Текст книги "L'hospice pour les ames (СИ)"

Автор книги: Bella Yoters

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Глава первая. Часть первая. Дом для умирающих душ ==========

– Бедная Лизавета! Ей всего пятнадцать! – сестра милосердия с невыразимой тоскою посмотрела на бледное девичье личико в обрамлении тонких волос, разметавшихся по подушке.

– Как она попала сюда? – с искренним интересом поинтересовался почти такого же болезненного вида молодой человек, сидящий на койке.

– Мы бы не знали, если бы не было свидетельницы, которая честно обо всём рассказала. Лиза работала в доме у страшного человека. Жестокого, развращённого, истинного воплощения порока. Ему понравилась красота девушки, он схватил её и целовал до тех пор, пока бедняжка не лишилась чувств, и на этом запястье не осталась последняя метка, – женщина погладила неподвижные белые пальцы девочки.

– Если бы я знал этого человека, я бы убил его, – грозно сказал юноша.

– Не нужно. У него жена и четверо детей, ты оставил бы их без кормильца, – улыбнулась женщина.

– Валентина Ивановна, у вас золотое сердце, – улыбнулся в ответ молодой человек.

– И у вас, Алексей. Просто вы слишком юны и пылки, – она ласково коснулась ладонью юношеской щеки. – Направьте свою страсть на поиски той женщины, что исцелит вас.

Алексей не перестал улыбаться, но глаза его вдруг стали грустны.

***

15 июля 1913

Я давно знал, что придёт тот день, когда я окажусь здесь, в Доме для умирающих, но сейчас, сидя в больничной кровати, я совершенно не чувствую себя готовым к тому, чтобы прожить целый год в ожидании конца или чудесного исцеления. Учёные всего мира признают, что на свободе люди умирают очень быстро, тогда как здесь есть возможность заменить раннюю смерть на наступление глухоты, отказ конечностей или что-то ещё, а потом заботиться о человеке, уменьшать боль, что совсем скоро начинает атаковать самые разные части тела. Но жизни здесь нет, есть лишь долгое, пустое и совершенно мучительное существование. И что же делать? Не мучиться и быстро умереть? Умирать долго? Кругом западня. Я обречён. Лишь чудо может спасти меня. Если любовь моя найдется, то вырвет из рук смерти, либо скрасит последние дни. А шансы найти любовь среди сотни обитателей Дома для умирающих, из которых лишь половину составляют женщины, ужасно малы. Я был полон надежды пару часов назад, а теперь во мне лишь смирение. Счастье, что мне принесли тетрадь и чернила, и я могу вести журнал. Без этого я бы, наверное, умер от скуки.

Дом для одиноких душ оказался не таким уж неприятным местом. Да, здесь в воздухе витают страх и безнадёга. Но если ты поборол их в своей душе, то ничего вокруг уже не может огорчить тебя. Церковь Святого Петра всегда вызывала у меня странные чувства тем, что в ней не стремятся бескорыстно помочь людям, однако за плату помогают так, как нигде более. Я всегда слышал именно об этом Доме для одиноких душ, находящемся под её покровительством, и здесь одинаково заботятся как о тех, кто недавно остался с последней меткой и нуждается лишь в моральной поддержке, так и о людях, чей счёт идет на дни. Те, кто попадают сюда, платят немалые суммы, но эти деньги церкви Святого Петра и не нужны: ей без того хватает пожертвований от прихожан. Так сложилось исторически, что мы, люди немалого достатка, ходим именно в эту церковь. Также эта традиция поддерживается особой трактовкой Священных Писаний батюшками, которую можно охарактеризовать как «Бог есть церковь. Сможешь подкупить батюшку – подкупишь и Отца». Валентина Ивановна, пожилая сестра милосердия, дочь основателя этого Дома для умирающих, потеряла родителей в детстве, поэтому не верит ни единому слову о нечестности отца и по сей день не следует по его стопам, оставаясь последним оплотом настоящего христианства здесь. Само здание, которое когда-то было госпиталем, весьма опрятное, и даже очень низко павший дух может быть исцелён прогулкой по дорожке вокруг него: она чудесна, эта дорожка, идущая вокруг дома, мимо аккуратных зелёных кустов. Должно быть, мне повезло оказаться здесь летом, а не зимой, если попадание в это место вообще можно назвать удачей. В моей палате со стенами тёплого цвета нет запирающейся двери, но есть четыре кровати, столько же тумб для личных вещей и деревянный стол у стены, за которым я могу писать в то время, как он не занят медицинскими принадлежностями. Люди из соседних палат самые разные, и все не заслужили быть здесь. Один из них пожилой мужчина, уставший искать свою судьбу. Второй, нелюдимый грустный Григорий Гуляев, когда-то работал здесь, в кабинете с докторами, и вёл записи. Ещё двое, кому предназначались ближайшие ко мне койки – девушки без сознания. Пятнадцатилетняя Лизавета попала сюда три дня назад и до сих пор не проснулась, а двадцатисемилетняя Катерина прожила здесь четыре месяца и уже вторые сутки не открывает глаз после того, как получила воспаление лёгких. Говорят, она просто прошлась по двору в дождь. Надеюсь, обе будут в порядке. Моим другом сразу стала Валентина Петровна (именно она и рассказала о моих соседях), на запястье которой до сих пор все десять меток, так как кроме Бога она ни в ком не нуждается. Восхищаюсь душевной чистотой этой женщины!

Однако, какой прок в раздумьях? У меня нет шансов изменить своё положение: двадцать лет назад указом самого Императора было решено, что несчастные люди, не отыскавшую свою пару в положенный срок, обязаны провести всё время до смерти в одном из подобных этому мест. Нет разницы, дворянин это или крестьянин – все умирающие направляются в Дома для одиноких душ, из которых дозволено уходить только исцелившимся или умершим. Только вот les hospices, находящиеся на содержании государства, неуютны и ужасны; душа, умирающая там, лишь в вечном сне обретёт долгожданный покой.

Моя дорогая Мария уже похоронена. Валентина Петровна сказала, что смерть её была безболезненной. Надеюсь, её матушка не проклинает меня за то, что я жив. Они будут утешены, когда осознают, что это ненадолго.

В смерти моей невесты нет моей вины! Я уже понял и принял это. И я, и она искали свои родственные души, только вот мне судьба дала чуть больше времени, чем ей, но не больше шансов. С этой мыслью я и буду жить доживать.

***

К вечеру некогда жизнерадостная рыжеволосая Катерина, соседка Алексея, умерла. Бедная девушка так ослабела, что не пережила воспаления лёгких. А ведь ей был положен год в Доме! Как думать о покойнице? Что судьба жестоко укоротила её и так недолгую жизнь, или избавила от мучений? Лучше просто не гневить Господа Бога и не судить.

Теперь же на соседней кровати без сознания лежал темноволосый юноша. «Тоже совсем молоденький» – с сочувствием подумал Алексей, склонившись над красивым аристократическим лицом с белой кожей. Он любовался его чёрными ресницами, аккуратно очерченными губами и, что несказанно его поразило, запястьем с двумя метками. Большей частью люди не попадают сюда, пока у них не останется только один шанс. Но ко всем судьба благосклонна в разной мере. Она может решить, что ты не принёс ничего этому миру, гораздо раньше, чем положено. Сёстры милосердия следили за состоянием юноши, но ни одна из этих добродушных женщин не проявила к нему искреннего внимания и сочувствия, свойственного людям их характера и религиозности. Когда главный доктор заходил в палату и шёпотом говорил что-то о нём, все сёстры реагировали по-разному: молоденькая девушка захихикала, две низенькие близняшки испуганно переглянулись, а Валентина Петровна, оплот мудрости и милосердия, изменилась в лице: её глаза впервые приобрели ледяной оттенок.

Относились к новому соседу пугающе странно, и теперь все мысли Алексея были лишь о том, что же мог совершить этот человек. Уже два дня незнакомец не приходил в сознание. Алексей увлечённо читал книгу, которую ещё давно нашёл в своей тумбе для личных вещей. Должно быть, её владелец нашёл свою родственную душу и покинул это место.

– Ужасное здесь пойло, – тихо проскрипел голос на соседней кушетке.

Алексей рванулся с места, услышав звук, и едва не подпрыгнул от радости, увидев, что молодой человек очнулся.

– Вам не нравится молоко здесь? – спросил он, нависая над лицом юноши.

– Не понимаю, о чем вы. Я пил только алкоголь, – он отвернулся от своего навязчивого соседа и накрылся одеялом с головой.

– Валентина Петровна! Валентина Петровна! Он очнулся! – Алексей размахивал руками, будто сумасшедший, чтобы привлечь внимание сестры, остановившейся в дверном проёме.

– Алексей, присядьте! – беззлобно крикнула женщина и, вытирая руки о своё платье, стала медленно шагать к молодым людям.

– Где я? – спросил сосед Алексея, опустив одеяло.

Сестра милосердия прокашлялась, лишила своё лицо эмоций и красок и заговорила не своим голосом. То, что она произнесла, несказанно удивило Алексея:

– Вы в доме для одиноких душ. Совсем скоро вы умрёте. Не бойтесь, мы позаботимся о вас до момента вашей смерти.

Он смотрел в некогда доброе лицо, покрытое морщинами, и не мог вразумить, как оно смогло приобрести это холодное выражение. Как сумела эта женщина, не сдерживающая слёз каждый раз, когда ей приходилось произносить: «Ты в доме, где за тобой будут ухаживать», так бесцеремонно обойтись с ним? Кто же он? Неужели насильник?

– Не солгало предчувствие, значит, – пробурчал человек и снова накрылся одеялом.

Дождавшись, когда сестра уйдёт, Алексей коснулся плеча соседа. Тот неохотно стянул с лица одеяло.

– Почему у вас на руке две метки? Вы ведь знаете, что при таком раскладе у вас есть все шансы остаться живым?

– Не говорите такое людям, прислонившись вплотную к их лицам. Они могут плюнуть вам в глаз от счастья, – саркастически пробормотал юноша.

– Простите, – Алексей шагнул назад и сел на свою кровать. – Вы ведь знаете? Как вас зовут? Как вы тут оказались?

– Я знаю, но не тешу себя ложными надеждами, – полным безразличия голоса говорил сосед. – Зовут меня Сергей.

Последний вопрос остался без ответа. «Скрывает, – догадался Алексей. – Значит, это действительно что-то ужасное и очень постыдное. Он точно насильник!»

– Вы не скажете, как тут оказались?

– Нет.

– Ладно. Можно, я попробую угадать? – не сдавался Алексей.

– Попробуйте.

– Это что-то дурное? Из-за этого на вас косо смотрят?

– Косо? – усмехнулся Сергей. – Наверное, да.

– Вы насильно крали поцелуи у женщин?

– Нет.

– Вы растлевали детей?

– Нет.

– Вы были в отношениях с сестрой?

– Нет.

– С матерью?

Устав отвечать, Сергей просто глядел в одну точку на стене.

– Тогда я не знаю. Всё остальное ведь не предосудительно! – воскликнул Алексей, избавившись от неприятного чувства, что усиливалось с каждой новой догадкой.

Сергей с теплотой посмотрел на него. В его карих глазах вдруг сверкнул живительный огонёк надежды.

– Хорошо, если вы действительно так считаете. Быть может, хоть вы не дадите мне умереть здесь со скуки раньше, чем положено. А как вы тут оказались?

– Меня привезли сюда с собственного венчания, – гораздо спокойнее, чем несколько дней назад, начал Алексей. – Я поцеловал свою невесту и она умерла прямо передо мной и священником. Я лишился чувств. И оказался здесь.

Реакция Сергея оказалась прекрасной и живой: в его глазах вдруг сверкнул интерес, он сел на кровати и устроился поудобнее, готовый слушать своего соседа:

– Это было бы чертовски смешно, не будь так страшно. Умереть на собственной свадьбе! Это красиво и печально. А ещё точно показывает всю суть работы этой системы родственных душ.

– Очень печально. Я скучаю по Маше. Она была хорошим человеком.

– Вы сильно любили её? – серьёзно спросил Сергей.

– Конечно, – с нежностью в голосе отвечал Алексей. – Всей душой. Она мне была как сестра.

– Значит, не сильно, – отрезал Сергей. – Это ваша вина. Нужно было понимать, что родственных душ нужно любить не так.

Алексей опешил от такого заявления:

– Как же? Не говорите такого. Что значит, не так нужно любить? А как тогда?

– Жизнь вам даруется только за всепоглощающую любовь, – со знанием дела объяснял Сергей, – «Лишь та страсть, что дотла бы землю выжгла, дарует жизнь тебе». Слышали? Ваша настоящая любовь – та, из-за кого вам не будет никакого дела до смерти. Как сестра? Не смешите меня! Вы женились для того, чтобы выжить. А должны были поцеловать возлюбленную, чтобы принести биение своего сердца в жертву вашей любви. Понимаете? Вы желали умереть за свою Марию?

Остолбеневший Алексей потупил взгляд:

– Нет, конечно.

– Значит, это ваша вина, – безжалостно заключил Сергей, снова ложась под одеяло.

Что-то больно кольнуло в груди, когда он произнёс эти слова. Неужели он всё-таки виноват в том, за что, казалось, простил себя? Однако, Алексей отчего-то не хотел окрестить соседа жестоким человеком и обделить своим вниманием: предчувствие подсказывало, что Сергей не изменит его жизни, но сделает его рукопожатие со смертью гораздо более долгим, чем у любого из находящихся здесь.

========== Часть вторая. Чистота ребёнка и жестокость изгоя ==========

18 июля 1913

После большого времени я всё ещё не могу выбросить из головы слова Сергея о том, что я виноват в смерти моей невесты. Как глупо и эгоистично было прощать себя. Я мог не позволить Маше быть такой безрассудной! Её последняя метка была приговором, несмотря на полную уверенность в том, что мой поцелуй принесёт ей счастье. Что теперь? Мой поцелуй принёс ей ещё более скорую смерть, чем было суждено. Я мог не дать ей поцеловать себя на свадьбе! Я мог увезти её в Америку, исполнить мечту всей её жизни, прежде чем рискнуть всем этим! Я ведь знал, что у нас мало времени. С каждым днём Маша всё чаще жаловалась на боль в сердце. Каждый день, потраченный на подготовку к свадьбе, был чудовищно пустой тратой времени. И что теперь? Умереть в подвенечном платье, как же прискорбно…

Сергей жесток оттого, что несчастен. Я вижу, что тайна тяготит его. Но, может быть, она не так страшна как то, что он лишился сознания после восьмого неверного поцелуя. Такое случается нечасто, но не так редко, как хотелось бы. Возможно, у него было множество планов на будущее! Возможно, они были связаны с той женщиной, что поцеловала его. А ведь такая l’anomalie может быть и не единственной. Что, если в этом печальном месте его страдания только начались? Бедный человек! Надеюсь, беды обойдут его стороной.

***

– Простите, Алексей, за то, что я был так резок вчера, – внезапно произнёс Сергей, оторвавшись от книги, переплёт которой был протёрт настолько, что нельзя было различить ни одной надписи.

– Я не в обиде, – ответил другой, стараясь, однако, выглядеть оскорблённым.

– Отлично! – улыбнулся Сергей, которого вовсе не впечатлила напускная серьёзность соседа. – Скажите мне, вы были в библиотеке? Я посмотрел на полки и не увидел ничего интересного. Неужели я не дочитаю начатые мной философские труды перед смертью?

– Попросите кого-нибудь прислать вам книги из дома, – ответил Алексей, закрывая свой журнал.

– Не могу. Видите ли, здесь такого не держат, боятся, что читатели выпустят бога из своего сердца, так как, прочитав некоторую литературу, очень легко перестать ценить христианскую. Так вот, в моей семье точно такие же порядки. Если мать найдёт мои книги, она их сожжёт, сожжёт мои письма отсюда, если я их, конечно, напишу, а потом просто уедет из нашего дома, чтобы никогда меня не видеть.

– Неужели ваша мать так жестока? – искренне удивился Алексей.

– Я не осуждаю её, я привык к её бескомпромиссности. Но она любит во мне то, что не противоречит её представлениям о правильном. Поэтому я научился делать вид, будто ей нечего во мне ненавидеть, и мы живём, будто образцовая семья.

Алексей невольно задумался о тайне Сергея, но не осмелился спросить, является ли она тем самым, что не может принять в нём мать.

– Даже не думайте спрашивать, одно ли и то же вызывает смущение у моей матери и у здешних сестёр! – тут же произнёс юноша. Алексей расстроился своей предсказуемости.

***

– Воды! – уже несколько секунд просил тонкий голосок.

Алексей корил себя за то, что не услышал его раньше, ведь то проснулась Лизавета, его вторая соседка помимо Сергея. Он попросил его налить девочке воды, а сам побежал искать сестру.

Валентина Ивановна, привычно расплакавшись, объяснила:

– Ты в месте, где о тебе позаботятся.

– Как здорово! – уставшие синие глаза засияли. – Обо мне давно никто не заботился!

Сестра и девочка смотрели друг на друга, улыбаясь, точно мать и дочь. Вдруг круглые глаза девочки стали ещё больше и она прошептала:

– А мои родители? Они знают, что я здесь?

Глаза женщины снова наполнились слезами. Она ответила, мягко поглаживая Лизу по растрепанным волосам:

– Твои мама и папа получили телеграмму. Но в ближайшее время они не смогут приехать. Однако чуть позже ты обязательно их увидишь!

В ответ девочка засияла, будто внутри неё взошло солнце. Сестра милосердия удалилась, перекрестив её на прощание.

Лизавета стала оглядываться и улыбаться людям в палате. Алексей умильно помахал ей рукой, девочка помахала в ответ; Сергей, заметив эту картину, усмехнулся с неким высокомерием, заставив ребёнка смутиться.

– Он не над тобой смеётся, – заверил Алексей, бросая на соседа осуждающий взгляд.

– Верно, я смеюсь над ним, – Сергей указал пальцем на Алексея. – Разве тебя не оскорбляет подобное отношение?

Лизавета вопросительно посмотрела на юношу. Оскорбляет отношение? Да боже упаси!

– Это взрослая девушка. Почему вы обращаетесь с ней, будто с младенцем, Алексей? Серьёзно. Я в последний раз так вёл себя со своей сестрой, когда той был год и она не понимала ничего из того, что происходило вокруг.

– Прекратите! Я стараюсь показать, как я рад, что моя соседка пришла в сознание, а вы всё ворчите!

– Я помогаю вам быть ещё более очаровательным, чем вы пытаетесь.

Лизавета наблюдала за этой забавной перепалкой и, кажется, не была недовольна тем, что оказалась по соседству именно с этими людьми.

***

– Лиза? – позвал Алексей.

– Да? – девочка обернулась на голос и случайно оставила чернильное пятно на своём рисунке на последней странице в журнале Алексея. Он без сомнений позволил ей развлекать себя старым надёжным способом: бумагой и чернилами. Вопрос секретности содержания журнала его не беспокоил: Лиза не владела грамотой.

– Как ты сюда попала? – осторожно спросил юноша. Он тут же мысленно обругал себя за то, что сделал это, но уже не мог ничего изменить. Он знал, что случилось, но хотел услышать об этом от самой Лизаветы, удостовериться, что она постаралась как можно меньше думать о дурном своей светлой юношеской головой.

– Я не помню ничего, – вздохнула девочка, откладывая журнал и выходя из-за стола. – Наверное, меня привезли сюда господа, у которых работаем мы с родителями, они очень добры, это они оплатили заботу обо мне здесь, я уверена…

– Нет, я имею в виду не это, – как-то горько усмехнулся Алексей.

– А! Я понимаю, о чём вы, – Лизавета так же грустно улыбнулась в ответ. – Вы о моей болезни. Я расскажу то, что меня недавно просили рассказать доктора. Господин, у которого я работаю дома служанкой, однажды дождался, когда я приду к нему в комнату для уборки, и вдруг вошёл за мной следом, закрыл дверь и стал говорить какие-то слова о том, что я красивая, что он хотел что-то получить от меня…

Когда она говорила, Алексей физически чувствовал гнев, рождающийся внутри и заставляющий рефлекторно сжимать кулаки.

– Честно говоря, – продолжала Лизавета, – я не поняла, что произошло. Он подошёл ко мне, обнял, я обняла его в ответ. А что? Он всегда был добр ко мне. А потом мы сели на кровать и он стал целовать меня в губы. Целовал, целовал, много, часто, обнимал меня, за коленки держал. Наверное, не знал, что доведёт меня до обморока! Я не виню его. Он, наверное, сам сейчас волнуется, думает: «Где наша Лизавета? Поправилась ли она? Надеюсь, это не я довёл её до обморока». Когда меня вылечат, я скажу ему, что он не виноват. Он хороший человек, он всегда был добр ко мне, всегда-всегда…

Поражённый Алексей готов был заплакать, глядя на светлое лицо рассказывающей Лизаветы.

– Так ты знаешь, что у тебя за болезнь? – спросил он, чтобы подтвердить или опровергнуть одну свою догадку.

– Все ведут себя так, будто я знаю, но если это не просто обморок, как я думаю, то, значит, я ничего не знаю.

Так и есть. Лизавета и не подозревает, что умирает именно из-за этого человека. Не знает, что такое попытка изнасилования, что такое осознанная кража меток и вообще вряд ли имеет представление о том, что значили её метки на запястье.

– Лизавета, подойди ко мне, – позвал Алексей. Девочка подошла. – Ты знаешь, что это за точка? – он взял её за руку и указал на чёрное пятнышко в самом центре сплетения вен.

– Похожа на родинку. У многих служанок такие есть. Только их много, они в ровном ряду, как браслет. У меня десять было. Не знаю, куда почти все подевались.

Алексей обнял Лизавету, едва та договорила. Сложно было понять, пытается ли он поддержать её, или же сам себя заверяет в том, что напрасно так горевать, и вот оно, это бедное существо, живое и радостное.

– Только не целуйте меня, а то я снова упаду в обморок, – смеясь, произнесла девочка, обнимая юношу в ответ.

Это была всего лишь шутка, но Алексей вздохнул тяжело, точно горечь давила на грудь, крепче прижимая ребёнка к себе. Сергей пристально глядел на него с соседней кушетки; карие глаза его были грустны, но, видя юношу, он улыбался. Наверное, он был тронут такой душевной чувствительностью Алексея.

Едва он пришёл в сознание, Алексей приметил такую особенность: Сергея нельзя было спутать с рабочим, некоторые слова и манеры выдавали в нём аристократа, однако юноша был склонен к проявлениям почти крестьянской простоты и невинной грубости. Сергей всей своей душой чувствовал боль семьи Лизы. То были бедные мещане, работники, что ценились господами не более, чем сохранность старинного чайного сервиза. Его отец был таким же невыносимым господином для слуг. Их семья получила княжеский титул ещё при жизни прапрадеда Сергея, но теперь не была баснословно богата и утратила известность во всём Петербурге, однако Михаил Сергеевич Влодский вообразил себе, что, когда сам император Николай Второй пожал ему руку в 1899 году, из этих рук ему была передана неограниченная власть. Самодур вообразил, будто прислуга в его доме состояла не из самостоятельных работников, чьи жизни принадлежали только им самим, а из людей, имеющих те же права, что и крепостные крестьяне более полувека назад. Когда Сергею Михайловичу исполнилось двенадцать, отец пообещал, что никто не узнает, если мальчику захочется закрыться на в своей спальне с помощницей кухарки. Однако даже на этот извращённый ум не пришло разрешать отнимать у девушек шансы на долгую и счастливую жизнь. Через месяц Михаил Сергеевич скончался от сердечного приступа. Ещё через два месяца, 9 января 1905 года, Петербург облетела весть о жестоком расстреле рабочих, шедших с петицией к императору. С тех пор сердцем Сергей стал принадлежать к простому народу. К несчастью его матери, состояние семьи начало уменьшаться гораздо стремительнее, чем расти. Имение было почти расстроено, и прислугу пришлось лишить работы. Чувство вины за поступки отца, деда, отца деда не покидало юношу, и он мысленно отрёкся от дворянства, посвятив себя изучению истории, литературы, философии, впитывая идеи о республике, социализме, равенстве, а позже – о торжестве мысли над религиозным невежеством и свободе любви. Он мечтал завладеть немалым наследством, выдать сестру замуж за богатого человека и распродать всё, чтобы благотворить бедным, а самому жить в скромности.

Алексея, как достаточно легкомысленного сына деятельных представителей купечества, вопрос неравенства сословий не сильно трогал, однако его душа болела не менее мучительно, чем душа Сергея. Это была простая и искренняя боль человека за человека.

***

Вечерами погоды наступали такие, что для любого человека, обитающего в Доме для умирающих, шорох травы превращался в настойчивый шёпот, требующий выйти на улицу. И Сергей уговорил Алексея показать Лизавете дорожку и деревья, но прежде немного пройтись только вдвоём.

– Бедная девочка, – нахмурившись, говорил Сергей. – Моё мнение таково: необходимо жестоко наказывать виновных в том, что жизни некоторых оказываются загублены так рано.

– Я полностью согласен с вами! – Алексей с энтузиазмом поддержал обсуждение. – Если бы я знал её сладострастного хозяина, я бы…

– А при чём тут он? – перебил Сергей, изумляя собеседника. – Я о её родителях.

– О родителях? А при чём тут они? – недоумевал Алексей. Он решительно не понимал, что имеет в виду его приятель.

– Вы правда считаете, что во всём виноват тот человек? Да, стараться силой овладеть невинной девушкой это преступление, а красть у неё все поцелуи кроме последнего – настоящее извращение. Надеюсь, он скоро отправится в ссылку. Но ведь Лиза не понимала, что происходит, и он это знал. Она понятия не имела, что значат её метки на запястье, к чему могут привести эти поцелуи. Уверен, родители не потрудились даже объяснить ей, откуда берутся дети.

– Но они пытались уберечь её! Сколько лет вам было, когда вы впервые потеряли метку? Неужели вы скажете мне, что поцеловались не из любопытства, и станете отрицать, что смогли бы прожить дольше, если бы не имели соблазна это сделать?

Взгляд Сергея помрачнел.

– Мне было тринадцать и я прекрасно осознавал, чем мне это грозит, хотя и до последнего надеялся, что ничего не изменится. И с тех пор я сам нёс ответственность за каждый свой шаг навстречу той участи, что постигла меня сейчас. Говорят, предупреждён – значит вооружён. Лиза же была безоружна. Кто застрахован от встречи с человеком, что пожелает совратить вас? Никто. Но все мы хотя бы знаем, что этому нужно сопротивляться, и сопротивляемся. Кроме Лизы. Вы не читали одну немецкую пьесу, в которой недостаток просвещения в этом вопросе привёл к тому, что четырнадцатилетняя девушка умерла от аборта? Очень показательный случай, Алексей. И мне жаль, что вы этого не понимаете.

Алексей был в смятении. Разумеется, он никогда не обращал внимания на подобные фразы, не читал немецких пьес, и всегда считал, что его мать ничего не говорила о любви, о мужчинах и женщинах только из лучших побуждений. Первой метки он лишился в детстве, когда одна девочка сказала «давай попробуем». Он всегда винил в этом невоспитанного ребёнка, а теперь Сергей утверждал, что это его мать виновата в том, что не научила отвечать «нет» на подобные предложения…

Навстречу им ко входу в здание направлялся человек с больших размеров коробкой лекарств. Такие привозят каждую неделю ровно в это время. Сергей сделал шаг в сторону и притянул Алексея очень близко к себе, чтобы мужчина смог пройти. Когда человек удалился, они продолжали стоять, прижавшись друг к другу. Внешне такое покровительство со стороны чуть менее высокого и крепкого Сергея выглядело весьма комично, но его рассудительность, его внимательность обещали Алексею защиту гораздо более надёжную, чем от самых сильных рук.

– А меня никто не обнимет? – в шутку возмутилась Лиза, появившаяся из ниоткуда.

Сергей ослабил объятия, в которые оказался заключён Алексей, и тот, к своему собственному удивлению, отстранился с неохотой. Лизавета подбежала к Сергею и обняла его.

И трое неспешно зашагали по тропинке к деревянной скамейке, расположенной напротив прекрасной плодоносящей вишни, единственного большого дерева среди многочисленных кустов.

– В саду у моего господина было много вишни, но одно это дерево отчего-то приводит меня в такой трепет, в который не приводило ни одно до этого, – произнесла Лизавета.

Алексей, Лиза и Сергей сидели на скамейке напротив. Все трое смотрели на вишню; кто-то с грустью, кто-то с восторгом, они видели в нём главное сосредоточение жизни в этом печальном месте. В этом дереве было так много красоты и надежды, что более их не осталось нигде.

– Лизавета, желаешь ли ты знать, что с тобой происходит? – вдруг задал вопрос Сергей.

Алексей бросил на него выразительный взгляд, кричащий «Не смей!».

– А вы знаете? – с надеждой задала спросила Лиза.

– Боюсь, что да, – произнёс Сергей.

– Я надеюсь, ты осознаёшь, что делаешь, – подал голос Алексей.

– Уверяю тебя, я знаю, – Сергей посмотрел на Алексея таким уверенным взглядом, что сразу убедил его. Тот кивнул и ушёл прочь, не желая терзать себя выслушиванием этой судьбоносной беседы.

– Так что у меня за болезнь? – спросила Лиза, пальцы которой едва не дрожали от нетерпения. – Она излечима?

– Всё гораздо сложнее, милая. Понимаешь, это не болезнь, это элемент жизнедеятельности человека, одно из возможных последствий важного физиологического процесса…

Лиза не была глупой, но ей потребовалось время, чтобы вычленить смысл из этих слов.

Сергей продолжил гораздо более простыми словами, и, услышав это, Алексей, притаившийся неподалёку, вздохнул и направился в здание Дома.

Именно ему пришлось успокаивать Лизавету, что, захлёбываясь от рыданий, прибежала через двадцать минут.

========== Часть третья. Физико-лирическое отступление ==========

Утром Сергей едва мог смотреть в глаза Алексея и Лизы. Он вдруг осознал, насколько это серьёзный поступок, рассказать девочке одну из важнейших тайн бытия…

«Это не твоя вина. Она бы в любом случае плакала. Не бери на себя ответственность за упущения родителей Лизы. Бери за то, что ты их исправил», – сказал ему Алексей, и это, к удивлению, действительно помогло Сергею немного облегчить груз вины.

Обожаемая, но вездесущая Лизавета удалилась на завтрак; Сергей остался меланхолично лежать в кровати, забравшись под одеяло, а Алексей решил не упускать возможности поговорить с ним. Он положил руки на колени, тщетно пытаясь унять их дрожь. Мысль об ужасающей всех части жизни Сергея приводила его в трепет и восторг. Проведя с ним долгое время за непринуждёнными беседами, он понял, что тот не представляет угрозы, и его ненормальность является чем-то очень тонким и, наверное, даже спорным. Желание принять в этом споре участие заставляло сердце бешено заходиться в азарте.

– Сергей Михайлович? – позвал Алексей, оторвавшись от дневника. – Ответьте, есть ли шанс, что Вы расскажете мне, отчего вас все вокруг здесь так не любят?

– Не любят, значит? – юноша предпочел отшутиться. – В прошлый раз вы говорили, что они косо смотрят.

Алексей пристально смотрел на собеседника, не давил на него, но пытался дать понять, что готов услышать что угодно.

Тяжело вздохнув и бросив на соседа усталый взгляд, Сергей, наконец, заговорил тихим голосом:

– Дело в том, что меня привезли сюда с Невского проспекта, прямиком из мужских объятий.

Алексей, нахмурившись, казалось, искал в этой фразе глубинный смысл.