Текст книги "Последствия (СИ)"

Автор книги: Axiom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Да? – я попытался вспомнить, когда раньше них встревал в проблемы, и понял, что они правы. – Я… – я чуть снова не посмотрел на болтливую парочку, – сдержаться не смог.

Да и не хотел.

Раньше я многое пропускал мимо ушей, помню, такое было, не хотел развозить конфликт и не хотел себе проблем, но сейчас… сейчас я чувствовал, что обязан сказать, особенно если это касается Толи. И не только его, я уверен, меня так же будет трогать, если кто-то будет издеваться над неизвестным мне человеком или делать из него объект нежеланного любопытства.

Просто чувствую, что не позволю этого.

Я ощутил, как что-то коснулось моей ноги, и поднял голову. Это был Толя. Теперь он помогал мне отвлечься и перевести дыхание.

========== 4. ==========

В следующем году я поступил. Не столько по своему побуждению, сколько по волнению Толи. Он же, как детектив в сериале, всё связал за кадром и задал мне конкретный вопрос: «Почему я его жду?».

Заготовленного ответа у меня не было, рассказывать об изматывающем чувстве вины не хотел, хотел найти пригодную отмазку, да не смог. Я уже говорил Толе, куда и на кого хочу поступить, а он спрашивал, почему я не поступаю, если интерес и воодушевление у меня есть.

– Я не хочу тянуть тебя вниз, – сказал он.

– Не выдумывай. Ты не тянешь, я сам так решил.

– И чем будешь заниматься?

Подлавливать Толя тоже умел. В такой ситуации я даже больше думал о себе, потому что его речь была уж слишком хороша и счёт шёл явно не в мою пользу. Я это понимал.

Мы оба в этом плане преуспели: переживали друг за друга, желали друг другу лучшего и боялись, что тормозим друг друга. Мы разделяли чуть ли не одну вину на двоих.

– Это же не страшно, могу подождать, образование не убежит. Тебе ведь немного осталось, в крайнем случае два года, – я подобрал плохие слова.

– Или три, мы не знаем, – он был прав. – Илья… как ты без меня можешь свободно ходить, так и я без тебя… смогу от-учиться, если ты уже закон-чишь.

Когда Толя говорил, то не смотрел на меня. Может, хоть и совсем чуть-чуть, но ему приятно, что я жду его – он не одинок, я не оставляю его позади, я помню о нём, и эти слова, наверное, не были такими лёгкими, какими должны были быть. И не потому, что Толя задерживался между слогами.

– То есть тебе будет лучше, если я поступлю сейчас?

– Я на, – Толя нахмурил лицо, – надеюсь, что так будет лучше тебе.

Тогда я не мог однозначно сказать, будет мне лучше или нет, но, когда Толя посмотрел на меня, мне показалось, что он просит идти дальше, не стоять на месте. Мне стоит хотя бы попробовать, вдруг получится втянуться.

И я втянулся. Не всё было гладко, не всё было понятно, было много препираний с преподавателями и часто, когда они вели себя некорректно, я не сдерживался и начинал их критиковать. Отчитывать. Так я нажил себе кучу дополнительных заданий, которые эти преподаватели скидывали на меня, чтобы в будущем рассмотреть мой допуск к зачёту. Сначала это нервировало, особенно если касалось такого незначительного предмета как история, но потом стало интересной исследовательской деятельностью, если касалось профиля.

Логопедии.

Когда Саня спросил: «Это из-за Толи?», я ответил «да». Когда на знакомстве курса спрашивали, что послужило причиной выбора профессии, я отвечал, что дело в друге. Я думал, что, если могу помочь ему, то смогу помочь и другим, ведь в жизни случаются разные травмы. О своей травме, однако, повода говорить не было, и почти никто об этом не знал. На физкультуру я ходил по желанию и состоянию, иногда заглядывал, мне хватало упражнений вне универа. А к концу первого семестра я начал первые серьёзные отношения.

– Не врёшь? Первые? – с энтузиазмом спросила Арина.

– Самые первые – несерьёзные, – уточнил я. – Как это бывает у подростков. Мне тогда только пятнадцать исполнилось, а казалось, что уже всё упустил. Ну и девочка, с которой я был тогда, тоже куда-то спешила. Мы разошлись после первого неудачного поцелуя.

Арина засмеялась.

– Интересно, а какой поцелуй должен был получиться, чтобы вы остались вместе? – история её повеселила.

– Не знаю. Наверное, такой, который мы ещё не могли себе позволить, – я улыбнулся.

Арина была моей одногруппницей. За пару месяцев мы быстро сблизились, но я не задумывался, что мы можем начать встречаться. Она была инициатором, а я решил попробовать, раз представился шанс.

С ней было легко и интересно. Она рассказала, что была тронута моей историей с другом, сама же поступала, чтобы хоть куда-нибудь, поэтому не заморачивалась с учёбой и, в отличие от меня, не конфликтовала с преподавателями – ей было значительно проще, чем мне. Она заметила, что мне, похоже, нравятся сложные пути. Оспорить вывод было нечем. Возможно, так и есть.

В будущем она хотела бы путешествовать и снимать блоги, но без разговоров, только с картинкой и подходящим звуком. На какой платформе, она не знала, но сказала, что, чем больше охват, тем лучше, а значит, нужно преуспеть везде. Поэтому она готовилась. За спиной у неё уже были готовые видео пятилетней давности – когда она только загорелась идей, но из аппаратуры был только телефон и родительский компьютер. Сейчас она снимает короткие видео для инстаграма с видами города, занимательными и живописными местами. Она говорит, что ей ещё предстоит многому научиться.

– Накоплю на аппаратуру и двину заграницу, – вслух мечтала она, – нужно будет и с тобой куда-нибудь съездить.

– Неплохая идея.

Арина улыбнулась и потянулась ко мне. Мы поцеловались.

Мне нравилось просто разговаривать, но Арина хотела больше прикосновений, а я не всегда мог расшифровать её знаки. Возможно, дело было в том, что опыта, как такового, у меня не было, но я бы предпочёл, чтобы нашими знаками были слова. Лучше сказать: «Я хочу, чтобы ты обнял меня» вместо того, чтобы обижаться на то, что человек не додумался до мыслей в чужой голове.

Арина соглашалась со мной наполовину: важно и говорить, и уметь распознавать знаки. В этом была правда, но тогда нужно время, чтобы к этим знакам привыкнуть, и только я привыкал к одним, появлялись новые. Иногда мне казалось, что мы спешим, Арине, что мы топчемся на месте.

Она говорила, что бояться нечего, «сейчас» лучшее время набраться того самого «опыта» и насладиться тем, что происходит. Но, когда она пригласила меня к себе, я почувствовал неуверенность, хотя знал, что намёк расшифровал верно. Хотел сказать, что сегодня не в настроении, но Арина была более напористой, чем обычно. Я только успел подумать, что даже о протезах ей не рассказал – это казалась важным, – как она положила мою руку под свою кофту.

Её кожа была горячей и мягкой, у меня перехватило дыхание. Сегодня вполне могло получиться, и я позволил Арине вести. Всё было хорошо, пока мы целовались, когда я снял с неё кофту и лифчик, когда мы смотрели друг на друга и тяжело дышали, но, когда она попыталась раздеть меня, я ощутил холод, который сковал всё тело.

Несмотря на все старания, в тот вечер у меня не встал.

И я, и Арина списали это на отсутствие настроя, но подспудно я ощущал, что дело не в нём. Не только в нём.

Мы попробовали ещё несколько раз. Я был в нужном настроении, нам ничего не мешало, я чувствовал, что готов, но, когда Арина перенимала лидерство, я остывал и никак не мог вернуться к прежнему состоянию. Её это, кажется, трогало больше моего. Словно дело не во мне, а в ней, словно она недостаточно привлекательная и сексуальная. Я пытался донести до неё, что это не так, но мои слова ничего не значили на фоне её убеждений.

Затем мы расстались. Арина сказала, что я хороший парень, но, видимо, не для таких вещей. «Такие вещи» оказались настолько размытым понятием, что никак не задели, как могли бы. Сбили с толку другие слова:

– Ты выглядел, ну, как будто… испуганным.

Но я ни разу не ощутил себя испуганным.

========== 5. ==========

Я хотел, чтобы ситуация с Ариной объяснялась моим настроем и, быть может, слишком напористым для меня характером. Чтобы проверить эту вполне логичную причину, мне нужно было встретить девушку с более мягким характером, но после того, как мы расстались, я не хотел сразу лезть в отношения, поэтому взял бессрочный перерыв.

Проводил, как раньше, время с Толей, Саней и Верой, иногда выбирался с одногруппниками и одноклассниками или знакомился с кем-нибудь в универе. Иногда я принимал участие в общественной деятельности, хоть и без былого энтузиазма. Родители не вмешивались и не появлялись слишком часто, приглашали к себе в гости, и раз в месяц я приходил – этого было достаточно нам всем: родители убеждались, что со мной всё в порядке, а я видел их семьи и думал, что теперь ничего не обязывает меня быть с ними.

Второй семестр я закрыл без проблем, некоторые преподаватели шутили о том, как я вёл себя в начале, кто-то из группы поддерживал их шутки смехом, я дежурно улыбался и думал, что они не стоят критики. В этом плане контроль улучшился, я не бросался на людей сразу, в первую очередь думал, как они ведут себя, а потом решал, стоит оно того или нет.

Летом и мать, и отец звали с собой отдыхать. Обосновывали приглашения тем, что я, должно быть, устал, мне, как и им, следует расслабиться где-то за пределами города, например, на море или в каком-нибудь туристическом центре. Предложения были соблазнительным, но я отказался, хотел провести лето тем образом, который считаю наиболее подходящим для себя. Я даже не забыл сказать «спасибо» за беспокойство обо мне.

Сейчас это давалось сравнительно легче. Я толком и не злился. Мне дышать стало спокойнее, когда я увидел Соню и смог сказать ей что-то типа: «Надо же, как ты выросла», без ощутимого презрения к ней.

Летом я и Толя много ездили на велосипедах. Чаще всего так добирались до дачи его отца и там уже купались в речке неподалёку. Иногда собирались с Саней и Верой и устраивали киновечера: вешали на стену белую простынь, ставили Верин проектор и смотрели фильмы ночи напролёт. Как правило, нас хватало только на два с половиной фильма, а потом мы отрубались.

Как-то собрались с друзьями Веры из её университета, и так я познакомился с Таей. У неё были очаровательные длинные чёрные волосы, и, пока мы не познакомились, я смотрел на них, не думая, что делаю.

– Может, тебе на память локон оставить? – предложила она.

Отношения с ней развивались медленнее, чем я представлял себе. Возможно, откликался опыт с Ариной, возможно, с Таей мы действительно намного дольше топтались на месте, чем это казалось Арине. Я первым взял её за руку, первым поцеловал, первый трогал шею, талию, и я боялся переборщить, но Тая сказала, что, если будет против, я это замечу.

Я надеялся, что её знаком будет слово.

Прошёл ещё месяц прежде, чем Тая сама начала трогать меня, и, когда она взяла за руку, я ощутил неприятную дрожь. Связал это с тем, что не ожидал, но так было в течение нескольких раз, особенно если Тая первой проявляла инициативу: целовала неожиданно в шею или забиралась рукой под футболку. Постепенно я к этому привык, но она видела, как что-то во мне меняется, и спрашивала, в чём дело, а я не мог ответить внятно, и полностью губил атмосферу. Но полностью я загубил её, как и с Ариной, во время секса. Во время попытки подобраться к нему.

Это опять было связано с одеждой и с тем, что, как мне показалось, Тая попыталась её снять.

Тогда я ощутил тот страх, о котором говорила Арина. Тогда я понял, что, если инициатива не в моих руках, то настрой убивается напрочь. Но ещё до меня дошло, что все проблемы идут от прикосновений.

После этого я как-то спешно, некрасиво расстался с Таей, сказал, что, похоже, у меня проблемы и дело во мне. Звучало паршиво. Тая ничего не сказала, только покивала, согласившись с моим решением. Тогда мне хотелось узнать, что она сама думает, но, если она не говорила, то, скорее всего, считала, что не надо.

Некоторое время я был будто не в себе. Плохо спал, не понимал, что происходит со мной. Таких проблем с мастурбацией не возникало, я настраивался без проблем, и я не думал, что дело действительно в Арине или Тае, они привлекали меня, я это чувствовал, но что-то стеной стояло между нами. Что-то, что было во мне.

И, как назло, чтобы ещё больше понервировать, я начал реагировать на каждое рукопожатие с парнем в группе. Не мог достаточно сжать пальцы, после прикосновения почему-то возникала дрожь, а если меня трогали без предупреждения, например, коснувшись сзади на паре, я вскакивал, как буйнопомешанный, и всё, что ощущал, – это быстрые удары сердца.

Я никому не мог объяснить, что со мной происходит, я даже себе не мог этого объяснить, просто чувствовал, что каждый день становится тяжелее предыдущего, что мне намного легче, когда никто не трогает меня и я никого не касаюсь, но, что было хуже, я чувствовал тревогу дома, когда был совершенно один. Никто не мог меня без разрешения тронуть, никого, кроме меня, в общем-то и не было, но меня не оставляло чувство, словно кто-то есть. Кто-то наблюдает за мной, кто-то, кого не увидеть и кого не коснуться.

Из-за этого было трудно сконцентрироваться на материале, я не запоминал ничего из того, что прочитал, и ничего не мог записать. Это состояние истощало. Я просидел до ночи, но так и не пришёл в себя. Чтобы успокоиться, прошёлся по квартире.

Конечно, никого не было ни в коридоре, ни в туалете, ни в ванной, ни на кухне. В моей комнате тоже. Это очевидно. Никого быть не могло.

Перед сном я выпил чай с мёдом и удивился, когда почувствовал холод.

Наверное, оставил окно на защёлке.

Я расправил шторы и увидел, что окно закрыто, и тогда что-то коснулось моего плеча.

Я дёрнулся, махнул рукой и схватил штору.

Это была она…

Я глубоко вдохнул и выдохнул, прижимаясь лбом к холодному стеклу. Пульс отдавал в ушах. Я проверил, плотно ли закрыто окно. Ниоткуда не дуло. Из-за испуга мне стало жарко, но ощущение, будто откуда-то сквозит, осталось.

Я проверил окно на кухне и входную дверь. Всё было в порядке.

Всё, кроме меня.

– Ну уж нет, – сказал я сам себе.

Этого быть не может.

Почему я чувствую себя так же, как тогда… когда Яков подбрасывал мне пакеты и следил за мной? Он же умер, его больше нет, он никак не может достать меня, но я… я всё равно чувствую страх вперемешку с жаром и холодом. Страх, который разрастается от бурной активности мозга, а не от конкретного раздражителя, холод, который не вокруг, а который растёт изнутри меня, и жар, который обволакивает снаружи.

Я обхватил себя руками и прижался к двери.

Я убил его. Он умер четыре года назад, и примерно столько же я не вспоминал о нём, так почему же я чувствую себя так, будто он рядом?

========== 6. ==========

Ночи стали морозными и тревожными, сон – прерывистым и беспокойным. Я засыпал, но не высыпался. Сновидения почти не запоминал, а те, что помнил, отрывчато всплывали в памяти: я видел Якова, ёлку в углу комнаты, переливающуюся яркими цветами, свои связанные ноги и закрытую дверь, слышал, как он возится за стенкой, роняет дрова и бренчит тарелками и кастрюлями, как произносит моё имя и что-то бесконечно повторяет про свою бабушку.

Настроение ухудшалось, я быстро выходил из себя, злился и раздражался, но мне хватало сил, чтобы не выливать недовольство на знакомых и преподавателей. Я просто стал «менее активным»: менее общительным и контактным, более медлительным и отстранённым. От разговоров отмахивался привычным «не в духе», и мне вроде бы верили.

Я надеялся переждать это состояние. Надеялся, что приду домой и не буду параноить на пустом месте. Надеялся, что каждое «он умер», убьёт и ощущение его присутствия. Надеялся, что завтра станет лучше. Но становилось только хуже.

Чем чаще я думал, что он умер, тем чаще я вспоминал о нём и о том, что он делал, пока был жив. Заставляя себя спать, я больше думал о том, что мне «нужно заснуть», и пытался убедить себя это сделать, нежели позволял себе отпустить мысли и забыться. И для того, чтобы перестать думать о нём или о том, что нужно спать, я много сидел в телефоне: листал ленту, видел одни и те же новости, картинки по нескольку раз и ждал, когда сон заговорит о себе.

Говорил он о себе тогда, когда оставалось два-три часа до подъёма. Я уже не видел смысла спать, но глаза болели, иногда к ним подключалась голова, и я не замечал, как отключаюсь.

Иногда выключал будильник на автомате и просыпал пары, иногда просыпался каждые пятнадцать минут, и думал, что уже опоздал.

Организм работал на износ. Иногда при подъёме сердце так бешено билось, что меня всего трясло.

Холодный душ в этом деле здорово выручал. Немного бодрил, я заряжался энергией и мог отсидеть первые пары, но потом клевал носом, изредка, но засыпал на парте. Я не думал, что тогда Арина заговорит со мной. Она спросила, всё ли хорошо, работаю ли, потому что синяки под глазами у меня ужасные.

Дома я посмотрелся в зеркало. Она была права, но ужасными были не только синяки, весь я едва ли выглядел хорошо, вроде бы чистый, умытый, а ощущение будто бы слонялся неделями в горах и лесах. Измотанный, иссохший, запуганный.

Я прижался к стенке и сделал несколько последовательных вдохов и выдохов.

Надо придумать, что с этим сделать.

Обсудить с кем-нибудь?

Я подумал о Толе и тут же отговорил себя. Не хочу его втягивать.

С родителями… сколько бы хорошего они ни сделали, доверия к ним никакого. Саня и Вера… если расскажу им, тогда и Толя узнает. Они ещё спросят, почему я ему не рассказал, и тогда я стопроцентно начну думать и о своей вине, и о том, что самому близкому другу довериться не смог.

Я снял куртку и стянул ботинки.

Я бы хотел ему рассказать, правда, наверное, он лучше Сани и Веры всё поймёт, но я не могу… просто не могу.

Я бы мог придумать кучу отмазок типа «я не хочу отвлекать его», «не хочу, чтобы он был загружен моими проблемами», «не хочу, чтобы он переживал из-за меня», но все они вели к одному – к грёбаному мертвецу, который, как живой, привязался ко мне.

Уже только от этого я заводился, злился и хотел проклинать его, но какой смысл?

Яков мёртв.

От его упоминания внутренности загорели. Я плавился. Тело будто бы теряло границы, и мне казалось, что я растекусь вязкой массой и не смогу вернуть себе прежний вид.

От жара кружилась голова. На спине выступил пот, и свитшот прилип к коже.

Нужно раздеться.

Я стянул его через голову и вместе с движением ткани отчётливо почувствовал чужое прикосновение.

Я заледенел. Повернул голову в сторону плеча, но никакой руки там не было. За моей спиной тоже никого не было, но я точно почувствовал чью-то ладонь…

Я стоял со свитшотом в руках и не мог пошевелиться.

***

Старосте написал, что заболел, сам решил остаться дома и никуда не вылезать, чтобы не сталкиваться с людьми. Чтобы не сталкиваться с проблемами.

Я сидел на кровати и не знал, что делать. Боялся пошевелиться, потому что каждое собственное движение, колыхание воздуха и одежды мерещилось прикосновением человеческим. Я вжался спиной в стену, чтобы всё видеть, чтобы телом знать, что позади никого физически быть не может, я хотел заставить себя так думать, исходя из рациональных вещей, но то, что я чувствовал, совершенно отличалось от того, что я думаю и хочу думать.

Иногда я был близок к тому, чтобы расплакаться, а не плакал я… давно. Примерно с того же времени.

Я поднимал глаза, а вокруг всё было размазано, и тогда мне мерещился его голос. Он говорил не плакать, говорил, что всё будет хорошо, он говорил всё то же самое, что я слышал от него. Я зажимал уши, опускал голову на колени и выдавливал из себя слёзы.

Хотелось плакать, но выходило выронить только по паре слезинок.

Я знаю, что всё это неправда, мне только так кажется, и так же, как оно началось, оно должно закончиться. Я же знаю, как оно на самом деле, значит, нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Только почему я привык к тому, чего со мной не было, я не представлял.

Жестокая загадка.

Я провёл рукой под глазами и уставился вперёд.

Никого нет. Только я. Я один и больше никого.

Я хотел выбить эти слова в своём сознании, чтобы не повторять их из раза в раз, чтобы поверить и не нуждаться в доказательстве, чтобы я мог закрыть глаза и ничего не чувствовать, никого не слышать и ничего не вспоминать.

Иногда, чтобы прийти в себя, я трогал вещи: подушку, одеяло, ту же стену, орнаменты на обоях, я слышал, что это помогает успокоиться, но, когда я дотронулся до своей руки, вместе со своим прикосновением ощутил его.

Я зажимал глаза, стискивал зубы и продолжал повторять себе, что его нет, это я касаюсь себя, больше никто этого делать не может, и прикасался к себе, чтобы закрепить ощущения вместе со словами, но, чем больше было прикосновений, тем больше было неестественных ощущений. Я потел, сердце билось, голова шла кругом, а воздуха не хватало.

Я осмотрел комнату, снова удостоверился в том, что знал, но выдохнуть спокойно не мог.

Когда мне понадобилось в туалет, я понял, что не могу. Стоял, смотрел на дно унитаза со спущенными трусами и членом в руках и думал, что Яков смотрит. Стоит рядом и как раньше, не понимая, что не так, озабоченно спрашивает, в чём дело, поглаживая руки и плечи, если надо, он может помочь.

Я натянул трусы и вышел из туалета, хлопая дверью.

Терпел, пока не заныл мочевой пузырь.

Сначала было хорошо, потом душил стыд.

Я закинул голову и повторил заветные слова.

Его здесь нет.

========== 7. ==========

В последние дни мерещились не только его прикосновения. Не только при моём собственном прикосновении. Когда я пытался заснуть, то спиной ощущал невозможное тепло другого человеческого тела, ощущал губы на шее и мерзкое, расслабленное дыхание.

Несколько раз за ночь я откидывал одеяло и резко поднимался. Ходил по комнате и тёр шею до жжения, чтобы избавиться от ощущений, которые мне лишь казались. От следов, которых не должно было остаться на моём теле. От страха, который нарастал и поглощал. Он, как вирус, захватил и поразил во мне всё, на что мог повлиять – на другие чувства и мысли, на действия и движения.

Уже неделю я ни с кем не связывался.

Это ненормально, я знаю, надо выбираться. Надо ответить на сообщения, надо самому написать Толе или Сане с Верой. Надо, но страх пережимает в теле каждое сухожилие, обрезает мысли до ничтожного «ничего не получится», и я сдаюсь.

Это не дело. Нельзя давать победить тому, что не должно обладать такой силой.

Иногда меня хватало на то, чтобы одеться, игнорируя возникающие касания, и идти на улицу: я ходил вокруг дома, потом вокруг соседнего, выбирался из района и почти ни на кого не натыкался. Я выходил поздно ночью после того, как вылез из кровати, чтобы от присутствия Якова ничего не осталось.

Именно на улице я ощущал его слабее всего.

Декабрь уже наступил, снега было немного, температура едва держалась на отметке «-5», но из-за ветра казалось, что холоднее. Обычно я легко одевался, быстро замерзал, ускорял шаг, но не возвращался домой. Сновал туда-обратно, пока не гудели ноги, а, когда возвращался, мгновенно отключался.

Я продолжал чувствовать его, когда одевался и раздевался, когда чистил зубы и умывал лицо, когда готовил завтрак и старался впихнуть в себя ложку, когда ничего не делал и пытался отгородиться от того, что окружало.

Я не вспоминал, как много сотворил Яков, пока это не началось. А всё, что он сделал, касалось всех вещей в повседневной жизни. Он проник в неё и испоганил каждую её часть, сделал невозможной, словно был жив и сидел со мной, смотрел на меня со своим уродливым интересном и спрашивал: «Илья, как тебе?.. Илья, что ты будешь? Илья?..».

В такие моменты хотелось кинуть тарелку, но я понимал, что она разобьётся о стену, а с Яковом ничего не станет.

Днём я вышел из дома, но не поехал на пары или к родителям, взял такси до кладбища.

Родители пришли в ужас, когда я спросил у полицейского, где его похоронили, и когда я сам попросил их отвезти меня туда. Они не понимали, зачем мне это. Действительно, зачем жертве быть на могиле похитителя? Только чтобы плюнуть в фотографию.

Я жёстко усмехнулся себе.

За окном стояла полуслякотная погода. Снег где-то держался, где-то был серым и коричневым, а на дороге представлял собой кашу, которая тормозила движение. Трудно было поверить, что пару лет назад в то же время снег застилал собой практически всё.

После того, как приехал на кладбище, понадобилось ещё двадцать минут, чтобы найти могилу. Надгробие было покрыто сантиметровым слоем снега. Территория вокруг была нетронутой.

«Харьков Яков Денисович»

Как и раньше, мне не было дела, кем был Яков до того, как похитил меня, где и когда родился, с кем и где вырос, всё, что интересовало меня, это треклятая дата смерти и чёртов год. Они были неизменными, знакомыми мне, написанными на его могильной плите, но они меня не успокаивали. Злили.

Почему, если я всё знаю, если прекрасно знал до этого, я помню? Почему вспоминаю? Почему вспоминаю именно так? Я пнул ошмётки снега с влажной землёй. Часть врезалась в надгробие.

Не было ни цветов, ни венков, ни оставленной еды или воды. Не было ничего, потому что этот мудак ничего не заслуживал. Я снова пнул снег, теперь с чётким намерением измазать плиту. И пинал так, что скоро ботинки были в грязи. Могила Якова едва ли. Мне не хватало сил, всё разлетелось по сторонам.

Я хотел кричать, повторять одно и то же, только бы дозваться до себя, до трупа под землёй, хотел, чтобы он меня оставил и больше не трогал, чтобы убрался из моей жизни навсегда, но, когда я открыл рот, то понял, что кричать будет больно.

Рот и губы пересохли. Я стал пить меньше жидкости, когда осознал, что в туалете придётся терпеть унижение и стыд. Это произошло случайно, не хотел так делать намеренно, просто думал, что нужно попить, а потом думал, что могу потерпеть. То же было и с едой. Я мало ел, и поэтому мне не хватало сил.

– Чёрт, – сипло выдавил я и накрыл глаза рукой.

Нижнее веко правого глаза начало подёргиваться. Холод проступал сквозь куртку. Я сжался.

От недоедания часто ныла голова. От недостатка жидкости сосало в желудке. Я был обессилен физически и морально. Сон так и не вернулся, меня рубило. Хотелось лечь прямо на кладбище, на его могиле и поспать хотя бы десять минут.

Идея казалась притягательной, но я понимал, что как раз таки сейчас нужно вытянуть себя, дотерпеть до дома, а там спать можно хоть весь день.

Я убрал руку и поднял глаза. Небо было светло-серым, вокруг тишина: ни птиц, ни ветра, ни людей – ничего не слышно, и поэтому я услышал свой телефон.

Звонил Толя.

– Да? – я мигом взял трубку.

– Илья, привет.

– Да, привет. – Мне сразу захотелось уточнить, не случилось ли чего, раз он аж позвонил.

– У тебя… у тебя всё в порядке?

– Да, в порядке. – Я испугался, откуда он мог узнать? – Почему спрашиваешь?

– Я писал тебе не так давно, потом увидел, что ты не заходил, ну и… понимаешь.

Понимаю. Связал два и два.

– Всё хорошо, я просто забыл. Сам не думал, что это возможно, но, как оказалось, возможно.

– Не хочешь встретиться?

– Я… – я осмотрел кладбище. Хотел сказать, что буду час до города добираться, но решил придержать информацию при себе. – Да, в принципе, да, можно. Где встретимся?

***

Через полтора часа я был в городе, на месте встречи. Издалека увидел Толю, он выглядел хорошо, пока не увидел меня.

Это напомнило мне о том, когда мы вместе пошли ко мне и увидели пакет с головой козлёнка. Те же тревога и непонимание, желание ничего не видеть и желание разобраться во всём.

Я состряпал на своём лице улыбку с пренебрежительным непониманием.

Я знаю, как выгляжу, знаю, почему Толя теперь выглядит так, но нужно держать лицо, не надо показывать того, что творится во мне.

– Привет, – поспешно сказал он, не успев дойти до меня.

– Ага, привет.

– Илья, – мы не успели зайти, а Толя уже стрелял замечаниями, – ты выглядишь… усталым.

– Я немного приболел.

– Ты себя нормально чув-чувствуешь? Может, не стоило…

– Всё в порядке. Если бы я не мог, я бы не пришёл.

Эти слова не сильно утешили Толю.

В кофейне я заказал какой-то сэндвич и что-то, что можно было выпить через трубку. Яков никогда не кормил меня с рук, всё аккуратно подавал на ложечке или вилочке, поэтому я взял то, что буду есть руками. Трубок у него не было – это очевидно. Я надеялся, что сегодня его образ не будет есть вместе со мной, как раз наоборот, я буду делать это сам и буду в компании Толи, что только можно было пожелать.

Я оказался сильно голодным. Пропихнул в себя сэндвич почти не жуя, а потом мучался с тяжестью в животе. Лимонад делу не помог.

Толя всё спрашивал, нормально ли я себя чувствую, а я кивал как заведённый и улыбался ему:

– Всё нормально.

И чем дальше шло, тем меньше он мне верил – не смотрел в глаза, искал за что зацепиться, почти не говорил. Наверное, он хотел мне поверить, но, учитывая мой вид, это давалось нелегко. Я же думал, как сделать так, чтобы он не беспокоился. Чтобы такого сказать или показать, чтобы не промахнуться, попасть в цель и убедить его.

Мне было сложно убедить даже себя, как сделать это с Толей, который думает о таких вещах больше меня, я не знаю.

Ничего в голову не лезет.

– Ты всегда можешь рассказать мне, если что-то не так, ты же знаешь, – обнадёживающе произнёс Толя.

Как он ещё мог? Он всегда был таким.

Я кивнул, улыбнулся, но лицо свело.

Будто бы я мог.

Он же не знает… не знает, что я ни разу, мать его, ни разу! – не подумал о нём, когда был у Якова. Я думал только о себе. Боялся только за себя. А Толя… он мог умереть тогда, но я забыл о нём, будто его никогда не существовало, будто не он был моей поддержкой, будто не благодаря ему я смог снова улыбаться и забыть о тупом Новом годе, который изъел всю душу. Но я так сделал. Забыл всё. Вычеркнул. Как я мог снова ввязать его в свои проблемы?

Не мог. И не буду. Не нужно ему лезть в это.

От этого только хуже.

========== 8. ==========

Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но, когда надо, это система не работает. Неважно, что я видел и слышал и, что важнее, чего не видел и не слышал, образ Якова и воспоминания о нём продолжали преследовать меня.

Пока мы были с Толей в кофейне, то по большей части просидели в тишине. Я не знал, как поубедительнее сыграть отсутствие у себя проблем, а Толя не знал, как сделать вид, будто не замечает их присутствие у меня.

Мы знали друг друга слишком хорошо.

И просто чтобы отвлечься, найти хоть что-то, что переключит нас обоих, Толя спросил, как я планирую провести Новый год. Я даже забыл о том, что он будет. Я прекрасно помнил, что на дворе декабрь, но всячески игнорировал приготовления к празднику.

Я задумался.

Что до Якова, что после него, Новый год я праздновать не хотел, но положение обязывало быть с родителями, а они отмечали. Сначала я встретил его с отцовской семьёй, всем видом показывая, как мне нужен отдых, потом с матерью и её мужиком, так же всячески выпячивая усталость и обессиленность. Мою незаинтересованность никто не воспринимал, она казалась «задумчивостью» или «беспокойством о собственном состоянии». Я позволял им интерпретировал так, как хотели они, результат всё-таки был одним, и он меня устраивал.