Текст книги "А мне летать охота...(СИ)"
Автор книги: Чук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Камыши ближайшие виднелись в шагах двадцати, по кочкам к ним прыгать было неудобно, Олёна пожалела, что сама не сид, но решительно вступила на первый клочок земли. Возможно, она отвыкла ходить по болоту за два дня, что было бы страннее страньшего, но кочка под ногой даже не колыхнулась! И круги по болотной воде не пошли! Олёна установила вторую ногу, и опять тот же фокус!
Шальная мыслишка попрыгать была Олёною отогнана – какие тут шалости и развлечения! Ей нужен камыш! И она к нему подойдет! И нарвет! Она открутила еще нитки, шагнула на вторую кочку, да неважно шагнула, промахнулась! Взмахнула руками, чтобы удержаться, но наступила на жижу, ожидая беспомощного барахтанья…
И ничего не случилось! Олёна приоткрыла один глаз, оценивая, как она встала. Оказалось, одной ногой – на кочке, а второй – поверх воды. Олёна помотала головой пригляделась… Да она и на кочке-то не стояла! Приподнималась чуть выше, как сам Гранн!
Засмеялась от напряжения и облегчения, кое-как дух перевела, дальше уже без опаски до камыша дошла, нарвала толстых стеблей, нарезала, в лукошко накидала, будто цветы на продажу, посмотрела на высоту солнца – этак пока она камыша только нарежет, уже полдень и будет! Не зря, ох не зря, прозорливый кулик сказал, что каждый день в полдень прилетать станет! Осеннее солнышко короткое, а ежели плести днями, времени на это уйдет достаточно…
Ладно, с голоду она не помрет, запасов у сида в погребке нашлось достаточно, а работа сама себя не сделает! И уж точно Олёна не собирается перед трудностями отступать! Камыш снова полетел в корзинку, она сама, освоившись со странностями, обходила заросли, без внимания – куда именно ставит ногу. К хорошему быстро привычка появляется. Вот как к теплому боку Гранна рядом. Олёна повздыхала еще, посокрушалась, но работы не прекращала.
Ближе к полудню набросала в корзинку достаточно камыша, вернулась по ниточке в дом, и то ли ниточка добрую службу сослужила, то ли странность была как и с хождением – дом она видеть не переставала и тенью квадратной черной он не казался. Может, дело было во времени дня, в тот прошлый раз стояла ночь, однако Олёна все одно не стала бы дальше конца нити гулять без Гранна.
Стоило зайти в дом и размотать теплые одеяльные чулки, под крышей зашумело, возле самого высокого оконца, к которому как раз можно было по балке пройти. Олёна тут же на нижней, забирательной балке оказалась, прошла пару шагов, оступилась как раз над гнездом, но упасть не упала, а будто спланировала! Мягко ударилась об одеяла. Лезть на балку второй раз было страшновато, да желание увидеть Гранна пусть в птичьем обличье пересилило.
Теперь Олёна прошла аккуратно, добралась до окошка, открыла изнутри, выглянула – как есть! Прилетел! Птица кулик не очень большая, но и не маленькая, побольше вороны будет, пестренький, длинноклювый… Как будто и не Гранн вовсе, а птичка болотная обыкновенная. Глаза летние, правда, лазурные, таких у птиц не бывает, и сразу все сомнения отпадают. Протянула руку навстречу – погладить, увернулся. Олёна тут же сама отдернулась: наверняка магические условия какие-нибудь тут есть!
– Я камыш собрала, сидушко, вот на тебя погляжу, размер клетушечки соображу, ты пока поспи, как собирался, не улетай… – присела поудобнее на балке.
Коснуться нельзя, словом перемолвиться нельзя, лишь посмотреть и можно. Взгрустнулось Олёне, зато потом сразу мысль дельная пришла.
– А может, ты проголодался? Есть хочешь? Я тебе могу тарелку супа принести, а? Или лепешек тех зерновых?
Кулик раскрыл глаза, явно удивляясь, может, это тоже все нельзя было, если он заколдован? Олёна испугаться успела, когда птаха глазастая взяла да и кивнула по-человечески! Сердце заколотилось радостно, Олёна по балкам обратно чуть не летела, набрала чашечку, чтобы ручка была – удобнее, чем тарелку нести, замотала в край передника хлеб. Вернулась, опять пути не приметив, поставила на подоконник, посмотрела, как в птичьем виде Гранн кушает, опять едва не погладила, но вовремя спохватилась.
Чашка опустела, от хлеба осталось воспоминание и пара крошек, кулик спрятал голову под крылышко и замер, видимо, решил поспать. Олёна собрала трапезу, унесла вниз, а потом села так, чтобы кулика в открытое окошечко видно было, и принялась разрезать камыш на полоски. Плести из него представлялось делом не легким и не тяжелым – привычным. Плести Олёна умела, дед научил, так что за клетку она не боялась.
Она за птаху боялась.
Недаром же Гранн всячески момент оттягивал, отстранял, не хотел Олёну ни признавать, ни целовать, все гнал от себя и гнал! Очень хотелось его вернуть поскорее.
Работа спорилась, готова была половина донышка, когда солнце поворотилось на закат. Она чуть не забыла про главное волшебное свойство клетки – особенных сидов вроде Гранна надо было только светом удерживать! Олёна спохватилась, отложила камыш, отложила полотно, припомнила темную фигуру Гранна в первую ночь, когда она из дома сбежала… Да, такого, пожалуй, темнотой не удержишь – одни глаза во мраке горели, яркие, летние, прикроет, да и скроется! Увидеть не успеешь!
Поэтому на ночь она переложила камыш поближе к очагу. Пусть не свет солнца, а свет пламени ночами ту клетку согревает. Чтобы одно чудо безголовое в ней остаться потом, зацепиться смогло!
Укладываться спать без Гранна не хотелось, его даже в домике не было и поблизости, чтобы спокойно Олёна могла глаза прикрыть. Хотя стоило прикрыть глаза не спокойно – сон тут же сморил ее, уставшую.
Следующий день начался рано, едва солнце осветило лицо, Олёна вскочила, как ошпаренная, метнулась к оставленной работе, разложила нарочно в самом солнечном месте и принялась за плетение. До полудня оказалось готово донышко, и Олёна взялась за крышку, чтобы потом соединить два плотных квадрата плетеными прутиками. В полдень, как по часам, зашумели крылья, перед незакрытым окошком вновь объявился кулик.
Олёна уже без спросу сразу с чашкой пришла, порассказала, как вчера за камышом выходила. Про нить путеводную рассказала, на что Гранн кивнул одобрительно, даже крылышками радостно взмахнул, и Олёна поняла – волновался!
Так дни и проходили: вставала Олёна с рассветом, занималась клетушкой, старательно прутики и дверцу выплетая, забывая о еде и сонливости. К полудню прилетал Гранн, с которым она теперь наловчилась трапезничать. Чинно и благородно устраивались обеды, потом сид отсыпался, а Олёна продолжала работу, поглядывая на него искоса, не решаясь нарушать покой, такое чувство было, что и у Гранна какое-то свое испытание есть.
К исходу пятого дня клетушка была готова, а потому шестой начался для Олёны в ожидании и волнительном напряжении. Особенно ее беспокоило, что часам к десяти утра на небо набежали тучки, начал накрапывать дождик, постепенно превращающийся из мелкой ледяной мороси в настоящий осенний ливень, пропитанный морозным дыханием зимы.
Полдень приближался, дождина как назло заливал, а Олёна извелась, изъерзалась по узкой балке, глаза все просмотрела, на горизонт заститый глядючи! Не было видно ничего похожего на силуэт птахи!
Вытянула за подоконник руку, чтобы воду пощупать, а вдруг хоть немного дождь успокаивается? И на эту самую руку, словно из ничего соткавшись, упала птица! Гранн ворохнулся, его рвануло будто за спину, но Олёна перехватила его, сомкнув пальцы вокруг птичьих лап, затянула в дом, усадила, не отпуская, в клетку, Гранн за прутик ближайший клювом схватился! Олёна поняла, что клетку нужно закрыть, придержала кулика через решетку свободной рукой, а потом отпустила лапы и захлопнула дверцу!
Клетушка тут же засияла, завертелась на месте, заставив Олёну зажмуриться и отодвинуться – и вовремя! На балку рядом сел-упал неловко качнувшийся, мокрый до нитки и совершенно измученный Гранн. При виде сида Олёне захотелось то ли заплакать, то ли засмеяться, она не смогла решить и упала на него в объятиях, обхватывая, поглаживая спину в атласном камзоле, зарываясь пальцами в каштановые перья на голове, мокрые и скользкие.
– Я уже говорил, Олё-онушка, что ты – создание чудесное, – голос у него был хриплый и тоже очень усталый. – Если бы не ты, я бы по осени столько летать не выдержал!
И обнял крепче.
Олёна с удовольствием его перехватила поудобнее тоже, наслаждаясь присутствием, живым телом под руками, знакомым и самым лучшим на свете волшебным сидом! Так и просидели они на балке с полчаса где-то, ни один, ни вторая друг друга выпустить не могли, и Олёна подозревала вдобавок, что Гранн исключительно замерз, а теперь пытался согреться.
– А давай мы тебя, сидушко, посушим? – она уткнулась носом между шеей и плечом, мягко по спине провела, по волосам, с которых капли скатывались ровненькие, кругленькие, как заговоренные! – Тебе холодно и отдохнуть надо, но только в сухом! И в теплом! И вообще в гнездышке! А?
Закопошился, щекой на ее плечо сполз, дернулся и вздохнул – и Олёна поняла, что сид Гранн действительно очень-преочень устал, раз засыпает мало не в полете! Пришлось его немного растолкать, вздохи послушать, но встал он уже правда сам и за ней пошел почти без подмоги, только за руку она его держала, больно страшно отпускать было!
Спустились быстро, Олёна наказала сиду срочно переодеться, полюбовалась, как он свой камзол еле-еле стащить пытается, подступилась и сама разоблачила. Штаны ему только, гордому, оставила, а то бы обиделся. Камзол, жилетку, рубашку и сапоги с теплыми чулками ей снять не помешало ничто! Ох и пуговиц там было! Аж в глазах зарябило, особенно на жилеточке. Гранн сначала стоял, потом присел на лавку возле очага и никак не мешал, руки опустил, дышал-то едва-едва!
Все вещи Олёна выжала, на балке низкой развесила, растормошила Гранна, чтобы он дораздевался, подкинула в очаг поленьев, на плечах сида устроила простынку – сойдет за полотенце! Самолично взъерошила все перышки, перебрала, перетормошила до сухости. Как только сид собрался и совсем разоблачился, Олёна вручила ему плошку с едой, сегодня была каша с овощами, закинула ноги Гранна на подушку с ножками – чтобы ближе к огню вытянулись.
При всех условиях Гранн быстро достиг полного отдохновения, свесил голову на грудь, чуть плошку пустую не уронил, да Олёна подхватила. Увела до гнезда, уложила, чувствуя, что будто похудел еще Гранн всего за несколько дней – ребра отлично под простыней прощупывались! Укрыла его одеялом, вытянула мокрую простынку и аж залюбовалась лицом, на котором было написано настоящее, искреннее счастье!
Ужасно хотелось рядом прилечь, но от одной мысли, что Гранн совершенно не одет, лицо жарко горело румянцем. Олёна употребила время на уборку, залезла закрыла окошко, сквозь которое в дом залетали ледяные капли, перевесила мокрую одежду, переставила кастрюльки и плошки, поела сама, а то с утра слишком волновалась… И все одно взгляд сам возвращался и приковывался к спящему сиду. Легкий и тонкий, он накрутил на себя несколько одеял, закопался под шкуры, и было вовсе неясно, где искать Гранна, понятно лишь, что в гнезде.
Стоило Олёне об этом подумать, из глубины постели выкрутилась одна длинная ступня, сверкнула белой пяткой и замерла. Олёна фыркнула, не сдерживаясь – да, теперь яснее ясного, куда копать! Вместе с тем, жаркое смущение прошло, и Олёна прилегла на краешек постели, надеясь, что ничего уставшему сиду не передавила. Как по волшебству, рядом вздохнули, и на плечо ей улеглась граннова голова.
Волшебный кулик немного распутался, приник к олёниным ногам своими совершенно ледяными ступнями, обхватил за плечи все еще прохладными пальцами, выгнувшись навроде заряженного арбалета: прижаться к ней всем телом мешал плотный ком сбитых одеял и шкур. Она думала, что Гранну неудобно, однако он повздыхал только легче и снова засопел. Через время Олёна забылась сама, и проснулись они оба вечером, одновременно – за окошком громыхнул гром, да так сильно, что казалось прямо рядом!
Лазурные глаза Гранна отчетливо горели во тьме комнаты, и Олёна аж вздрогнула, когда поняла, что смотрит он на неё! Чтобы не оттолкнуть своенравного сида, тут же придвинулась, обнимая, прячась от напугавшего впечатления у Гранна на груди. Сид хмыкнул довольно, погладил по голове – и тяжесть от косы опять пропала.
– Ты молодец, Олё-онушка, большая молодец! Успела мне клетушку справить, пока самые дожди не начались, а то сколько бы я еще птицей продержался, не знаю. Пропитания сейчас на болоте уже мало, далеко не улетишь, ночами холодно и хищники.
– Ты же птица летучая! Ты улететь можешь! – Олёна страсть как встревожилась за своего кулика. – Ты же улетал, скажи, улетал? Тебя никто не подранил? А то вдруг я проглядела?!
Лазурные глаза светились совсем рядом и не пугали больше даже самую капельку.
– Птица-то, конечно, Олё-онушка, разумеется, птица! Да только летать – не ходить, это как плавать постоянно, без опоры, самому себе опору и создавая. Целыми днями тяжело даже сидам, – погладил голову опять, без всякой иной цели, только погладить чтобы. – А кулика еще разглядеть и догнать надо, будь уверена, я никому просто так не дался!
– Ох, птаха ты моя глазастая! – Олёна опять спрятала лицо у него на груди. – А почему от руки шарахался? Тоже условие какое? Магия?
Узкая грудь сида приподнялась в тяжелом вздохе.
– Да, Олё-онушка, магия. Когда любовь между людьми и сидами происходит, теми сидами, которые неблагие, то человеку сначала найти своего избранника надо, в измененном виде, узнать. Ты вот меня сразу же нашла в первый день, – хмыкнул, – а вот кабы руками схватила и клетка была еще не готова, тут меня бы в иное место куда перетащило. Пришлось бы тебе меня заново искать, чтобы расколдовать и в клетку усадить.
Олёна дернулась к сиду поближе, коса, чем-то прижатая, заставила зашипеть, Гранн тут же руками потянулся, выпутал из узла одеял, погладил – и опять все прошло. Олёна возмечтала, чтобы ее прикосновения хоть капельку на него подобным действием обладали!
– Ты за один раз управилась, молодец настоящая, еще и подкармливать меня умудрялась, хорошая моя, чудесная моя, Олё-онушка, – посмотрел ужасно радостно и грустно.
Страх опять плеснул, поднял голову, Олёна придержала голову в перьях, погладила по щекам, предвкушая ответ, зная его еще до вопроса.
– Теперь опять надо, да? Опять на испытание идти?
Гранн вздохнул еще потяжелее, как будто прощался, а потом без предупреждения взял и поцеловал! Олёна думала его одернуть: куда целоваться, он даже не одет! А если его в этаком виде и выкинет магия? Все благие намерения, правда, так намерениями и остались – слишком головокружительно было от счастья, от надежды, от желания продлить касание…
Снова налетел ветер, промелькнула темнота – и одеяло опять опустилось вниз пустым пузырем. Олёна поднялась, поправила косицу, прошла по домишке, бесцельно, не ожидая сюрпризов новых от вечера. Едва ступила ее нога в другую комнату, тут же темнее стало, хотя света и так не было. Проем позади пропал, Олёна не могла бы сказать, как это почувствовала, но сказать могла точно.
Мгновение прошло тягуче, Олёна все пыталась вздохнуть и никак у нее не выходило, а потом время как будто обратно поскакало веселой стрелкой, воздух поместился в груди, чернота засияла чуть жемчужно, а из стены слева вышел Гранн, он не смотрел вокруг, только перед собой, улыбался, и брови его при этом приподнимались ровно!
Олёна шарахнулась назад – это был точно не сид! За странным ровным Гранном вышел другой, на лицо ровно такой же, с горделивой осанкой, вышагивающий, будто он военачальник или хоть офицер какой завалящий, и это опять был не он. Третий смотрелся как сказочный принц, четвертый – как еще более сказочный король, пятый трубил в раковину и обещал жизнь возле морского берега, шестой щеголял длинными волосами и чем-то вроде тростниковой юбки, седьмой заворачивался в плащ восточного покроя и поправлял на голове тюрбан…
Вереница проходила мимо, каждый, поравнявшись с Олёной, заглядывал ей в глаза – и она понимала, куда может попасть с каждым новым женихом! От них не было сомнений, не чувствовалось лжи, можно было поверить и уйти в тот мир, который рисовался в мечтах – выбирай любой, под любые мечты! Отвергнутые женихи доходили до стены комнаты справа и исчезали, растворялись, а Олёна постепенно забывала, где она находится и кого тут в действительности ждет. Лица у всех были одинаковыми!
Чем больше их проходило, тем больше Олёна путалась, не понимала уже, как их остановить, из одного этого желания хотелось кого-то выбрать, чтобы все остальные просто исчезли! Мысль, сама по себе обычная, вдруг колыхнула душу, идущий очередной сид остановился, намекая, но Олёна замахала на него руками и для верности себе рот потом зажала, чтобы ни в коем разе не ляпнуть похожего вслух!
Нельзя, чтобы остальные пропадали! Ей же нужен последний!
В голове прояснилось, Олёна перестала обращать на заманчивые предложения внимание, стала смотреть только – появится кто из темноты еще или нет. Поражалась мимолетно, запоминала, во что еще можно кулика королевского приодеть, чтобы он смотрелся как настоящий принц! Гордилась мимоходом, какой он у нее красивый, какие глаза у него особенные, а сам – неповторимый. Еще ни один из прошедших женихов не приблизил ее к тому чувству, которое просыпалось в груди, когда рядом был Гранн.
Женихи шли и шли, наконец, показался самый последний. Олёна чуть на месте не запрыгала – он был не таким совершенным, как остальные, но был похож на ее Гранна… Поравнялся, а Олёну окатило холодом: и этот Гранн лишь смотрелся настоящим!
Не могла же магия обмануть? Олёна заволновалась, сжала руки в кулаки, метнулась вдоль стены туда-сюда, боясь упустить последнего, приближающегося к исчезновению, и не в силах согласиться с тем, что эта ледышка – ее летний сид! У него даже глаза хоть голубые, а теплые! Ласковые! И любимые!
Последний исчез в черноте правой стены, Олёна прикрыла лицо дрожащими руками: следовало разобраться. Она не могла пропустить своего! Если бы пропустила, уже была бы не тут! Уже забыла бы его, застыв посреди болота! По коже пробежали мурашки: забыть навеки свое второе крыло! Ужасная доля! А каково будет самому сиду, когда он поймет, что Олёна его не выискала?!
Слезы сами хлынули из глаз, Олёна всхлипнула, отняла руки от лица и вдруг размытым силуэтом увидела еще одного! Точно последнего! Этот Гранн шел небыстро, он устал, он очень устал и едва переставлял ноги. Голова сида была опущена, встопорщенные после энергичной сушки полотенцем перья торчали в разные стороны. В довершение образа Гранн был замотан в тонкое одеяло, кутался зябко, сверкал белыми пятками – наверняка опять замерзли!
Засмеялась Олёна и тут же опять заплакала, подбежала сама, он едва голову поднимать на странный звук начал! И глаза! Лазурные! Именно те! Именно его! Именно любимые глаза!
Остановилась почти перед ним, не решаясь схватить, обнять, отобрать у магии, которая вздумала запутывать! Лазурные летние глаза раскрылись широко, улыбка преобразила знакомое лицо, бровь вспорхнула выше другой, Гранн сам шагнул ближе, обнял, поцеловал в щеку, в другую, прошептал:
– Выбираешь старого и страшного сида, Олё-онушка?
– Да! Да! Да! Тебя! Ты! Только ты мой Гранн! Остальных не надо!
– Олё-онушка, – потеплел еще яснее и поцеловал ее в нос.
========== Будь со мною, от тоски храня ==========
Подмерзшего сида снова пришлось отогревать и в одеяла заворачивать, в гнездышке поудобнее устраивая. К тому же Олёна и не заметила за неблагими смотринами, как полночи прошло, видно, время по-особому двигалось, а может, не время, двойники гранновы правда многими тысячами проходили? Олёну эти вопросы волновали только умозрительно, а по-настоящему заботою ее выступал сам сид Гранн – усталый и еле живой, опять миром своим и магией на прочность испытанный, опять будто саму Олёну потерять примерившийся!
Каждый раз перед испытанием сид смотрел, как прощался, и каждый раз после удивлялся ужасно – она его нашла, дождалась, вырвала из магических когтей и опять рядом оказалась, ровно это чудом было в разы большим, нежели сам сид или их чувство обоюдное. Вдобавок Олёна все вернее приметы находила, что самому Гранну без нее не жить.
Он и про третье испытание говорил, что если сида в три дня не найти, то больше уже никогда, а потом, мол, забудет человек свою половину волшебную, крыло второе. А еще чуточку раньше сид говорил, что подобно бывает, если один из супружников возьмет, да и помрет!
Иными словами, Олёне было страшно как никогда: если она не найдет Гранна, любимый сид умрет и растворится в ее памяти, даже ничего напоследок по себе не оставив. Только болото.
Да что ей болото! Если на таковом болоте нет ни деда, ни Гранна?
А для него самого, похоже, точно так без Олёны болотину свою не представить, хотя сид, хотя волшебный, хотя живет долго и как-то без нее раньше обходился. Вон, птаха глазастая, как смотрит, ровно не сам волшебный, а она волшебная – взгляд отведи, тут же пропадет!
– Чего ж ты так на меня смотришь, сидушко, чай, настоящая, не выдуманная, тем более – не сказочная! Вот и припрячь свои восторги!
А он вместо этого только пуще глазами засиял летними.
– Именно настоящая, Олёнушка, у тебя в жизни всё по-настоящему выходит, даже таких пропащих сидов как я из передряг вытаскивать, – а глаза лазурные, как море, которое в книжках описывают, ласковые и страшно теплые, ватному одеялу не сравниться.
– Ты, чай, опять пропадать собрался, сид пропащий, а? – прищурилась подозрительно. – Я ж тебя из-под земли найду, горе моё луковое!
Хохотнул, птаха глазастая, брови разлетные снова поддернулись, волосы-перья будто сами руку олёнину поманили, да она взяла – и погладила. Мягкие и как будто бы на ощупь кудрявые, скользкие перышки легко пощекотали ладонь, а сид сощурился:
– Вот разумная ты девушка, Олёна, только зачем тебе в такие труды ударяться ради горя, тем более лукового?
Она поглядела на сида исподлобья, старательно взглядом укоряя:
– Потому что ты моё, слышал, моё луковое горюшко, балда!
– На том и порешим, – сид снова глазами волшебными посверкал и поцеловал Олёну в третий раз.
Взвыло что-то вокруг, с усилием её от Гранна оттянуло, оторвало, лишь хлопнули занавески под ветром, мелькнула дверь, домик снаружи, болотина знакомая, возле источника, а потом перед глазами стремительно смерклось, и очнулась Олёна где-то далеко. Рядом кривились истинно болотные заросли чахлых дерев, топкая тропка не внушала доверия, а сверившись с ощущениями, она поняла, что Гранн теперь от неё очень далеко. На сей раз сидская магия отбросила куда-то саму Олёну, вынуждая искать и находить обратную дорогу.
Накатило беспокойство, мигом вспыхнувшее и доросшее в момент до паники: волшбой ей всего три дня выделено, чтобы Гранна обратно отыскать. А ну как не найдет?! Олёна слишком уж хорошо помнила этот сидский обреченный вид, как если бы возможности для счастья его личного и вовсе не существовало!
Пришлось насильно подышать медленнее, приводя мысли в порядок и проникаясь собственной верой в лучшее – без своего глупого сида Олёне жить не хотелось! Хотя бы ради того, чтобы сообщить немудрящую истину, глядя в теплые лазурные глаза, стоило паршивца волшебнического обнаружить!
Стоило сосредоточиться на своем сердитом намерении, перед внутренним взглядом словно бы протянулась путеводная нить, на дальнем конце которой слабо светился лазурный кружочек, по всему – обозначающий Гранна. Олёна радостно притопнула по воздуху: сидская способность ходить по верху болота никуда не исчезла, а потому путь не казался таким уж сложным. Первый шаг, однако, дался ей с большим трудом – на ногах словно бы гири навесились, тянули и тормозили, не давали на бег сорваться и поспешить сообразно ситуации!
На глаза навернулись слезы досады, Олёна недовольно их вытерла рукавом, шмыгнула носом сердито и решительно отправилась в ту сторону, где виделся ей сид.
Идти было непросто, с каждым шагом в направлении лазурной точечки силы таяли, а стоило оступиться или обойти какую-нибудь корягу, уклоняясь от прямой дороги, гири волшебные исчезали куда-то. Надо понимать, волшебство, которое их с Гранном испытывало, старалось Олёну сбить, развернуть и не пустить, чтобы она и в три дня не управилась. Волшебство это, испытательное, подстегивало Олёну тем сильнее, чем тяжелее идти становилось: любая усталость и любая мука представлялась ей тотчас же незначительною, стоило вспомнить своего сида, чудишко безголовое, настолько ее любви опасавшегося, настолько об одной Олёне радеющего, что и отпустить на все четыре стороны готового! Оттого сопротивление всяких сил сверхъестественных воспринималось обыкновенно и с опасливой радостью – оно вернее всех прочих примет указывало, что дорога выбрана правильно.
К вечеру, когда смеркаться стало, Олёна вымоталась ужасно, её, выносливую, шатало от шага к шагу. Так и подмывало успокоиться да присесть, шажки все одно крохотными выходили, каждый по отдельности ничего почти и не значил. В очередной раз мотнувшаяся по тропке, она схватилась за чудом уцелевшую тут корягу, увесистую и не ушедшую в топь, несмотря на собственную тяжесть. Перевести дух было приятно, но после этакой остановки вес волшебной тяжести на ногах представился ещё более мучительным, будто увеличился или обновился вместе с её силами.
– Ах ты плутовская волшба, – ругаться было успокоительно и немножко заставляло вспомнить о привычном, не мистическом и колдовском. – Всё бы тебе норки да отнорочки находить, чисто мышь полевая, от лисы в бега ударившаяся! Ну, ничего, ужо я тебя догоню да за хвост жульнический отловлю, не побегаешь.
Смеркалось по осени быстро, хотя и не так, как в зиму, но Олёна не боялась: утопнуть она сейчас не могла, даже когда падала, до земли болотной не долетала, разве что длинная коса размётывалась далеко и в болотную жижу окуналась. Прочие опасности её не беспокоили, отчего-то уверенность в груди жила – как ее к земле тянет охранной волшбою, так и зверя всякого к той же земле пришибёт, вздумай он вмешаться в дела магические, на любви сидовой построенные. Да и не трогали Олёну никогда на болоте звери лютые, хотя временами, бывало, она слышала чужое присутствие поблизости.
После сумерек на землю опустилась сначала темень, а после и вовсе мрак кромешный. Казалось, глаза себе выколи – темнее не станет, настолько вдруг почернел и сам воздух. Впервые за все время на болоте, в Гранновой вотчине, Олёне стало боязно. Никого, кроме Гранна, из волшебнического племени сидов тут не обитало; звери никогда не нападали, ну так и темнота не зверь; а уж хуже врага человеку придумать, чем другой человек, никогда не возможно было. На всякий треск и шорох сердце её замирало, а дыхание в груди затаивалось, тоже о себе заявлять не решаясь. Олёна другого шума и не производила: шла она теперь по самому воздуху, разве что вздохи глубокие делала, да руки нарастопырку держала, чтобы в деревце какое чахлое не врезаться или на корягу какую, особливо вредную, не налететь.
Сколько продержалась та темнота неестественная, Олёна бы и под страхом потери Гранна не сказала, зато когда на небо выкатилась луна, серебряная, что пуговка начищенная, яркая и приветливая, с души как камень свалился, грохоча, даря освобождение и надежду.
Остановилась в первый день Олёна лишь тогда, когда поняла, что дважды ноги её не в ту сторону несут, резвые от снятой тяжести, всю работу целого дня насмарку пускающие. Присела возле очередной коряги, руками себя обхватила, в платок закуталась поплотнее и только тут ощутила, как ноги замерзли. Подтянула под себя, прикрыла подолом, насколько платья хватило, скукожилась, да сон не шел. Поэтому Олёна стала представлять себе Гранна: а как встретит, а как улыбнется, а как навстречу шагнет, когда дойдёт, найдёт его Олёна!
Сами мысли про сида уже согревали, холод отступил, ногам стало мягко и легко, а платок согрел пуще многих одеял.
Спала Олёна чутко, то и дело на шорохи вскидываясь, опасаясь рассвет проспать – три дня магические наверняка как-нибудь нехорошо обернуться смогут, едва только намек почуют, что срок на исходе. Поэтому совсем очнулась она до зари, только занялся рассвет, Олёна поднялась, признательно погладила кустишку, возле которого ночевать пришлось, да и дальше двинулась, припоминая, как она вчера направление верное взяла.
Припоминалось почему-то неладно, зато едва знакомая тяжесть на ногах повисла, так и память освежать больше не требовалось. Сосредоточилась Олёна, подумала про птаху своего летне-глазастого, сида волшебнического, перед глазами опять бирюзовая точечка показалась, помигала приветливо и снова скрылась. Задышалось привольнее и спокойнее – Гранн точно ближе был, чем вчера, Олёна хорошо за день прошла, достаточно!
Из-за того ли али чего другого, но и груз сегодняшний Олёне легче показался, полетела она вперед, заторопилась, чисто на крыльях, будто тоже к птичьему племени отношение иметь стала. Недолго, правда, пробежать удалось, потом, как солнце встало, груз снова неподъемным показался, но Олёна не жаловалась, наоборот, благодарна была, что хоть чуть смогла быстренько перейти.
Солнышко светлое все больше над горизонтом поднималось, освещало болото бескрайнее, вотчину сидовскую, в этих краях Олёне незнакомую, и чем ближе обозначалось время обеда, тем больше ей есть хотелось. Как назло, ничего она с собой захватить не догадалась, по вчерашнему дню волновалась сильно слишком, воды перехватила пару горстей, да и забыла, что пропитание организму всякому нужно. Стала Олёна теперь присматриваться – на болоте из пропитания грибы да ягоды, особенно к осени ближе, тут ей повезло. Правда, маловато уже пропитания оставалось, зима подступала, напоминала о себе ледяным дыханием утра, всякие птахи да животинки спешили доступную еду быстренько найти, поэтому Олёне оставалось идти да на чудо надеяться, и всего-то.
В этом, однако, Олёна всегда себя сильной знала – хоть и молодая, хоть и девка, а выносливая она всегда была, даже дед хвалил!
Там, впереди, куда дойти следовало, поджидал её сид, поджидал теплый чистый дом с источником, печка с хранилищем и все тридцать три удовольствия. Дело за малым оставалось – дойти чисто, добраться, что при наличии компаса магического да умения над водой ходить и вовсе плёвой задачей должно было представляться!
Должно было, да не больно-то представлялось. Олёна храбрилась, конечно, бодрилась, сама себе речи высокопарные про себя и рассказывая, но силы убывали, а прибыть им пока было неоткуда.
Упрямство Олёнино, однакось, тоже за силу волшебную могло бы сойти, кабы кто-то сравнивать взялся, поэтому идти она продолжала совершенно целенаправленно, так, чтобы дойти точно. Немалым тому поводом стало видение, явившееся ей к полудню ближе, когда солнце высоко поднялось и стало блики по округе множить и разгонять. Побежали они, будто зайцы, порскнули в стороны, а в их свете, по глазам бьющем, представился Олёне сид.
