Текст книги "Провокатор (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 9

Весна 1898

Всю зиму мать мучилась болями в груди, порой даже не могла работать, а с утра до вечера лежала у печи под лоскутным одеялом. В такие дни Митяй не ходил в школу, а подолгу сидел у ее постели и гладил руку, иногда убегая в сени, где горько и молча плакал от бессилия, пока его никто не видел.

Несколько раз приезжал дядька Василий, привозил муки да масла, а потом велел матери собираться и ехать с ним к фершалу на станцию. Митька напросился ехать тоже.

Зимняя дорога была скучна, фершалская изба с больничкой была даже меньше, чем у деревенского богатея Зыкина, а рядом стояло несколько саней, на которых из окрестных деревень приехали такие же страдальцы

Фершал пришел не сразу, долго возился трясущимися руками с замком, запустил всех в сени и ушел в дальше вглубь, где долго гремел рукомойником. В сенях от собравшихся пахло знакомо – портянками, овчиной или потным телом, а вот приемный покой, куда они вскоре попали, пах незнакомым душноватым запахом и был выскоблен до янтарного цвета досок.

– Батюшка, который раз прошу – колодит живот, спасу нет! Дай ты мне ради Христа ликобы какой, а то порой хоть по земле катайся!

Фершал равнодушно поднял красные опухшие глаза и, дыша в сторону, произнес:

– Зря ездишь. Сколько раз тебе говорил, у тебя катар желудка, тебе надо молоко пить и кашицу есть, а не селедку с квасом! Иди, иди… Что у вас? – обратился он уже к дядьке с мамкой.

Василий первым делом развернул узелок с гостинцем, фершал сгреб его в ящик стола и начал расспрашивать мать, потом приказал ей скинуть полушубок и кофту, а Митяя и дядьку выгнал обратно в сени. Минут через пять их позвали назад, мать уже оделась, а фершал непослушными руками писал на четвертушке бумаги.

– Грудная жаба, – объяснил он дядьке, а Митяй при этих словах содрогнулся, вспомнив баню и монашек, “вразумивших” его, и едва не упал в обморок, но оперся на лавку и устоял.

– Давайте пить настой калины и вот рецепт, один порошок три раза в день, аптека у самой станции.

Порошки, даром что стоили целый рубль, который дядька с причитаниями вытащил из узелка, добытого из-за пазухи, не помогли, только зря деньги потратили. Не помогла и калина – одним утром в межень[1]1
  Межень – в калужских говорах ранняя весна.


[Закрыть] мать не проснулась и Митяй с Матреной и двумя младшими весь день безутешно рыдали в уголке, пока в доме суетились соседки. Мать обмыли, уложили в домовину, деловито отпели и закопали на погосте у церкви.

На поминки съехалась вся родня – и по отцу, и по матери и порешило общество сирот разобрать по семьям, оставшееся невеликое имущество поделить, а избу продать, пусть и на дрова.

Так вот из семи душ Митяй остался один, хоть и забрал его к себе дядька Василий.

***

Май 1898

Вот истинно – хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах.

В приподнятых чувствах я шагал к Белевским, привычно взлетел по лестнице в бельэтаж, крутанул звонок и уже совсем собрался просквозить мимо знакомой горничной в квартиру, как она загородила мне дорогу.

– Господа в отъезде, не принимают.

Что значит “в отъезде”? Я же принес книги в библиотеку…

– Вам просили передать, господин инженер, – она достала конверт плотной бумаги с росчерком “Г-ну Скамову М.Д.”, я заторможено его принял, отдал книги, поклонился и пошел вниз. Читать письмо в подъезде или на ходу показалось мне плохой идеей, домой идти не хотелось, я присел на теплую скамейку на бульварах и с нехорошим предчувствием вскрыл конверт.

Так… Милостивый государь Михаил Дмитриевич… известное вам происшествие в прошедший четверг… в таком положении… некоторые обстоятельства не позволяют… черт, да что они за хвост тянут? Неужели нельзя прямо написать, что случилось? Ладно, дальше… не вижу иного выхода… просить вас более не визитировать нас… отказаться от услуг библиотеки… не искать встреч… уехала в имение…

Приплыли.

Это, кажется, называется – отказали от дома. Рука сама опустилась вниз, из конверта выпала пятирублевка, надо же, благородные какие, даже остаток за абонемент вернули. Я снова перечитал письмо, как мне показалось, между строк сквозило некоторое сожаление – нынешние формальности в обществе были покамест сильнее личных чувств, все верно, тут еще девятнадцатый век и свои правила поведения. Странно даже что меня со всеми моими закидонами так долго терпели, наверное списывали на американское происхождение, да и держать среди читателей такую экзотическую птицу было, наверное, прикольно. Хм… некоторые обязательства, некоторые обязательства, неужели Белевские дали какие-то авансы фон Зальца? Эх, барон, барон… решил выехать на административном ресурсе?

Меня заполнила злость. Но малость поскрипев зубами, я успокоился. Ладно, переживем. С одной стороны, обидно, клянусь, обидно, ну, ничего не сделал, да, только вошел. Наташа мне нравилась чем дальше тем больше, опять же полезные знакомства, да и такое прикрытие для встреч с Савинковым где еще найдешь. С другой – может, и к лучшему, что наши отношения с Наташей не доросли до полноценного романа, инженер по нынешним временам это неплохо, но все-таки дочери генерал-лейтенанта не пара. Сословное общество, все дела, могло обернуться и серьезным скандалом. В высших кругах московского дворянства подбор женихов и невест строже, чем прием в КПСС в годы застоя, инженеру без родословной ничего не светит. И хрен с ним, как говорят, проехали. Забудется со временем. Не юноша с влажными мечтами, вешаться не побегу.

Вечером я занялся револьвером – чистка и смазка оружия суть занятие медитативное, успокаивающее и безусловно полезное, запах оружейного масла и звук, с которым детали становятся на место, благотворно действует на нервы. Потренировался выхватывать и вскидывать пистолет, зачем-то решил еще раз разобрать, но и тут хорошего окончания не случилось – ухитрился неслабо прищемить палец.

Следующим днем события развивались примерно в том же духе. Для начала в контору Бари позвонил Василий Петрович и похоронным голосом сообщил, что путеукладчик нам задробили. Дирекция Ярославской дороги после месячного рассмотрения проекта решила, что “применение столь сложного устройства не несет предлагаемых выгод ввиду избыточного числа рабочих рук вдоль линий дороги”. В известной степени они были правы, машина получилась непростая, требующая и угля, и обученного персонала, в то время как мужики с костыльными молотками и клещами для рельс и шпал вполне с задачей в населенной европейской части, по которой шла дорога, справлялись. Но Собко как-то весь осунулся и даже посмеиваться стал меньше, раздумывая, не предложить ли путеукладчик на строящуюся Виндавскую дорогу. Подсунутый ему эскиз автосцепки малость Василия Петровича развеял и он взялся его дорабатывать, не переставая бурчать, что такое начинание никому в России не нужно, вот в цивилизованных странах…

Дальше все пошло как по заказу – отказали в регистрации “Жилищного общества инженеров”, в первую очередь из-за документов. Но это, по крайней мере, предполагалось – говорил же, что не надо торопиться, что сперва надо проработать финансирование проекта и юридическую сторону, но всех так захватила идея, что “давай-давай!”. Эх, господа инженеры…

Еще через день примчался Борис и порадовал, что в общежитии Петровки, как все продолжали называть сельхозинститут, нашли нелегальную литературу и что среди прочих арестован и Савелий. Н-да, с почином вас, товарищ революционер – первый арестованный соратник. Ладно, выяснили что Губанова держат в арестантской при Басманной полицейской части, дают свидания и принимают передачи. Под этим видом мы срочно организовали Саве “невесту” из курсисток и отправили к “жениху”. Получилось удачно, барышня оказалась весьма толковой и артистичной и принесла нам весточку – книжки нашли у соседей, нашего сидельца замели для гарантии и по совокупности, но вполне могут впаять ему высылку в административном порядке.

Да уж… Но я уже особо не удивлялся, пришла беда – отворяй ворота. Но хотелось бы верить, что черная полоса когда-нибудь закончится.

В скверном настроении я вызвал на встречу Зубатова – очень не хотелось светить Губанова, но колхозный проект был важнее, чем возможная деятельность Савелия в подполье.

Сергей Васильевич и сам явился на конспиративную квартиру мрачнее тучи – как выяснилось, ему закрутили гайки, почти полностью запретив создание “рабочих обществ”, над которыми мы трудились с самого моего появления здесь. Хорошо хоть Пречистенские курсы, куда меня звали вести занятия по физике и математике для начального курса и по механике для старшего, пока не трогали. Но звоночек был крайне неприятный – консерваторов в МВД всегда хватало, стратегия “тащить и не пущать” была освящена десятилетиями практики, а всякие вольности полагались излишними. Сумеем ли мы пробить или сдвинуть эту стену – вот вопрос.

Впрочем, это сыграло мне на руку – Зубатову хотелось сделать начальству какую-нибудь козью морду и он взялся освободить Саву под мои уверения, что мне нужен толковый агроном исключительно для сельскохозяйственных дел, хоть и попенял, что я слишком разбрасываюсь и никак не могу наладить работу патентной конторы. Мы еще поплакались друг другу в жилетки и пришли к выводу, что мне надо ехать в Цюрих, разбираться на месте. А для этого надо сперва съездить в Питер, в посольство за новым паспортом.

– Езжайте, Михаил Дмитриевич, развейтесь. Иногда бывает полезно отвлечься от текущих дел и заняться чем-то другим… – с намеком посоветовал Зубатов.

Правда, на что он намекал я так и не понял. Но ладно, ехать все-равно придется. И коли так, я решил узнать у Собко – может, есть смысл ткнуться к кому-то в министерстве с нашими проектами?

Василий Петрович от такого предложения несколько воспрял и все более оживлялся по ходу разговора.

– Ну, наверное, лучше всего прямо к министру, князю Хилкову – он опытный путеец, сам ездил машинистом, возможно, он поймет. Я сейчас же телеграфирую в Питер своему старинному другу и однокашнику, он сейчас вице-директор департамента в МПС, пусть устроит нам аудиенцию, глядишь, чего и выгорит.

– Нам? – недоуменно переспросил я, ошеломленный такой резкой переменой.

– Ну да, я обязательно поеду тоже! – категорично заявил Собко.

И мы поехали. Первым классом, в мягком вагоне – ну а как иначе, на доклад к самому министру едем!

В поезде, поглядев на “вечное перо” Собко мне в голову стукнуло – а чего это только кульман? Ведь до черта еще всяких чертежных принадлежностей, которых тут нет! И я бросился записывать – цанговый карандаш, рапидограф, парные линейки-угольники… Да та же авторучка – нынешние это недоделки какие-то, у них не то, что плотно закрывающегося колпачка нет, у них нет даже клипсы, чтобы за карман цеплять! Добавляем простейшую рычажную заправку – уже три патента, которые с руками оторвут! Сейчас-то, вы не поверите, бедолаги заправляют “вечные перья” пипетками!

Процедура в посольстве прошла на удивление быстро, после десятиминутной беседы в консульском отделе приняли все мои бумаги – выписки из портовой книги, полицейские справки, заверение от почетного консула, в том числе организованные Бари поручительства от московских “американцев”. Получилась солидная пачка, клерк назначил повторный визит через два дня и я убыл в гостиницу, где меня уже ждал Собко, буквально подпрыгивая на месте. Такая реакция в исполнении без малого двухметрового инженера смотрелась весьма забавно, но тут хоть было чему радоваться – нам было назначено у Хилкова завтра в одиннадцать часов. Все оставшееся время мы готовили чертежи и пояснения, репетировали речь Собко (я сразу отказался от роли фронтмена, дабы не напортачить) и приводили себя в порядок, заодно я послал весточку подъесаулу Болдыреву

Утром, начищенные и наглаженные, собрав папки и тубусы с чертежами, двинулись на Фонтанку. Теперь уже потряхивало меня – первый выход в “высшие сферы”, Хилков как-никак персона второго класса табели о рангах, да к тому же и князь, и потому я изо всех сил старался молчать и улыбаться, последнее получалось непроизвольно, очень уж забавная бороденка была у Михаила Ивановича. Сам он действительно оказался толковым железнодорожником, оценил и путеукладчик, и автосцепку, перешерстил все разложенные на столе для совещаний чертежи. К ним мы приложили и сделанные по моему настоянию расчеты, показывающие насколько быстрее пойдет прокладка пути – по всему выходило, можно радикально ускорить прокладку Транссиба, особенно в малонаселенных краях.

– Ваше высокопревосходительство, мы с господином Скаммо намерены подать патентные заявки на эти изобретения, причем с оговоркой, что Министерству путей сообщения Российской империи будет предоставлено право пользования бесплатно.

– Это весьма патриотично, господа, отрадно видеть такое рвение к процветанию Отечества у молодых инженеров, – поднял брови Хилков. – Однако, обнадеживать вас не буду, бюджет министерства не позволяет сейчас сколько-нибудь затратных экспериментов. Поступим так… оставьте мне чертежи и записки, в ближайшее время я постараюсь приватно переговорить с министром финансов, господином Витте. Если удастся его заинтересовать, а он весьма радеет о скорейшей достройке Великого Сибирского пути, то возможно – возможно, господа! будет решение об испытании машины. Кстати, я бы рекомендовал вам съездить на строительство Китайской или Забайкальской дороги и определиться на месте. Со своей стороны, я обещаю в такой поездке всяческое содействие. А сцепку для начала должен оценить технический комитет министерства, но вы и сами понимаете, что внедрение потребует больших затрат ввиду переоборудования большого числа вагонов, хотя бы в пределах одной дороги, – министр пожал нам руки, давая понять, что аудиенция закончена.

На набережную мы вышли несколько обескураженные и двинулись пешочком по Вознесенскому проспекту в гостиницу, где меня дожидался ответ от Болдырева – он просил дать знать, смогу ли я быть вечером в ресторане “Доминик”, куда он меня приглашает.

Я смог – Собко отправился визитировать друга, устроившего нам прием, так что я остался один и прогулялся по летнему Питеру от нашей “Англии”, впоследствии того самого “Англетера”, до Невского.

Метрдотель провел меня мимо буфета, оборудованного здешней “микроволновкой” – медной водяной баней на газу, в которой разогревали блюда, ледником с холодными закусками и ванной с двумя бочонками пива, в зал к столику, за которым уже сидел Болдырев, с коим мы сердечно обнялись. Вот ведь, вижу человека второй раз в жизни, а уже как родной, бывает такая мгновенная комплементарность, правда, редко.

– Лавр Максимович, рад вас видеть в добром здравии. А куда пропали звездочки с ваших погон?

– В марте произведен в есаулы по выслуге лет.

– О, поздравляю!

Метр нас покинул, вместо него немедленно материализовался официант в белом сюртуке, я отдал инициативу Болдыреву – он тут завсегдатай, пусть и выбирает. Кухня оказалась вполне русская, щи-борщи, каша, печеный бараний бок и так далее. Стол накрыли споро и мы подняли первый тост – за встречу.

– А почему не “Кюба” или “Медведь”? – иронически поинтересовался я, разглядывая сверкающую люстру сквозь хрусталь рюмки. Болдырев аж сморщился.

– Я казак, отец у меня простой урядник, а там сплошной гвардейский загул, здесь же в задних комнатах играют в шахматы, сам Чигорин заходит, – есаул воздел вверх палец. – Так что мы можем, при желании, тоже сыграть партию-другую. Но если позволите, у меня к вам другой интерес.

– Прошу, буду рад помочь.

– Дошло до наших палестин, что в Москве некий инженер Скамов чрезвычайно точно предсказал войну САСШ с Испанией, а также волнения в Маньчжурии, чему мы сейчас становимся свидетелями.

– Да помилуйте, какое “предсказал”? Так, немного анализа.

– Ну-ну, не скромничайте, другие-то и того не сумели. Но я вот о чем хотел с вами поговорить – китайцев мы, ясное дело, задавим. А что нас ждет в Маньчжурии дальше?

Следующие два часа я старательно рассказывал Болдыреву про то, что Транссиб становится костью в горле у англичан, любящих воевать чужими руками, отчего они вкупе с американцами накачивают кредитами Японию. Что японцы крайне обозлены на нас за отнятый у них Порт-Артур, что без ресурсов Маньчжурии и Кореи им не выдюжить, и они лихорадочно вооружаются и готовы драться насмерть. И хорошим кончится это не может – Тихоокеанская эскадра как по заказу ослаблена, если воевать – то все снабжение повиснет на недостроенной однопутной дороге длинной в несколько тысяч верст. И что на поле боя выходит новый король – пулемет, который изменит всю тактику. Лавр внимательно слушал, кивал, задавал правильные вопросы и к концу вечера я был готов биться об заклад, что он, как и его тезка Корнилов, работает на разведку.

Расстались мы на выходе из ресторана, я взял с есаула обещание навестить меня в Москве, буде случится оказия и двинулся под едва посеревшим небом белой ночи обратно в гостиницу.

На следующий день в посольстве мне дали подписать совсем-совсем настоящий американский паспорт, вернее, солидную и приятную даже на ощупь веленевую бумагу, на которой среди виньеток было пропечатано что Mr. Michael D. Skammo, тридцати девяти (sic!) лет от роду, является, черт побери, совсем-совсем настоящим американским гражданином. Места для фото в паспорте не было, зато имелась “аналоговая биометрия” – описание внешности. Между текстом и красной мастичной печатью Госдепартамента было изрядно пустого места, как оказалось, туда при необходимости можно вписать супругу, детей или даже слуг.

Словесный портрет это, конечно, хорошо, но не было даже отпечатка пальца, так что хранить такое удостоверение надо тщательней – воспользоваться им может любой мало-мальски похожий на меня человек. Вообще, отношение здешнее к безопасности не перестает удивлять – приняли от хрен знает кого хрен знает какие бумаги, выдали паспорт, первые лица свободно расхаживают по улицам, у прилично одетого человека даже документов не спросят, буде он явится да хоть к министру. Ой, икнется это лет через семь, только успевай губернаторские трупы оттаскивать.

***

Поездка в Питер стала хоть каким-то просветом, но неудачи продолжали сыпаться и сыпаться на мою голову – вернулся я в Москву для того, чтобы узнать, что Варвара ушла. Ну как ушла, объявила, что наши отношения закончены. Последнее время мы виделись реже, чем раньше – я был загружен проектами, Варвара тоже поняла, что с меня слезешь где сядешь и занималась своими дамскими делами. Не то, чтобы я рассчитывал на какие-то особые отношения или, упаси бог, на свадьбу, не то, чтобы мы были особенно близки, но… противное чувство, будто тебя ударили в живот, появилось, стоило Варваре произнести сакраментальное “Нам надо поговорить”.

Казалось бы, сплошные плюсы – никто не будет “делать голову” с приличиями, подарками и внезапными планами, жили мы, что называется, на два дома, так что тут ничего не изменится, отпала проблема с будущими поездками в Европу – брать Варвару с собой было решительно невозможно по соображениям конспирации, секс в моем возрасте радует, но он вовсе не является “светом в окошке”, как в двадцать лет… а все равно, не покидало острое ощущение, что я остался один на один с чужим миром. Был какой-никакой тыл, место, куда можно было приползти зализывать раны, а потом – вжух! и нет у тебя никакого тыла.

Нда, прямо скажем, привязчивость – не самое лучшее качество для революционера, давненько мне так хреново не было…

Сборка-разборка револьвера не помогала и три вечера подряд я банально напивался под неодобрительные взгляды Марты, но не помогала и водка, ночью я все равно просыпался и часами лежал, уставившись в потолок. Кооператив ни с места, колхоз без финансов не получится, вся личная жизнь под откос, Сава все еще сидит, мизерных доходов от патентов на организацию экспедиции в Южную Африку точно не хватит, а раз так – не будет денег на народный фронт. Ну вот зачем, зачем меня сюда зафитилило? Автосцепку внедрять, мать ее?

Днями все валилось из рук, делать ничего не хотелось. Назад бы, в родной XXI-й век, коли тут я бесполезен.

Встав утром, я решительно отбросил подготовленный костюм, манишку, пристяжной крахмальный воротничок, галстук и прочие ужасы, надел свой френч, сбрую и сапоги, послал Бари записку, чтобы сегодня не ждали, и двинулся в Сокольники. Коли все так хреново – буду искать обратный портал, хочу домой и баста. Надоело.

***

Лес между Поперечным просеком и железной дорогой был пуст, зато вдоль будущих прудов копошились землекопы, запруживая Путяевский ручей. Я свернул на дорожки Лабиринта, где пару раз видел следы копыт, но в целом лесу было тихо и совершенно безлюдно. После вчерашнего дождя пахло моим любимым запахом сырого леса и я, не обращая внимания на усталость и голод, кружил и кружил по тропинкам час за часом. Активная ходьба и поиск места, где это все случилось, отвлекали от душивших меня последнее время мрачных мыслей, пару раз я даже ухитрился потерять ориентировку, но быстро восстановился – и солнце светило, да и железная дорога была рядом.

Портал, естественно, не находился, да и в глубине души я отлично знал, что вероятность такого события фактически ноль, бесполезные блуждания мне надоели и я с тяжелым сердцем решил все-таки вернуться домой, с тем, чтобы прийти сюда завтра.

Уже около одного из лучевых просеков впереди на дорожке показались две фигуры, шедших в сторону Богородского.

Картузы, рубахи с вышитым воротом навыпуск, пиджаки и начищенные сапоги, вид расхлябанный, подчеркнуто небрежный. Морды непонятные, нагловатые. Не поймешь, то ли то ли рабочие с резиновой мануфактуры, то ли “дачные мужики”. Двигались они какой-то разболтанной походкой и не доходя до меня шагов пять внезапно тормознули по обеим сторонам тропинки.

– А пожалуйте бумажник, господин хороший, вам он уже без надобности, а нам пригодится, – весело гыгыкая обратился ко мне чернявый. Второй, посветлее и повыше, гнусно усмехнулся и показал из-под полы нож, вроде как “финку”. Держал уверенно и умело, а по холодным глазам было заметно, что пустит “перо” в ход без особых сомнений.

Я едва не ухмыльнулся в ответ. Ну что тут скажешь, просто офигительно. Только гопстопа для полноты счастья и не хватало. Достойный финал попаданческой эпопеи – получить ножом в печень и сдохнуть под березой в Сокольниках, где меня хрен знает когда найдут. Или все, может, так и надо – mission completed и гори оно все огнем, и все проблемы побоку?

Испуга не было. Совсем наоборот, где-то внутри вспыхнул упрямый огонек – лапки вверх, да? Один мир просрал, теперь второй хочешь? Бумажник отдашь, а с ним и сигарницу со смартфоном, да? И такое вдруг бешенство во мне поднялось из-за того, что придется расстаться пусть с малой, слабой, но все-таки ниточкой, связывающей меня с родным миром, такое остервенение собственной некузявостью, такая злость на свое нытье и весь мир вокруг.

– Шевелись, ферт!.. – резко бросил первый грабитель.

Окрик чернявого только подстегнул.

– Бумажник? Подавитесь, суки! – я сунул руку за отворот френча, туда, где у обычных пиджаков был внутренний карман и выдернул из плечевой кобуры Смит-Вессон.

Гулко бахнул выстрел, с деревьев взлетели птицы, эхо пару раз шарахнулось среди деревьев…

Нате! Нате! – с каждой пулей я выплескивал остервенение и обиду на весь мир.

Первая досталась в грудь высокому, стоявшему прямо “под выстрел”, вторая – в живот чернявому. Девять миллиметров сбили с ног обоих, нож выпал, высокий повалился сразу, даже не успев взмахнуть руками, чернявый хрипел и сучил по земле ногами, зажимая кровь, бьющую между пальцев.

Этот хрип странным образом подстегнул бешенство. Я с диким злорадством всадил контрольные в голову – одному и другому. Попал оба раза, зачем-то выстрелил еще, еще… но тут револьвер щелкнул впустую. Я продолжал жать на спуск, прежде чем понял, что израсходовал все пять патронов.

И что я только что убил двух человек.