Текст книги "Пока смерть не разлучит...(СИ)"

Автор книги: Bazhyk

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Ответная бабочка, классически черная и степенная, прибыла довольно быстро – Бьякуя интересовался, не нужна ли госпоже супруге помощь и все ли у нее хорошо. Интересовался усталым, безукоризненно вежливым, чужим голосом. Бедный мой, подумала Акеми, как же тебе тяжело! Но разобраться за мужа в его чувствах она не могла. Ей бы со своими совладать. Девушка вздохнула, отправила заказ на подготовку гигая Урахаре и соорудила очередную посланницу для Бьякуи. На этот раз бабочка вышла повеселее – с прозрачными крылышками, переливающимися на солнце всеми цветами радуги.

«У меня все хорошо, – надиктовала Акеми, – не волнуйтесь за меня. – Подумала, вспомнила присказку из генсейской студенческой жизни и добавила с улыбкой: – Целую крепко, ваша Репка».

Унылая бабочка от Акеми вывела Бьякую из ставшего обычным состояния задумчивой меланхолии. Он пару секунд радовался тому, что у его жены есть чем заняться и она не пребывает в таком же душевном раздрае, что и он сам. А вот сообщение о длительном отсутствии ввело в некоторое недоумение. С другой стороны, у капитанов Готей-13 тоже бывали командировки на несколько дней, профессия жены могла потребовать чего-то похожего. И все-таки не дело это, чтобы княгиня Великого Дома болталась незнамо где…

Вежливость и супружеский долг требовали внимания к госпоже. Бьякуя вымученно поинтересовался, не нужна ли Акеми помощь, и получил желанный ответ – нет, не нужна – с самой дурацкой концовкой, которую только можно представить. Нелепая рифмованная фраза впервые за прошедшую неделю заставила улыбнуться. Неожиданно для себя самого князь Кучики понял, что изрядно соскучился по шебутной девчонке с ее чертенятами на дне глаз и неистощимой фантазией на всяческие шалости. Возвышенные страдания по утерянной любви – это, конечно, прекрасно, а семейную жизнь никто не отменял. Надо будет дождаться возвращения супруги и как-то скоротать с ней вечерок… В конце концов, Акеми барышня умная, она всегда знала, что его сердцем давно и прочно владеет Хисана, и вроде бы приняла этот факт. Так неужели два взрослых разумных человека не могут просто пообщаться?

Бьякуя вздохнул. Весь Сейретей твердо знал, что глава Дома Кучики – просто образец благородного шинигами, для которого гордость клана и воинский долг превыше всего. И лишь единицы догадывались, что холодный и равнодушный дайме на самом деле потакает своим желаниям как никто другой, просто умеет делать это с такой надменной миной, за которой не видно ничего, кроме аристократической чести.

Увы, последняя война унесла многих из тех, кто знал Бьякую и принимал таким, какой он есть. Раньше можно было сходить к Укитаке на чашечку саке, поделиться с ним навалившимися проблемами, получить дельный совет, который ни в коей мере не задел бы тонких струн раненой души. В самом крайнем случае с тем же можно было прийти и к Йоруичи, но принцесса Шихоин так и не восстановилась после войны с квинси и сейчас обитала в Генсее, при магазинчике скромного торговца сладостями, в образе пожилого черного кота. В былые времена она умела пригасить свою насмешливость и показное превосходство и вполне серьезно поговорить о чем-нибудь важном. Правда, юный Бьякуя почитал себя достаточно умным и без всяких чертовых кошек, но ведь было пару раз…

Складывая в папку законченные за день отчеты, Бьякуя неторопливо размышлял о том, что за столько лет так и не приобрел друзей. Ренджи, преданный до мозга костей, бессменный лейтенант и уже давно близкий родственник, но как подойти к нему с таким разговором? Кёраку будет вздыхать, несмешно шутить и подливать саке, и толку из этакой встречи не выйдет никакого, а вот похмелье и головная боль останутся. При мысли, что уже год он делился заботами с Акеми, а она все обращала в шутку, делала казавшиеся неразрешимыми проблемы простыми, как задачка для младшей школы, Бьякуя кривовато усмехнулся. Вот так и обнаруживаешь, что своими руками разрушил что-то родное и необходимое… Но обсуждать с женой вопрос о том, как бы так извернуться, чтобы и честь не уронить, и собственно жену не обидеть, и не потерять во второй раз Хисану – это уже за гранью добра и зла. Акеми тоже живая, и ее терпению рано или поздно придет конец. Она, кстати, такие ситуации называла «и сексом заняться, и невинности не лишиться» – грубо, прямолинейно, зато правдиво.

Дикую идею метнуться на грунт и расспросить Куросаки, как в таких случаях поступают генсейцы, Бьякуя с негодованием отмел. Еще не хватало! Ичиго, конечно, не станет упражняться в остроумии – он не умеет, – но его совет Бьякуя и так мог себе представить: чего ты дурью маешься, спросит Куросаки Ичиго, разводись с женой и добивайся любви Хисаны, в чем проблема-то? Как раз в этом и проблема: никому не сделать больно, причем желательно и себе тоже. А рыжему мальчишке (дипломированному врачу с успешной практикой, счастливо женатому и воспитывающему сына) ведь не объяснишь, он просто не поймет.

– Тайчо! – Ренджи ввалился в кабинет с горой новых бумаг, неряшливо сбросил все это на капитанский стол и демонстративно вытер совершенно сухой лоб. – Тайчо, а пойдемте ужинать к нам? Рукия сегодня обещала что-то сама приготовить, – Абараи так заискивающе смотрел на Бьякую, что тот понял: лейтенант не готов в одно рыло употребить все, что приготовит его жена, и ищет компанию для моральной поддержки и разделения порции на две части. Чтоб самому меньше досталось. Это впечатление усилилось, когда Ренджи совсем уж неуверенно произнес: – Может, и Акеми-сан позвать? – судя по его тону, травить свояченицу он не хотел.

– Акеми в командировке, – проворчал Бьякуя. Употреблять в пищу произведения Рукии ему еще не доводилось. Если честно, он даже не подозревал, что сестра иногда балуется приготовлением еды. В его понимании таким прозаическим делом должны заниматься специально обученные люди, а никак не капитаны Готей-13. – У меня нет гостинца для Ичики.

– Тайчо, – немного укоризненно протянул Ренджи. – Вы ее совсем разбаловали, нельзя так. В конце концов, она же вам радуется, а не подарку или там – сладостям каким!

– М-да? – задумчиво уточнил Бьякуя.

– Да! А если нет, то я ей… Так вы идёте?

Рукия, конечно, все заметила, причем сразу. Ей хватило одного взгляда на впавшего в меланхолию брата, чтобы определить – что-то неладно. Она тактично промолчала, в течение всего ужина уводила разговор от любых личных тем и все больше рассказывала о том, как они с Ренджи навещали семейство Куросаки и каким чу́дным рецептом тортика поделилась с ней Орихиме. Абараи делал трагическое лицо и неубедительно вякал, что ему бы не помешало посидеть на диете. Ичика трескала за обе щеки и выразительно морщилась при упоминании Казуи, при этом заговорщицки поглядывая на дядюшку. Бьякуя с теплой улыбкой покачивал головой, мол, некрасиво кривляться, и девчонка делала вид, что смущается. Когда упирающегося ребенка отправили спать, а взрослые перешли на энгаву маленького домика и уселись на краю, свесив ноги, Рукия осмелилась спросить:

– У вас все в порядке, нии-сама?

– Благодарю за заботу, Рукия, – отозвался Бьякуя, – все прекрасно… – и сам почувствовал, насколько фальшиво звучат его заверения.

Он долго молчал, то ли взвешивая «за» и «против», то ли решаясь на что-то. Потом мысленно махнул рукой – все равно ближе Рукии и Ренджи у него никого не осталось.

– Я встретил Хисану, – мрачно уронил он.

Повисло молчание. Бьякуя не видел, как переглянулись его близкие, обменявшись долгими взглядами, зато услышал, как Ренджи ушел в дом. Рукия ничего не говорила. Прошло минут десять, прежде чем она пересела поближе к брату, положила ладошку на его руку, сжимающую чашку с остывшим чаем, и тихо произнесла:

– Мне жаль.

– Почему? – Бьякуя вскинул на нее удивленные глаза.

– Вы не выглядите счастливым.

Они снова умолкли. Бьякуя чувствовал тепло прижимающегося к нему бока, ощущал исходившее от Рукии спокойствие, и его самого немного отпускало. Он сам не понял, зачем начал рассказывать сестре о том, что узнал про новую жизнь Хисаны – про ее замужество в мире живых, про детей и внука, про любимую работу и нелепую гибель. Про то, что она его не помнит и, кажется, немного боится. Младшая Кучики слушала внимательно, едва ощутимо поглаживая пальцами ладонь брата, и не перебивала. Только когда он замолчал, девушка задумчиво покивала головой и медленно, будто не была уверена в своих словах, сказала:

– Наверное, это к лучшему, что она вас не помнит.

Бьякуя невольно сжал руку и чашка в его ладони треснула, раскололась на две части. Холодный чай полился на хаори и хакама. Брат и сестра с некоторым недоумением посмотрели на мокрую ткань и ничего не стали предпринимать.

– В Академии, – немного отстраненно проговорила Рукия, – нам читали коротенький курс лекций о Колесе перерождений. Вел его ста-аренький шинигами, Ёсимо-сан. Он так тихо говорил и так при этом шамкал, что мы понимали с пятого на десятое. Однако кое-что он в нас вдолбил. Душа раз за разом проходит путь от рождения до смерти, проводит посмертие здесь, в Обществе Душ, и снова появляется в мире живых, но уже новым человеком. Люди до сих пор не могут понять, почему они все такие разные, почему некоторые до старости остаются инфантильными и легкомысленными, как дети, а некоторые, напротив, уже рождаются серьезными, готовыми к взрослым испытаниям. А Ёсимо-сан объяснял это так: души рождаются вне миров, а вот наполнение получают в жизни земной и загробной. Взросление души происходит все то время, что ей отпущено. Первая жизнь в Генсее – это детство, даже младенчество. Посмертие в Обществе душ – еще одна стадия этого периода. Вторая жизнь на земле – это отрочество, третья – пубертат, четвертая – юность… ну и так далее. Загробная жизнь тоже дает душе опыт: те, кто появляются в Руконгае, могут стать бандитами и ворами, или бесчестными торговцами, наживающимися на чужих бедах, или честными тружениками, или, как мы с Ренджи, защитниками тех, кто сам себя защитить не в состоянии. От того, как мы проведем посмертие, зависит наше следующее перерождение. Но все это касается только души. С каждым новым появлением на свет в мире живых там рождается новый характер, новая личность. Все, что человек переживет на своем земном пути, станет очередным кусочком опыта для души, не более того.

– Зачем ты все это мне говоришь? – глухо спросил Бьякуя, внимательно выслушав сестру.

– Напоминаю, – Рукия пожала плечами. – Хисана умерла. Та, которую вы любили, – ее больше нет. Есть кто-то другой, а вы мучаете себя. Поэтому я и сказала, что это к лучшему – что она вас не помнит. Это возможность для вас отпустить прошлое и жить дальше.

Бьякуе было очень неприятно слышать такое от Рукии. Он нахмурился, отстранился от сестры и сердито посмотрел на нее. Еще несколько лет назад под таким взглядом она бы стушевалась, залилась бы румянцем и начала лепетать извинения. Но сейчас на Бьякую смотрела взрослая мудрая женщина, взгляд ее был спокоен и светел, и она явно верила в то, что говорила.

– Ты сердишься на нее за то, что она оставила тебя, – суховато произнес он, – и говоришь все это, чтобы… я не знаю… чтобы отвратить меня от твоей сестры.

– Невозможно сердиться на того, кого никогда не знал, – покачав головой, возразила Рукия. – Но у меня всегда было ощущение, что она не любила вас. Уважала, была благодарна – но не любила.

– Ты не знала ее!

– А вы не были счастливы с ней. И не были счастливы после ее смерти. Вы сами себя изводили столько лет. И вот теперь, когда все начало налаживаться, она появляется снова и разрушает вашу жизнь. А вы идете в эту ловушку, словно не видите ничего вокруг.

– Не смей… – собственный голос напомнил Бьякуе шипение змеи.

Вместо того, чтобы испугаться, Рукия повернулась к нему, сжала пальцами его запястья и горячо зашептала:

– Брат, я люблю вас, вы были моей единственной семьей слишком долго, чтобы я не желала вам только самого лучшего. Но вы такой упрямец! Разве вы не видите, что рвете свое сердце совсем без причины? Разве вы не видите, сколько людей действительно вас любят и ценят? Зачем же вы так жестоки к себе и к другим? Отпустите ее. Отпустите память о ней – и вам станет легче…

Бьякуя попытался отшатнуться от Рукии, но она удержала его, не дала вскочить и умчаться в шунпо от неприятного разговора. Он неверяще смотрел на хрупкую девушку со стальным хребтом и не мог понять, как не замечал силы ее духа когда-то, как не заметил ее превращения в настолько твердого человека?

– Ты не понимаешь, – выдохнул он, – она моя жена…

Если Рукия и собиралась что-то ответить на это, такой возможности ей не дали. На веранду вылетел маленький вихрь с алым хвостом, затопал ногами, закричал:

– Моя тетя – Акеми-тян! Не хочу никакую Хасаму! Что вы, взрослые, тут придумали?!

– Ичика! – глаза Рукии расширились в ужасе. – Как ты смеешь?!

– А-а-а! – вопила Ичика, не слыша никого, кроме себя. – Какая еще Хасама! Зачем нам какая-то чужая тетка?

– Ичика! – рявкнул Ренджи, появляясь позади дочери. – Замолкни немедленно!

– Папа! Папа! Бьяку-оджи хочет прогнать Кеми-тян и подсунуть нам какую-то незнакомую тетю!

– Так, – Рукия поднялась и схватила дочь за руку. – Ну-ка идем! Если уж подслушиваешь, то делай это грамотно и полноценно. Но за непослушание ты у меня еще получишь! Ты почему не спишь? Ты почему подслушиваешь разговоры, не предназначенные для детских ушей? Ты почему позволяешь себе вмешиваться? Позорище!..

Рукия еще что-то говорила все еще ноющей Ичике, но женщины семьи Абараи скрылись в глубине дома и их голоса стихли.

– Простите, тайчо, – покаянно произнес Ренджи, – я был уверен, что она спит.

– Ничего, – холодно обронил Бьякуя, потрясенный этой вспышкой детского гнева. – Я, пожалуй, оставлю вас…

– Да не спешите, – вздохнул лейтенант и выудил из-за пазухи внушительный токкури* с характерным ароматом. Потом покопался в кармане и извлек две о-тёко**. – Давайте немного расслабимся, а то одни напряги из-за этих дам.

Бьякуя криво усмехнулся и уселся обратно на энгаву. Ренджи пристроился рядом, чинно расставил посуду, налил по половинке и аккуратно подал шурину выпивку. Бьякуя покрутил посудинку в руках, подумал, что выпить – это не то, а вот нажраться в хлам – это в самый раз, и опрокинул в себя алкоголь, не почувствовав вкуса.

– Что вы собираетесь делать, тайчо? – Ренджи никогда не умел ходить вокруг да около, он либо упрямо молчал, либо задавал вопросы в лоб.

– Понятия не имею, – честно ответил Бьякуя. – Что тут вообще можно сделать?

– Ну, давайте подумаем, – предложил фукутайчо, разливая по новой.

Они снова выпили и помолчали. Не слишком впечатленный ужином в исполнении сестры, а потому почти голодный Кучики почувствовал, что захмелел, но до опьянения было еще очень далеко.

– Придумал что-нибудь? – с грустной насмешкой уточнил Бьякуя.

– Нет, – мотнул хвостом Ренджи и разлил еще.

Они просидели в тишине до тех пор, пока не ополовинили кувшин. Придя к выводу, что саке прекрасно помогает, выпили по последней и поговорили о методах воспитания избалованных девчонок. Ренджи грозил дочери страшными карами, а успокоившийся немного Бьякуя уверял, что совсем не обиделся и что с точки зрения Ичики все правильно.

– Я только не очень понимаю, – признался он Абараю, – как же будет правильно, понимаешь?

– Ага. Ну что, по еще одной последней?

– Давай. Да что ты можешь понимать! Ты же в такой ситуации не был…

Выпили еще. Ренджи покачал токкури, заглянул внутрь одним глазом и тяжко вздохнул.

– В такой – не был… – протянул он, – а в похожей – был.

Бьякуя недоуменно уставился на лейтенанта, даже поморгал для лучшего усвоения информации. Абараи скосил рот на одну сторону.

– А вы что, не знали, что Рукия была влюблена в Куросаки? Ну тогда, когда он тут геройствовал? А он был влюблен в Рукию…

Бьякуя совершенно по-простецки разинул рот.

– День непредсказуемого прошлого, менос меня подери! – высказался он и без слов протянул чашечку в сторону Ренджи. Тот так же без слов налил.

– Слава всем ками, Куросаки слишком придурок… был… чтобы понять, что он чувствовал. А Рукия уже тогда была слишком Кучики, чтобы объясниться с ним первой. А меня аж рвало на сотни маленьких абарайчиков, когда я их вместе видел. Она и когда за меня выходила, была в него влюблена. Да и Ичиго… он ведь на Орихиме женился не по большой и чистой, а потому, что не мог быть с Рукией. Такие дела, тайчо…

Тайчо выпил от полноты чувств. Перед глазами поплыло. Он сделал широкий жест рукой с о-тёко в ней, в результате чего посудинка оказалась под носом у Ренджи. Тот хмыкнул и налил.

– По последней, – уточнил Бьякуя.

– По последней, – согласился Ренджи.

– А как же вы?.. – Бьякуя с сомнением заглянул в чашечку и все же опрокинул в себя саке. – Так как вы?..

– Ну… влюблена она была в него, а любила-то меня. Всегда.

– Хм… интересная теория. Но что-то не в моем вкусе… то есть, не про меня и… сам знаешь. Все наоборот.

– Ну да, все наизнанку вывернуто, но смуть… то есть суть. Суть-то та же.

– Не-а.

– Да та же!

– Нет, говорю! Давай по последней!

– Давай!

И они выпили по последней.

– Так, – Бьякуя выпрямил спину и орлиным взором окинул посуду. – О чем мы спорили?

– О жизни? – тоскливо предположил Ренджи.

– Да! Наверное… Слушай, Ренджи, споры о жизни – самое неблагодарное дело в жизни! Давай лучше выпьем, а?

– Так мы уже…

– Ну тогда по последней – и по домам?

– Так нету! – сообщил Абараи, перевернув кувшин над чашечкой капитана.

– Давай найдем! – уверенно предложил тот. – Сходим куда-нить и найдем.

– Не надо, – попросил Ренджи, за годы брака привыкший к готовке своей жены и потому пивший не на голодный желудок.

– Надо, – непререкаемо провозгласил Бьякуя и встал. – За мной! – и шагнул с энгавы.

Приземлился он неудачно – на четвереньки. Аккуратно сползший в траву Ренджи восхитился глубиной знаний своего непосредственного начальства в японском великоматерном, подхватил тайчо под мышки и поволок в дом, приговаривая, что логичнее всего искать на кухне. Правда, в его коварный план входило «свернуть не туда», оказаться в комнате и уложить капитана баиньки. К сожалению, в коридоре Бьякуя опомнился, вырвался из жарких объятий и уверенно двинул на кухню. Где их самым подлым образом подкарауливал расписанный сиреневыми ромашками токкури почти такого же размера, как и тот, что они распили. К кувшину прилагалась записка: «Бьяку-оджи, прости меня, я вела себя некрасиво, и мне стыдно. Мама велела извиниться, но я думаю, что надо еще и подарить тебе что-нибудь, потому что ты мне всегда подарки делаешь, а я тебе – редко. Так что вот. Я хотела подарить тебе этот волшебный кувшинчик на Ночную сакуру***, но подарю сейчас, а к ханами сделаю еще один. Или что-нибудь другое, я еще подумаю. Не сердись на меня, пожалуйста. Твоя Ичика».

Ренджи про себя чертыхнулся, пока Бьякуя умилялся, и завел песню о том, что завтра на службу, а не похмелиться ли им утром?.. Бьякуя бережно сложил послание от племянницы, выразительно посмотрел в глаза своему подчиненному и настойчиво произнес:

– Ренджи! По последней!

– Хай, тайчо, – обреченно вздохнул лейтенант.

Проснулся Бьякуя от головной боли. Она зло клевала лоб и виски, многократно усиливаясь от мощного храпа. Стоп! Кто смеет храпеть в личных апартаментах дайме? Ах, это не личные апартаменты… это даже не собственный дом князя Кучики. И храпит, выводя неблагозвучные рулады, хозяин этого дома, почему-то закинувший на своего капитана руку. С чего бы это? Ага… с того, что они спят на одном футоне, укрывшись капитанским хаори. Бьякуя пошевелился, скинул с себя абараевскую лапищу и поморщился – футона под ними не оказалось. Ночь руководство шестого отряда провело на полу в гостиной.

– Ксо, – сказал сбоку надтреснутый голос Абарая. – Рукия нас убьет.

– Не нас, а тебя. Это ты своего капитана споил.

– Ксо, – безропотно согласился Ренджи, – Рукия меня убьет. Доброе утро, капитан.

– Угу…

– Проснулись? – в открывшиеся фусума просунулась жизнерадостная мордашка Ичики. – Водички? – сладенько поинтересовалась она, и Бьякуя узнал в ее голосе интонации Акеми.

– Ты почему не на занятиях? – неубедительно возмутился ее отец, впрочем, даже не пытаясь приподняться.

– Мама велела присмотреть за вами, чтоб вы не доопохмелялись до запоя, – фыркнула вредная девчонка. – Она мне разрешила сегодня не ходить! Вы, кстати, не волнуйтесь, мама отправила Рикичи бабочку, что вчера накормила вас несвежим сашими, так что сегодня вы на больничном оба. Так чего, воды принести? – деловито уточнила она.

– Тащи, – сдался строгий родитель. Мелкая Абараи угукнула и исчезла.

– Разбаловали вы ее, – вздохнул Бьякуя, в эту минуту остро ощутивший, что ему уже больше недели не хватает дозы утреннего сарказма.

– Кане-е-ешна! – протянул Ренджи. – Мы разбаловали!

– А кто? – искренне удивился Бьякуя. – Я, что ли?

Абараи хрюкнул и промолчал. Сердобольная Ичика принесла две большие кружки с водой и поблескивала на мужчин любопытными глазами, пока они избавлялись от сушняка.

– Мама сказала, чтобы я вас покормила и уложила спать до обеда, – сообщила она, забирая тару, – а как проснетесь по второму разу, приготовила фурако****.

– Святая женщина, – пробормотал Ренджи, прикрывая глаза.

– Кто? – требовательно спросила дочка.

– Мама.

– А я?!

– И ты, – покладисто согласился папа. – Будешь, когда вырастешь.

Ичика надменно вздернула носик и удалилась, из-за фусума сообщив, что раз они такие вредные, то жрать будут вчерашний тортик. С яичницей. Бьякую передернуло от одной мысли о жареных яйцах и он промычал что-то о диете. И подумал при этом, что святая женщина Акеми после его дня рождения, на котором все родственники желали поздравить именинника и выпить с ним, поила его чем-то кисленьким и кормила овсянкой на воде, да и то в послеобеденное время.

О том, что святая женщина Хисана пряталась от его родни и не приближалась к похмельному мужу, пока его приводили в порядок слуги, он вспомнил только после горячей ванны и пересоленного омлета…

========== Часть 3 ==========

Комментарий к

*има – гостиная в традиционном японском доме

**час обезьяны – 16.00 – 18.00

***сякэн – разновидность сюрикэна в форме звездочки; часто различаются по количеству заостренных наконечников.

****агура – традиционная японская поза, менее официальная и церемонная, чем сейдза, позволяет сидеть, скрестив перед собой ноги.

– Ну, что ты хочешь? Удовольствия бывают разные,

и некоторые из них не совместимы между собой просто…

ну, вот там… курить и быть здоровым, например. Ну несовместимо!..

Масяня

На самом деле Акеми не нужны были несколько дней в Генсее. Она нашла сыновей Хосими в то же утро, что и прибыла в мир живых. Среднего роста молодой мужчина – старший из братьев Ямагути – недоуменно нахмурился, когда рядом с ним пиликнуло какое-то электронное устройство, и оглянулся, но никого не увидел. Довольная Акеми сохранила в памяти регистратора образец его рейши и поднялась в воздух, чтобы направиться в кампус университета, где обитал младший брат. Развеселая студенческая жизнь и вовсе позволила ей взять образец, не вызвав никаких загадочных ощущений у объекта: вокруг было так шумно, что Кешин не только духа – бульдозер не заметил бы, пока тот не подтолкнул бы юношу сзади.

Только после этого княгиня Кучики наведалась в непримечательный магазинчик сладостей, где попила вкусного чаю, почесала за ухом черного кота, разомлевшего у нее на коленях, вычеркнула из списка запланированных покупок то, что мог предоставить Урахара, и только потом влезла в гигай и отправилась в Большой Токио – докупать электронную мелочевку, необходимую отцу для сбора хитрых приблуд, предаваться гастрономическому разврату в ресторанах фаст-фуда, копаться в тряпичных развалах в гипермаркетах и вообще делать все то, что делают женщины в периоды душевного напряжения. Ну, или она думала, что женщины так поступают.

Домой, в Общество Душ, не хотелось категорически. Из памяти все не шел тот злополучный вечер, когда Хосими-Хисана приходила в гости. Все то время, пока ее муж и ее клиентка общались за ужином, Акеми металась по своим покоям, страстно мечтая ворваться в «гнездо разврата» и запустить в неверного супруга чем-нибудь тяжелым. Правда, длилось это недолго. В конце концов, Акеми с детства учили держать себя в руках и руководствоваться прежде всего разумом и логикой. Разум подсказывал, что общий фон реацу в поместье неподвижен, следовательно, Бьякуя и Хосими просто разговаривают, а не то, что нарисовало Акеми ее богатое воображение. Легче от этого не становилось.

Когда госпожа Ямагути покидала усадьбу, Акеми не выдержала и высунулась посмотреть. Хосими выглядела расстроенной и с трудом сдерживающей раздражение, Бьякуя – печальным и замкнувшимся в холодной надменности. Можно было торжествовать, но что-то не торжествовалось.

Девушка наблюдала, как молодой князь слонялся по саду, а потом, ночью, слышала, как он бродил среди деревьев и шипел на садовника. И, вопреки всему, сердце ее затапливала щемящая нежность и сочувствие к этому запутавшемуся в чувствах человеку. Для нее самой все было кристально ясно: она хотела быть с ним, хотела любить и быть любимой в ответ. А вот он сам не знает, чего хочет и поэтому не представляет, куда и как двигаться. Желание помочь, поддержать, успокоить было нестерпимым, но Акеми понимала: она сама вовлечена в этот любовный треугольник, и на данный момент любые ее движения души не будут восприняты позитивно. Более того, начни она выражать сочувствие и понимание – и Бьякуя уверится, что она согласна на его отношения с Хисаной. И как тогда быть?

Вот и бродила Акеми по сверкающим торговым центрам Токио, безучастно пялилась в роскошные витрины, не видя их содержимого, и изо всех сил оттягивала возвращение домой.Она даже переночевала в генсейской гостинице, оправдываясь тем, что Урахара еще не собрал заказ, хотя точно знала: объемный рюкзак уже стоит в прихожей у скромного торговца сладостями.

Вернувшись, Акеми первым делом наведалась в дом родителей. Мама глянула на нее пристально, оценивающе, но ничего не сказала. Отец, как всегда увлеченный своими изобретениями, просто клюнул дочь в щеку, рассыпался в благодарностях за привезенные детали, и ушуршал в свою лабораторию. На прощание мама сказала:

– Используй фамильные техники. Используй свою профессию. Оцени все вероятности. Возможно, сто́ит отложить все дела, отменить все контракты и находиться рядом с ним неотлучно.

– А возможно?..

– А возможно, надо дать ему время, чтобы он переболел. Дать ему соскучиться по тебе. Дать возможность оценить, что ты для него значишь. Тогда он сам придет к тебе. Но после этого уже не отпускай – держи так крепко, как только сможешь, – мама вздохнула и грустно добавила: – Возможно, что-нибудь и получится.

Материнские советы вызвали в душе Акеми бурю эмоций. Находиться рядом с мужем неотлучно! Это тогда, когда он каждую секунду думает о другой женщине! Тоскует по ней, мечтает о ней, любит ее! В таком случае законная жена вызовет лишь раздражение и злость. А вот если уйти… ну, не от мужа уйти, а этак основательно задержаться на работе… На пару недель, а то и месяцев… Тогда он решит, что Акеми дала ему негласное разрешение устраивать его личную жизнь так, как он сам считает нужным, то есть – без нее. Эх, мама, что б ты понимала!

Впрочем, мама как в воду глядела. У себя в агентстве Акеми пару часов провозилась, отделяя образцы реацу Хосими от образцов ее сыновей. Где-то в середине процесса в дальней части домика что-то хрупнуло, заставив девушку озадаченно вскинуться. Она не стала выходить и проверять, решив, что какое-нибудь животное забрело на веранду в поисках еды, но уже когда все было готово и настала пора выдвигаться, Акеми все же прошлась по дому. Что-то было не так. Все предметы стояли на своих местах, ничего не пропало, но к общему фону примешивалась едва уловимая незнакомая нотка. Хм, смелое решение – самовольничать в доме практикующего следователя! Придется действительно устроить маленькую засаду и провести три-четыре дня не в поместье Кучики, а здесь. Вот и посмотрим, насколько мама права, решила Акеми. А пока поставила парочку ловушек, прицепила к сережке маячок на оповещение, переоделась для работы и ушла.

Солдат спит – служба идет. Эту поговорку – или присказку? – Бьякуя слышал от Акеми, но тогда был возмущен цинизмом и двуличием неизвестного бойца. Теперь же и его самого можно было назвать тем самым солдатом: он заполнял бумаги, проверял отчеты, составленные Ренджи – и ждал, когда длинная стрелка на генсейских часах (подарок Акеми) переползет на верхнее деление. Короткая уже почти добралась до нужной черты. Как только закончится рабочее время, можно будет пойти в Руконгай и проводить Хисану до дома. Он не встречал ее после работы и не вел по ухоженным улочкам к скромному строеньицу, в котором она жила – он стоял в тени на противоположной стороне, наблюдал, как она неторопливо идет по тротуару, шел следом, внимательно следя, чтобы никто не смел обидеть, задеть, сделать хоть что-нибудь, что могло бы расстроить это хрупкое, неземное создание. Это было больно и граничило с помешательством, и Бьякуя сам это понимал, но отказаться от вечерних «свиданий» был пока не в силах.

Сегодня все пошло не так, как в предыдущие дни. На полдороге Хисана обернулась, скользнула растерянным взглядом по толпе и дальше двигалась медленно, словно сквозь толщу воды. У крыльца своего домика она оглянулась еще раз, и Бьякуя прижался к деревянной стене, укрылся за удачно свисающим с крюка фонариком. Переждал несколько секунд, а когда осмелился еще раз посмотреть на любимые окна и выглянул, она стояла прямо перед ним и сверлила его взглядом строгой училки, застукавшей двоечника за поджиганием табеля. Так сильно Бьякуя в последний раз краснел в далеком детстве, когда дедушка обнаружил у подростка срамные картинки под футоном.

– Знаете, это уже походит на нездоровую зависимость, – сказала Хисана. Вздохнула и качнула головой в сторону своей двери. – Идемте.

В маленькой, очень скромно обставленной и безукоризненно чистой има* она усадила гостя на дзабутон, поставила перед ним наполненную чашку, явно намекая, что никакой чайной церемонии не будет, сама устроилась напротив и внимательно, почти требовательно посмотрела в лицо.

– Кучики-сан, что вы хотите?

Этого вопроса Бьякуя ждал и боялся. У него не было ответа, даже несмотря на то, что самому себе он его задавал ежечасно. «Хочу быть с тобой, Хисана», «Хочу, чтобы ты любила меня», «Хочу вернуть свою юность» – ни один из ответов не имел права на осуществление. Но сердце рвалось к заветной цели, и пресечь эти стремления, казалось, можно было, лишь остановив его.