Текст книги "Пока смерть не разлучит...(СИ)"

Автор книги: Bazhyk

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

В рабочем домике Акеми все было расположено компактно и удобно. Помимо рабочего кабинета, к которому примыкала лаборатория, в нем имелись две жилые комнаты, небольшая традиционная гостиная с выходящими в сад седзи, кухня и совершенно генсейский санузел. Отдавая дань уважения сейретейским традициям, хозяйка втиснула в отделанное кафелем помещение еще и маленькую фурако – не столько в утилитарных целях, сколько выпендрежа ради. Сейчас эта лохань здорово пригодилась, потому что в обычную ванну Шина ставить было страшно – еще поскользнется и упадет.

Поливая из ковша смирно замершего ребенка, девушка мимоходом отмечала застарелые следы побоев – желтые, почти рассосавшиеся пятна, отметины от заживших ссадин, свежие царапины. Россыпь фиолетовых и багровых широких полос покрывала тонкие мальчишечьи ноги и ягодицы. Акеми сжимала зубы, оттирая особо приевшуюся грязь с локтей и коленок, и старалась не впадать в бешенство. А то мелкий может подумать, что злится она на него, напридумывает себе всякого… Даже когда пена попала пацаненку в глаза, он не захныкал, никак не дал понять, что ему некомфортно – только зажмурился и втянул голову в плечи. Акеми поспешила умыть его, попутно вглядываясь в личико. Вот уж кто натерпелся! На фоне этого молчаливого страдания и полной покорности судьбе, когда не ждешь ничего не только хорошего, но вообще – ничего, ее собственные переживания показались не такими уж и страшными.

У отмытого Шина оказались очень светлые, почти серебристые волосы, причем отросшая челка лезла в глаза, и когда Акеми убирала ее на бок, мальчишка становился похож на ангела. Завернутый в большое махровое полотенце (трофей из мира живых пригодился!), мелкий сидел у девушки на коленях, уминал печенье и жадно посматривал на стакан с молоком. В чуть подогретое питье Акеми вмешала ложку меда: ее бабушка говорила, что молоко с медом – лучшее лекарство от всех болезней, начиная с простуды и заканчивая бессонницей. Она даже посоветовала запивать угощение, чтобы легче жевалось, но Шин был просто не в силах оторваться от еды. Было очевидно, что в продолжительность сказки он не верит и стремится съесть как можно больше, пока не отняли. Акеми похвалила себя за то, что на стол поставила тарелку лишь с несколькими печенюхами, иначе завтра кое у кого болел бы живот. Пока она предавалась размышлениям, печенье кончилось, и маленькие ручки ухватили молоко.

Пил ребенок так же торопливо и жадно, как и ел. И делал это очень тихо, что удивительно. Обычно дети причмокивают, присербывают и шумно выдыхают, но Шина вообще не было слышно. Акеми вытерла молочные усы, погладила нежданный подарочек по голове и представила, как должен был ребенок, наделенный реацу, изворачиваться, чтобы не падать в голодные обмороки.И мысленно пообещала себе найти тех, с позволения сказать, людей, у которых он жил раньше, и… пообщаться с ними. В рамках собственной профессии, но без излишнего гуманизма.

Спать мальчика она уложила с собой и остаток ночи – угомонились они ну очень поздно, почти на рассвете – прислушивалась к неровному дыханию и тихим всхлипам во сне. Шин ворочался, вздрагивал, пару раз начинал жалобно бормотать и даже почти закричал – тоненький скулеж мог перерасти в крик, если бы Акеми не поглаживала его по голове и не дула на лицо. Когда-то так делала ее мама, и теперь память о собственном детстве помогала успокоить ребенка.

Проснулись они ближе к полудню. Встрепанный и все еще растерянный Шин послушно перенес умывание – а дальше возникла проблема: одеть его было не во что. Его лохмотья Акеми честно спалила в кухонной печи, и теперь мальчишка кутался в ее юката, поджимая под себя босые ножки. Вздохнув, Акеми взяла его на руки, закрыла агентство и в шунпо ушла к родителям – уж там-то найдутся детская одежда с обувью, а также ценные советы по уходу и воспитанию. Девушка даже не сомневалась, что у мамы будет, что ей сказать о беспризорниках, водящихся на них паразитах, растрачивании времени и сил на недостойные занятия и много чего еще.

Мама, конечно, не подкачала. Были и поджатые губы, и выразительные взгляды, и красноречивое молчание, и даже гордо выпрямленная спина, которой повернулись к глупой дочери: у нее семейная драма, а она безродных подкидышей собирает!

Неожиданно единым фронтом с Акеми выступил папа. Просто взял Шина на руки, удобно устроился с ним в кресле и стал вслух читать какую-то книжку с картинками, периодически показывая их ребенку. Притихший сначала мальчик постепенно увлекся, широко распахнутыми глазенками рассматривал рисунки и даже задавал вопросы. Шепотом, чтобы грозная старшая госпожа не разозлилась еще больше. Грозная госпожа надменно вздернула подбородок, наблюдая эту картину, но уже через пятнадцать минут искреннее детское любопытство и звонкий голосок пробили брешь в стене ее негодования. Когда слуги принесли подогнанную по мальчишке одежду, она соизволила помочь его одевать и даже потрепала по волосам.

Ближе к вечеру, получив весточку от Сой Фон о том, как обстоят дела со спасенными душами, Акеми отправила бабочку для Хосими. Ночевать они с Шином остались в поместье Кентадзи, поэтому юная княгиня Кучики и не знала, что ее блудный супруг приходил к агентству в ее поисках.

Нежелание Акеми видеться огорчало и тревожило Бьякую. Он прекрасно ее понимал, но от этого понимания не становилось легче. Внезапно отчужденное молчание собственной жены оказалось непростым испытанием для молодого князя. Упреки с ее стороны, шумное выяснение отношений, сцена ревности или любое другое проявление неудовольствия – все это теперь казалось не просто естественным, но даже и необходимым. Что угодно, но не безмолвное игнорирование! Поразмыслив, Бьякуя пришел к выводу, что в самом начале Акеми пыталась завести разговор, но он прервал ее резко, почти грубо, и с тех пор она не обращалась к нему. То ли давала возможность разобраться в его эмоциях, то ли не хотела разрушить и без того хрупкий мир между ними.

После того, как она встретил Хисану… нет, Хосими у рабочего домика, прошло два дня, а в поместье Кучики госпожа княгиня так и не появилась. Бьякуя отправил в ее офис адскую бабочку, но ответа не пришло. Это было неприятно и обидно, и Бьякуя настолько обеспокоился, что отринул княжескую гордость и спросил Ренджи, не заходила ли его супруга к его сестре? Ренджи, занятый по самый хвост очередным отчетом, невразумительно пробормотал, что Рукия с Ичикой вроде бы сами собирались сходить к ней на работу, но дошли или нет – он не знает.

Хм. То есть Акеми не забросила свое дело, продолжает общаться с семьей, но категорически не желает видеть и слышать его самого? Еще несколько дней назад Бьякуя был бы рад и даже благодарен за предоставленную свободу, но сегодня, сейчас она казалась ему неоправданной. Неужели Акеми настолько к нему равнодушна? Эта мысль кольнула сердце и заставила нахмуриться. И еще очень хотелось как-то прояснить повисшую между ними неопределенность. Твердо решив вечером найти блудную жену, капитан Кучики занялся делами. Наблюдавший за ним из-под ресниц Ренджи чуть-чуть прищурился и мысленно хмыкнул.

Вечер сгустился над Сейретеем как-то по-весеннему; было прохладно, но почки на деревьях уже набухли, а некоторые, самые торопливые, и листки успели выпустить – еще крошечные, полупрозрачные, но готовые выстрелить при первых лучиках солнца. Пахло влажной землей, оживающей зеленью, в самых глухих зарослях все еще тянуло талым снегом. Бьякуя шел не спеша, впитывая забытые за зиму ощущения. Вместе с природой в нем самом пробуждалось, оживало нечто задвинутое на край сознания, заброшенное за ненадобностью много лет назад. Оставалось лишь дать ему выползти, распустить крылья, отряхнуться.

Скромный домик в обрамлении пока еще голых вишен радовал глаз уютным вечерним покоем. В одном из окон горел свет, из трубы (все-то у Акеми не как у людей! И дом какой-то полутрадиционный, и вообще…) тянулся белесый дымок, разнося по округе запах костра. Поднявшись на крыльцо, Бьякуя на миг замер. Он пока не знал, что скажет своей жене, но хотел ее увидеть и убедиться, что для них не все потеряно. Зачем? Ну кто же знает ответы на такие вопросы! Взявшись за ручку, он слегка нахмурился: кроме реацу княгини Кучики, чувствовалась чья-то еще, слабенькая, неровная, смутно знакомая. Может, у Акеми посетитель? Время неурочное, но всякое бывает…

Акеми обнаружилась в кабинете. Она сидела не за большим рабочим столом, заваленном бумагами и папками, а расположилась на полу за низеньким столиком, предназначенном, вообще-то, для чайных церемоний. Подперев рукой голову, девушка листала увесистый талмуд, явно старинный, написанный еще от руки. Бьякуя улыбнулся, проникаясь умиротворением семейного вечера. Но едва он отвел взгляд от супруги, как лицо его вытянулось в крайнем изумлении: напротив Акеми за столом пристроился незнакомый белобрысый мальчишка. Именно его реацу примешивалась к духовному фону этого дома, именно она казалась отдаленно знакомой. Невинное создание увлеченно калякало генсейским фломастером по листу гербовой бумаги, от усердия высунув кончик языка.

Акеми и ее маленький гость повернулись к вошедшему одновременно. В глазах девушки читался вопрос. Не обида, не упрек – она просто хотела знать, с чем явился к ней загулявший муж. А мальчик, сияя небесно-голубыми глазами, вдруг расплылся в улыбке… и Бьякую словно молнией прошибло.

Когда на овальной мордашке с острым подбородком растянулись от уха до уха тонкие губы, когда глаза зажмурились, став двумя щелочками, он узнал и эту реацу, и это лицо. В голове зазвенело.

– Что он здесь делает? – вместо приветствия сипло каркнул князь Кучики.

Акеми сдвинула брови, выпрямилась. Уж чего она не ожидала, так это необоснованных претензий прямо с порога. Да еще от кого!

– Рисует, – суховато произнесла она, накрывая ладонью задрожавшую детскую ручку. – Что вы хотели, господин мой, супруг?

– Какого меноса в твоем доме обретается Ичимару Гин?!

Ребенок с испугом поглядел на Акеми и перевел жалобные глазенки на грозного шинигами. Он явно ничего не понимал. Зато его благодетельница поняла сразу многое. Что ж, с чем бы ни пришел Кучики Бьякуя, у них определенно снова появилось препятствие для нормального сосуществования. И если в решение вопроса с Хосими юная княгиня не лезла, то за одинокого беспомощного Шина она поборется.

Акеми встала, оправила кимоно и решительно проговорила:

– Идем в гостиную. Ругаться при ребенке не будем, – повернулась к растерянному мальчику и гораздо мягче попросила: – Побудь здесь, пока мы разговариваем. Когда господин уйдет, будем готовиться ко сну, договорились?

Шин неуверенно кивнул и проводил взрослых напряженным взглядом. Появление этого сурового мужчины в форме не сулило ему ничего хорошего.

В има Акеми остановилась посередине и требовательно воззрилась на мужа. Тот пылал праведным гневом и, совершенно очевидно, пребывал в состоянии высочайшего нервного возбуждения.

– Как он здесь оказался? – заговорил Бьякуя, игнорируя мрачную решимость девушки. – Как ты вообще додумалась пригреть на груди такую змею?!

– Ты его совсем не знаешь, – холодно возразила та. – Ребенок нуждался в помощи, у меня была возможность эту помощь ему оказать. Не вижу здесь никаких…

– Ты хоть понимаешь, кто это? – невежливо перебил Бьякуя, и Акеми поняла, что он плохо контролирует себя.

– Да, – менее напористо, чем прежде, ответила она. – Это Кентадзи Шин, мальчик пяти лет, мой ученик и воспитанник. К твоему давно покойному врагу он не имеет никакого отношения.

– Он собирался убить Рукию! Просто так, чтобы достичь какой-то там своей цели! Он чуть не убил меня!

– Это был другой человек.

Они уставились друг на друга – потрясенный Бьякуя и твердая в своей убежденности Акеми. Молодой князь почти страдальчески прошептал:

– Акеми, как же ты не понимаешь?..

– Я не понимаю?! – прервала его девушка, самообладание которой тоже имело пределы. – Это ты не хочешь ничего понимать! Не видишь ничего вокруг, уперся, как баран, в эту свою любовь, а на всех остальных тебе наплевать! Сколько можно надо мной издеваться?

– Я… над тобой издеваюсь? – недоуменно моргнул Бьякуя.

Акеми запрокинула голову и почти истерически рассмеялась. Когда она снова посмотрела на своего мужа, он увидел в ее потемневших глазах языки пламени, в которых корчилась ее душа. Бьякуе стало не по себе.

– Я любила тебя, сколько себя помню. Я была совсем соплячкой, когда увидела тебя на каком-то взрослом мероприятии. Ты был старше меня, уже весь из себя такой юный красавец, будущий князь, куда там всем остальным!.. Конечно, меня ты даже не заметил – не княжеское это дело, на малявок смотреть. А ты мне сразу понравился, я потом воображала себя принцессой из гайдзинских сказок, а тебя – этим их самураем… рыцарем, и в моих детских мечтах ты меня спасал. Я росла, взрослела – и продолжала думать о тебе, и даже иногда видела, семьи-то пересекались. А вот ты меня не видел в упор! Мама меня утешала, говорила: вот станешь профессионалом, станешь лучшей среди равных – и он обратит на тебя внимание. О, как я старалась! Из кожи вон лезла, даже когда повзрослела немного и поумнела, все равно рвалась вперед – из-за этой дурацкой наивной надежды, что ты хоть взглянешь, хоть…

Акеми умолкла на несколько мгновений, потому что голос ее подводил. Бьякуя стоял перед ней, ошеломленный, и молча открывал и закрывал рот, словно пытался подобрать слова – и не мог.

– Я все еще была ученицей, когда ты женился, – с горечью продолжила девушка. – Мне в тот день казалось, что сердце разорвется и все, я умру. Не умерла, конечно, – она криво усмехнулась, – но жить не хотела. Избегала любых упоминаний о тебе, а это было очень сложно. Все кругом только и судачили о молодом князе и его жене из Руконгая. Мне, в общем-то, было плевать, кто она и откуда, я знала только, что мне с тобой не быть. Я прошла квалификационные испытания на год раньше, чем положено, и ушла в Генсей, чтобы находиться как можно дальше. Америка, Франция, Корея, Германия, Россия – я болталась по миру живых, находила все новые и новые занятия, только бы не возвращаться сюда. Когда узнала, что твоя жена умерла, тоже не вернулась. Просто чтобы не питать пустых надежд. А когда увиливать от семейного долга стало совсем невозможно, я специально тебя избегала. И все равно не могла не замечать, каким ты стал. Вместо яркого пламени, которое я помнила, ты превратился в ледяную глыбу с мертвыми глазами и каменным сердцем. Знал бы ты, как это больно! Видеть того, кто все еще составляет смысл твоего существования, и ничем не быть способной помочь, – лицо Акеми исказилось, из глаз покатились слезы, но она их, кажется, не замечала.

– Акеми, – выдохнул Бьякуя, обретя снова дар речи, – ты никогда не говорила…

Она засмеялась, на этот раз горько и обреченно.

– И что бы изменилось, скажи я? Ты так вцепился в память о Хисане, что не видел никого и ничего. Я весь этот год, что мы женаты, была веселой и необременительной, а ты… ты принимал это как должное – и все. Ну призналась бы я, и что? Ты бы меня сразу полюбил? – Акеми покачала головой. – Уйди, а? Оставь меня в покое, сил моих больше нет.

– Акеми… – Бьякуя шагнул к жене, но она отшатнулась, вскрикнула:

– Не трогай меня! Сейчас пожалеешь меня, расчувствуешься, а потом будешь мучиться со мной – и меня мучить. Уйди, ради всех ками.

Дверь в комнату распахнулась, к девушке подбежал Шин. Ухватил ее за подол кимоно, обнял за ноги – как сумел дотянуться, так и обнял.

– Кеми-сама, не плачь! – детский голосок дрожал от непролитых слез. – Не плачь! Если надо, я уйду! Только не ругайтесь… и не плачь, Кеми-сама…

Акеми подхватила ребенка, прижала крепко, спрятала лицо, уткнувшись в открытую детскую шею. Замерла, тихо всхлипывая.

Бьякуя потянул ворот косодэ, повел головой. Звон в ушах не прекращался, в груди давило и рвалось, да еще какая-то странная резь в глазах началась. Дышать стало нечем. Он подошел к седзи, отодвинул створку, глубоко вдохнул холодный вечерний воздух. Сила любви, горечь признания ошеломили его, смешали в душе все чувства и эмоции, дезориентировали, надломили. Уйти было нельзя – надо как-то успокоить Акеми, как-то утешить… Остаться тоже нельзя – гордая дочь семьи Кентадзи, полноправная княгиня Кучики не примет жалости, не даст согласия на привязанность в долг.

Бьякуя обернулся. Акеми держала на руках светловолосого мальчишку, смотрела на мужа через его плечико и не чувствовала мокрых дорожек на своих щеках. Плачущая женщина с ребенком – это грозное оружие. Плачущая женщина, которая любит тебя, с горестно всхлипывающим ребенком на руках – это обстоятельства непреодолимой силы. Бьякуя тяжело сглотнул и вышел на энгаву.

Далеко он не ушел. Привалился спиной к каркасу и обессилено сполз на деревянный пол. В голове было пусто – только звенел тоненький, тревожный колокольчик, и эхом разносились по пустоте тихие рыдания, доносящиеся из дома.

Бьякуя не знал, сколько времени прошло, прежде чем Акеми перестала плакать. Довольно долго они с мальчишкой сидели в темноте и тишине, потом капитан услышал легкое шевеление.

– Кеми-сама? – робко позвал ребенок.

– Да? – девушка шмыгнула носом.

– А кто это?..

– Это?.. Это мой муж, Шин-тян, – со вздохом ответила Акеми.

– А…, а почему он так разозлился? Из-за меня? Потому, что ты взяла меня к себе жить, да?

– Нет. Просто у него… сейчас трудный период, он воспринимает все слишком… как же тебе объяснить-то? Он запутался. И меня запутал, видишь? И не знаем теперь оба, как быть дальше.

Шин помолчал, обдумывая слова Акеми. Бьякуя затаил дыхание, не смея пошевелиться. Она его еще и оправдывает!

– А вы помиритесь? – услышал князь детский голосок. – Ну, когда распутаетесь?

Акеми засмеялась, безысходно, безрадостно, но засмеялась.

– Не знаю, Шин-тян. Не знаю… Пойдем-ка, нас ждет теплое молоко и мягкая постель.

Бьякуя слышал, как в гостиной поднимаются с пола, как мальчишка не слишком настойчиво, но очень убежденно доказывает, что зубы чистить можно перед молоком, а не после, а то вкус становится ну сильно противным. Слышал, как ворчит Акеми, и обещает купить другую пасту, чтобы не перебивала послевкусие. Потом открылась и закрылась дверь.

Князь Кучики остался в полной темноте и ночной тишине. Совершенно один.

Всю ночь Бьякуя бродил по сейретейским рощам, не желая идти домой, где его никто не ждал, не смея вернуться в дом к Акеми, где его ждали и любили, но не соглашались на полумеры. На рассвете он пришел к своему отряду, и дежурный посмотрел на него диковато, разве что пальцем у виска не покрутил. Мимоходом отметив это, капитан отправился в свой кабинет, где вспомнил, что сегодня выходной. В расположении дивизиона находились только дежурные, да еще парочка бузотеров околачивалась на гауптвахте. Даже верный Ренджи вкушал прелести заслуженного отдыха дома, с семьей. Пойти, что ли, снова надраться с лейтенантом? Но тогда Рукия точно прибьет их обоих…

Ох, и давно же светлый дайме не испытывал такого смятения, давно не мыкался из угла в угол в большом пустом кабинете. Давно не чувствовал себя настолько дураком и, пожалуй, сволочью?

Через несколько часов бесцельного перекладывания бумажек из папки в папку Бьякуя бросил это глупое занятие и наведался домой. Верные слуги шарахались от него, а у несчастного банщика, готовившего князю о-фуро, случился нервный тик. Бьякуя даже хотел извиниться и как-то успокоить работника, но передумал: напугает ведь еще больше, потом оплачивай лечение. И вообще, что-то персонал нервный пошел, можно подумать, у дайме не бывает растрепанных чувств и помятого эго!

Выходные – это обязательный визит к Абараям. Скромная чайная церемония с Руикей и всей ее семьей. Подарок для Ичики, ее радостный визг и повисание на дядюшкиной шее с дрыганьем ногами и беспорядочными чмоками в щечку. Рюмочка контрабандного генсейского алкоголя с Ренджи, крепкого, ядреного, и непременно втихаря от сестры, чтобы не ворчала и не грозилась страшными последствиями нарушения устава.

Только сейчас Бьякуя обнаружил, с немалым удивлением, что каждый раз после такой вот рюмочки Ренджи лез целоваться к жене, а она и ухом не вела, как будто от мужа не несло ароматным коньяком или той сивухой, которую живые называют гордым словом «виски». Интересно, чего еще он не замечал, на что не обращал внимания столько лет? Ведь все же происходило у него на глазах, прямо под носом… Безнадежно вздохнув, Бьякуя оделся в штатское и отправился к сестре.

В маленьком саду абараевского дома оглушительно щебетали птицы, но не было слышно ни тарахтения Ичики, ни скрипучего баса Ренджи, ни коротких веских реплик Рукии. Обычно они встречали господина брата в беседке или на энгаве, с уже готовым угощением. Но сегодня, видимо, все было не как обычно.

В своей правоте Бьякуя убедился, зайдя в дом. У Рукии была гостья.

Две очень похожие, почти как близнецы, молодые женщины чинно восседали друг напротив друга и вели неспешную беседу. Завидев нового гостя, обе поклонились. Рукия поднялась и поставила на низенький столик еще один прибор. Хосими светло и печально улыбнулась.

– Хосими-сан? – вежливо пробормотал Бьякуя и кинул вопросительный взгляд на сестру. Та безмятежно возилась с посудой, словно и не замечала растерянности нии-сама. Значит, она предоставляет ему возможность самостоятельно разрулить ситуацию. Приятно, конечно, что в него так верят, однако как-то не вовремя. Именно сейчас Бьякуя не отказался бы от вмешательства и уведения разговора в сторону. Впрочем, какого разговора? Хосими не сказала ему вообще ничего.

Неловкость витала в воздухе, как густой дым ароматических благовоний. Бьякуя застыл у входа, ему казалось неуместным как пройти внутрь и присоединиться к женщинам, так и уйти. Он так задумался в поисках нужного решения, что не заметил, как женщины переглянулись, явно с полным взаимопониманием.

– Хосими-сан зашла познакомиться и поговорить, – произнесла Рукия, расставляя чашки. – Мы как раз закончили, и скоро должны вернуться Ренджи и Ичика. Проходите, нии-сама, не стойте на пороге.

Бьякуя прошел. Уселся у столика, получил свою порцию чая, придумал нейтральную тему для разговора, открыл рот… и тут где-то во дворе знатно шандарахнуло. Грохот был такой, будто на садик Абараев как минимум упал метеорит, от звуковой волны у Хосими волосы заколыхались, а стоящую на ногах Рукию едва не снесло.

– Ух ты, папа! – радостно завизжала где-то неподалеку Ичика. – Здорово! Давай еще раз?!

– Я вас оставлю, – скороговоркой пробормотала Рукия и бросилась вон из дома. Вероятно, чтобы предотвратить «еще раз».

Хосими проводила девушку с теплой улыбкой и повернулась к Бьякуе. Глаза ее сияли затаенным счастьем и легким любопытством. Он молчал, глядя в стол. Смотреть на нее не было неловко или больно, но он не представлял, что сказать.

– Я приходила извиниться, – прозвучал нежный голос Хосими. – Мне было очень неуютно от мысли, что где-то в Обществе Душ живет девушка, которая сильно намучилась из-за слабости, которую я проявила в прошлой своей жизни.

Бьякуя поднял вопросительный взгляд и встретил ласковую улыбку просветленного человека.

– Рукия-сан очень разумная девушка, – сказала Хосими. – Она не держит зла на свою сестру, но не потому, что та искала ее всю свою загробную жизнь. Рукия-сан сказала, что благодаря Хисане она обрела свою семью. Неизвестно, познакомились бы они с Абараи-саном, если бы не тот поступок вашей умершей жены. И вы, Кучики-сама, вряд ли назвали бы ее своей сестрой, а вами она очень дорожит. Переживает за вас чуть ли не больше, чем за себя и всех остальных своих близких.

Хосими сделала маленький глоток чая и внимательно посмотрела на Бьякую. Он продолжал молчать.

– Еще мы с Рукией-сан пришли к выводу, что я не могу считаться ее сестрой. Она рассказала мне о теории реинкарнативного круговорота, и мы решили, что ее сестра мертва – ушла на следующий круг перерождений.

Бьякуя печально кивнул.

– Да, совсем недавно она и мне напомнила эту азбучную истину. А не далее, как вчера, я своими глазами видел подтверждение этой теории.

Хосими с вежливой заинтересованностью взглянула на князя. Бьякуя поколебался с полминуты, но потом потребность выговориться, поделиться хоть с кем-то своими сомнениями взяла верх.

– Я встретил человека, который в прошлой жизни причинил много вреда всему Обществу Душ, был причиной страданий Рукии и едва не убил меня. Случайно, правда, но от этого факт не перестает быть фактом.

– Он… помнит это?

– Не думаю. Сейчас он выглядит как пятилетний ребенок, да и ведет себя так же. И носит другое имя. Меня он воспринял как постороннего злобного дядьку, который хочет выкинуть его на улицу.

– Но… как это возможно, если вы встретили его?..

– У моей жены под крылышком, – усмехнулся Бьякуя. – Она подобрала беспризорника и уже успела представить его своей семье. Родителям, – уточнил он. – Кажется, она собирается взять его в ученики. Что ж, если вспомнить его прошлое воплощение, он как раз подходит для такой работы.

Хосими слушала не очень внимательно, думая о чем-то другом.

– Кучики-сама, но вы ведь не будете ненавидеть маленького ребенка? – с тревогой спросила она. – Вы же понимаете, что малыш не причастен к тем бедам, которые причинял совсем другой человек?

– Вы считаете? – очень задумчиво протянул Бьякуя. – Я опасаюсь того, кем он станет, повзрослев, и не причинит ли еще большего зла, теперь уже Акеми?

– Ну с этим-то легко справиться! – засмеялась Хосими. – Этот мальчик станет таким, каким вы с госпожой Акеми его воспитаете. Маленькие дети, – наставительным тоном произнесла девушка, – очень привязаны к любящим их взрослым. И, насколько я успела узнать руконгайцев, для любого мальчишки оказаться воспитанником капитана Готей-13 – предел мечтаний и наивысшая привилегия.

– Вы преувеличиваете.

– А вы плохо знаете тех, ради чьего покоя рискуете собой, – парировала Хосими. Помолчала немного и все-таки спросила: – Как у вас дела с Акеми-сан?

Бьякуя отвел взгляд и не удержал тяжелого вздоха.

– Я не могу дать ей того, чего она хочет. От всей души хотел бы, был бы рад, но – не могу. Кроме того, я не хочу обижать ее, ведь теперь все будет выглядеть так, будто, не найдя у вас взаимности, я вернулся к ней только потому, что она моя супруга. Это оскорбительно для нее и недостойно меня.

– Но ведь и оставить ее вы не можете, – напомнила Хосими.

– Не могу, – согласился Бьякуя, прячась за чайной пиалой.

– Значит, так или иначе, вам придется наладить отношения с вашей женой, – продолжила Хосими. – Надеюсь, вы уже примирились с тем, что я совсем не та, кого вы любили и помнили. У меня своя жизнь, у вас – своя. Акеми-сан является частью этой жизни, а я – нет.

Бьякуя с тоской посмотрел на девушку, чей облик не отпускал его несколько десятилетий. Она мечтательно улыбалась своим мыслям, вряд ли замечая своего собеседника.

– Знаете, – сказала Хосими с тем же выражением просветленного счастья на лице, – всего через несколько дней я встречусь с Нобуо-сама. Его нашли и освободили из плена, теперь он проходит лечение у лучших медиков.

– Так это… вашего мужа Акеми искала, когда наткнулась на нелегальную шахту?!

– Да. Я так благодарна ей! Я еще не видела моего дорогого Нобуо-сама, но руководство четвертого отряда держит в известности близких, и – вы представляете?! – меня нашли и передали, что мой муж в порядке, только очень ослаб. Два-три дня, и мы встретимся. Ах, я так этого жду! Мой работодатель, Такеши-сан, уже обещал дать господину мужу место при теплицах, которые мы организовали… Но я хотела поведать не об этом.

– О чем же?

– Я хотела сказать, что… Знаете, в мире живых в некоторых странах при заключении брака люди дают друг другу клятвы верности и любви. Вы любили меня в моей прошлой жизни, а я любила и почитала вас. Но та жизнь закончилась. Как в генсейских клятвах: пока смерть не разлучит нас… Нас с вами смерть разлучила. Пора идти дальше, Кучики-сама. Довольно держаться за прошлое, вы отдали ему немало лет. Своих лучших лет.

– Вас с вашим мужем смерть тоже разлучила, – несколько недовольным тоном проговорил Бьякуя. Не столько для того, чтобы что-то изменить, сколько из духа противоречия.

– Нет, – радостно засмеялась Хосими и шутливо погрозила ему пальчиком. – Не пытайтесь подловить меня. Мы с Нобуо-сама погибли вместе, и посмертие проведем тоже рука об руку. А дальше… – она вздохнула. – А дальше – как решат боги и судьба.

Они замолчали. В тишине комнаты стало слышно, как весело щебечет в саду Ичика, рассказывая матери о чудесном эксперименте, который они провели с отцом, а то, что немножко вывернуло землю и развалило во-он ту клумбу… ну так это ничего, все же можно исправить! Усталым голосом мама вопрошала, когда именно экспериментаторы собираются исправлять и не думают ли они, что она пустит их в дом в таком виде?

– Акеми-сан обязательно простит вас. Я даже думаю, что она не сильно-то и обижена, она ведь все понимает, – голос Хосими стал сочувственным.

– Она понимает, – Бьякуя вспомнил, как его жена объясняла ребенку его поведение. – Но все равно… я не смогу полюбить ее так, как она этого хочет и как она того достойна. Я не умею любить по приказу.

– Кучики-сама! – с крайним изумлением воскликнула Хосими. – При чем же здесь «по приказу»? Вы ведь любите Акеми-сан, без всякого приказа, без всяких условий. Разве же вы сами этого не понимаете?

Бьякуя удивленно моргнул. Свел брови над переносицей, посмотрел на Хосими. Еще раз моргнул.

– Ну мужики-и-и! – непередаваемым тоном протянула девушка и всплеснула руками. – Ведь это же так заметно! Вы просто споткнулись о мое внешнее сходство и в вас всколыхнулась прежняя боль. Вам… нам тогда не хватило времени, я ушла из прошлой жизни довольно рано, вот вы и зацепились за свою первую любовь. Да так основательно зацепились, что и не заметили, как рядом с вами появился новый человек, который любит вас, предан вам, с которым вам хорошо и надежно. Вы разве не замечали, что с Акеми-сан обрели душевное равновесие и то тепло, которого вам не хватало раньше?

– Откуда вы знаете? – сипло выдавил Бьякуя.

Хосими покачала головой и покосилась на открытые седзи, за которыми виднелся сад. А в саду гомонила Ичика и вела воспитательную беседу с мужем ее мать.

Девушка перегнулась через столик, сжала тонкими сильными пальцами запястье Бьякуи и заглянула ему в глаза.

– Откройте свое сердце, Кучики-сама, – серьезно сказала она. – Вы слишком многого не знаете о себе. Не будьте же слепцом, не упускайте свой шанс на счастье.

Если бы не Шин, Акеми совсем извела бы себя постоянными размышлениями, прикидыванием вариантов… нет, не того, как завоевать любовь собственного мужа, а того, что можно было сказать, а что – не говорить, когда он приходил. Сейчас, когда девушка немного успокоилась и начала анализировать их встречу, ей казался неоправданным ее срыв. Ну зачем было вываливать на человека в непростом душевном состоянии всю правду, тем более что он не был к ней готов, она не была ему нужна?! С другой стороны, носить это в себе уже не оставалось сил, да и сделанного не воротишь.