Текст книги "Провокатор (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 10

Парк плыл и переливался, меня замутило и вывернуло… Дышать. Дышать. Вдох носом, живот, ребра, плечи, резкий выдох, концентрируемся на дыхании, дышать… Понемногу адреналиновый вал спадал, переставали трястись руки, вернулась способность к здравому мышлению.

Я стоял, опершись на кривую березу и вяло перекатывал мысли в голове.

Ну что же, мир решил повязать меня кровью и показать, что обратной дороги нет. Ладно, ответим миру, что мы тоже не пальцем деланные – здоровая злость, поднявшаяся во мне при нападении, никуда не ушла и теперь я знаю, что не тварь дрожащая.

Убил.

Не каких-нибудь неписей в компьютерной игрушке, а настоящих живых людей.

Я потихоньку подышал еще минуты две, вытер рот платком, потом медленно, чтобы прошла испарина и не подгибались ватные ноги, двинулся к железной дороге. Черт, надо хоть оружие в кобуру убрать, так и держу его в руке. А правильный револьверчик я выбрал – нигде не зацепился, взвелся, отстрелял все пять патронов без осечек.

Стреляные гильзы, матово отблескивая в лучах солнышка, веером полетели в кусты. Я как мог быстро забил барабан новыми патронами и сунул смит-вессон под мышку.

Так, выстрелы наверняка слышали землекопы и возможные гуляющие, но пока они поймут, что произошло, пока вызовут полицию – час времени у меня есть, мне главное сейчас на кого-нибудь не напороться. Френч цвета хаки (ну, почти) в летнем лесу не слишком заметен, поэтому валим на самые маленькие тропинки и двигаем в сторону Ярославского вокзала. Если припрет – выйду на пути и скажу, что иду в железнодорожные мастерские к Собко, а там что-нибудь придумаем.

А вот интересно, тут выдают, или Северо-Американским Соединенным Штатам пофигу, что их гражданин будет мотать срок на каторге в Siberia? А если выдают, то куда там в Америке отправляют – на малярийные болота в Луизиану, поди. Не, лучше Сибирь – я Сибири не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля, вейся, вейся, чубчик кучерявый…

Ни фига себе, завалил двоих и песни пою.

***

Зубатов мерял шагами комнатку конспиративной квартиры охранного отделения на Молчановке – одной из трех, где проходили наши встречи – изредка бросая на меня косые взгляды и слушая мой доклад о поездке в Питер, затем внезапно развернулся, взял венский стул и сел на него верхом, сложив руки на скрипнувшей спинке и оказавшись лицом к лицу со мной.

– Михаил Дмитриевич, а где вы были третьего дня, примерно с полудня и до появления вечером на квартире?

– Гулял.

– В Сокольниках? – жестко и с напором спросил шеф охранки.

– Сергей Васильевич, к чему эти вопросы?

– К тому, что в роще найдены два тела. В них стреляли из револьвера, а потом добили в упор выстрелами в голову, – Зубатов сделал легкую паузу и продолжил. – Ваша экономка утверждает, что в тот день вы уехали в Сокольники, рабочие на запруде видели, как они сказали, барина в светлой куртке или блузе…

– Простите, а почему “барина”?

– Вы были в коричневых летних перчатках, – отрезал полицейский.

Я затаил дыхание – чувствуется, что Зубатов церемонится не намерен. И он знает, что это я и что у меня с собой револьвер. Не боится? Может, засада? Да нет, в квартире никого, пока прибегут из соседней – завалить могу как здрасьте. Или он просто решил списать тех двоих и не будет обострять… Оп-па, а чего это у меня руки по столу гуляют? Нервишки-с, спокойнее, спокойнее…

– Ваше счастье, что убитые – известные московские грабители и душегубы Иван Солёный и Степка Хлыщ, – не меняя тона, продолжил полицейский. – И их давно разыскивали.

Я ме-е-едленно выдохнул. Так, ситуация проясняется – присяжные в таком раскладе меня наверняка оправдают, но теперь у визави есть на меня убойный в прямом смысле компромат. Что дальше?

– Знаете что, Михаил Дмитриевич, а поезжайте-ка в Европу. Как раз дело уляжется, вернетесь через месяц-другой, успокоитесь, отдохнете… – с нажимом посоветовал Зубатов

– А не боитесь, что сбегу?

– Нет. Вы, насколько я вас успел узнать, человек идеи, дела, а ваше дело – тут. Вы вернетесь. Ну и свои гад-же-ты, – подпустив иронии, выговорил Зубатов по слогам непривычное слово, – с собой не потащите, оставите здесь. Если захотите – можете у меня в сейфе, или в банке ячейку абонируйте.

На душе стало еще легче. Та-ак… А ведь он, похоже, сделал на меня окончательную ставку. Ну что же…

– Один только вопрос – зачем вы стреляли в головы?

– Это у нас каждый ребенок знает – обязательно добить, контрольный выстрел называется.

– Веселенькие у вас там нравы, как я погляжу…

Я хмыкнул.

– Обхохотаться можно, Сергей Васильевич.

***

Лето 1898

И я поехал в европы.

Сбросил все проекты на соратников – Коля Муравский впрягся в юридическое обеспечение “Жилищного общества” и обещал подключить к делу пару своих профессоров-цивилистов. Надеюсь, в этот раз все будет серьезно, а хорошие юристы среди членов кооператива не помешают. Бари по моей просьбе согласился дать отпуск и обещал навести справки у своего компаньона Мамонтова о тонкостях организации “Северного домостроительного общества” – вдруг что-то получится использовать.

Зубатов добился освобождения Губанова, но все еще дулся на начальство, и я как бы в шутку подкинул ему идею организовать (вернее, “проглядеть”) пару-тройку забастовок, чтобы подвигнуть власти предержащие в нужном направлении.

Сергей Васильевич глянул на меня, неодобрительно процедил “Ну и шуточки у вас”, но вот ей-богу, будет эту мысль думать. Забрал у него письмо к начальнику (и единственному пока сотруднику) нашего патентного бюро с описанием моих полномочий.

Собко выдал мне дубликаты чертежей для Цюриха, хоть мы и отправили их туда почтой сразу же по завершении работы над путеукладчиком и автосцепкой, а я обнадежил его напоследок возможными доходами с патентов. Надавал ценных указаний Губанову и Савинкову и получил, в свою очередь, от него и Коли несколько адресов и процедур связи с эмигрантами в Швейцарии.

***

Белорусского вокзала на Тверской заставе не было.

Площадь была, но вот ни охватывающего ее с двух сторон здания, ни часов над порталами входов, ни даже “Белорусского” как названия не было – на привычном месте стоял павильон в стиле “а ля рюсс” с теремками и башенками и все это именовалось вокзалом Брестским.

Прямо у извозчика мои чемоданы перехватил и перекинул через плечо носильщик, тележки здесь были еще не в ходу, и мы двинулись сквозь перронный контроль к роскошному синему вагону с золотым гербом CIWL – международного общества спальных вагонов, нынешнего СВ. Носильщик устроил мои чемоданы в багажный вагон, получил мзду и чаевые и откланялся довольный, величая меня “вась-сиясь”. Вот так вот, лишний гривенник – и уже в графьях.

Незадолго до отправления появился Борис, мы прошлись вдоль перрона, обговорили последние детали и уже перед самой посадкой в вагон, после второго звонка он сунул мне в руку сложенный листок, записку от Наташи Белевской.

Тренькнул колокол, свистнул и окутался дымом паровоз, лязгнули буфера, мы пожали на прощание руки, я поднялся по ступенькам и прошел по коридору в купе. На роскошном бархатном диване уже сидел попутчик, человек лет тридцати в летнем светлом костюме, вставший при моем появлении.

– Позвольте представиться, Григорий Иванович Щукин, купец первой гильдии. А вы, надо полагать, инженер Скамов?

– Да, но как… – если бы Щукин ответил “Элементарно, Ватсон!”, я бы не удивился.

– Ваша куртка и портфель.

А, понятно, френч начал победное шествие в мире моды, хоть так в историю пролезу.

Купе и весь вагон блестели надраенной медью поверх лакированного красного дерева и плюшевой обивки, верхний диван был сложен, что оставляло много места для маневров между дверью шкафа, дверью в купе и дверью в туалет, который мы делили с соседями – не забывать бы запираться с двух сторон во избежание конфузов.

Мы закинули вещи на полки и одновременно спросили друг у друга разрешения снять пиджаки – по летнему времени в вагоне было жарковато. Щукин остался в чесучовом жилете, я же ограничился тем, что расстегнул френч. Довольно скоро завязался и разговор, Григорий Иванович оказался типичным представителем нового поколения московского купечества, никаких там поддевок, сапог “бутылками” и бородищ, наоборот, отличный костюм, галстуки-запонки, модные штиблеты, но самое главное – хорошее образование, Императорское Техническое училище (я чуть было не назвал его бауманцем, но вовремя спохватился), потом еще два года в университете в Берлине. Ехал он по делам товарищества своего родственника, главы династии, для переговоров со знаменитой фирмой Сименс-Гальске. Как оказалось, мы даже были знакомы через “одно рукопожатие” посредством лаборатории Лебедева в ИТУ.

Как только сосед отправился “разузнать насчет буфета”, я вынул Наташину записку.

“Дорогой Михаил Дмитриевич!

Не представляете, как я огорчена, что наше общение было столь резко прервано и что причиной этому был мой поступок. Я потеряна и не могу принять эту внезапную перемену в моих родителях, но вынуждена подчиниться и уехать даже без того, чтобы объясниться лично.

Надеюсь, что у нас еще будет такая возможность и я останусь достойной вашего уважения и дружбы.

Не хочу говорить прощайте, а потому – до свидания,

ваша Н.Белевская”

Я невольно поморщился. Да уж… Надо будет непременно написать ответ через Бориса, бедная девочка укоряет себя, хотя виноват в этой ситуации в первую очередь барон. Да и я тоже хорош – нафига было вестись на такую явную подставу?

Я мрачно сложил записку в карман френча, застегнулся и отправился догонять Щукина и догоняться коньяком в буфете, в надежде залить испортившееся настроение.

Вагонные разговоры через общих знакомых и развитие техники свернули на развитие России – мне было любопытно послушать “а что скажет купечество?”. Причем купечество не простое, а то, на чьи деньги состоится Декабрьское восстание в Москве, настоящее такое, из старообрядческой династии.

И купечество сказало – Щукина крайне волновал введенный недавно золотой рубль, поскольку он отлично понимал, что это означает открытие ворот для иностранного бизнеса и необходимость для доморощенных монополистов конкурировать с ним, не прячась более за протекционистскую политику правительства. Гриша (мы практически мгновенно перешли “на ты” и на Гришу с Мишей, что и закрепили на первой же станции в ресторане) всячески пенял Витте за “ущемление отечественной промышленности”, за допуск иностранцев в Россию, за то, что они ставят заводы, где все мало-мальские должности занимают немцы, французы да бельгийцы с англичанами и тем самым “подавляют русского человека”. Все это сильно напоминало боярскую оппозицию Петру – никак неможно отдавать православных под начало иноземов!

– Что-то ты, Гриша, недоговариваешь. Дело ведь не в том, что иностранные инженеры да техники командуют русскими рабочими, а в том, что европейцы лучше ведут дело и дают цену ниже, – добродушно заметил я в ответ Щукину.

– Конечно, дают!.. – бурно возмутился купец. – Но за счет чего? Поинтересуйся, каковы там условия труда, как выполняются государственные установления!

– Да неужто хуже, чем у Бахрушиных, где дети мрут прямо на работе? Или вот помнишь недавнюю статью Гиляровского и Панкратова “Нечего терять”, там ведь про фабрику, где хозяевами вполне русские, – Гриша аж покраснел.

– А как прикажешь с ними конкурировать? Он берут кредиты под пять процентов годовых, а мы – под пятнадцать, приходится снижать издержки! Нет, кое-кто в Петербурге, – тут Гриша многозначительно потыкал пальцем вверх, – тоже может припасть к французским кредитам, но мы-то, истинно русские промышленники, в столь горние сферы никак не вхожи, рылом, так сказать, не вышли.

– Ну, то есть вас больше всего обижает, что не допускают к источнику дешевых кредитов, а вовсе не наличие иностранцев среди собственников новых заводов?

– Да, и это тоже. Но иностранное владение также выводит прибыль за рубежи России, а не вкладывает ее здесь.

– Ой, а то наше купечество не ездит в Париж развеяться и прогулять миллион-другой! – мы оба заулыбались, – Причем этой благословенной традиции уже лет сто, если не больше, у каждого солидного семейства есть домик-другой на Лазурном берегу, нет?

– В любом случае, мы оказываемся в проигрыше – у французов или англичан есть колонии, откуда они выкачивают золото и тем самым способствуют дешевизне кредита.

– Да ладно, колонии Германии – ничто по сравнению с французскими и тем более английскими, а кредит у них все равно дешев. Да и посмотри, каков промышленный взлет у немцев за последние несколько десятилетий! Чего не хватишься из точной механики – немцы, оптики – немцы, красители – немцы, станки – немцы… Немец говорит “Одна марка прибыли – тоже прибыль”, а нашему банкиру нужно все и сразу, да еще чтобы детям и внукам хватило, оттого и процент высокий. Кстати, и промышленникам тоже – и потому вы проигрываете по цене.

Гриша промолчал, хотя всем видом показывал, что ему есть, что сказать.

Утром после Варшавы мы выбрались из застеленных с вечера хрусткими простынями постелей, прошли российский погранконтроль в Александрове, сменили колею, прошли немецкую границу в городе Торн, то бишь Торунь и отправились по ковровым дорожкам завтракать в вагон-буфет. За стойкой позвякивали бутылки и тарелочки с закусками, на столах стояли свернутые конусами салфетки, сияющие фарфоровой белизной, лакей во фраке почти мгновенно подал одуряюще пахнущий кофе и тут Щукин решил договорить. А что, время он выбрал отлично – Россию мы покинули, можно не опасаться, до Берлина же оставалось несколько часов.

– Что я хотел сказать – да, немецкий взлет поразителен, но Германия богатела столетиями, начиная со Средних веков. И такой взлет стал возможен потому, что были установлены твердые и понятные правила и законы, свободы для их обсуждения и суды для их гарантии, что невозможно без народного представительства в рейхстаге и ответственного перед ним кабинета министров. А у нас ничего похожего нет и не предвидится, и потому первую скрипку всегда будет играть питерское “высшее общество” – все приближенные к двору, князья, министерские чиновники и так далее. Но просто в силу своего происхождения они неспособны к той предприимчивости, которую требует современная промышленность, им проще выбить из государства подряд, пользуясь своими связями. Дай нам возможность открыто влиять на власть, дай нам свободы, без которых воздействие на власть невозможно – и ты увидишь, как поднимется Россия.

– А народу? – я намазывал свежий рогалик маслом. И старательно обходил в разговоре возможные социалистические аргументы, Щукин мне еще пригодится, зачем пугать его раньше времени.

– Свободы для всех! – пафосно заявил купец.

Я сощурил глаз:

– Лукавишь, Гриша. Как показывает практика, политические права без материального обеспечения и без образования превращается в свободу помереть от голода.

– А тут уж как получится… – картинно развел руками Щукин. – Кого успеем – призреем, зато вверх выбьются самые толковые.

Я улыбнулся про себя. Да… сколько раз я слышал эти рассуждения про “невидимую руку рынка”…

– Кстати, вот у нас в САСШ нет никакого императорского двора, есть твои любимые свободы и у бизнеса, то есть деловых кругов, возможностей влиять на власть – хоть ложкой ешь. Но при этом есть и лоббизм – так называется система связей, пользуясь которыми можно “выбить из государства подряд”. А в Германии, между прочим, народное представительство получили “сверху”, благоволением императора и стараниями Бисмарка.

– И много у нас бисмарков? – саркастически поджал губы Щукин.

Пришлось согласиться.

– Уел, ничего не скажешь. С бисмарками у нас плохо. Но меня не оставляет мысль, что тебя и московское купечество в целом больше всего волнует то, что вы лишаетесь монопольного положения. И то, что сейчас в Москве разворачивается, так скажем, “культурный проект” либеральной интеллигенции, который вы оплачиваете недрогнувшей рукой – все эти театры, газеты, курсы и так далее, все это движение за земства и народное представительство – заставляет меня думать, что у нас впереди большая драка между Москвой и Питером.

– Если они добровольно не дадут конституцию – да, так и будет.

– Я склонен думать, что будет именно так. И что мы еще увидим, как старые купеческие фамилии будут поддерживать революцию – да-да, вплоть до вооружения собственных рабочих. А потом, когда революция выйдет из берегов, вы же первыми и кинетесь к власти за защитой.

– Эк ты хватил, скажешь тоже!

– А вот посмотрим.

***

В Берлине мы расстались – Гриша приехал, а у меня была пересадка на поезд до Цюриха, куда я и прибыл без приключений на следующий день. На вокзале меня встретил тот самый единственный служащий нашей конторы Иоганн Хаген (в миру Иван Гагин), по совместительству – сотрудник заграничной агентуры Департамента полиции.

До конторы мы добрались быстро, городок был небольшой, Иоганн доложил мне состояние дел и, честно говоря, я впал в ступор. Присылаемые из Москвы чертежи и бумаги исправно патентовались, но вот выхлоп с этого был самый мизерный, такое впечатление, что тщательно отобранные для внедрения именно в это время идеи оказались никому не нужны. Неужели я настолько ошибался?

– Погодите, Иоганн, а как получается, что у конторы нет систематических доходов? Как вообще пользователи узнают о наших изобретениях?

– Полагаю, что он работают в патентной библиотеке, находят там сведения и обращаются сюда.

– То есть, они выходят на нас сами? Никакой целенаправленной ознакомительной работы не ведется??? – ах вот оно, в чем дело. Конечно, если сидеть и ждать, что кто-то сам найдет патент и принесет за него денежку, то никаких не то, что золотых, а даже медных гор нам не видать. – Есть же десятки фирм, которым наши патенты могут быть полезны, почему же вы не рассылаете им сведения?

– Как вы знаете, я не инженер и даже не чертежник, я не могу оценить техническую сторону и, значит, не могу выбрать нужные фирмы. Кроме того, у меня имеются и другие обязанности, которые я должен исполнять… – Гагин нахмурился, давая мне понять что в первую очередь он агент.

Черт. Так, надо срочно искать человека на рассылку. Наши не годятся – еще не хватало, чтобы под одной крышей работал сыск и подполье, хотя это и было бы весьма забавно. Нужен местный, со нативным знанием языка, разбирающийся в технике и чтоб работал за невысокую зарплату… О! Тут же вроде есть политехникум?

– Скажите, а можно ли нанять на работу студентов?

– Да, конечно… – быстро согласился Иоганн. – Несколько молодых людей даже сами приходили в поисках места, они оставили свои заявления, я сохранил их вот здесь.

– Давайте, вечером посмотрю, – я принял от Иоганна пачку бумаг и запихнул их в свой портфель.

Хаген поселили меня в симпатичный пансион на Левенштрассе, у стен старого города, извинившись, что не в центре, зато близко к конторе. В чистенькой комнатке с кроватью и умывальником я распаковался, получил указания хозяйки прибыть на ужин к семи вечера и пошел размяться и заодно отправить весточки в Москву и по нескольким здешним адресам, полученным от Савинкова и Муравского. Минут через пять неспешного хода я оказался у ратуши – ничего себе “не в центре”, я прошел-то от силы метров пятьсот! Еще через несколько минут и пару вопросов я оказался на почте, заполнил бланки, отбил телеграммы, послал письма и открытки и весьма довольный собой пошел смотреть Швейцарию.

В Швейцарии было тесно.

Весь центр занимал всего километр в длину от озера до вокзала, и примерно столько же поперек, по сути, это и был весь город. Дома с фахверком, узкие улочки, еще не облагороженные массовым строительством ни в югенд-, ни в баухаус-, ни в интернациональном стиле, все еще впереди. Но чисто, ухоженно, удобно, видно, что в эту землю, со времен буйных швейцарских наемников и вплоть до сегодняшних дней тишайших цюрихских гномов успели вложить изрядно золота на квадратный метр. Банки и солидные конторы занимали несколько кварталов вокруг ратуши, дальше шли магазинчики, ресторанчики, пивные и разнообразные мастерские. Бродил я до вечера и совсем позабыл про дела и даже про ужин в пансионе – пьяный воздух свободы сыграл с инженером Скамовым злую шутку – так что пришлось перекусить в городе. Нагулялся я изрядно и, глянув лишь пару заявлений, завалился спать, благо уже стемнело.

Как оказалось, это было самое правильное решение, а то хрен бы я выспался.

Глава 11

Лето 1898

Утром я примчался в контору даже не закончив завтрак, судорожно сжимая в руке одно из пяти заявлений от студентов Политехникума и потребовал от Иоганна срочно найти автора. Посыльный отправился по указанному на бумаге адресу, а я не находил себе места два или три часа, до появления соискателя. Невысокий молодой человек лет двадцати, с высоким лбом, густыми жесткими волосами и каким-то несерьезным пушком на верхней губе, где весь мир привык видеть знаменитые усы, прибыл ближе к полудню.

– Добрый день, я по приглашению герра Скаммо, меня зовут Альберт Эйнштейн.

– Прошу, проходите, – господи, кто бы знал, чего мне стоило сохранять спокойствие.

Полчаса я излагал ему его будущие обязанности – принять его на работу я решил сразу, как только увидел подпись. В конце концов, если я даже ничего больше тут не сделаю, только поддержу Эйнштейна в его не очень сытой молодости… Кстати, о сытости.

– Альберт, вы любите пиво?

– Эээ… ну да… – почему-то смутился Альберт. – Но больше вино.

– Отлично! – я ободряюще ему кивнул. – Тогда выбирайте место, куда мы пойдем обедать – там и доскажу остальное.

За обедом я окончательно объяснил, что нужно делать – подавать заявки, получать патенты, оценивать круг заинтересованных компаний, рассылать им письма с предложениями. Короче, поработать патентным коммивояжером не сходя с места. Предложенная зарплата его устроила – еще бы, я зарядил в полтора раза больше того, чем намеревался да плюс предложил процент с купленных лицензий. К концу обеда энтузиазм у Альберта заметно вырос, на чем мы в тот день и расстались.

Следующие два дня Иоганн вводил его в курс дел, я добивал несколько привезенных с собой заявок и под конец предложил их на просмотр Эйнштейну. В основном, это были разные усовершенствования “вечного пера”, сиречь авторучки, о которых я вспомнил при поездке в Питер – кнопочная и рычажная заправка, прозрачный ободок для того, чтобы видеть уровень чернил, завинчивающийся колпачок с прокладкой, клипса, которой ручка цепляется за карман и другие мелочи.

– Как вы думаете, кому будут интересны эти патенты?

– Фабер-Кастелли, Кох-и-Нор Хардмут, Пеликан… – после некоторого раздумья выдал Альберт, а я дополнил:

– Паркер в Америке, Ватерман во Франции, англичан тоже забывать не надо. Кстати об англичанах – как вы думаете, Данхил купит вот этот патент на ветрозащищенную курительную трубку?

– Вещь забавная, но тут судить трудно… – пожал плечами Энштейн.

– Ну, я вижу вы поняли. Занимайтесь, – изобразив доброго дядюшку, я отбыл на почту.

***

Трудные дороги революционера-подпольщика привели меня в Женеву… – похожими унылыми запевами, как я помню, начинали свои репортажи разъевшиеся на еврохарчах советские журналисты-международники. Но шутки в сторону, я в Женеве и впереди – встреча с самим Плехановым. Ленина как философа еще нет, самая крупная фигура в российской социал-демократии – Георгий Валентинович Плеханов. Теоретик, отринувший народничество ради марксизма, переводчик Маркса на русский, один из лидеров Второго Интернационала, обласканный самим Энгельсом – ух, какая личность! Ленин в двадцатые годы писал, что Плеханов, даже после всех его меньшевистских и оборонческих выкрутасов – лучшее, что есть в марксистской философии. Сорок три года, юнкерское училище, неоконченный Горный институт, “Земля и Воля”, “Черный Передел”, первая марксистская группа в России “Освобождение труда”. Кроме того, среди молодого поколения социал-демократов, Плеханов котировался куда выше своих западных коллег Гэда, Жореса или Лафарга. На верхушке марксистского Олимпа были трое – Бебель, Каутский и Плеханов, причем самым левым был именно Плеханов, яростно критиковавший Каутского за буржуазно-ревизонистское грехопадение.

Дорвавшиеся до заграниц купчики обычно имеют в одежде какую-нибудь несуразность, но шедший в сторону Национального монумента по аллее парка Jardin Anglais был одет вполне аккуратно. Вот черт его знает почему, но русский человек в европах всегда виден за версту – вроде и костюм каких двенадцать на дюжину, и шляпа, даже усы вразлет ничего особенного на фоне таких же усачей-бородачей не представляют, а поди ж ты… Тип лица, что ли или выражение – ни разу не промахивался, наших всегда определял безошибочно. Наверное, и меня так же определяют.

Я на всякий случай проверил время – было ровно два пополудни, и приподнял к груди газету Tribune de Geneve, свернутую так, чтобы было видно название.

– Добрый день, – обратился подошедший ко мне на французском, – не подскажете ли ближайший цветочный магазин?

– Могу подсказать только в Цюрихе, я нездешний, – с грехом пополам выдал я заученную фразу. Нда, давно собираюсь подналечь на языки.

– Ну и славно, вы инженер Скамов? – перешел на русский визави, сверля меня глазами из-под густых сросшихся бровей.

– Он самый. Жорж, если не ошибаюсь?

Мы раскланялись и не спеша двинулись по другой аллее парка вдоль озера. Первым делом я передал ему три письма из России, которые он мельком просмотрел и убрал в карман пиджака.

– Итак, что вас привело ко мне? – поинтересовался Жорж, а я прямо почувствовал, как на меня смотрят сверху вниз и внутренне хмыкнул.

Мда, дядя, а ведь ты, похоже, забронзовел там, на своих олимпах. И тон несколько высокомерный, что в сочетании со вбитой в юнкерском училище осанкой производит не слишком приятное впечатление и это вот “ко мне”, не допускающее даже мысли, что можно было ехать к кому-то еще. Чую, попортишь ты мне крови… Ладно, эмоции в сторону, дело прежде всего.

– Полагаю, вы согласитесь, что нашей социал-демократии позарез нужна общероссийская газета? – начал я с главного.

– Безусловно, и острота вопроса только выросла после съезда партии в Минске,

Мне стоило некоторых трудов, чтобы не ляпнуть что-нибудь саркастическое. Смех один, а не съезд – два бунда в три ряда, девять человек на полтораста миллионов населения, все арестованы в течении двух, что ли, последовавших недель.

– Так вот, я прорабатываю проект этого издания. Финансы частично есть, частично известно откуда их можно получить, техническое обеспечение готовится. Я предлагаю вам принять участие.

– Где вы собираетесь печатать газету? Здесь? В Мюнхене? Или, может быть, в Лондоне или Брюсселе? – как мне показалось, последние слова он произнес с некоторым презрением.

– В России.

– Вот даже как!.. – саркастически воскликнул мой собеседник. – Однако, печатание социал-демократической литературы встречает препоны даже здесь, как же вы собираетесь это делать там?

Я спокойно ответил.

– Редакция, естественно, должна находится вне досягаемости Охранного отделения, то есть где-нибудь в удобном месте в Европе. Туда стекаются материалы, там формируется номер, который затем в готовом виде пересылается в Россию, где будет создано несколько подпольных типографий.

– Несколько, хм… – озадаченно хмыкнул Плеханов. – Но на них же потребуется уйма денег, где вы хотите их достать?

– Во первых, можно поставить дело так, чтобы типография сама себя кормила. Во вторых, частично это будут мои средства, я изобретатель и получаю отчисления за патенты, – тут я, конечно, блефовал, но что-то заставляло меня верить, что Альберт наладит работу конторы. – Ну и в третьих, привлечь еще несколько лиц, готовых поддержать проект.

– Кого же, если не секрет?

– Например, Струве и Туган-Барановского…

Тут я понял, что ляпнул лишнее, так как Плеханов буквально взвился на дыбы.

– Экономистов? Да вы с ума сошли! – зашипел он. – Может, вы еще дадите им публиковаться в этой вашей газете?

– Разумеется. Нужна максимально широкая платфор…

– Ни в коем случае! – Жорж буквально испепелял меня взглядом. – Они сознательно отказались от революционного марксизма и обретаются в какой-то более низкой, прямо-таки подвальной атмосфере. Фактически, они подменяют марксизм буржуазным трейд-юнионизмом – а я знаю всех социал-демократов по духу, по направлению мысли, связанных с революционным учением Маркса и Энгельса и смею вас уверить, что среди них ваших струве и барановских нет. Они существуют вне всякого касательства к марксизму. А вне – это значит, что они потакают буржуазии.

– Нуу, так мы далеко не уйдем, – я остановился и чуть было не взял Плеханова за пуговицу на пиджаке, – Дело-то предстоит большое, сложное, одним революционным марксистам его не поднять, поначалу придется привлекать всех, а дальше…

– Я испытываю весьма малое желание знать, что там будет дальше, поскольку очень хорошо знаю этих господ, которые, сражаясь с революционным марксизмом, обслуживают классовые интересы буржуазии… – продолжил гнуть свое Плеханов.

Во вот же упертый, ему на блюдечке приносят финансы, организацию, технику, только садись да пиши, а он артачится и в пуризм играет.

– Жорж, а вы знаете, что такое пирамида? – я решил малость сбить его с толку и зайти с другой стороны.

– Разумеется. Но причем здесь это?

– Очень хорошо, сейчас поясню. Вот скажите, что человеку в первую очередь нужно?

– Еда и кров, говорю как материалист, – Плеханов впервые с начала разговора улыбнулся.

– Именно. Поэтому я предлагаю продолжить наш разговор за обедом в каком-нибудь заведении неподалеку, я приглашаю. А пока мы дойдем туда, расскажите про Союз социал-демократов за границей.

Это была довольно странная организация – в нее входили эмигранты, принимавшие программу группы “Освобождение труда”. Издавали они сборники “Работник”, статьи Плеханова и Ленина, мартовский съезд признал Союз загранпредставительством партии, но чем дальше, тем больше в ней тон задавали “молодые”, новое поколение эсдеков, склонное к экономической борьбе, что невероятно бесило Плеханова. Пока он, негодуя и возмущаясь, рассказывал перипетии отношений внутри малюсенькой эмигрантской группки, мы дошли до симпатичного ресторанчика на улице Итали. Накрахмаленные салфетки, начищенные столовые приборы, сияющие бокалы – это было явно приличное место.

Гарсон в фартуке до земли предложил нам сесть на открытой веранде, но мы предпочли уйти в зал, где было меньше шансов, что нас услышат чужие уши – заграничная агентура полиции действовала вполне успешно. Я передал меню Плеханову, так как не был уверен в своем французском, в итоге мы заказали местный специалитет, филе дю перш – из выловленного в Женевском озере мелкого окуня. Как поведал гарсон, довольно шустро перешедший на немецкий по моей просьбе, из рыбок предварительно полностью удаляют кости, затем макают в соус из топленого масла, белого вина и лимонного сока и жарят на гриле.