Текст книги "Провокатор (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 6

Зима 1898

Отгремели Рождество, Новый год и Святки, потекла наполненная заботами зима. Расчеты конструкций в конторе Бари, запуск производства бетонных перемычек, изучение немецкого (в том числе и по ночам с Варварой), переписка с Цюрихом, беседы с Зубатовым, встречи с Савинковым, а еще мы по вечерам частенько сидели у Собко и “в свободное от основной работы время” трудились над чертежами путеукладчика, часто допоздна – дела и события явственно уплотнялись.

Зимой же Савинков сводил меня в несколько мест, где легально собиралась “передовая молодежь”, тайно протащил на пару собраний (которые я пронаблюдал “из-за занавесочки”) и потом представил нескольким наиболее надежным товарищам.

Все кружки как один, несмотря на их малые размеры в восемь-десять человек, носили громкие названия типа “Союз решительной борьбы за все хорошее против всего плохого”, что было вполне в тренде – ни социал-демократов, ни социалистов-революционеров толком не было, партиям еще предстояло сложиться. Хотя на таких встречах уже вовсю обсуждались статьи, подписанные Тулиным и Гардениным, в которых наметились основные различия между этими двумя течениями (по содержанию и стилю авторы были мной опознаны как Владимир Ульянов и Виктор Чернов – отцы-основатели двух главных революционных партий России), но пока союзы и группы возникали и пропадали, их члены свободно переходили из одного в другой, к примеру, сам Савинков пока считал себя последователем европейской социал-демократии.

То направление, которое можно было назвать “эсеровскими”, выросло из российского народничества, со всеми его достоинствами и недостатками. Считалось, что бороться надо за земельный передел и установление демократической республики, а дальше социализм в России произрастет сам собой. А бороться нужно решительно, в том числе, и террором против представителей власти.

За эсдеками, помимо наработок идейных единомышленников в Германии и Франции, была мощная марксова теория – непременная пролетарская революция, за ней диктатура пролетариата в форме предельного обобществления всего и вся. Террор не то чтобы отвергался полностью, но был как-то очень на втором плане, предпочтение отдавалось вооруженному восстанию.

Если оба течения совпадали в том, что необходима ликвидация монархии и замена ее демократической республикой, то вот дальше начинались отличия. Условные эсеры считали, что надо опираться на крестьян и помогать им строить социализм в деревне; рабочие для них были “испорчены городом” и считались лишь передаточным звеном к односельчанам. Потенциальные эсдеки наоборот, полагали что вся сила в рабочих, которых надо вести за собой, а социализм строить “железной рукой”.

Водились еще и анархисты, благо такие столпы течения как Бакунин и Кропоткин были русскими. Но у анархистов было очень плохо с организацией, хорошо с разгильдяйством и очень широко со спектром от профсоюзного синдикализма до откровенно дурацких идей типа иллегализма, безмотивного террора или признания криминального элемента борцами с государством. Насчет будущего мысли были еще проще, чем у эсеров – стоит только отменить государство, открыть тюрьмы, распустить армию, полицию и чиновников, как народ немедленно самоорганизуется и без какого-либо принуждения процветет в безвластном обществе.

Однако эти различия пока не выходили дальше умозрительных споров, поскольку не то что до социализма, а даже до вожделенного низвержения самодержавия было как до Пекина на карачках.

Товарищи Савинкова оказались по преимуществу студентами – рабочих было в лучшем случае один из четырех, а крестьян не было вовсе. Впрочем, нынешние рабочие от них недалеко ушли – большинство были пролетариями “в первом поколении” и выросли в деревнях. С другой стороны, было двое ребят, специалистов с Раушской электростанции, которых по нынешним временам рабочими можно было назвать очень условно, чистый хай-тек.

Собирались, например, под видом дня рождения на съемных квартирках, где проживали студенты побогаче, приносили вино и закуски, накрывали немудрящий стол и кидались спорить, прерываясь на песни под гитару для конспирации.

Споры были точным отражением ситуации в”социалистическом” лагере – твердых доктрин нет, есть три направления, “чтобы объединиться – надо размежеваться”. Я, сколько мог, старался донести мысль что пока надо, наоборот, сотрудничать со всеми, кто совпадает по главной цели – устранению самодержавия. Потому как вечное размежевание приводит к тому, что вместо сколько-нибудь организованной силы движение дробится на маломощные группы, группки и группочки, не имеющие связи и координации между собой. И что позарез нужна единая газета всех социалистов, которую нужно печатать в нескольких местах в России и распространять среди рабочих и крестьян, создавая опорную сеть корреспондентов на заводах и фабриках. Мне возражали, что с “соседними” группами решительно невозможно иметь дело, потому как они неверно видят момент, или что нехрен заниматься всяким фуфлом вроде пропаганды, а надо просто убивать царских сатрапов. Ну или подбивать крестьян на всеобщий бунт – диапазон мнений даже внутри одной группы был слишком разнообразен. Впрочем, разнообразны были и сами нынешние леваки.

Савинков или его коллега студент-юрист Николай Муравский были прирожденными конспираторами – спокойными, несуетливыми, они за все время, невзирая на накал споров, ни разу не назвали ни посторонних по имени, ни мест, где проходили собрания, ни “адресов-паролей-явок”. Наоборот, они умели внимательно слушать и задавать правильные вопросы – например, Николай после моего пассажа про газету спросил про потребную технику и персонал в подпольную типографию.

А вот Алексей Тулупов, студент учительской семинарии, был типичным педантом-занудой, я еще подумал, что ему бы хорошо не в революционную борьбу, а в академическую науку, где его качества будут как раз к месту. Также большие сомнения вызывал Егор Медведник – весь какой-то дерганный, скачущий с одной мысли на другую и страстно желающий “достать оружие и бороться”. Не-не-не, от таких надо избавляться, ладно если сам дурость отчебучит, но ведь наверняка и остальных за собой потащит.

Еще меня заинтересовали Исай Андронов и Савелий Губанов, первый был как раз один из двоих “электриков”, но при этом очень четко излагал свои соображения, за словом в карман не лез и вообще держался в споре очень уверенно, с хорошей такой иронией. Да и начитан он был неплохо, так что при минимальных стараниях из него получится либо митинговый оратор, либо неплохой журналист, а, может, и то, и другое вместе. Савелий же учился на агронома и держался народнической линии – так сказать, по принадлежности – крестьянство есть основа, работать надо там, в народ, ближе к земле, учить, и все такое. Но по упрямой складке между бровями и хорошей упертости было видно, что если он уж чем займется, то непременно будет стоять до конца. Из его слов я понял, что в Петровской сельхозакадемии такие настроения весьма распространены, что сулило интересные перспективы.

Из увиденной за зиму публики многие, как мне показалось, попали в социалисты потому, что “так принято” – будь сейчас у молодежи в моде мотоциклы или рок-н-ролл, они бы с легкостью стали байкерами или стилягами. Тот же Медведник и еще пара “бойких, но не стойких” мне все время напоминали старый анекдот про тюрьму животных: медведь сидит за разбой – корову задрал, лиса сидит за кражу – курицу стырила, все за уголовку, только петух гордо заявляет “Я политический! Я пионера в жопу клюнул!” Ну да что делать, других “политических” пока нет.

В один из вечеров допив, доев и допев, мы распрощались с хозяевами и двинулись по домам. Николай и Борис пошли меня провожать, ибо время было позднее и на этой окраине вполне можно было нарваться на “деловых”, да и ребята шли в том же направлении. По дороге мы, разумеется, пытались договорить то, что не успели на квартире.

– И все-таки, что вредного в размежевании? Как мне кажется, идейно монолитные группы будут работать лучше, чем “все со всеми”, – задал вопрос Николай.

– На маленьком проекте – да. Вот представьте, что вам нужно поправить кирпичную стенку. Кого вы позовете? – спокойно поинтересовался я.

– Ну каменщиков, естественно, – в один голос ответили ребята.

– Именно. А если надо построить дом или фабрику?.. – в моем голосе неожиданно прорезался менторский тон. – Тут одними каменщиками не обойтись, нужны будут и плотники, и маляры, и кровельщики, и даже какой-нибудь инженер, хе-хе, – ребята тоже заулыбались.

А я пустился в дальнейшие объяснения, что чем выше раздробленность – тем удобнее власти давить движение. В чистом виде “разделяй и властвуй”, натравливай одних на других и бей по одиночке.

И это при том, что все почти все, за редчайшими исключениями, сходятся на том, что необходимо бороться за основные свободы – печати, собраний, вероисповедания и так далее. Ну и при возможности заменить самодержавие хотя бы конституционной монархией, а в идеале – республикой. Это значит, что возможно самое широкое объединение, от самых умеренных до самых радикальных, всем найдется дело. И оно просуществует лет 15–20, раньше вряд ли управимся, так за это время нужно выработать привычку ко взаимодействию, а не к грызне.

– Ну и по ходу дела выковать внутри движения специализированные группы и создать инфраструктуру…

– Простите, что? – оба парня на меня непонимающе уставились.

Я про себя чертыхнулся. Так, опять заговариваюсь, опять пропускаю привычные мне словечки из будущего. Американец-то я американец, но если кто вдруг возьмется за анализ моих речений, да сравнит с нынешним “американским английским”… Надо внутреннюю дисциплину подтягивать срочно.

Пришлось растолковывать.

– Инфраструктура – это все, что обеспечивает работу той или иной системы. В случае с движением – типографии, явки, каналы связи, сеть сочувствующих, склады литературы, финансовые средства и так далее, вплоть до близких по духу адвокатов и газетчиков. Чем больше ресурсов в инфраструктуре – тем сложнее задавить движение, как-то так.

Похоже, они ухватили мысль. Во всяком случае, о финансовых средствах, на которые у нас немедленно свернул разговор. Но тут я не стал ничем обнадеживать, сказал лишь, что есть у меня одна идейка, но для ее воплощения надо удостовериться, что мои военные прогнозы верны.

– И еще. Как мне кажется, не стоит именовать свои объединения “Союзами борьбы”, “Черным переделом”, “Русской социалистической партией” и тому подобными названиями. Конечно, это сразу придает участникам значимости и в своих глазах и, что видимо более важно, в глазах окружающих. Но большинство таких групп заканчивается пшиком и привлекает лишнее внимание со стороны тех, кто лучше бы оставался в неведении.

– Но как-то же надо называться! – возмутился Борис.

– Зачем? Дело важнее названия, но если так хочется – школа экономических знаний, кружок по изучению статистических данных, общество взаимопомощи студентов, философский семинар – все, что угодно, лишь бы нейтрально. В конце концов, представьте, какими идиотами будет выглядеть полицейское начальство, рапортующее о разгроме какого-нибудь “Клуба любителей дворняжек”.

Не скажу, что я убедил парней, но к моим словам они прислушались, это точно. Ну что же, ликбез только начинается. Молодежь еще гонять и гонять.

С ребятами мы распрощались в переулках Петровки, они двинулись в сторону студенческой Козихи, а я к бульварам, откуда до дома оставалось всего ничего. Но до полицейского управления, как оказалось, было еще ближе.

Где-то в закоулках между Малой Дмитровкой и Страстным меня нагнала невысокая толстая старуха в пальто и древней шляпе. Поравнявшись, она на грани слышимости прошептала “Господин, не хотите ли душку?”

Я недоуменно покосился на нее, отчего она повторила ту же фразу чуть громче. Проститутку, что ли? Так вон они, фланируют по бульварам под фонарями, выбирай не хочу, что за странные подходы?

– Какую еще душку?

– Шутить изволите… – она погрозила мне пальцем. – Подождите минутку, я мигом.

Она шустро скрылась в ближайшей подворотне и появилась оттуда буквально через минуту, подталкивая ко мне маленькую фигурку. Я подошел ближе и слегка ошалел. Это была совсем девочка! Округлое детское личико, голубые глаза, пухлые детские губы, вроде бы даже подкрашенные…

– Хороша? Берете? Тут рядом и номера. И дом свиданий, если пожелаете… – в голосе старушенции появились блудливые пошлые нотки.

Господи, да ей лет десять всего! Как бы она не старалась показать себя, как бы не красилась, но ребенка от девушки отличить можно даже в темноте! Детское сложение, тонкие ножки…

Мать вашу, да у нас даже в девяностые такого срама не было! Да, девки стояли вдоль всей Тверской и Ленинградки, но дети???

Я буквально остервенел, шагнул к своднице и протянул ей сложенную кисть, делая вид, что в щепоти зажаты деньги. Сводня сунулась навстречу, я ухватил ее большой палец и вывернул на болевой.

– Сссука!

– Ааааай!!! – пронзительно завизжала старушенция, девочка метнулась обратно в подворотню, откуда выскочил крепкий мужичок, замахиваясь на ходу. Резко крутнув палец тетки и, судя по ее воплю, сломав его, я успел развернуться и принять удар левым плечом и даже устоять – бил он крепко и умело. Руку как отсушило, но дало мне несколько мгновений. Правой рукой я метнул ему в лицо свою шапку и сделав шаг навстречу со всей дури пробил коленом в пах. Мужик икнул и начал заваливаться, прижимая руки к отбитому месту.

– Стоять! – рявкнул я старухе, которая пыталась убраться подальше, в два прыжка настиг ее и ухватил за облезлый воротник..

– Убивают! – пронзительно заверещала она и всед этому крику раздались трели дворницких свистков справа и слева, но я уже крепко держал ее за шкирку.

На углу в свете фонарей сверкнули шинельные пуговицы, послышался топот тяжелых сапог.

Приехали, полиция. Что-то частенько я стал попадать в околотки…

В полицейское управление меня вместе с “жертвами” доставили городовой с дворником. Нас усадили на жесткую скамейку, минут через пять пришел полицейский чиновник и начал заполнять какие-то бумаги, расспрашивая поначалу работника метлы и лопаты.

Местное ГУВД жило своей жизнью. Мимо сновали посыльные и служащие, куда-то повели пьяного в дымину извозчика, двери хлопали, по ногам сквозило, а потом из левого коридора появился кто бы вы думали? Кожин!

Сначала я оторопел – он что, следит за мной? Но потом подумал, что у пристава могут быть и свои дела в городском управлении.

– Михаил Дмитриевич, да у вас прямо какая-то страсть попадать в истории! Что на этот раз? – иронично приветствовал меня пристав.

Пока составляли протоколы или как там назывались эти листы, я выдал ему всю историю – про переулок, “душку”, сводню и драку, Николай Петрович лишь хмыкал в усы да саркастически улыбался. В какой-то момент он сказал пару слов чиновнику и увел меня в другое помещение, где я и закончил свой рассказ.

По окончании пристав обыденно пожал плечами:

– Помилуйте, это же ведь давно всем известно!

Оказалось, не только эту старуху, но и других посредниц полиция хорошо знает. Действуют они точно так же, как и со мной, но никого к себе не водят, используя “прикормленные” номера. Знают это и местные педофилы.

– Да, это очень печально, но что мы можем поделать? – Кожин развел руками. – Полиция не в состоянии призревать этих жертв общественного темперамента.

– Как, как? Замечательный эвфемизм! – Бешенство снова накрыло меня и пристав, похоже, это почуял, отошел за стол и замолчал, сосредоточившись на перекладывании бумажек. Пришлось сосредоточится на дыхании минуты на две, пока эмоции немного не утихли.

– Я, если честно, поражен. Я всегда считал Россию гораздо более цивилизованной и нравственной страной, чем Штаты, у нас там много дурного делается, мы не ангелы, но чтобы вот так продавать ребенка… да в любом Висконсине или Коннектикуте за такое скорее всего если не пристрелят на месте, то вымажут дегтем, обваляют в перьях и линчуют.

– Я прекрасно понимаю ваши чувства и разделяю их, но… Борьба за справедливость, конечно, прекрасное дело, но я бы попросил вас поумерить пыл, ибо полиция не всегда успевает вовремя. – холодно напутствовал меня Кожин, получив по мою душу пропуск и проводив до выхода из управления.

Надо полагать, он не преминул сообщить об инциденте Зубатову, так как назавтра я получил сигнал о встрече на конспиративной квартире.

Зубатов был раздражен, если не сказать зол.

– У вас, Михаил Дмитриевич, поразительная способность влезать в неприятности. Будьте любезны впредь остерегаться огласки… – металлическим тоном выговаривал мне полицейский.

– Непременно. В следующий раз я просто пришибу мерзавцев нахрен. – я тоже начал раздражаться. Кстати, а почему я не ношу с собой Смит-Вессон? Надо бы носить, попривыкнуть к нему, может, еще и кобуру подправить придется. Да и трость покрепче не помешает.

– Ну, знаете ли!

– Да, знаю! – резче, чем следовало ответил я. – Вот вы спрашивали меня, почему революция неизбежна – так вот почему. Потому что ежедневно, ежечасно этот ваш “общественный темперамент” измывается над униженными и оскорбленными, как их называл Достоевский.

– Так это по всему миру так!

– Вот именно поэтому в гимне Интернационала и поется “ВЕСЬ МИР насилья мы разрушим до основанья”.

Зубатов задумался.

А я вдруг решил распропагандировать его. Нет, не перевербовать, это пока вряд ли, а вот кое-какие идеи подкинуть и пропихнуть это да. Поначалу, конечно, он будет отбрыкиваться, но как там – гнев, отрицание, торг, депрессия и принятие? И капля точит камень, а мужик он умный, ситуацию с рабочими видит своими глазами и подтверждения тем идеям будет получать ежедневно. Ну а дальше… из полиции его рано или поздно попрут, с такими-то амбициями, невзирая на мои пророчества, и вот тут уже можно будет задуматься о вербовке – движению такой консультант, знающий агентурную работу изнутри, ой как полезен будет. Вон, вроде бы Джунковский помогал Дзержинскому строить НКВД, но так это после революции было! Чем черт не шутит, а?

В тот день я давил именно на униженное положение трудящихся. Что эксплуатация есть во всем мире и даже похлеще, чем в России, но нигде нет такого хамского отношения “Тит Титычей” к работнику, к его жизни, семье, детям. Помянул про кошмарную смертность в младенческом и раннем возрасте, про адские условия для детей на фабриках, невзирая ни на какое законодательство. Добавил про то, что лет через двадцать эти дети войдут в силу – каково будет жить в стране, где каждый рабочий или крестьянин ненавидит власть?

Шеф охранки слушал не перебивая, только постукивая карандашом по столу, а когда я утомился и закончил свою филиппику, тихо спросил:

– Выговорились?

– Да, Сергей Васильевич, выговорился. Тяжело, знаете ли, наблюдать все эти “ужасы прежнего режима” вживую, после жизни в куда как более справедливом обществе.

– Ну и хорошо. Будем считать, что с этим мы покончили и вы успокоились.

Успокоился, ага. До следующего эксцесса. Но ничего-ничего, я тебе на мозг еще долго капать буду, есть у меня в запасе еще и неподсудные великие князья, и кухаркины дети, и выкупные платежи и дохренища других проблем. А то ишь, привыкли тут булкой хрустеть.

Глава 7

Весна 1898

В марте барон Зальца, донимавший меня при встречах у Белевских, куда-то пропал. Формально он был сильно занят, но все присутствовавшие при нашем пари догадывались о причинах неформальных – в феврале в Гаване при крайне подозрительных обстоятельствах взорвался американский броненосец “Мэн”, САСШ взвинтили градус обвинений Испании, так что события развивались по моему сценарию и где-то впереди забрезжила перспектива облажаться перед Наташей. Генерального штаба капитан из гордости, естественно, не мог позволить себе стать объектом косых взглядов, если не насмешек и потому от встреч уклонялся. Наташа же Белевская, наоборот, старалась как можно больше времени проводить со мной, уже не помню по какому разу расспрашивая меня о жизни в Америке. С одной стороны это было хорошо – я шлифовал свою легенду, а с другой приходилось все время держать в голове все, что я успел рассказать. И держать себя в руках, поскольку Наташа мне чем дальше, тем больше нравилась, да и она мной, как тут говорили, явно “увлеклась”.

Прочие же буквально дергали меня за рукав при каждой встрече и требовали новых прогнозов. Даже Савинков не удержался и начал меня теребить, заходя исподволь – расспрашивал о военной службе и военном обучении в Америке, о возможностях достать там оружие…

– Боря, а зачем вам сейчас оружие? У вас же нет ни подготовленных боевиков, ни понимания тактики. Даже если представить, что все это в наличии – то нет ясного видения, как это использовать.

Мы шли от Белевских по Спиридоновке, загребая ногами мартовскую сухую серо-коричневую смесь снега, песка и глины, покрывающую все московские улицы. Проезжавшие сани на проплешинах скребли по брусчатке, перетирая “халву”, отчего получался даже еще более неприятный звук, чем просто металл полозьев по камню. Но запах – запах был что надо, пахло неуловимым сочетанием холодной свежести, нашатырной резкости и дынного аромата, пахло весной.

– Мы должны быть готовы… – упрямо заявил Савинков.

– Вот именно. А для этого нужны тысячи бойцов, сотни командиров и десятки инструкторов. Вот они-то и нужны в первую очередь. У вас есть связи в Париже? Найдите выживших коммунаров, расспросите о том, как проходили уличные бои, вряд ли в тактике что-то изменилось, кроме пулеметов. Есть связи на фабриках? Готовьте дружины – сперва для охраны митингов и забастовок, чтобы не могли затесаться провокаторы, чтобы городовые не могли выхватывать из толпы по одному. Но смею вас заверить, что десятки тысяч пусть невооруженных, но сознательных рабочих будут для власти куда страшней тысячи боевиков. Вооруженное подполье – это игра на чужом поле и по чужим правилам, тут государство всегда будет сильней просто за счет систематического подхода, оно будет душить вас пусть медленно и плохо, но ежедневно и ежеминутно. Я уверен, что незачем и в террор играться, он эффектен, но неэффективен. Главное – пропаганда, подготовка, создание инфраструктуры и увеличение числа сторонников, тех самых сознательных рабочих. Поэтому пока – пока! – надо делать кружки на фабриках, нужна простая и ясная литература, нужны курсы. Вот, насколько я знаю, начальник московского охранного отделения Зубатов патронирует создание подконтрольных рабочих союзов, так ему надо помочь.

Савинков вскинулся с немым вопросом в глазах.

– Да, помочь охранке. Они сами делают для нас отличную трибуну. Пусть рабочие начинают бороться за “копейку”, наше дело – объяснить, что без борьбы с властью и копейка не получится. Кстати, найдите слесаря с кирпичного завода Ивана Федорова, в той заварухе с жандармами я был рядом с ним, сдается мне, он будет очень полезен для дела. Я со своей стороны попробую его разыскать через рабочих Бари.

Я снова втянул носом чудесный запах весны и остановился у окна булочной – булошной, как говорили москвичи. Витрина по случаю Великого поста изобиловала “постными жаворонками” – сезонными булочками в форме птичек с изюминками вместо глаз, но меня больше интересовало отражение, потому как оглядываться каждые две минуты было не слишком удобно и слишком заметно, а проверяться надо. Все было чисто и мы с Борисом расстались – он двинулся в легендарную “Чебышевскую крепость”, а я по своим делам и домой, где меня ждал пакет из Швейцарии.

Наша цюрихская патентная контора разродилась обстоятельным полугодовым отчетом и что-то он меня не порадовал. Нет, деньги никто не крысил, перерасхода не было, но вот прибыток был мизерный – и это при том, что я отбирал наиболее перспективные и удобные для внедрения вот прям щаз изобретения. Слава богу, контора содержала себя сама, даже выплачивала какие-то смешные дивиденды, но КПД был низок, низок, низок! Видимо, придется ехать туда самому и налаживать работу на месте, на письма особой надежды нет.

Пока я ковырялся с таблицами, появилась Варвара. Раскрасневшаяся с холода, с блестящими глазами она была чудо как хороша, но опытная Марта, едва приняв шубку и шляпку, сразу поняла, что лучше пока спрятаться и удалилась в свою комнату, а я, будучи в парах патентной фразеологии, попытался Варвару обнять, но был отстранен и не допущен к поцелую в щечку.

– Что у нас случилось? – поинтересовался я, пододвигая стул.

– А то ты не знаешь! – надулась Варвара.

Так, у нас, кажется, скандал и пока неясно из-за чего – что-то я за собой никаких грехов не припомню. Цветы и подарки были, внимание уделяю, в театры и рестораны вожу (за спиной, конечно, шушукаются, ну и фиг с ними – мы взрослые цивилизованные люди передовых взглядов), в постели все отлично, день рождения у нее в мае. Неужели она собралась меня окольцевать? Не похоже. На мои осторожные расспросы Варвара только фыркала и всячески изображала обиду, но после получасовых усилий причина была, наконец, выяснена. Оказывается, у нас уже две недели как наступил новый модный сезон, а я, мерзавец такой, до сих пор не озаботился обновлением варвариных туалетов, из чего следует, что я не обращаю на нее внимания и вообще негодяй. В отличие от ситуации в мое время, когда модные новинки можно было добывать круглогодично, тут полагалось обновлять гардероб к весне, так что нам непременно нужны были платье из клетчатой шотландки, платье с косой застежкой, жакет на меху, шарф-бант и пара-тройка шляпок – все, как советовал знаменитый парижский журнал La Mode Pratique, достигший Москвы как раз в эти дни.

Я облегченно выдохнул и мы отправились в трехдневный квест по магазинам, портным и модисткам, где я с печалью обозревал суетящихся вокруг заказчиц и манекенов закройщиц, приказчиков, шляпниц и бог весть кого еще, изредка встречаясь безысходными взглядами с другими жертвами моды, сопровождающими своих дам. Лексикон этой суеты состоял преимущественно из непонятных мне французских слов, вот откуда бы мне знать, что гродетур, грогрен и гроденапль это шелковые ткани, а люстрин и марселин – шерстяные или что рукав-буфф на самом деле жиго? Надо, надо в придачу к немецкому учить и французский, бедная моя голова…

Зато по возвращении домой мне воздалось сторицей – сколько раз примерка обновки завершалась счастливым визгом и падением на постель вдвоем. Правда, с нынешним конструированием одежды надо что-то делать, все адски неудобно, на сотнях застежек, пуговичек, шнурочков, пока все это снимешь – упаришься. Прав, безусловно прав был Антон Павлович, писавший “Употребить даму в городе не так легко, как они пишут. Я не видел ни одной такой квартиры (порядочной, конечно), где бы позволяли обстоятельства повалить одетую в корсет, юбки и турнюр женщину на сундук, или на диван, или на пол и употребить ее так, чтобы не заметили домашние”. Но мы как-то справились, благо уже со второго платья перешли к примерке без корсетов и прочего лишнего. Как оказалось, лучше всего способ “на голое тело” подходил для чулок, шляпок и шарфиков, отчего процесс занял всю вторую половину субботу и почти все воскресенье.

Весь конец марта и начало апреля, помимо работ в конторе Бари, начисто занял аврал с Собко – мы гнали чертежи, чтобы успеть показать их дирекции дороги до пасхальной недели. По ходу дела, бывая в железнодорожных мастерских и наблюдая, как мучаются рабочие с винтовыми сцепками, я поинтересовался у Василия Петровича – а что, в России автоматическая сцепка неизвестна?

– Вы имеете в виду сцепку Джаннея? – я глубокомысленно кивнул в ответ, черт его знает, как она тут называется. – Да, ее пытались использовать, но не очень успешно. Ее все равно необходимо взводить, то есть она не совсем “автоматическая” да и защелкивается она не всегда.

А я начал вспоминать – а нет ли у меня на планшете в папке “технопорно” какого-нибудь видео с общеупотребимой на советских и российских дорогах автосцепкой? Сколько раз мы путешествовали на товарняках, сколько раз наблюдали сцепление-расцепление – там же ничего сложного, сплошные чугуниевые захваты с фиксаторами… Но пока надо было готовить чертежи и я отложил эту идею.

Проект мы сдали, следом кончился Великий пост и буквально через пару дней после Пасхи пришла ошеломляющая новость – после американского ультиматума и начала блокады Кубы Испания объявила войну САСШ. Читатели у Белевских меня буквально приперли к стенке с требованием новых прогнозов, но я отбивался, как мог и сумел оттянуть неделю до появления Семена Аркадьевича, так как ему это будет интересно в первую очередь.

Библиотечный четверг бурлил в ожидании “шоу экстрасенсов”, сиречь моего выступления. Все вроде было по-прежнему, те же участники, те же инженерные и студенческие тужурки, те же платья девиц и дам и даже лимонад тот же самый, только я себя на этом бенефисе чувствовал не очень уютно, слишком уж восторженными глазами следила за мной Наташа. Белевский-старший опоздал, вернее, задержался на полчаса, за которые мы успели обсудить последние рассказы Максима Горького, включая незабвенную “Песню о соколе”. Я лишь поддакивал и как оказалось это было правильной стратегией – ни “Буревестника”, ни пьес, ни романов, которые я помнил значительно лучше рассказов, великий пролетарский писатель еще не создал.

Семен Аркадьевич появился в этот раз один, без сопровождения.

– Ну-с, милейший Михаил Дмитриевич, надо признать, что ваши выкладки оказались правильными. И коли уж с войной Испании с Америкой вы угадали, будет любопытно послушать, что еще вы предвидите в ближайшее время, – обратился он ко мне сразу после рукопожатия.

– Просим, просим! – поддержали его собравшиеся. Ну, выноси, Клио.

– Не могу точно поручится за ближайшее время, но уверен в том, что нас рано или поздно ждут еще два больших конфликта – в Китае, вернее, Маньчжурии и в Южной Африке.

– Интересно, и это при том, что Китай только что потерпел поражение от Японии? И при том, что буры благоденствуют под английским покровительством?

– Это видимость. Давайте по порядку начнем с Китая – да и к нашим границам это ближе. Вряд ли империя Цин решится на объявление войны кому-либо, она, как вы верно заметили, ослаблена и запугана. Но все произошедшее за последние пятьдесят лет, начиная от опиумных войн и заканчивая нашим железнодорожным строительством, вызывает растущее раздражение ханьцев и манчжур. Посудите сами – европейские державы, а теперь еще и Япония распоряжаются в Китае как у себя дома, нарушая все возможные традиции, к которым китайцы привыкли за столетия, если не тысячелетия. Страна нищает, и во всех бедах винят, естественно, “длинноносых варваров” – европейцев, в число коих включают и нас. А мы вломились в Маньчжурию с железной дорогой!