из фильмов и книг – мы с Серегой носились с идеей “марксистской партии” как раз с конца восьмидесятых, когда издавать стали буквально все, вплоть до секретных инструкций и внутренних сборников КГБ.

Первым делом я отправил через Бориса письмо Наташе, в котором постарался успокоить и объяснить, что нисколько ее не виню, что жизнь не кончается и что мы обязательно еще встретимся. Затем кинулся разбирать накопившуюся почту, среди которой нашел и записку от Собко, ему я и позвонил из конторы Бари по новомодному телефону. Василий Петрович сообщил, что в Москве проездом некий молодой коллега, работавший на строительстве Великого сибирского пути, и хорошо бы с ним переговорить и, коли потребуется, внести в проект поправки по результатам общения с практиком. Порешили встретится вечером, в Художественном кружке.

Приехал я на Воздвиженку заранее, в надежде сыграть разок-другой в шахматы, но постоянных моих партнеров еще не было, и компанию мне составил молодой человек лет тридцати. Был он на редкость хорошо одет – галстук в тон костюму и рубашке, даже заколка в галстуке сидела как-то франтовски. Играть было трудно, у соперника были оттопыренные острые, почти эльфийские уши и мне приходилось все время себя сдерживать, чтобы не хихикать, отчего ходу на десятом я попал в неприятное положение и надолго задумался, по привычке начав бубнить какую-то мелодию.

Выбубнив боле-менее анализ позиции, я двинул пешку и поднял взгляд. Щеголь глядел на меня круглыми глазами, но тут же спохватился, вернулся к партии и сделал, как мне показалось, первый попавшийся ход – ошибочный, на мое счастье. Интересно, что его так ошарашило? Я ответил слоном и, пока противник задумался, встал, прошелся по комнате и огляделся, но за моим креслом тоже не было ничего особенно выдающегося.

– А, вот вы где! – раздалось от дверей, проем которых почти целиком занял Собко.

Я было собрался извиниться и сдать партию, но партнер тоже встал и двинулся навстречу Собко.

– Вы уже познакомились?

Мы синхронно переглянулись и отрицательно помотали головами.

– Как дети малые, ничего сами не могут, – хмыкнул инженер и представил нас. – Михаил Дмитриевич Скамов, изобретатель путеукладчика. Леонид Борисович Красин, мастер-путеец.

Красин??? Я чуть было не подпрыгнул на месте – это ж какая удача! Это ровно тот человек, который и нужен! Но пришлось взять себя в руки и сделать вид, что я как-то участвую в происходящем разговоре, а самому судорожно соображать, как бы его заполучить. Партийную кличку Красина я помню, “Никитич”, но черт его знает, может, он ей еще не пользуется, да и вывалить такое в лоб никак невозможно, тут же заподозрит. Черт, черт, черт, никак его нельзя упускать! Что же делать? Сейчас ничего не получится, надо тет-а-тет. Ладно, набьюсь потом прогуляться, глядишь, что нибудь и придумаю…

А Собко со своими шутками-прибаутками изложил наши проекты, вытряс из Леонида его соображения, не переставая всячески рекламировать машину, автосцепку и меня, как непризнанного гения железнодорожного строительства и даже человека крайне передовых взглядов, не убоявшегося вступить в схватку с жандармами, от чего я вяло отбрехивался. Но по разговору выходило, что запусти путеукладчики в течении года – сроки завершения Транссиба можно будет существенно приблизить. Красин дал пару ценных замечаний, обещал в следующий приезд в Москву (он разрывался между Харьковом, где доучивался в университете и работой топографом или мастером на разных дорогах) более подробно ознакомится с чертежами и мы разошлись. Вернее, ушел только Собко, а мы двинулись к Александровскому саду и далее вдоль него, к “Большой Московской гостинице” на Охотном ряду.

– Скажите, Михаил Дмитриевич, а что за мелодию вы напевали за шахматной доской? – после нескольких дежурных фраз о погоде и работе обратился ко мне Красин.

– Знаете, я сильно задумался и делал это машинально, может, вы напомните?

В ответ Красин воспроизвел несколько тактов… “Варшавянки”.

Да что же это такое, а? Следишь за речью, не дай бог оговориться словцом из будущего или брякнуть неиспользуемый ныне термин, а стоит чуть ослабить вожжи – все само лезет из подсознания! Вот интересно, а играя с Зубатовым, я тоже “вихри враждебные” мурлыкаю?

Хотя… может, оно и к лучшему и этот шанс надо использовать…

– А, это моя любимая песня. Haydi barikata, haydi barikata, ekmek, adalet ve ozgurluk icin, – напел я вариант прикольной группы Bandista.

– Это, простите, на каком языке?

– На турецком. А вот на испанском. Alza la bandera revolucionaria Que del triunfo sin cesar nos lleva en pos.

Даже не зная турецкого, Леонид уж точно определил слово “баррикада”, а уж французский-то он знал наверняка, так что и “бандера” и “революционариа” пошли прямо в цель. Но я решил дожать:

– Могу и на русском. А могу вот еще что:

 
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
 

Красин остановился, как обухом прибитый и неудивительно – “Интернационал”, разумеется, был известен, но только на французском или там немецком, русского перевода еще не существовало! Но Леонид довольно быстро справился и жадно спросил:

– А дальше?

– А дальше только припев, больше пока не переведено, этим занимается один юноша в Париже, но небыстро, очень небыстро, глядишь, через годик и закончит, – хватит с меня “Елочки”, не хочу больше песни тырить. И я продолжил:

 
Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
 

– Вы социалист? – как в омут бросился Красин.

– Да. Рекомендательных писем от Плеханова или Засулич предоставить не могу, но я с ними недавно встречался в Женеве.

– В Женеве? До или после убийства Елизаветы Баварской?

– За пару недель до, вовремя успел уехать – полиция перетрясла всех известных им левых, досталось и Георгию Валентиновичу с Верой Ивановной. А вы, как я полагаю, оказались в Иркутске не по своей воле, так?

– Да, там целая история, тянется уже семь лет, – подтвердил Леонид.

В тот вечер мы толком не договорили и разошлись, условившись непременно встретится в следующий приезд Красина в Москву через пару недель. За это время я дернул Савинкова и нескольких других ребят разузнать о Красине – строго говоря, мне это было совершенно не нужно, биографию Никитича я вполне помнил, мне было нужно, чтобы информация о том, что я навожу справки, дошла до объекта моего интереса.

Тем временем шли и рутинные дела – зубатовские “профсоюзы” уже действовали на семи заводах, но пока тихо, занимаясь в основном самообразованием. Я нацелил на них Тулупова с Муравским, посоветовал подбросить литературы и кого-нибудь из толковых ребят, чтобы аккуратно двигать рабочих в нужную сторону. За дело взялся Исай – как по мне, лучше кандидатуры и не найти, свой, из рабочих, за словом в карман не лезет, задачу понимает и пока никакую политику (во всяком случае, в открытую) туда тащить не будет.

Группа Савелия Губарева надыбала пять деревень, годных под стартовые площадки для колхозного движения, из них я выбрал одну, наиболее интересную – относительно близко к Москве, никакая урожайность, хотя петровцы клятвенно заверили, что ее при правильной агротехнике можно поднять втрое и, что самое главное – там жила родня сразу аж двух студентов-землеведов. Мы решили готовить встречу с “крестьянским активом” как можно скорее, лучше всего – в Можайске, самом ближнем городе.

***

Палка просвистела у самого носа, я едва успел отшатнуться – нападавший был на полголовы выше и длиннее руками. Еще хуже было, что он был сильно моложе и атаковал в таком темпе, который я долго не выдержу, дыхалка уже не та.

Я кое-как отмахивался, стараясь держать дистанцию, но все равно успел пару раз вскользь получить по бокам, когда понял, что терять нечего и надо атаковать самому – пан или пропал. Трость с сухим треском встретила палку и сбила ее в сторону, я шагнул вперед, переходя в замах, как внезапно ощутил сильный толчок в живот. В глазах померкло и я, продолжая двигаться по инерции, рухнул в пустоту, где только что стоял противник.

– Михал Дмитрич, вы в порядке?

Сознание вернулось, надо мной стояли обеспокоенный тренер Ольшаник и успевший снять фехтовальную маску Муравский.

– Да, вроде бы все хорошо, только отдышаться.

– Ну я же сколько вам говорил – держите дистанцию, атакуйте только если уверены! – страдальчески причитал Коля.

– Ничего, злее буду, – попытка улыбнутся заставила опять скрючится и восстанавливать дыхалку молча.

Зал Русского гимнастического общества, в котором мы время от времени лупили друг друга палками, располагался в Ваганьковском переулке между Знаменкой и Воздвиженкой, где в мое время стояли корпуса библиотеки имени Ленина. А переулок назывался улицей Маркса-Энгельса, видимо, для полного комплекта основоположников. Муравский оказался неплохим рукопашником, ходившим даже в стеношные бои, и давним членом РГО, в котором, невзирая на громкие имена основателей, а, точнее, спонсоров – Щукиных, Морозовых, Шустовых – основной “рабочий” костяк составляла публика вполне демократическая. Коля вообще был находкой во многих смыслах, с ним, что называется можно было пойти в разведку, один недостаток – слишком влюбчив, появление в кругу передовой молодежи каждой новой барышни означало новые восторги или страдания, в зависимости от развития отношений.

– Все в поржадку? Ниц неболи? – тренер был чехом и когда волновался, перескакивал с русского на чешский.

– Ничего страшного, спасибо, – мне помогли подняться и повели в раздевалку, куда Ольшаник принес свинцовую примочку и бинты, так что через полчаса я стал вполне дееспособен.

– Франц, а почему вы не используете тренажеры? И штанги у вас литые, без сменных дисков… – оба уставились на меня, опять что ли я с анахронизмами влез?

– Аппараты у нас есть, вы же видите, – постарался объяснить чех.

Ну да, шведская стенка и канаты как вершина физкультуры девятнадцатого века. Ладно, где мой портфель-бумага-карандаш, сейчас набросаю. Мы перешли в комнату совета общества, где в ходе моих почеркушек выяснилось, что концепция тренажеров с переменным весом или типом нагрузки была новшеством, равно как и конструкция штанги с грифом и сменными дисками стандартного веса. Ну что же, только к лучшему – надо сесть и вспомнить фитнес-клубы, где я занимался, и вуаля, у нас еще десяток патентов. К разговору подключилось еще несколько членов, по ходу дела выяснилось, что РГО пытается взять в аренду Патриарший пруд для устройства на нем катка. А вот интересно, с моими детскими занятиями я ведь тут буду чемпионом среди фигуристов? Видел я ролики, как катались в десятых годах – младшая ясельная группа, ей-богу.

***

Вторую встречу с Красиным мы решили провести в отдельном кабинете у знаменитого Тестова – полтора солидных инженера, почему бы и нет. С едой решили не заморачиваться, заказали чем был славен трактир, то бишь раковый суп да телятину, запивали тоже без изысков, вином.

Говорили мы, естественно, не о путеукладчике. Обоюдное наведение справок не осталось незамеченным – за последние недели Савинков и Муравский, каждый по своим каналам, отследили интерес Красина к моей персоне.

Так что мы начали без экивоков. Я изложил свои соображения насчет широкого фронта и специализированных групп и организаций, а потом, уже за десертом в виде гурьевской каши, я перешел к делу.

– У меня, Леонид Борисович, есть предложение, от которого вы не сможете отказаться.

– Вот даже как, не смогу? – весело спросил Никитич. – Ну-с, слушаю.

– Вы про Омдурманскую баталию слышали? – начал я издалека.

– Да, в газетах читал.

– Помните каково было соотношение сил?

– Ммм… дервишей вчетверо или впятеро больше, чем англичан и египтян, но может, они привирают?

– Не думаю. Сто тысяч, суданцы поставили на карту все. У англичан – двадцать пять, из них две трети египтяне. Так вот, заметили, за счет чего англичане эдакое превосходство не только нивелировали, но и подавили?

– Артиллерия и пароходы?

– Whatever happens, we have got the Maxim gun, and they have not, – процитировал я известный английский стих, написанный как раз по случаю этого сражения в Судане. – Сорок пулеметов оказались важнее лишних семидесяти тысяч воинов. Смею вас заверить, мы наблюдаем рождение нового короля на поле боя и не далее чем через год, пулеметы снова начнут стрелять в Африке, на этот раз в Трансваале.

– А, мне рассказывали про эти ваши военные прогнозы! И что испано-американская война сбылась точно по сказанному, и что в Китае бузят эти их “боксеры”… – заинтересованно кивнул Красин.

– Повторюсь – по всем признакам, война Англии с бурами начнется через год. Буры хорошие наездники и стрелки, но совсем не солдаты. И командовать ими будут местные политики, главы семей, в жизни не читавшие ничего, кроме Библии. То есть ни дисциплины, ни стратегии. Они бросятся на ближайшие цели, на английские городки у границ и этой ситуацией надо непременно воспользоваться и организовать экспроприацию.

– В имеете в виду трансваальское золото? Оно же тяжелое, сколько можно унести – ну пуд, ну два… – удивился Красин

– Нет, английские алмазы. В Кимберли.

– Однако! – Леонид даже отшатнулся.

– Городок стоит на железной дороге, идущей вдоль границы, буры дорогу непременно перережут и возьмут его в осаду. Англичане в обороне весьма упорны, тем более это вотчина Сесила Родса, он добьется, чтобы британские войска пошли туда в первую очередь. В общем, будет пара-тройка месяцев боевых действий, в течении которых можно попробовать вытащить десяток-другой фунтов алмазов.

Красин прищурился, что-то посчитал в уме, после чего снова повернулся ко мне с распахнутыми глазами.

– Это… это же миллионы фунтов стерлингов!

– Да хотя бы полмиллиона. Вы представляете, что можно сделать с такими деньгами?

– Купить оружие! Много оружия! – тут же предложил Никитич.

“Мелко, Хоботов!” – чуть было не сорвалось у меня.

– Оружие это так, на сладкое. Можно организовать школы за границами, можно создать политический Красный Крест, можно наводнить Россию печатной техникой, можно столько, что дух захватывает.

– Даа… – мечтательно протянул Красин, – это было бы замечательно. Но как?

– Вот этим вопросом я и предлагаю вам заняться – взять на себя техническую часть. Руководитель у группы уже есть, я вас познакомлю, очень способный молодой человек. Кандидаты тоже подобраны, там есть двое подрывников и даже студенты горного, осталось их прогнать через проверки и ехать, как можно скорее ехать. На месте, например, поступить на работу на шахты, вжиться в обстановку, осмотреться, составить план, потренироваться, продумать маскировку, пути отхода. Можно привлечь ирландцев из тех, кто сильно не любит англичан. На горных работах используют динамит – получить к нему доступ, понемногу собрать запас. Потом дождаться подходящего момента – я бы заложил несколько мин у хранилища и взорвал их при обстреле города бурами. Ну и вывезти, что еще сложнее.