Текст книги "А мне летать охота...(СИ)"
Автор книги: Чук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Есть один принц даже у нас, на которого я похож, но он страшный и его никто не любит, – Гранн сочувственно головой покачал, – его тоже на болото сослали, правда, позже меня, потому что принцев так просто на болото не ушлешь… Он как раз что-то магическое в столице натворил, а я в тот же день тебя встретил, чудо хвостатое, выдернул из трясины, как морковку, как будто в загадке, красна девица с косой на улице мне попалась…
И городил этот несчастный сид ну совершенную ерунду! Олёна даже подумала, что про принца он придумал, нельзя быть нелюбимым, если на Гранна похож, но в голосе шутки не было.
Благие помыслы соблюсти его интересы и всячески отстраниться от сида самой канули, как в уже означенное его собственное болото – тихо и без плеска. Уж очень камзол у него был уютный, а руки ласковые.
– Тебя только покормить сегодня обязательно надо, ты в виду имей, – решительно утерев глаза и нос, выговорила, коверкая слова, как при насморке, Олёна. – А где у тебя еда, дак я не знаю, а то приготовила бы чего уже, ты утром запропал, я проснулась, нетути тебя, так что пришлось тут немного прибраться, прости, волновалась, теперь понимаю, зря, а не могла не волноваться, ты же, сидушка, прости, герой мой, как бы только живым возвратился, думала…
Дыхание захватило, больно долгая получилась речь, а слова все рвались на волю. Зато и Гранн обнял её вполне удобоваримо, прижал к себе, отчего Олёна снова ощутила: каким бы волшебным сид ни был, сердце у него колотилось, как у всякого живого существа. И болело тоже, наверняка, так же! Хоть и молчит, и полслова не скажет, в надежде от нее избавиться, так ведь бесполезно, забыл, волшебный, что это в обе стороны работает! Как он её чует, так и она за него беспокоится, утешить мечтает, а больше утешения – счастье в его жизнь привнести.
Для обоих взаимное.
Да вот только как с одежкой – не дастся ведь! Уговаривать надо птаху, чтобы перышки подставлял, чтобы петь не стеснялся, чтобы под крылышком место нашел…
Пусть она не птаха как он! Но Олёна будет очень стараться не помешать! Только бы согласился!
Олёна погладила знакомую спину в атласном камзольчике, вздохнула ему в плечо:
– Это очень хорошо, что ты живой и невредимый, а что усталый и голодный, так это решаемо, особенно если покажешь, где у тебя погребец или каморка для еды? – договорила несмело, опасаясь даже. – Я бы сготовила чего?..
– Ох, ты смотри, Олёна, сиды – создания жуткие, любят вкусно питаться, а ну как ты меня накормишь, а я тебя при дому так и оставлю? – хмыкнул, тоже провел рукой сверху вниз по спине, до поясницы, и очень поспешно поднял опять к плечам. – Сказки-то читала, красавиц и умниц подземные жители только так похищают! Околдовывают, превращают, уводят, уносят, зачаровывают, подкармливают травами забвения, подпаивают зельями привязывания…
– Читала, читала, еще как читала, я про вас знаешь, сколько читала? – прозвучало по-детски гордо, Олёна аж покраснела со стыда, радуясь, что лица не видать, договорила тише. – Я про вас все сказки читала, «Карлик Нос», «Рип ван Винкль» там всякий, «Сонную лощину»…
Гранн, вот ну ровно птица, встряхнулся, выпуская её, отстранился меньше, чем на шаг:
– И все равно не боишься?
– Да как же тебя-то бояться, сидушко мой дорогой? – Олёна опять краснела, но глаз не отводила. Приподняла руку, погладила его по щеке, тоже легко, тыльной стороной ладони, не подушечками пальцев, боясь его, хрупкого, как-то нарушить. – Тебя обнять мне хочется, обнять и погладить. Если ты не против! Скажи мне, сидушко, если неприятно совсем, так я и не стану, а ежели терпеть можно, не сочти за труд – потерпи!
Гранн засмеялся, улыбаясь широко, прикрывая усталые лазурные глаза, одной бровью снова вспархивая выше другой, засмеялся тихо и заразительно, Олёна разулыбалась вслед, проводя уже обеими руками по гладким щекам.
– Мне не в тягость, Олё-онушка, – приоткрыл глаза с лукавым выражением, и тут-то сердце девичье скакнуло, Олёна заподозрила, что вот это было настоящее колдовство.
Ну раз он так говорит, значит понимает, что разрешает! А это означает – можно! Олёна покраснела пуще, чувствуя, как жарко горят уши, как пламенеют румянцем щеки, но не опустила глаз, осторожно погладив бледные щеки уже по-настоящему, ладонями!
Сид прижмурился, ровно кот на солнышке, склонил голову ей под руку… И пусть она могла ошибаться в волшебнических вопросах, теперь сердце уверенно стучало: не колдует он, вовсе не колдует, он просто сам так на неё действует, магически!
– Сладкий да гладкий, ровно персик, – задела кончиками пальцев ушки и волосы, чуть на месте не провалилась, осознав, что высказалась вслух, и сид своим птичьим певческим слухом все уловил. – Так вот поесть надо!
Лазурные глаза расширились в момент, а потом оглядели Олёну с сомнением. Да, она бы тоже не поверила, что может этакую смелость выказать, этакую штуку высказать! Персик! Ещё бы ягодкой его назвала!
Мысленно сгорая со стыда до тла и золы, Олёна убрала руки, пряча широкие ладони, привыкшие к работе, сразу за спину.
– Так и где у тебя еда, сидушко? А то так голодный и проходишь, а потом возьмешь и свалишься! – сложил руки на груди, скрещивая. – Нет, оно конечно, я тебя подниму, дотащу, авось, до гнездышка, но ведь пока падать будешь, есть опасность расшибиться! А тебе поберечься бы! Совсем усталый, я же вижу!
– И как, интересно, ты меня видишь?
Хмыкнул опять, да ответа не дождался, отвел к очагу, указал, где, возле него, в стене, дверцы утоплены, вроде ледника маленького, постоянного. Олёна подивилась, до чего на холодильники волшебство похожим получилось, поцокала языком восхищенно, не замечая подозрительных взглядов – думал, она насмехается!
– Ты пока отдохни, сидушко, я тебя позову, как готово будет, – любопытно залезла во все туески, чашки и чугунки. – Что-нибудь интереснее мяса с хлебом я тебе точно на обед устрою!
– О, правда? – аж перья на голове встопорщились, глаза еще круглее стали, а сам уселся возле, любопытно на Олёну глядя, будто не возле очага возилась, представление показывала. – Ты уверена, там не так мно…
Олёна специально оторвалась от чугунка, чтобы посмотреть в любимые лазурные глаза с самым большим вежливым холодным интересом, на который была способна. Гранн замолчал на полуслове, опустил голову, смеясь опять и выставляя перед собой руки:
– Молчу-молчу, Олёнушка, не мне тебя тут учить, – вскинул глаза, и как будто прорвало какую-то плотину, стену непролазную, болотину тропинка обвела, в обход самого себя проговорился: – Я твои щи до сих пор вспоминаю!
И что-то проглянуло на момент в лице Гранна такое, что Олёна решила: даже ради шутки она отворачиваться и уходить не будет, как бы ни гнал, что бы ни случилось!
Отвернулась поспешно, не желая показать свое понимание, приготовляя для нового супчика продукты, как раз сходилось, всего хватало. Под руками привычная работа спорилась, Олёна почти забыла, что своенравный и целиком любимый сид сидит поблизости, смотрит, любуется. Вспоминала, только когда он прибор какой подавал требуемый – черпак ли, ложку ли большую, ковшик маленький или нож поострее. В целом под руки не лез, с советами или вопросами не приставал, наблюдал завороженно.
И когда супу осталось всего-то докипеть и настояться, Олёна обнаружила, что Гранн придремал. Уставший и замаянный сложил руки на стол, устроил, наблюдая, голову, а там, похоже, не уследил за собой строго, да и уснул!
К вящей её, Олёны, радости!
Девушка на цыпочках обошла сопящего сида, просочилась в спальню, откуда вынесла пару одеял, одно – в котором сама утром проснулась, а второе, тонкое, которое за подушку работало. Свернула его поплотнее, чтобы пристроить, с замиранием сердца приподняла голову Гранна, однако сид не проснулся, и тут не забыв потереться о пальцы. Одеялко устроилось поверх скрещенных на столе рук, голова вернулась, сид зарылся носом в мягкое и опять замер. Олёна накинула одеяло ему на плечи, оглаживая их мимолетно, пользуясь случаем, пока отдыхает, приникнуть поближе, обнять незаметно.
Гранн завздыхал и уложил голову набок. Олёна посмотрела на впалую щеку, прикоснулась тихонько самыми кончиками пальцев, готовая тут же и отдернуть, едва сиду станет неприятно. А сид спал себе и спал! На что Олёна поглядела умильно, погладила щеку на самом деле будто персиковую боковинку мягкую, с пушком.
И все бы ничего, но в голову втемяшилось – проверить нужно, как его щека под губами ощущается. Пока спит, пока крепко спит, не видит, не чует, не боится, не шарахается, не отдергивается…
Олёна походила кругами, погремела крышкой чугунка, проверяя суп, выпуская пар, сдвинула его с горячего на очаге места, обернулась на Гранна снова. А сид даже и ухом не вел! Спал! Олёна прикусила губу, чуть себя по рукам не ударила, да сдержаться не смогла, подкралась, практически не дыша, склонилась, выждала еще секундочку, долгой как минута показавшуюся, а потом взяла, да и поцеловала Гранна!
Небо на землю не обрушилось, хляби небесные не разверзлись, болотные тоже, однако ощущение было, будто Олёна одним этим действием мир перевернула. Гранн во сне заулыбался, имя её пробормотал, что скорее угадать, не услышать можно было, прижмурился, словно бы сон тональность поменял на счастливую.
И Олёна его еще по волосам погладила.
Отошла опять к гнездышку, вернулась с одеялком себе, привалилась к плечу сида, притерлась, чтобы его не задавить, болезного, да и задремала за компанию.
Сколько они так продремали, Олёна сказать бы не смогла, ощущала только, что тепло и уютно, что Гранн рукой приобнял, что возле находится, что в волосы выдыхает, подтягивает, носом в щеку упирается. Олёна спала и улыбалась.
И когда Гранн зашуршал, заворочавшись, забеспокоилась вслед за ним, завздыхала. Приоткрыла один глаз, полюбовалась видом высокого лба и границы каштановых волос, подумала сонно, что с любого боку он красивый.
– Олё-онушка-а, ты мне снишься, милая? – притиснул поближе, почти по-хозяйски, аж сердце замерло вслед за его рукой. – Если снишься, я рад, если не снишься, рад тоже, но тогда точно надо просыпаться…
Она побаивалась отвечать, не зная, но чуя: это его сразу разбудит, растревожит и еще волноваться заставит, пусть лучше сам выныривает, а она немножко еще рядом посидит.
– Ты, кажется, тоже сидового племени, Олё-онушка-а, такая волшебная, – пробормотал почти совсем неразборчиво, переместил голову свою бедовую, пощекотал перьями по лицу.
Олёна изо всех сил старалась не чихнуть, но волосы у Гранна были такие мягкие и пушистые, что никакой возможности не было. Вздрогнула тихонько, задавив в себе голос и зажав нос.
И на это вздрагивание осторожный сид вскинулся, приподнялся, не отпуская пока, однако просыпаясь все больше и глядя на Олёну все изумленнее.
– Олёнушка, что ты делаешь, – отнял свою ладонь от ее вытянутых перед головой, растер лицо, стараясь проснуться, – как ты тут?
– Очень просто, сидушко, я вот так села рядом – и тут, – примолкла, полюбовалась, как приподнимает брови непохожие, опять одну выше, другую ниже. – Ты задремал, умаявшись, так я решила тебя и не будить, супчик повкуснее, когда настоится, а вот сейчас как раз есть можно!
Гранн потряс головой, не веря, кажется, что она объясниться может разумно, а может, просто последние сны с перьев сбрасывая. Поглядел в окошко, за которым сгущались зябкие осенние сумерки, темные, серые, неуютные, зато в три раза уютнее делающие дом.
– Сейчас-то, наверное, уже и есть можно как ужин, – покосился задумчиво за стекло, а Олёна с радостью приметила, что круги под глазами стали меньше и не такими темными. – И тебя никуда в сумерки я не поведу, – от окна лазурные глаза как-то очень неожиданно повернулись к ней.
Олёна покраснела.
– Тем более, стоит подкрепиться, сидушко, – отвела глаза от его вопрошающих лазурных глаз, – раз мы никуда не собираемся, раз просто дома посидеть, ты же с утра не ел, так что теперь можно!
Поправила выскользнувшие из косы пряди, выпуталась из своего одеялка, привстала, и тут они оба к полнейшему обоюдному же изумлению обнаружили, что Гранн продолжает приобнимать Олёну за талию. Она упала обратно на лавку, а сид совершенно и впервые на её памяти покраснел!
Глаз своих волшебных не опустил, не отвел, с трудом, правда, руку убрал, видимо, приспал, теперь пальцы отцепляться не хотели.
– Ну так вот, сидушко, давай я тебя покормлю, – Олёна отодвинулась еще, проверяя, что больше ничем они не спутались, вытянула косу, уложила на плечо, чтобы и волосья никуда не защемились. – Супчик как раз настоялся, напитался, теплый поди-ко ещё…
Тарелки глубокие нашлись даже, и быстро, Олёна поставила на стол две – ему и себе, рядом, но стоило отвернуться буквально за хлебом, оказалось, что Гранн действительно очень, не по-птичьи, а просто по-зверски голодный, и допивает вторую чашку просто через край. Олёна покачала головой, больше для порядку, чем правда недовольно, но третью тарелку Гранн стал есть уже как надо – ложкой! И с хлебом!
За хлеб у него, правда, были какие-то лепешки, золотистые, из зерна, похоже, еда, которую каждая птаха себе сготовить может. Потому что в прочем кулинарными талантами волшебный сид явно не блистал. А то бы не уминал обычный совершенно суп, ровно как пищу богов!
Третья тарелка тоже исчерпалась быстро, и лишь на четвертой сид стал опять позевывать, пытаясь сказать, что выбор дорог переносится на завтра, что Олёну только благодарить и благодарить, что он, Гранн, жуть как сыт и совершенно доволен, но столько счастья сразу и все ему чтобы – не бывает, а потому…
Что именно «потому» Олёна не дослушала, загремев посудой, составляя и убирая к рукомойнику. Соглашаться хоть словом, хоть жестом, что её от него изгонять надо, она не собиралась ни во сне, ни наяву!
Гранн позевал еще, совсем сладко, едва глаза разлепил, но поднялся, провел Олёну по дому, показывая, что тут есть и где, поведал, что если надо мыть или купаться, то рядом есть вот тот источник горячий, но это завтра, а сегодня он Олёну только к лежанке проводит и все!
Олёна была нисколько не против лежанки, гнездышко у Гранна было преуютнейшее, особенно когда он сам рядом обретался, но своенравный сид усадил её, даже уложил, укрыл, подоткнул одеяло со всех сторон, а сам отстранился, отошел. Судя по звукам, запрыгнул на балку, прошел под потолком, продолжая зевать, замер там, сел, лег и уснул!
Прямо на голом дереве! На высоте!
Олёна поворочалась с боку на бок, понимая, что так, изгнав уставшего сида из его уютного гнездышка, отдохнуть и сама не сможет. Гранн сверху, почти над ней, засопел, забормотал, потом голос приглушился, видимо, одеялом накрылся как крылом.
Олёна повернулась лицом к потолку, посчитала его сонные вздохи, подождала, пока глаза к темени привыкнут, а потом решительно встала и подошла к наклонной балке, на которую он запрыгивал сначала. Собралась с духом, подобрала подол короткой нижней рубашки, служащей ей ночнушкой, вспрыгнула, покачнулась, прошла шаг. Удивилась, что легко выходит, будто всегда так по жердочкам птичьим ходила. Глянула на перекрестья нескольких, где спал сид, раскинувшись так вольно, будто на полу ровном.
Оступилась, засмотревшись, ойкнула, едва удержалась, махнула руками, чтобы не упасть, а стоило поднять глаза, как с лазурным взглядом встретилась.
Гранн стоял очень близко, готовый подхватить её в любой момент, смотрел светящимися летними глазами в самую душу и явно задавался вопросами.
– Олёнушка, милая, я опять в тупике, – поднес свои руки к ее локтям, не касаясь, но собираясь удержать. – Что ты делаешь тут? Внизу хорошо, внизу удобно, а тут можно сверзиться! А я сплю и могу не успеть ведь тебя поймать!
– А я сама себя поймала, после того купания мне по жёрдочкам ходить естественным кажется, – оправдывалась Олёна без огонька и без желания, едва сдерживая слезы досады и обиды. – Я не хочу удобно и хорошо без тебя! Я с тобой хочу!
– Олёнушка, что ты говоришь, что говоришь! – прихватил-таки за локти, беспокойно в глаза глядя. – Нет-нет, не договаривай!
– Я с тобой хоть на жёрдочке жить хочу! Потому что хочу только с тобой! И сердце моё сюда зовет! Не куда-нибудь! Сюда! Посредь болота! А знаешь, почему?! – вперилась в летние глаза с вызовом. – Потому что тут ты! Волшебный-преволшебный, чудесный мой сидушко Гр-ранн-н-н-н!
От звуков собственного имени он вздрогнул, встрепенулся, но раньше, чем Олёна бы забеспокоилась, что обидела, прижал к себе, к груди, к заходящемуся снова сердцу.
– Ну вот что ты сказала, Олё-онушка-а, я же теперь тебя отпустить совсем не смогу, понимаешь, совсем!
========== Своими руками судьбу свою делай ==========
– Олёнушка, тебе нельзя так громко о своих чувствах заявлять! – застыл, глазастый и болезный, напротив, прямо под локотки подхватил, к себе прижал да отстранил тут же. – Наш мир не такой, как ваш, женятся, как все, а вот чувства на прочность проверяют сложно и сразу!
Олёна хлюпнула носом, опустила руки к ладоням Гранна, сжала пальцы сида, подбадривая и намекая, что он может ей все сказать.
– Олёнушка, красавица, я тебя теперь отпустить не смогу, но уйти ты можешь сама, давай уйдешь? – поглядел, как она неистово мотает головой, отчего коса аж по бокам забила. – Испытания по любови могут быть страшными, не пройдешь или испугаешься – навсегда меня потеряешь. А так тоже потеряешь, но без мучений! И я тебя, куда сердце твое доброе пожелает, доставлю, а не брошу посередь болота, как магия…
– Ну как ты не понимаешь, сидушко, – Олёна всхлипнула еще раз, загоняя непрошеные слезы обратно. – Я хочу быть твоей женой, тут на болоте или не на болоте, роли не играет! Я тебя, птаху глазастую, между прочим, люблю!
Сид уставился в недоверии, перья на голове, кажется, сами встопорщились, потом помягчел в манере, опять притянул к груди, на этот раз подхватывая под спину и колени. Олёна ойкнула, но прижалась к своему любимому сиду покрепче, ожидая, что он сейчас с балки спрыгнет, зажмурилась.
Воздух пошевелился ли, Гранн ли невпопад выдохнул, да только Олёна открыла глаза и поняла, что уже спустились. Сид опять отнес ее к гнездышку, укрыл-укутал, сам возле устроился, прошептал, не на нее, а в потолок глядя:
– Свое слово я завтра скажу, там и испытание начнется, а пока спи! – подоткнул ей одеяло за спиной да так руку и не отнял.
Олёна подкатилась сиду под бок, привлекла ладонью легко, побаиваясь, как бы не сбросил, но заснул Гранн, похоже, мгновенно, и Олёна уснула тоже. Утро вечера мудренее!
Просыпаться утром и хотелось, и не хотелось – в сонной голове крутилась мысль, что теперь должно быть испытание, какой-то незнакомый тоненький голосочек советовал отказаться, отстраниться, просто уйти, не настаивать. Зачем ей этот сид сдался? Кругом парни на нее заглядываться будут, где она захочет оказаться, там и будут; и детей с человеком растить авось попроще, и на болоте задерживаться необходимость отпадет… А за границами этого медвежьего угла сплошной праздник будто: столица промелькнула, а в ней как если бы сама Олёна, по улице идет гордо, голову несет высоко, возле – супружник, в глазах обожание, прохожие-мимохожие на них оборачиваются, на туфли Олёны засматриваются, на крепкие ноги, на стройный стан…
Олёна пригляделась к себе тамошней и чуть не взвыла: да какое дело ей до туфель или супружника? в глазах-то тоска! Встретились глаза видения и самой Олёны, и та ей вдруг головой покачала, мол, нет, не стоит оно того, ни столица, ни восхищение! Олёна, про себя горячо согласившись, оттолкнула всю картину, как если бы обеими руками от себя ударила, проснулась, на лежанке села, выпутала голову из-под одеяла тревожно, хотя слух и ощущения подсказывали!
И облегчение испытала такое, что чуть обратно не упала – никуда сидушко не делся! Как и ощущалось по теплому боку, рядом спал; как слух острый подсказывал, дышал ровно и тихо, не зная, не подозревая, что Олёну от него отманивали!
По спине пробежали мурашки, саму девушку пробил озноб, тоненький голосочек из сна представлялся не испытанием для любви, а вредителем мелким, который попросту Гранну повредить хотел, через сон Олёну заманив и похитив!
Она завозилась, не спеша вставать. Пока сид спал, можно было не волноваться про испытания. Можно было его по голове погладить! Олёна оперлась на один локоть, второй рукой свободно перышки перебрав, прикоснулась к щеке, улыбнулась, завидев, как Гранн за ее пальцами подается-поворачивается!
– Птаха ты моя лазурная, кулик крылатый, надеюсь, хоть отдохнул…
Сид заворочался, нахмурился, как будто расслышать ее хотел, да не мог. И Олёне вдруг представилось, что его тоже похитить вредители мелкие хотят! Или убедить, что нетути тут Олёны и не было никогда! А все, что за эти два дня было – сплошное видение! А Гранн лежит, на самом деле, один и страдает, потому что от болезни магического напряжения еще не вылечился!
Олёна охнула, ужаснулась, чуть слезами из глаз не брызнула, об испытании всяком позабыла, главное – Гранна вот сейчас разбудить!
Погладила его по щеке, по волосам-перьям, по плечу острому, вверх торчащему – и ничего! Потрепала за локоть, дернула за нос, встряхнула всего – мало не проснулся, так еще и застонал! Тут уж Олёнушка не выдержала, к крайнему средству прибегла…
Наклонилась к нему, посмотрела на брови ровные, нахмуренные, глаза круглые, закрытые, губы красивые, почти девичьи, да в напряженную белую полоску сейчас сжатые. Кивнула себе сама – именно он, вот он, сидушко Гранн, мечта ее и есть!
И поцеловала.
Поцелуй первый подарила в губы – спящему, кошмарами мучимому, гонимому страстями сиду. И счастье такое ощутила, что как будто нашла его, дом и себя единым духом!
Закопошился птах глазастый, летней лазурью неба под веками посветил, воззрился с таким изумлением, будто видел впервые, и Олёна поняла, что спасла его своим поцелуем, просто спасла!
– Олёнушка? Какими судьбами ты тут, изумительная человечья девушка? – руку к ней протянул свободную, чтобы пощупать, да остановился.
А занятую уже олёниной спиной вторую свою руку, видно, со сна не разобрал!
– Самыми главными судьбами, сидушко, твоей и моей! Ты отныне без меня не останешься, слышишь? – придвинулась поближе, сама краснея от своей бесстыжей наглости. – Ты мне вчера испытание обещал, чтобы мы с тобой могли счастливо тут, на твоем болоте, жить! Поэтому, будь добр, сокол мой, испытывай! Жить без тебя все одно не смогу, а с тобою хочу страшно!
Гранн открыл глаза свои еще пошире, закрыл медленно, зажмурился и опять распахнул. Пошевелил рукой, нащупал олёнушкину талию, смутился весь, аж любо-дорого посмотреть было! Не покраснел почти, к лицу обеими своими узкими ладошками притянулся, дотронулся до щек и тут же пальцы отдернул, будто ожегшись.
– Да ты не шутишь, милая? Ты ли это? Тут? Со мной? И про испытание просишь? – совсем близко на нее уставился, ровно чистоту воды подсунутого самоцвета определял. – Не похоже, что шутишь, милая, добрая моя человеческая девушка… Олё-онушка!
Сердце опять захолонуло, Олёна всхлипнула, слезы из глаз изгоняя: не дело это, сиду растрепанной заревой в первое же утро показываться!
– Я тут, сидушко, и не шучу! – выговорила, сколь могла решительно. – Мне ты весь нужен, а не мороки круглогодичные, разве Лугнасадом разбавляемые! Ты! Вот ты! Весь! От начала и до конца!
Ткнуть хотела ему в грудь, а потом вдруг так жалко стало, он же на вид-то щуплый, хоть и сид, сильный то есть, выносливый, а боль-то все одно чует, куда ему от боли-то деваться? Вот именно, что некуда! Поэтому Олёна его в доказательство своих слов не в грудь пальцем ткнула, а в кончик длинного его птичьего носа! И не ткнула, а дотронулась, коснулась легко, чтобы понял: она не отступится, решения не поменяет и на другие предложения заманчивые не согласна!
Волшебный сид как будто по глазам ее что-то прочитал из тревожных мыслей, тут же посерьезнел пуще, поймал ладонь, к щеке прижал.
– Правда, Олёна, не блазнишься старому страшному сиду, тут находишься, – второй рукой к волосам легко припал, погладил только, а голове сразу легче стало. – И остаться желаешь возле сида, старого и страшного, существа сказочного, непонятного, магического! Неужто не боишься?
Замотала головой по подушке, придвинулась ближе, без слов доказывая: хочет, жаждет рядом быть, не боится ни капельки!
– И вот напрасно ты меня, Олёнушка, не боишься, – заговорил печально, а глазами летними так странно засиял, что Олёна тут же и прислушалась к словам внимательно. – Я же могу, Олёнушка, ой сколько я могу! Я же могу птицей оборотиться, и меня тогда в клетку поймать надо, чтобы я сидом стал! А как меня ловить, если не знать, что я каждый день в полдень ровно на крышу спускаюсь, возле слухового окошка, чтобы подремать? Вот не знаю!
А глаза у самого так и блестят! Подсказывает! Он ей так подсказывает! Значит, можно будет его сонного взять и в клетку пересадить! Только, что за клетка? Откуда берется и как делается? Сиды же существа не простые вовсе, наверняка, и тут хитрость есть!
Гранн сощурился, продолжил побыстрее, чтобы она его не перебила, наверное, какой-то лазейкой, отнорком правила пользовался, чтобы успеть предупредить!
– Или я могу, например, из ясеневой клетки вырваться, из дубовой, из железной, а из камышовой клетки вот совсем не могу, Олёнушка, кто бы такое про сида знал или догадаться сумел? И что камышовая она – полдела, главное же, чтобы плелась она только под солнышком, не в темноте, из темноты всякий неблагой сид выходит и в темноту всякий неблагой сид потом уйдет, так что держать нас, неблагих сидов надо светом!
Дышать боясь, Олёна слушала и запоминала хватко: клетка из камыша, сделать днем, поймать туда Гранна в полдень, возле окошка уснет… А дальше что?
– Вдобавок к тому, Олёнушка, только представь, сиды могут человеку решительному, испытания прошедшему, приблазниться в виде многотысячном, чтобы человек этот лишь за сердцем следуя, избранного своего и нашел! И нет вернее тут компаса, чем чувство человека к сиду, хотя приметы есть, настоящий сид не сможет видеться совершенным и будет он оттого отталкивающим, усталым, возможно, на птицу похожим, самым некрасивым и последним!
Значит последним! Ага! Олёна погладила его, ласкового, умного, своего доброго сида по щеке, он зажмурился, едва дыхание переводя, знал что-то об испытаниях явно еще и такое, что совсем нерадостно было! И её, Олёну, огорчать боялся! Потерлась носом об его нос, без слов, чтобы не перебивать, отвлекая, а он, чудо такое, по волосам Олёну погладил, успокаивал.
– И вот тогда сида человек может при себе оставить, в Верхнем мире, а чтобы обоим в Мире Под Холмами жить, надо еще одну дорогу человеку пройти, да еще в срок уложиться, за три дня успеть, а то магия связь разорвет и прав человека не признает, а сида он, этот человек, больше никогда не увидит. Через время и забудет, чтобы дальше лететь, второе крыло искать, – повернул голову, в ладонь Олёну поцеловал, чем смутил необычайно. – Подумай еще раз, прекрасная человечья девушка Олёнушка, так ли тебе нужен старый и страшный сид Гранн, чтобы проверять, сколько всего может магия и сам этот вредный сид? Ты можешь еще от слов своих вчерашних отказаться…
А у самого лазурные глаза совсем печальные стали, как если бы Олёна-то могла отказаться, а глупый сид Гранн – уже нет! И он уже второго своего крыла никогда не отыщет! Ей стало так страшно, что она прямо всем телом к теплому сиду придвинулась.
– Нет! Ни за что! Слышишь, птаха глазастая? Кулик королевский? Ни за что! Люблю тебя, отпустить иной раз боюсь или прижать слишком сильно, нарушить тебя, хрупкого, а уходить от тебя вовсе никогда не желаю! И никакой ты не старый! И тем более – не страшный! Ты красивый, на свой особый лад, как раз такой, какой мне и нравишься!
Кулик этот глазами хлопнул невпопад, обнял, к себе целиком притянул, Олёну такой близостью аж обожгло! Весь теплый сид тоже хотел быть ее! И чтобы она была его! И отпускать не хотел!
Отстранился совсем чуточку, чтобы в глаза заглянуть и выговорил отчетливо, со смесью какой-то странной, ликование и страдание, оба неприкрытые!
– Олёнушка, человечья девушка, создание чудесное, я, сид Гранн, полюбил тебя всем сердцем, – дыхание у Олёны перехватило, душа радовалась. – Если ты согласна жить со мной в супружестве по законам Мира Под Холмами в неблагой его части, я буду счастлив быть твоим мужем. Но это значит еще, что придется пройти испытания магии и мира. Ты согласна? Ты хочешь?
Полюбовалась лазурными глазами, решилась:
– Согласна! Хочу! Сид Гранн, моченьки нет как хочу тебя своим мужем видеть! И чтобы ты по любви меня женою величал, – не выдержала и сбилась на шепот.
– Так тому и быть, – улыбнулся широко, брови опять вразлет пошли, приблизился, в глаза близко заглянул…
И поцеловал! Сам поцеловал! В губы!
Олёна тут же поняла, что первый настоящий поцелуй – вот он! Сердце застучало, глаза закрылись сами, осталось лишь чувство Гранна рядом, его губ на ее губах и чего-то невероятно прекрасного, захватывающего, что хотелось длить всю свою жизнь!
Сид отстранился, позволяя Олёне перевести дух, страшно взвыл ветер, хлопнули ставни, по дому прокатился скрип, прошла тень, ровно облачко прямо на них да под крышей набежало! Она отвела от Гранна глаза на секундочку, а когда опять поглядела, его уже рядом не было! Видимо, магия это сработала! Только-только рядом был! И вот одно пустое одеяло…
Олёна быстро поднялась, встала, гнездышко со своей стороны поправила, а там, где Гранн лежал, не решилась. Вот вернется, тогда она все самолучшим образом и расправит!
Платье верхнее нашлось неподалеку, а вот с обувью было пусто – из дому она босиком убежала, на дворе хоть и осень была, октябрьская, промозглая, да не холодная, долго она босиком не находит! Олёна посамоуправствовала, обмотала ступни одеялами, решила, как только найдет, из чего, так и лапти справит, а пока можно пойти камыша надергать – до полудня далеко, клетку еще сплести надо!
Возле дверей нашлись и корзинки разные, стоило только поискать, как из воздуха проявились! В корзинку нужного размера Олёнушка бросила на дно и нож, один из самых острых, которым вчера для супа овощи резала.
Стоило Олёне открыть дверь наружу, как поразилась: небо тут было такое же, голубое, зеленовато-изумрудное лишь к западу и востоку, а болото выглядело приветливым, ну чисто луга альпийские! Она осторожно шагнула за порог, не забыв прицепить к косяку прихваченную нитку. Как они на дом этот позавчера вышли, Олёна хорошо помнила – выглядел тот дом как тень квадратная, а если даже сид кругами плутал, так ей поберечься вовсе не помешает.
