Текст книги "Пока смерть не разлучит...(СИ)"

Автор книги: Bazhyk

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Акеми устроила себе небольшой отпуск. Закончила аудит, заказанный ей еще в прошлом месяце, сдала результаты озабоченному клиенту – и с головой ушла в заботу о маленьком человечке.

Шин оказался очень тактильным ребенком. По утрам, проснувшись, он старался не потревожить Акеми (хотя она просыпалась одновременно с ним и продолжала лежать с закрытыми глазами) и подкатывался к ней под бочок. Прижимался, закидывал ручку на девушку и лежал тихо-тихо. Впитывал непривычное, но такое необходимое тепло, тихонько сопел и иногда шевелил губами, словно что-то рассказывал. Акеми не сразу поняла, что ребенок бормочет молитвы.

Днем мальчик обязательно подходил и с надеждой и затаенной опаской поглядывал на нее, и это значило, что нужно его обнять, погладить по спинке, потискать. Настроение у малыша поднималось моментально, он сиял и с несвойственным настолько маленькими детям рвением выполнял все, что Акеми считала нужным сделать. Они начали изучать кандзи, за каждый выученный иероглиф юная воспитательница целовала Шина в щечки и прижимала к себе. Он старался изо всех сил.

Его непременно надо было пообнимать перед едой, после еды, перед дневным сном, после пробуждения, вечером… Акеми никогда не отказывала ребенку в такой малости, тем более что ей и самой было приятно. Прошло не больше недели, а Шин уже не был таким тощим, как в первый день их знакомства. Его ссадины тоже заживали, и Акеми надеялась, что все его будущие раны не будут серьезнее разбитых коленок. Не было, правда, понятно, сможет ли такой трепетный малыш стать достойным продолжателем дела семьи Кентадзи, но очень быстро для Акеми это утратило всякое значение. Сможет – не сможет, какая разница? Через несколько дней после напряженной и нелегкой беседы с мужем девушке стало казаться, что Шин – единственный и последний мужчина в ее жизни, а этот небольшой домик – ее дом на всю оставшуюся жизнь.

Вернуться к родителям она не могла, и не потому, что они были бы против. Просто это означало бы на весь Сейретей заявить: в доме главы клана Кучики не все ладно. Так поступить с Бьякуей? Нет! Что угодно, но не это! Разве только он сам извернется и переведет их брак в формат мукойрикона*, но Акеми не думала, что ее благородный дайме на это пойдет. Ведь так поступить после года совместной жизни тоже значит признать разлад в высокородном семействе.

Годы безответного чувства в достаточной степени закалили Акеми. Она позволяла себе уныние не более пары дней. Чем в это время занимался Бьякуя, она не знала. Даже специально избегала всякого упоминания родного мужа, чтобы не травить душу. Навестившая подругу Сой Фон, со смешанными чувствами наблюдая за Шином, мельком упомянула, что рокубантай-тайчо выглядит подавленным и очень задумчивым, но по обыкновению ни с кем не обсуждает своих переживаний.

– Слушай, – не выдержала наконец капитан второго отряда, – откуда у тебя этот пацан?

– Пришел, – Акеми пожала плечами.

– Вот прям взял и пришел, а ты прям взяла – и оставила его у себя?

– Примерно так.

– Ты хоть знаешь, кто…

– Знаю, – перебила подругу княгиня. – Но и ты знаешь, что после новой жизни в Генсее и смерти там душа обновляется и перерождается. Неужели и ты будешь рассказывать мне о прежних грехах давно ушедшего человека?

– Не человека, а шинигами, – проворчала Сой Фон, отводя взгляд. Потом опять остро глянула на Шина, как раз подбежавшего к Акеми с каким-то невинным вопросом. Дождалась, пока ребенок унесется по своим детским делам, и вздохнула. – Ладно. Будем считать, что ты права. Ты узнала, как он умер?

– Да. Отец ушел, мать повесилась. Никто не приходил, потому что родственников то ли не было, то ли эта семейка с ними не общалась. Он голодал неделю или больше, а потом попытался выйти из квартиры. Через окно, потому что замок на двери уж больно мудреный. Ну и сорвался…

– Ксо, – с чувством сказала Сой Фон, представив, как дошколенок изо дня в день сидит в замкнутом пространстве наедине с трупом матери. – Ты будешь ее искать? Она же должна быть где-то здесь, правда в самых дальних районах.

– И не подумаю! Была б женщина достойная, можно было бы. А неуравновешенную идиотку, которая даже не подумала о собственном ребенке… К меносам! Она не сто́ит такого зайчика.

Упомянутый зайчик снова подскакал к Акеми, прижался к ее боку, с лукавым выражением покосился на гостью.

– Кеми-тян, а можно я не буду зайчиком?

– Интересно! А чем тебе не нравятся зайчики?

– Они мне нравятся, – рассудительно объяснил Шин, – только на них все охотятся, а бедные зайки прячутся и боятся. Можно, я буду кем-нибудь другим? Пожа-а-алуйста!

– Лисенком, – неожиданно произнесла Сой Фон, наблюдавшая эту умилительную картину. Акеми и Шин удивленно на нее посмотрели. – Лисенком хочешь быть? Они смелые, хитрые и очень красивые. М-м?

Мальчик распахнул голубые глазищи, и Сой Фон поняла, почему Акеми впустила это чудо в свою жизнь и в свое сердце. Мало кто устоял бы. Капитан Омницукидо наклонилась к ребенку и заговорщицки прошептала:

– А если ты научишься сохранять вот такой же невинный вид, но при этом быстро думать и принимать решения, я возьму тебя в отдел тайных операций, когда вырастешь. Хочешь?

Шин на всякий случай поплотнее прижался к Акеми и неуверенно кивнул. И вопросительно уставился на свою воспитательницу. Та скептически смотрела на подругу.

– Не рановато ли?

– В самый раз, – проворчала коварная Сой Фон. – У детей должны быть четкие ориентиры в жизни.

Она ушла довольно поздно, после ужина, мытья, сказки на ночь и вечерних обнимашек. Ведь приходила-то нибантай-тайчо поговорить о своей обожаемой Йоруичи-сама. Увы, более свободная в перемещениях подруга не могла порадовать: в скромном магазинчике сладостей все было без изменений. На совет Акеми «Сходила бы ты сама, сколько можно дуться на этого Панамочника?» она только угукнула. И, выходя из дома, почти пропустила скользнувшую мимо нее фигуру в темном. По привычке Сой Фон было дернулась остановить, схватить, допросить – с пристрастием! – но распознала реацу, и только усмехнулась.

Между тем Акеми убирала посуду и остатки угощения. Она не сразу осознала, что чье-то присутствие ей не мерещится. В последние дни, когда она задумывалась о Бьякуе, ей иногда казалось, что он рядом, но каждый раз выяснялось, что воображение играет с ней злые шутки и выдает желаемое за действительное. Вот и теперь девушка почувствовала мужнину реацу, но только головой тряхнула. И была крайне удивлена, когда обернулась и встретилась с его внимательным, немного напряженным взглядом. Акеми часто заморгала и выронила из рук полотенце.

– Акеми… – позвал Бьякуя. – Акеми…

========== Часть 5 ==========

Комментарий к

*хоси ≈ звезда, «ми» – частая приставка к японским женским именам, обозначает «красота»

**сун – мера длины, равная 3,03 см.

Бурмин побледнел…

И бросился к ее ногам…

Метель

А.С. Пушкин

Некоторые вещи в этой жизни не меняются совсем. Ренджи замер у полуоткрытых седзи, привалившись плечом к косяку, и с нежностью смотрел на свою жену. Та, в глубокой задумчивости уставившись в лист бумаги, на автомате водила по нему кисточкой. Лейтенант шестого отряда голову мог дать на отсечение, что размышляла она о более изящной формулировке, а рисовала кролика. На документе.

– Ой! – Рукия, опомнившись, взглянула на бумагу, покраснела и вороватым движением спрятала лист в стол.

Ренджи усмехнулся, давая знать о своем присутствии.

– Ренджи? – девушка нахмурилась, сурово глядя на мужа. – Ты чего подкрадываешься?

– И в мыслях не было, – фыркнул Абараи, проходя в капитанский кабинет. – Ты просто задумалась. – Он уселся прямо на пол рядом со стулом Рукии, погладил ее по коленке, искательно заглянул в глаза и с ехидной улыбкой попросил: – Дай посмотреть, а?

– Иди к меносам! – заругалась Рукия, пылая как маков цвет. – Еще чего, показывать тебе секретную документацию! У тебя уровень допуска недостаточен для…

– Для кроликов Чаппи? – невинно предположил Ренджи.

Любящая супруга треснула его по лбу кисточкой, снова ойкнула и бросилась оттирать след туши, размазанной по абараевским татуировкам. Ренджи засмеялся, поймал ее ладошки, поцеловал и замотал головой:

– Не мучайся, только размажешь. Я сейчас бандану повяжу, как раньше, дома уже отмоюсь. Но ты покажи мне, что ты там наваяла – в качестве компенсации за нанесенный ущерб.

Рукия расфыркалась, отводя глаза, но испорченный документ предъявила. Под официальной готеевской шапкой красовался Чаппи-гигант с ананасовым хвостом и странной конструкцией в лапе, более всего напоминающей изъеденную коррозией пилу. Ренджи заржал и, пока Рукия не разозлилась по-настоящему, сгреб ее в объятия.

– Я такой великий и ужасный? – прохрюкал он в плечо жены. Она стукнула его по спине и покорно обвисла в руках.

– Страшнее некуда, – со вздохом признала она.

Пока капитан Кучики собиралась домой, ее муж выслушивал ворчливые комментарии о своем собственном отряде: и дурные-то у него все, и нерадивые, и один толковый подчиненный на весь отряд – Рикичи, и как только нии-сама не рехнулся до сих пор с такими служаками?.. Уже выйдя из расположения, Рукия перестала бухтеть и с тревогой спросила:

– Ну… как он?

– Да вроде очухался, – Ренджи пожал плечами. – Два дня пришибленный ходил, потом попеременно изображал вселенскую тоску и мировую скорбь, потом стукнул себя ладонью по лбу и ломанулся в Генсей. Я еле-еле за ним успел, хорошо хоть ты руководство на себя взяла…

– Вот ни за что не поверю, что нии-сама что-то изображал и бил себя по лбу! – вскинулась Рукия.

– Ну, может и не изображал. Но я-то его уже неплохо знаю, мне было видно. А для остальных – да, все тот же айсберг. А по лобешнику он себе вдарил, вот зуб даю!

– Не надо, – усмехнулась девушка. – Тратиться на зубные импланты у меня не заложено в семейный бюджет. А в Генсее он что делал? – с неподдельным любопытством уточнила она.

– Знаешь… – Ренджи выглядел растерянным, – детские вещи покупал. И какао.

– Какао?!

– Какао. Такое, знаешь, в ярких банках, уже с сахаром, растворимое, чтоб варить не надо было. Я сам ничего не понял, на фига капитану какао и детские шмотки, но…

– И чего же мы не знаем о нии-сама? – пропела Рукия, глядя вперед. – Он хоть не почуял тебя? – деловито обернулась она к мужу.

– Обижаешь! Я все-таки его лейтенант, многому научился у тайчо! Да и если бы он меня заметил, – пробормотал Ренджи намного тише, – мы б сейчас с тобой тут не разговаривали…

– Акеми…

Девушка видела, что Бьякуя волнуется, не находит слов и вообще пребывает в непривычном для него состоянии глубочайшей неопределенности. Ее собственное душевное равновесие тоже находилось на грани, мысли лихорадочно перескакивали от оптимистично-радужных к печально-трагичным. Она несколько мгновений смотрела на мужа, потом подняла полотенце, выпавшее из рук, и принялась аккуратно складывать его – уголок к уголку. Что угодно, только бы занять руки и не смотреть. Не видеть этого глубокого темного взгляда, этой боли в любимых глазах.

– Хочешь чего-нибудь? – спросила Акеми.

Бьякуя издал какой-то странный звук, словно проглотил готовые вырваться слова, и немного виновато произнес:

– Я тут кое-что купил… для мальчика. Вот… – он выложил на стол довольно объемный сверток, поставил бумажный пакет, в котором угадывалось очертание некой тары.

Акеми вскинула на Бьякую удивленный взгляд. Покупки для Шина? Это такое извинение за то, что между ними все кончено, или наоборот – попытка наладить пошатнувшиеся отношения?

Между тем Бьякуя, раздосадованный собственной нерешительностью, отринул сомнения и сделал шаг к жене.

– Акеми, – твердо проговорил он. – Я пришел просить у тебя прощения за свое глупое и недостойное поведение. А также просить тебя… просить тебя не гнать меня больше.

Акеми смотрела ему в глаза недоверчиво, немного удивленно – и совершенно не помогала сказать все то, что он должен был сказать. Сглотнув ставшую вдруг вязкой слюну, Бьякуя сделал над собой усилие и продолжил:

– Ты была права. Я слишком многого не видел, слишком на многое не обращал внимание. Не замечал твоей любви, твоей преданности. Более того, не замечал и своих чувств к тебе. Погоди, не перебивай! Мне… сложно признаваться в своей слепоте и глупости. Я хотел сказать… хотел рассказать тебе… Когда ты попросила меня уйти, я совершенно не был к этому готов. Оказалось, что с тобой из моей жизни уходит и свет, который ты дарила, тепло души. Я терял гораздо больше, чем друга и единомышленника. И понял, как сильно ты мне нужна, только лишившись надежды на будущее с тобой. На наше общее будущее. Понимаешь?

Акеми молчала. Бьякуя не взялся бы с точностью определить, что выражал ее взгляд. Секунды капали в бездну, одна за другой, и с каждой из них Бьякуе все больше казалось, что сейчас она откроет рот и скажет что-нибудь вроде: «Ты опоздал». Но Акеми молчала.

Молодой князь уже хотел было наплевать на все древние устои и традиции, в красках объяснить собственной жене, как привязан к ней, как скучает по ней, как… любит ее! Но девушка не дала ему такой возможности.

Тонкие сильные пальцы сжали отворот хаори, потянули на себя. Не ожидавший такого Бьякуя послушно шагнул вперед, остановился так близко к Акеми, что почувствовал ее дыхание и услышал, как бьется ее сердце.

– Ты же понимаешь, – с прищуром глядя на него, прошептала-прошипела юная княгиня, – что после этого не будет больше никого, кроме меня?

Глаза Бьякуи расширились. Акеми легонько тряхнула его.

– Ты же понимаешь, что больше я не дам тебе свободы? Буду только я. Я и наша семья.

Бьякуя сглотнул.

– Будут Рукия с Ренджи и Ичикой, будут наши дети и Шин, но никаких больше Хосими, никаких других женщин. Ты. Это. Понимаешь?

– Да, – хрипло выдохнул Бьякуя. В эту минуту его не волновало, что скромная преданная жена не должна выставлять высокородному дайме условий и ультиматумов, не должна сопротивляться его решениям, какими бы они ни были. Не должна проявлять ревности, ибо не муж является ее собственностью, а наоборот. Акеми, как обычно, чхать хотела на многовековые традиции, на законы, на обычаи. А он понимал только то, что она не отталкивает его!

Акеми привстала на носочки, подняла лицо. Дыхание, свежее и горячее, касалось губ Бьякуи. В карих глазах сворачивались вихри остывающего гнева, неутоленного возбуждения, вспыхивали языки жаркого пламени. Это было опасно – такая мощь всегда опасна, – но Бьякуя не попытался отстраниться.

Акеми положила тонкие изящные ладони на его щеки – обожгла прикосновением прохладной кожи, нежным бархатом. Бьякуя сам не знал, что сейчас выражали его глаза –растерянность, надежду, смятение, благодарность, нежность? Акеми, почти касаясь губами его губ, улыбнулась. И поцеловала.

Горячие мягкие губы были нежны и требовательны. Сильные тонкие руки держали невесомо и крепко – не вырвешься. Густые темные ресницы качнулись, задевая кожу – пощекотали. Бьякуя схватил девушку за плечи, и она прильнула к нему всем телом, прижалась, не разрывая поцелуя. Ладони скользнули ему на затылок, пальцы вплелись в волосы…

Бьякуя каждой клеточкой, каждой духовной частицей впитывал почти забытое тепло, принимал даримую негу с восторгом и благодарностью, наслаждался близостью. Он и не подозревал, что за прошедшие недели так соскучился по родной жене! Акеми, словно желая закрепить результат, применила запрещенный прием – выпустила реацу.

Теплая золотистая волна окутала их обоих, осязаемо прильнула к рукам, плечам, спине, мягкой лапкой прошлась вдоль позвоночника, лизнула ключицы – и толкнулась в сердце. Остатками сознания Бьякуя подумал, что выражение «коснуться души» имеет не только метафорическое значение: к его душе только что притронулась другая душа. Осторожно, словно спрашивая разрешения, огладила сердце, застучавшее быстро и ровно, не встретив сопротивления, растеклась по всему телу, по всей сущности, согревая и лаская, и свернулась уютным комочком где-то у солнечного сплетения. Возводимая десятилетиями броня невозмутимости и одиночества, бережно хранимая память о первой любви, оказавшаяся эфемерным отражением на текучей воде, осы́палась ледяным крошевом от единственного мягкого прикосновения, пала к ногам своевольной и мудрой принцессы, растаяла, поблескивая слюдяными лужицами на дне потемневших карих глаз.

Акеми чуть отстранилась, не выпутывая своих пальцев из его волос. Заглянула в переставшие быть стальными глаза. Бьякуя на миг испугался, что она скажет что-нибудь, разрушит это мгновение, короткой насмешкой уничтожит возродившееся тепло и доверие. Девушка только улыбнулась – радостно, немного задорно, в глазах заплясали невозможные в полутемном помещение солнечные зайчики. Она снова приникла к его губам, уже не так настойчиво, но по-прежнему нежно, провела кончиками пальцев по щеке, едва наметив ласку, обняла крепче…

Он не вполне понял, как они очутились в другом помещении с неразобранным футоном, когда тепло перешло в жар, каким образом одежды оказались разбросаны по полу в беспорядке. Бьякуя только краем сознания отмечал, что их пальцы переплелись, воздуха стало не хватать, прикосновение мягких горячих губ к ключицам, к плечам, животу стало нестерпимо желанным. Он чувствовал спиной шерсть покрывала – и шелковистую, гладкую, горячую кожу девушки, сидящей на нем верхом. Весь его разум, все его чувства сейчас сконцентрировались на почерневших глазах с искорками бесовщинки и уверенных руках, оставляющих на его теле обжигающие следы. На слитных грациозных движениях, на запрокинутой голове и водопаде волос с крупными завитками медового цвета, щекочущих его ноги, на высокой упругой груди, поднимавшейся в такт с движениями. На плоском животе с маленьким пупком и твердыми мышцами. На тонких сильных запястьях. На выступающих ключицах. На …

Акеми прикусила припухшую губу и, не переставая двигаться, склонилась над мужем, волосы хлынули ему на лицо, и он запустил пальцы в эту медную роскошь, убирая их за ухо, чтобы видеть… видеть ее. Девушка улыбнулась ласково и одновременно дразняще, наклонилась ниже, целуя пересохшие губы, ее грудь прижалась к его груди… Когда Бьякую выгнуло дугой и он с глухим рыком обхватил девушку руками, незнакомый внутренний жар выжег внутри него все лишнее, смел все сомнения, оставив лишь чистейшее первобытное наслаждение и томительную негу. Князь Кучики не узнал в хриплом длинном стоне своего голоса.

Прошедшие дни были наполнены суетой и беспокойным ожиданием. Хосими в нервической потребности движения вылизала свой скромный домик до состояния сверкающей чистоты, раза четыре переместила мебель – ту, которую была способна сдвинуть без посторонней помощи, – выстирала и перестирала белье и уже задумывалась о том, чтобы раздобыть краску и выкрасить наружные стены. Ей казалось, что она отдала все долги – поговорила с Рукией и получила ее прощение, убедила Кучики-сама, что он любит не ее, а память о ее прежнем воплощении… Чем дольше Нобуо-сама оставался в бараках четвертого отряда, тем больше Хосими волновалась, сомневалась, переживала.

Этот рассвет уже не казался девушке предвестником радости, напротив, бесплодное ожидание предыдущих дней заронило в ее сердце уныние и нечто, сильно смахивающее на безысходность. Хосими проснулась задолго до восхода солнца, вышла на веранду, закутавшись в одеяло, уселась на доски и с тоской смотрела перед собой, не замечая ни того, как рассеивается ночная мгла, ни того, как в проклюнувшейся зелени зашевелились ежи, чье семейство она исправно подкармливала. Она предавалась печальным размышлениям, пока не замерзли босые ноги, но когда первые лучи начали слепить глаза, Хосими разозлилась на себя. Может быть, когда-то ее душа и была робкой сверх меры, нерешительной и слабовольной. Но с тех пор все изменилось, не в этом ли она так горячо убеждала Кучики Бьякую? Что же сейчас мешает ей просто сходить в этот самый четвертый отряд? Да, есть все шансы, что ее не пропустят внутрь. Возможно, даже не дадут пройти на территорию гарнизона. Но почему не попытаться? В конце концов, на пропускном пункте можно оставить записку, найти кого-то, кто не откажется отнести ее. Хосими решительным движением скинула с плеч одеяло, встала, сжимая кулачки, твердо пообещала поднимающемуся солнцу и себе вот прямо сейчас осуществить свою задумку.

Она вошла в дом и замерла, не веря своим глазам. В дверном проеме, ведущем в прихожую, стоял среднего роста сухопарый мужчина в чистой, но очень поношенной одежде. Стоял и смотрел на нее с нежностью и затаенной болью в запавших глазах.

– Хосими, – сипло проговорил он. – Хосими, звездочка моя*…

Хосими всхлипнула и бросилась к нему. Нобуо поймал ее, стиснул. Девушка мимоходом обратила внимание, что сила объятий далека от прежней, даже в предпенсионном возрасте в Генсее муж обнимал ее куда крепче, но какая разница?! Вот он, рядом! Худющий, бледный, с ввалившимися щеками и потускневшим взглядом, без двух пальцев на левой руке, ребра торчат, и выглядит он лет на сорок, но – рядом! С ней! Не забыл, не остыл, а остальное приложится. Вцепившись в плечи мужа, Хосими рассмеялась сквозь слезы, не в силах оторваться от родного человека. Нобуо гладил ее по голове, шептал что-то утешительное, а ей хватало его тихого голоса и легких прикосновений, чтобы чувствовать себя совершенно счастливой.

Особенно заливистая птичья трель разбудила Бьякую. Несколько секунд он вспоминал, кто он, где он и почему здесь находится. Потом сбоку зашевелились, и дайме осознал, что под ними сбилась простыня, одеяло сползло, и вообще – односпальный футон не предназначен для двоих. Дома-то у княжеской четы все в двойном размере, и белье, и спальные места, и много чего еще, а в рабочем домике Акеми постель в принципе на всякий случай, а потому не слишком удобная и не слишком дорогая.

Он повернул голову и посмотрел на жену. Она спала, закинув на него руку и ногу – присвоила и отпускать не собирается. Бьякуя улыбнулся, рассматривая Акеми. На золотистой коже видны были бледные, едва заметные веснушки, на которые он раньше не обращал внимание. Он еще на многое не обращал внимание, и это его упущение больно кольнуло сердце, но сейчас Бьякуе было слишком хорошо, чтобы испытывать негативные эмоции.

По веранде протопотали маленькие ножки, створка седзи отъехала на десяток сун**, в комнату протиснулись и, добежав до футона, замерли. Дайме медленно, чтобы не разбудить Акеми, повернул голову и посмотрел на ребенка.

Шин вытянул тонкую шею и таращился на княжескую чету, растерянно хлопая белесыми ресницами. Крошечный носик покраснел и чуть-чуть подергивался, словно мальчишка старался им не шмыгать. Бьякуя прищурился, потом осторожно откинул одеяло со своей стороны и глазами указал: залезай. Ребенок сделал неуверенный шажок, но снова замер, вопросительно, почти испуганно глядя на грозного капитана. Грозный капитан вздохнул, подхватил Шина под мышки и уложил между собой и Акеми. И накрыл их всех одеялом.

Несколько минут мальчик лежал неподвижно, изо всех сил стараясь не шевелиться и, кажется, даже не дышать. Но Акеми погладила его, не просыпаясь, Бьякуя придвинулся ближе, закрыв глаза, и Шин расслабился. Угрелся, повозился слегка, притираясь к девушке, и вскоре засопел. А Бьякуя продолжал лежать, вслушиваясь в утренние звуки, привыкая к теплу маленького тельца под боком, принимая пронизывающий это время и это место уют.

В следующий раз он проснулся от того, что, во-первых, наглый солнечный луч лез в глаза, а во-вторых, ему совершенно нечем было дышать. Недолгое расследование, проведенное с помощью собственных глаз и попытки пошевелиться, выявило, что солнце давно в зените и шпарит сквозь полностью раздвинутые седзи, а на самом Бьякуе развалился кое-кто светловолосый, маленький и довольно увесистый. И сопит ему в шею так сладко, что и сдвинуть-то его рука не поднимается. Какое-то время Бьякуя задумчиво поглаживал узкую спинку поверх одеяла, размышляя – будить этого мелкого захватчика или просто переложить на футон, а самому вставать. Но, как водится, все решилось без него: Шин заерзал, шумно вздохнул, резким, каким-то нервным движением скинул с себя одеяло и закономерно скатился Бьякуе под бок.

Кучики усмехнулся, собрался было накрыть ребенка, но заметил, что спальное юката задралось едва ли не до подмышек, потянулся оправить его… и остановился. Внимательно пригляделся к детским ножкам, к попе, на которой отчетливо проступали следы ремня, пусть уже почти сошедшие. Сизо-желтые пятна, какие бывают после серьезных гематом, были рассыпаны по ягодицам и бедрам, в нескольких местах все еще отливали сливовым цветом. Бьякуя нахмурился, провел рукой по мягкой, нежной коже, задержал ладонь на пояснице. Шин глубоко вздохнул во сне, с его личика сошло выражение напряженного ожидания. Лобик разгладился, губки перестали сжиматься. Мальчик еще раз дернул рукой, снова перевернулся – и прижался к Бьякуе, вцепился пальчиками в мужское запястье так, словно это было его спасением.

Бьякуя вздохнул, одернул задравшийся подол на ребенке и натянул на него одеяло. Если до сих пор у него еще оставались какие-то сомнения, ситуация с этим подкидышем все еще не казалась определенной, то после увиденного все они отпали, просто перестали существовать. Проблема со статусом ребенка в клане, непозволительная для Акеми с ее общественным положением и профессией сострадательность – все разбилось о хрупкое детское тельце, о полный доверия и надежды взгляд небесно-голубых глазенок. Наверное, Хосими права – Шин станет таким, каким они его воспитают. И какая разница, что там было в его прошлой жизни!

На веранде послышались легкие шаги, в проеме показалась юная княгиня с подносом в руках. Она заглянула в комнату, встретилась глазами с мужем и ласково ему улыбнулась. Бьякуя почувствовал, как сердцу становится теплее. Тем временем Акеми разместилась на прогретых солнцем досках, поставила поднос рядом с собой и налила в чашку с ручкой что-то темное, исходящее па́ром, с резковатым и умопомрачительным запахом. Бьякуя с удивлением узнал аромат кофе, который пьет весь Генсей и который ему доводилось пробовать пару раз еще во времена собственного лейтенантства. Соблазн был слишком велик.

Бьякуя завернул Шина в покрывало, поднялся на ноги вместе с ребенком и вышел к жене. Погожий весенний день радовал ярким солнцем, запахом влажной земли, первых цветов и редкими слабыми порывами ветерка. Князь пристроился по другую сторону от подноса, свесив ноги с энгавы, и получил вторую чашку с кофе.

После нескольких глотков обжигающе горячего напитка стало вовсе чудесно – в голове окончательно прояснилось, исчезла легкая ломота в спине. Акеми улыбалась в кружку, бросая в сторону мужа лукавые взгляды.

– Вы чудно смотритесь вместе, – негромко сказала она и сделала глоток.

Бьякуя скривил губы, ничего не ответил, только с громким сербающим звуком присосался к своей чашке. Акеми вскинула на него изумленный взгляд. Он насмешливо глянул на нее, надменно выгнул бровь.

– А ты думала!

Девушка рассмеялась, запрокинув голову. Неубранные волосы рассыпались по спине, и Бьякуя залюбовался солнечными бликами в медовых локонах.

От их разговоров и возни проснулся Шин. Захлопал бессмысленными глазками, потер нос, не до конца проснувшись и еще не понимая, на чьих коленях сидит, прильнул к Бьякуе, намереваясь доспать. Акеми подала ему кружку.

– Держи, дружок. Князь специально для тебя принес.

– Для меня? – удивлению ребенка не было предела. – А что это?

– Какао.

Горячий вообще-то напиток закончился в считанные секунды. Потом мальчик выбрался из надежных одеяльных объятий и, густо покраснев, попросил разрешения уйти на пару минут. От помощи отказался, кося на Бьякую недоверчивым и смущенным взглядом.

Дайме проводил глазами сверкающие босые пятки и серьезно посмотрел на жену.

– Ты же понимаешь, что могут возникнуть проблемы? – спросил он.

– Понимаю, – так же серьезно кивнула Акеми. – Клан…

– Да ну их меносу под хвост! Меня больше волнует, как его воспримет Рукия. Прошлое воплощение, знаешь ли…

– Вот как… – протянула девушка с мягкой улыбкой. – «Да ну их»? Если так, то уж Рукия с семьей вряд ли будут против. Чтобы эти очаровательные глазенки да не подействовали на материнское сердце? Не верю.

Бьякуя задумчиво уставился на ближайшую к веранде сливу, готовую зацвести.

– Кстати, как ты собираешься его учить? Он, мне кажется, такой… не знаю… робкий, трепетный. Подойдет ли он для… твоего дела?

Акеми пожала плечами.

– Конечно, с обучением мы немного запоздали, тут бы сначала грамоту и счет освоить, а потом уже за серьезную программу браться. Но что-то я ему смогу передать в любом случае. Даже если он не сможет стать полноправным участником дела Кентадзи, ему всегда открыт путь во второй отряд. Сой Фон уже закидывала удочки.

Бьякуя хмыкнул.

– Как ты вообще с ней сдружилась, я не пойму?

– Учились вместе, – Акеми посмотрела на мужа несколько удивленно. – Специальность-то одна, только она – официальное лицо, ей многого нельзя, а я частник, у меня руки посвободнее.

– Ага…

Они помолчали. Когда в комнате за их спинами послышались шорохи и натужное сопение – кто-то пытался самостоятельно одеться в дневное кимоно, – Бьякуя поднял на Акеми потемневший глубокий взгляд.

– Пока смерть не разлучит нас? – тихо спросил он.

– Нет! – решительно ответила Акеми, так же глядя на мужа. – Я найду тебя где угодно и никогда, ты слышишь? – никогда не отпущу. До смерти – и намного дальше. Нас никто не разлучит.

Бьякуя только кивнул на эти слова. Потом протянул руку и сжал охотно вложенные в его ладонь пальчики.

Рукия, к слову, отнеслась к появлению Шина намного спокойнее, чем ожидал Бьякуя. Несомненно, она узнала его, но даже на миг в ее синих глазах не возникло ни гнева, ни отторжения. Она только вздохнула, наблюдая за общением дочери с новым ребенком в семье, и покачала головой.

Ичика взяла над Шином шефство. Она щедро поделилась с ним игрушками, стоически пожертвовала книжки, по которым училась читать, и снисходительно пообещала показать базовые приемы шунпо. Шин благоговейно внимал великолепной Абараи-доно, готовый на все ради внимания такой прекрасной дамы.

– Зато потренируетесь жить с маленьким ребенком в одном доме, нии-сама, – пропела Рукия с ехидной улыбочкой. Бьякуя не сразу понял намек, а когда до него дошло, едва не поперхнулся воздухом. Недоверчиво покосился на Акеми, которая с самым невинным видом занималась посудой для чайной церемонии и держала глазки долу, как будто она тут не при делах.

– Не рановато ли судить?.. – севшим голосом поинтересовался князь.

Женщины заговорщицки переглянулись, состроили самые что ни на есть безобидные рожицы и дружно промолчали. Где-то за спиной сочувственно вздохнул верный Ренджи.